Новые рубежи стоматологического обслуживания

Мой полуторалетний приговор доходил уже до конца, и пришло время, чтобы запланировать для себя будущее. Мне было почти что двадцать лет.

До сих пор в жизни я зарабатывала на жизнь двумя путями: поначалу в течение трех месяцев продавала жароупорные кухонные наборы для приготовления изысканных блюд (значительно больше я разбила, роняя их на пол); а потом печатала на машинке в отделе кадров Гарвардского университета, где доставляла студентам головную боль, высылая им неправильные счета за проживание; к примеру, вместо «тысячи девятисот долларов» я могла вписать «десять тысяч девятьсот».

Ошибки я делала потому, что панически боялась начальника. Это был элегантный и очень привлекательный негр, который в течение восьми часов шастал среди машинисток и глядел через их плечо на то, что они печатают. И к тому же он курил. Когда же я сама прикурила сигарету, он тут же подскочил ко мне.

– Курить нельзя, – сухо заявил он.

– Вы же курите.

– А вот машинисткам курить запрещено.

Я оглянулась по сторонам, все машинистки были женщинами. Начальники же были мужчинами. Все начальники курили свои сигареты, а вот машинисткам это запрещалось.

В четверть одиннадцатого, во время первого перерыва, в женском туалете сбились машинистки, поспешно затягиваясь своими сигаретами.

– Разве мы не можем курить в коридоре? – спросила я.

Возле туалета стояла пепельница. Но нет, мы были обязаны курить именно в туалете.

Следующей проблемой была проблема одежды.

– Никаких мини‑юбок, – предупредил начальник.

Вот это распоряжение уже с первых дней загоняло меня в тупик, поскольку дома у меня были исключительно такие юбки, а до первой зарплаты было еще далеко.

– А почему? – спросила я.

– Никаких мини, – повторил начальник.

В понедельник скандал с курением, во вторник распоряжение относительно юбок, а в среду я одела черную мини‑юбку, черные обтягивающие колготки и с надеждой в сердце отправилась на работу.

– Никаких мини, – вновь услыхала я.

Тогда я выскочила в сортир, чтобы скоренько курнуть.

– Курить только во время перерыва, – буркнул в моем направлении начальник, когда я уже вернулась за свой стол.

И вот тогда‑то я и начала совершать свои ошибки в оформлении счетов.

В четверг, затягиваясь очередной сигаретой, начальник вызвал меня к себе.

– Ты неправильно выписываешь счета, – объявил он. – Это недопустимо.

– Если бы я могла курить, – ответила я ему, – то не сделала бы этих ошибок.

Он отрицательно покачал головой.

В пятницу я не пришла на работу, звонить я им тоже не стала. Просто лежала на кровати и размышляла о работе в отделе кадров. Чем больше я о ней рассуждала, тем более она казалась мне абсурдной. Я не могла серьезно относиться ко всем этим установлениям. Мне прямо смеяться хотелось, когда я вспоминала курящих машинисток, сбившихся в куче в сортире.

Но ведь это была моя работа. И более того, я была сотрудницей, которая с трудом воспринимала обязательные предписания. Все остальные сотрудники эти предписания воспринимали и выполняли.

Было ли это признаком безумия?

Об этом я размышляла все выходные. Было это шизой, или я все же была права? В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году на этот вопрос сложно было найти подходящий ответ. Впрочем, ответ трудно найти и сейчас, спустя более четверти века.

Сексизм? Ну конечно, это чистой воды сексизм – разве это не подходящий ответ?

И правда, это был сексизм. Вот только неприятности с курением у меня имеются и до сих пор. Только сейчас это называется по‑другому: мода на некурение. Это одна из причин, по которым я сделалась писательницей; чтобы иметь возможность спокойно выкурить сигаретку.

– Я хочу стать писательницей, – сказала я, когда деятельница из социальной помощи спросила, что я собираюсь делать, возвратившись к нормальной жизни.

– Это приятное хобби, но вот как ты собираешься зарабатывать на жизнь?

Мы не любили друг друга: я и деятельница из социальной помощи. Я ее не любила, поскольку та не понимала, что это я, что хочу быть писательницей, что уже не буду выстукивать на машинке счета для студентов или же продавать жароупорные тарелки au gratin, и вообще не собираюсь я заниматься подобной мурой. А она не любила меня, потому что я была наглой, вела себя вызывающе, не желала с ней сотрудничать, а самое плохое, все так же оставалась шизанутой, доказательством чему было мое желание сделаться писательницей.

– Лаборантка у дантиста, – заявила она в конце концов. – Вот, пожалуйста, направление. Подготовка к профессии длится всего лишь год. Я уверена, что ты справишься со всеми обязанностями.

– Ну как вы не понимаете… – начала я.

– Нет, это ты ничего не понимаешь, – отрезала она.

– Ненавижу стоматологов.

– Это чистая и приятная работа. Тебе следует глянуть на жизнь реально.

– Валери, – жаловалась я впоследствии в отделении, – она хочет, чтобы я стала лаборанткой у стоматолога. Но об этом и речи быть не может.

– Да ну! – Валери тоже, по‑видимому, ничего не поняла. – Что же в этом плохого? Приятная, чистая работа.

По счастью, кое‑кто предложил мне руку и сердце, и я вышла из больницы. В тысяча девятьсот шестьдесят восьмом у всех доставало ума понять серьезность предложений.