Проект предисловия13

Она сняла накидку, свернула ее и положила на стул, зажгла ночник и погасила верхний свет. Затем открыла внутреннюю раму и достала бутылку воды «Виши», снова закрыла окно и, заткнув бутылку резиновой пробкой, поставила ее на ночной столик рядом с двумя таблетками снотворного, очками и тремя книгами. Потом задернула занавески и разделась, начиная снизу: положила одежду на стул и надела ночную рубашку и домашние туфли. Она почистила зубы над кухонной раковиной, вытащила часы и, увидев, что уже одиннадцать, положила часы на ночной столик, включила радио и выключила его снова, посидела десять минут на кровати, сняла туфли и легла в постель. Надев очки, она начала читать первую главу в той книге, что лежала сверху. Одолев четыре страницы, она взяла вторую книгу и некоторое время читала ее с середины, затем, отложив в сторону, открыла третью. Иногда она перечитывала одну фразу множество раз, а иногда перескакивала через одну или пару страниц. Было очень тихо, тишь время от времени — слабый шум в батарее центрального отопления. В половине первого ночи глаза ее устали и сон подступил ближе, начиная с ног. Она быстро сняла очки, положила их на ночной столик, погасила ночник и повернулась лицом к стене. Она тут же, впервые в эту ночь, начала перебирать все, что она говорила и что оставила недосказанным, и все, что сделала, и все, что не сделала. Она снова зажгла ночник и взяла одну из таблеток, открыла бутылку и проглотила таблетку, запив ее минеральной водой, потом погасила ночник и села лицом к стене. Через полчаса она снова зажгла свет, надела очки, открыла книгу и дочитала главу до конца. Положив книгу и очки на пол, она погасила лампу и натянула одеяло на голову. Через двадцать минут она вновь зажгла свет и встала, открыла внутреннюю раму, вытащила пакет, завернутый в плотную бумагу, и развернула его. В пакете были хлеб, колбаса и сыр. Она поела, стоя у окна. Снег лежал довольно высоко на рамах, и на улице шел снег. Поев, она проглотила вторую таблетку и запила ее водой «Виши», но не закрыла внутреннюю раму, поскольку в комнате было очень жарко. Она легла и погасила лампу. Через час она снова зажгла ее, сняла ночную рубашку и начала ходить по комнате. Она подошла к кухонной раковине, налила воды в эмалированную кружку и полила свои комнатные цветы, затем, взяв губку и вытерев воду, что вытекла на подоконник, оставила губку на окне. Она легла и погасила свет. Примерно часом позже она встала, не зажигая света, и включила радио и выключила его вновь. Она услыхала, как поднимается вверх лифт, и тут же через дверную щелку в прихожей упала на пол газета. Она зажгла лампу и открыла верхний ящик комода, вытащила писчую бумагу и ручку и села на кровати. Через десять минут она положила бумагу и ручку на пол, подошла к окну и увидела, что снегопад прекратился. Она погасила свет и легла в постель. Лифт снова поднялся, но батареи больше не шумели. Сон напал на нее, и тело ее отяжелело, она просто рухнула и, перестав думать, уснула. Полчаса спустя она зажгла ночник и посмотрела на часы. Поднявшись, она подошла к кухонной раковине и почистила зубы, затем оделась, начиная сверху, и поставила кипятить чай, потом посмотрела на часы и заметила, что ошиблась во времени, поскольку не надевала очки. Выключив чайник, она подошла к кухонной раковине, наполнила водой эмалированную кружку и вспомнила, что цветы уже поливала. За окном было темно, она надела плащ, и шапку, и перчатки, взяла свою сумку и сунула ключи в карман. После этого она отворила дверь прихожей, вышла и тихонько закрыла ее за собой, затем спустилась вниз по лестнице, вышла через парадную дверь и увидела, что начался снегопад. Она обошла кругом квартал, а приблизившись к парадной, снова отправилась дальше вокруг квартала, потом вошла в дом, поднялась по лестнице наверх так, что все можно было снова начать с самого начала.

Волк14

Молчание слишком затянулось. Она собралась с духом, чтобы что-нибудь сказать или проявить вежливый интерес, который помог бы им скрасить несколько предстоящих минут. Повернувшись к своим гостям, она спросила, пишет ли господин Симомура также и для детей.

Переводчик серьезно прислушался, затем легко поклонился, а господин Симомура повторил его поклон. Они тихо говорили между собой, быстро и почти шепотом, еле заметно шевеля губами. Она смотрела на их руки, чрезвычайно маленькие, с тонкими светло-коричневыми пальцами, на их маленькие красивые лапки и ощущала себя огромной лошадью.

— Сожалеем, — ответил переводчик. — Господин Симомура не писатель. Он совсем не пишет. Нет, нет!

Он растянул губы в улыбке, они оба улыбнулись, мягко и соболезнующе склонив голову и неотрывно разглядывая ее; глаза Симомуры были абсолютно черными.

— Господин Симомура рисует, — добавил переводчик. — Господин Симомура хотел бы видеть диких зверей, очень опасных, if you please[13].

— Понимаю, — ответила она. — Рисунки животных для детей. Но у нас диких животных немного. И они только на севере.

Переводчик, улыбаясь, кивал головой. «Yes, yes, — повторял он. — Очень любезно… Господин Симомура рад!»

— У нас есть медведи, — неуверенно сказала она, вдруг забыв, как будет по-английски «волк». — Похожи на собак, — продолжала она. — Большие и серые. На севере.

Внимательно глядя на нее, они ждали. Она попыталась завыть, словно волк. Ее гости вежливо улыбнулись и продолжали разглядывать ее.

Она угрюмо повторяла:

— Никаких животных на юге нет, есть только на севере.

— Yes, yes, — отвечал переводчик.

Они снова зашептались, и внезапно она добавила:

— Змеи. У нас есть змеи.

Она устала. Повысив голос, она еще раз сказала:

— Змеи. — И, волнообразно проведя рукой в воздухе, будто кто-то ползет, зашипела.

Господин Симомура больше не улыбался, он беззвучно смеялся, откинув назад голову.

— Анаконда, — сказал он. — Змея. Very good[14].

И тут же с быстротою молнии прекратил смеяться. Жирная кошка, спрыгнув со стула, прошлась по полу.

— Я очень стара, — озабоченно, со все растущей паникой в голосе сказала она, — но я, собственно говоря, ничего не знаю ни о людях, ни о животных.

Быть может, существовала возможность что-то спросить или проникнуть самой в тот мир, где он искал свой путь и рисовал своих животных, может, она могла бы узнать тогда что-то новое и важное.

Даже вполне вероятно, что они искали примерно то же самое — мрачное, дикое и пугливое и, может, утраченную надежность детства… Что ей было известно… она подняла кофейник и спросила:

Please?[15]

Оба, слегка пританцовывая, поклонились, наполовину приподнявшись, законченным движением, означавшим благодарный отказ.

Переводчик сказал:

— Господин Симомура считает, что вы красиво пишете. У него для вас подарок.

Он развязал шелковые ленты; под несколькими слоями хрупкой рисовой бумаги лежала тоненькая коробка из дерева. Ее смастерили с изысканной тщательностью.

Под крышкой лежал веер с рисунком, изображавшим топающего ногами и оскалившего зубы воителя.

— Как красиво! — вырвалось у нее. — Thank you, ever so much, спасибо, это, право, слишком!.. Я всегда восхищалась рисунками, которые… И коробка тоже удивительная…

— Ей нравится шкатулка, — объяснил переводчик.

Господин Симомура глубоко поклонился. Она обмахивала веером кошку, та, выгнув назад уши, удалилась.

— Жирная кошка, — выговорил на своем своеобразном английском языке господин Симомура и доброжелательно рассмеялся.

— Да, — ответила она. — Очень жирная.

Переводчик поднялся и сказал:

— Было очень интересно. А сейчас господин Симомура хотел бы увидеть диких зверей. Please. Мы знаем, что вы так любезны.

Он открыл перед ней дверь, и они прошли в прохладную тишь мимо высоких коричневых шкафов со стеклянными дверцами. Тощий изнуренный лис, стоя на своем шкафу, разглядывал потолок.

— Wild?[16]— спросил господин Симомура.

Она ответила:

— No.

Господин Симомура, очень серьезный, долго смотрел на лиса. Господин в белом халате поспешно шел по коридору. Преградив ему путь, она сказала:

— Извините, но здесь иностранец, он интересуется животными…

Остановившись и глядя в пол, он ответил:

— Ага! Животными! А каким образом могу я?..

— Здешними животными, — пояснила она. — Не могли бы вы?..

Он сказал:

— Я на энтомологическом отделении.

— Конечно, — воскликнула она. — Как глупо с моей стороны! Насекомые ведь абсолютно… они слишком малы!

Посмотрев на нее, он продолжил:

— Это зависит от… Я, собственно, ничего об этом деле не знаю.

— Нет, — поспешила ответить она. — Это меняет все дело. Я понимаю.

Она улыбнулась и, слегка поклонившись человеку в белом халате, снова пошла по коридору. Господин Симомура достал альбом для эскизов и широко открытыми щелочками глаз разглядывал лиса.

Профиль лиса был чрезвычайно скуден, даже не изваян, а всего лишь намечен одной сдержанной линией. Небольшая морда. Только шерсть выделяла лиса, покрывая его тело в живом и буйном изобилии, словно жесткая черная трава. Повернувшись к ней, господин Симомура сказал:

— No, no!

Закрыв альбом, он ждал…

Они поднялись по изогнутой лестнице, этаж за этажом, и на самом последнем вошли в зал, битком набитый скелетами. Некоторые из них — огромные — были подвешены к потолку и ужасающе скалили свои черные зубы. Над ними возвышался скелет слона; лишенный хобота и клыков, он обрел покорное, чрезмерно человеческое лицо.

— No, — произнес господин Симомура.

— Yes! No! — воскликнула она. — Я так огорчена…

Подойдя к стеклянному ящику с большим светло-желтым крабом, она надела очки и громко, чтобы скрыть свою растерянность и тень непонимания, пробежавшую между ними, прочитала надпись: «Японский гигантский краб. Обитает обычно так глубоко в воде, что волны не затрудняют его движений».

— You see! — сказала она. — Japanese![17]

Он улыбнулся и поклонился. Они начали спускаться вниз по лестнице. «Так глубоко, — думала она, — так глубоко, что волны не чувствуются; а он ходит на своих десяти длинных ногах, и ничто не может преградить ему путь, потому что все вокруг такое немыслимо огромное!»

На следующем этаже они увидели сотни животных, воссозданных с великим искусством и бесконечным терпением в самой типичной для них позе. Их шерсть была мертвенно-тусклой, пасть залита гипсом, но они соответственно своей природе шагали по болоту или пескам либо переваливали через горы, и ни одно из них не считалось диким животным.

— Мне очень жаль, — произнесла она.

— Please, — заверил ее господин Симомура, коснувшись на миг ее пальцев. Его руки красивым жестом обозначили то фатальное, чему ничем не поможешь, даже любезностью. И они отправились дальше.

И вот они подошли к волку. Он был так же изъеден молью, так же жалок, как лис, но выглядел куда более свирепым. Господин Симомура открыл свой альбом с эскизами, а она встала за колонной, чтобы не мешать ему.

Они стояли одни, большой зал был залит ровным белым светом, исходившим от снега за окном. Похоже, никаких медведей здесь не было, было лишь множество круглых тюленей с глазами, прикрытыми ватой, а дальше, за окостеневшими тенями стеклянных ящиков на высоких узких ножках, располагались, вероятно, олени.

Она подумала: «Он не любит чучела животных. А завтра он уезжает. Если бы только так не онемели сегодня колени».

И вот господин Симомура стоит рядом с ней, он двигается так же тихо, как разговаривает. Жестом, выражающим глубокое сожаление, он протягивает ей альбом с эскизами.

Он нарисовал волка с помощью всего лишь нескольких линий, продуманных, грубых и неслыханно выразительных. Рисунок был очень хороший! Внезапно ее охватило желание показать ему живого волка.

* * *

Они ожидали паром. Она очень страшилась молчания, но господин Симомура, казалось, больше не обращал на нее внимания. Он бродил по узкой береговой полоске под причалом, собирал мелкие камешки, кусочки угля и внимательно их изучал. «Неужели он не мерзнет в этом тоненьком пальтишке, — думала она. — И без шапки». Рисунок волка внушил ей робкое чувство уважения к нему, гораздо более сильное, нежели то, что обычно испытываешь к чужому человеку. К ее неуверенности прибавилось беспокойство о том, что он мерз.

Очень маленькая юркая спортивная лодка с мотором на борту причалила у мостков. Называлась она «Высокогорье».

— Разве паром туда больше не ходит? — спросила она.

— Только частные лодки, — ответил лодочник. — И ходим мы туда лишь три раза в день.

Она повернулась к господину Симомура и сказала:

— Please!

Они спустились в лодку.

— Это иностранец, — возразил лодочник. — Мы возим только персонал. Зимой все закрыто.

Она внезапно разволновалась из-за того, что господин Симомура не увидит волка. Она объяснила:

— Но он завтра уезжает, вы понимаете, он уезжает завтра в Японию, и тогда уже будет поздно. Это очень важно для него!

— Хорошо, хорошо, — ответил лодочник. — Но у меня нет никаких билетов.

Он прошел на корму.

Они были единственными пассажирами на борту. Моторная лодка направилась обратно к острову, высокому и черно-белому там, где на горе местами лежал снег. Она пыталась вспомнить, где находятся клетки, но это было так давно! Ей припомнилась лама, которая плюнула в нее, и то, как симпатичны были обезьяны, потому что не выглядели запертыми в клетки.

Господин Симомура не произнес ни слова, пока они не вышли на берег, тогда он снова вернул на лицо свою улыбку, отошел в сторону, чтобы пропустить ее вперед, и все время повторял:

— Please… please!

Он ждал, что она покажет ему диких животных. Она шла впереди в глубь острова. Снег был рыхлым и талым, а следов виднелось немного, то тут, то там стояли заколоченные дома и пустые клетки, почти все таблички были убраны.

Посреди острова она все вспомнила. Вот здесь стоял большой павильон в старинном стиле с выпиленными лобзиком узорами на фронтонах и ажурными окнами с тонкими рамами. Там пили кофе, сок и слушали оркестр. Через окно виднелись горы стоявших на полу и перевернутых стульев, нетронутый снег лежал на крыльце. Разумеется, сейчас здесь не было ни единого места, где можно было бы выпить кофе в это время, и ни единой скамейки, где можно было бы сесть и вытянуть ноги, да и согреться тоже было негде. Внезапно она разозлилась и, резко повернувшись, направилась к птичьим клеткам, где птицы, словно темно-бурые плоды, висели на своих деревьях высоко-высоко под самым потолком. «А медведи, верно, спят в своей берлоге, — подумала она. — И пройдет еще несколько часов, прежде чем мы снова поплывем домой».

Господин Симомура шел по ее следам в снегу, его ноги были гораздо меньше, чем у нее. Беспокойные стада коз разглядывали их, пока они пересекали остров. Животные не поворачивали головы им вслед, они перемещали всю свою тушу разом, с абсолютной точностью, и лес из толстых изогнутых рогов снова замирал. Вся округа была погружена в тишину, и ни единой души не видно было между клетками. Снег таял, вокруг текли ручьи. Остановившись, она прочитала на табличке: «Вместе с диким ослом, прибывшим из Ростока 05.04.1970 г., в клетке находится старая ручная ослица Кайса (серая)». Это показалось ей забавным. Никаких ослов там вовсе не было. Ее заинтересовало, где живут белые медведи.

Они спустились вниз к берегу, он назывался «Кошачья долина». Снежный барс без всякого любопытства смотрел на нее. Он был серо-желтым, с очень длинным хвостом. Она повернулась следом за господином Симомура, который направился прямо вниз, к воде, кошачьи его не волновали. Его черное пальто мелькало меж берез, он быстро двигался, вот он уже оказался в зарослях желтого тростника. «Может, у него какая-нибудь личная нужда», — подумала она, снова глядя на снежного барса. Некоторое время спустя она медленно двинулась дальше, иногда останавливаясь, чтобы подождать, но господин Симомура не возвращался. Тогда она с трудом спустилась вниз по береговому склону, не смея окликнуть его. На острове было слишком тихо, может, все животные начинали реветь и кричать одновременно, и вообще у нее нет никакого права здесь находиться.

Господин Симомура шел по кромке воды мимо портовых отбросов из пластика, бумаги и фруктовой кожуры, он собирал обломки дерева, которые море смыло на берег. «Ну конечно, — подумала она, вздохнув с облегчением, оттого что догадалась, — он собирает удивительной формы ветки. Они так делают, я читала…»

Они уже долго не разговаривали, это был отдых. Он показал ей свои находки, и она ничего на это не сказала. Одинокое странствие на фоне замкнутого со всех сторон ландшафта кое-что упростило. Мало-помалу они вернулись назад к пустым клеткам. И вот появились медведи. Она быстро взглянула на него: да, он явно заинтересовался, и не бурыми медведями, а белыми. Один из них лежал на спине, подняв лапы, большой и бесформенный, грязно-желтый на фоне белого снега. Глаза — черные как уголь. Глядя через плечо на господина Симомура, он тяжело поднялся. Движения его были похожи на жесты усталого человека, который собирается вылезти из кровати, медведь неотрывно глядел вниз, в снег возле собственных лап. Господин Симомура не стал доставать свой альбом с эскизами, он лишь внимательно разглядывал медведя.

Сырость и холод поднимались по ее ногам, ведь этот остров таил опасность и был невыразимо печален. Он отрезал от нее все, что было настоящим и живым, он пугал ее. Почему он не начал рисовать — ждал, что медведь поднимется? Она ничего не сказала, только обмотала шляпу шарфом и ждала.

Наконец господин Симомура повернулся к ней с поклоном и, улыбнувшись, дал понять, что видел медведя. Они прошли мимо бизона и норки. На заднем дворе стояли в затоптанном снегу ведра и пара лыж, все-таки люди жили здесь и работали. Но за все время им не встретился ни один человек.

Когда она наконец нашла волков, ландшафт в наступивших первых сумерках уже помрачнел.

— Господин Симомура, — тихо позвала она.

Почти застенчиво улыбнувшись, она показала ему волков. Их было трое, и каждый сидел в своей клетке.

Все трое ходили взад-вперед вдоль решетки какой-то скользящей рысцой, не поднимая головы. Господин Симомура подошел ближе и посмотрел на волков.

Беспокойное движение волков показалось ей опасным. Они жили вне времени; неделю за неделей, год за годом бегали они вдоль решетки, и если они ненавидят нас, то эта ненависть, должно быть, гигантская! Она мерзла, внезапно ей стало неудержимо холодно, и она заплакала. У нее болели ноги, ей хотелось домой, ничего общего с волками и господином Симомура у нее не было.

Трудно сказать, сколько времени господин Симомура разглядывал волков, но, когда он от них оторвался, сумерки сгустились. Вытерев лицо рукавичкой, она последовала за ним. Когда они проходили мимо пустых обезьяньих вольеров, он повернулся и начал что-то объяснять. Положив руку на альбом с эскизами, он улыбнулся, покачал головой. Жестом поднесенной ко лбу руки он объяснил, что запечатлел в своей памяти волка, да, он сделал это. Мол, будьте абсолютно спокойны.

Они продолжали подниматься в гору. Она следовала за ним в состоянии усталости, измождения и странного спокойствия, которое наступает после того, как ты плакал. Она просто шла, утопая в снегу и чувствуя, что теперь от нее ничего больше не требуется.

Наблюдательная вышка была заколочена, но в самом низу нашлась круглая открытая веранда, вся испещренная именами, написанными карандашом и чернилами. Господин Симомура стряхнул снег со скамьи и сел. Он положил удивительной формы ветви рядом и погрузился в неподвижность. Сумерки уже давно наступили. Остров под ними казался темным, но по круглой линии горизонта все гуще и гуще зажигались огни. Она различила связный вой сирены «скорой помощи», который мало-помалу становился все слабее и наконец затих. Она думала, может, львы не рычат зимой. Они сидят где-нибудь в этих домиках без окон, где держится нужная им температура. Может, все животные, обитающие в клетках, замолкают зимой. Ее мысли стали какими-то путаными, неопределенными, на какой-то миг они задержались на гигантском японском крабе, что живет в самой глубине на дне морском, чтобы волны не повредили его десять ног. И она тут же погрузилась в сон.

Она проснулась, когда господин Симомура коснулся ее руки, пора было в путь. Она все так же мерзла. Спустившись вниз с горы, они прошли мимо павильона. Она не смотрела на клетки и не пыталась сказать что-либо по-английски. Во всяком случае, несмотря ни на что, он видел волка. Когда-нибудь, бог его знает, в каком-нибудь удивительном месте господин Симомура сядет и несколькими твердыми линиями набросает волка, грубо и выразительно, нарисует самого живого волка, которого когда-либо рисовали.

Маленькая моторная лодка приняла их, лодочник не произнес ни слова.

«Единственное, что мне хотелось бы знать, какого волка он нарисует, — подумала она. — Того, что видел, или того, что он себе представляет».