Архиепископ Камбре становится кардиналом благодаря женщине

Женщины лишь тогда что‑то значат, когда мужчины не стоят ничего.

Шомет

В Камбре без всякой радости встретили известие о назначении аббата Дюбуа. Зато в столице это событие отмечали с большим размахом. Послушаем, что говорит по этому поводу шевалье де Раван: «Во всех парижских борделях новость приняли с ликованием, а затем отпраздновали в соответствии с необыкновенными обычаями, принятыми в этих школах наслаждения».

Девица Фийон (знаменитая содержательница публичного дома, о которой нам уже приходилось рассказывать) отличилась и тут, позволив себе выходку, совершенно невероятную по наглости и дерзости. Шевалье де Раван описывает эту сцену, которая в наше время представляется просто немыслимой:

«Как‑то утром Фнйон, одевшись самым скромным образом, отправилась к принцу в Пале‑Рояль и застала его в обществе многочисленных фаворитов. Регент, узнав ее издали, сразу настроился на веселый лад и сказал:

— Взгляните, господа, это нечто новенькое: Фийон в обличье кающейся грешницы!

— Увы! Так оно и есть, Монсеньер, — отвечала эта чертовка, ибо отнюдь не была глухонемой, — всему приходит свое время.

Принц, никогда не упускавший случая посмеяться, спросил ее, с каким делом она пожаловала.

— Могу ли я, — сказал он, — чем‑нибудь поддержать твой порыв к добродетели?

— Вы легко можете это сделать, Монсеньер, — отвечала бесстыдная бабенка. — Хотя мне ведомы соблазны мира, да и сама я много раз уловляла в сети невинность, пришла пора отрешиться от мирских желаний. Вот почему, желая оградить себя от них, я вознамерилась удалиться в монастырь. Вы так снисходительны к людям моего звания, что даруете им освященные церковью убежища, а потому надеюсь, что и меня облагодетельствуете своей добротой. Итак, нижайше прошу Ваше королевское высочество пожаловать мне аббатство. Никто не сможет лучше меня наставлять и воспитывать юных девиц. Это пойдет на пользу и им и мне, так что, молю, не откажите в просьбе моей.

Все присутствующие, включая принца, расхохотались. Что до меня, то я и сейчас смеюсь, когда пишу эти строки. Несомненно, это была самая остроумная и вместе с тем самая дерзкая выходка, какую можно только представить. Принц, задыхаясь от смеха, произнес:

— Клянусь Богом, всей государственной казны не хватит на содержание твоих девиц, если дать тебе аббатство.

— Что тут такого? — возразила она. — Конечно, мне далеко до некоторых аббатов, а то бы я потребовала архиепископство.

Принц был добр и любил хорошую шутку, а потому просто отослал ее, сказав, что ей следует каяться в грехах по меньшей мере год, после чего он подарит ей скит, где в услужении у нее будут две самые старые и уродливые дуэньи, каких только можно найти в Италии. Она удалилась с гордо поднятой головой и с вызывающим видом, весьма отличным от прежнего притворного смирения, и все слышали, как она довольно громко заявила, что предпочитает нынешний свой монастырь. В одно мгновение об этом происшествии узнал весь дворец, а уж из окон дворца история долетела до окраин Парижа»

Дюбуа и во всеуслышание осведомилась, отчего тот перестал заглядывать.

— Вы много потеряли, — добавила она, — мне только что привезли хорошенькую девочку, еще нетронутую.

Эти излишне вольные речи привели в смущение нового архиепископа, и он попросил переменить тему.

— Не вводите в смущение невинные души, — сказал аббат.

Фийон безудержно захохотала. «В ее присутствии он впервые изъяснялся с такой скромностью», — говорит Монже.

— Сам заткни глотку, кюре из борделя! Если ты теперь в сводниках у папы, так и слово тебе не скажи?

Надо признать, это была своеобразная манера объясняться с архиепископом. Дюбуа не нашелся что возразить и быстро прошел к себе, где слуги стали свидетелями его безумного гнева. Уверяют, что он разъярился настолько, что и говорить не мог, а лаял от бешенства, раздирая на себе сутану.

Занятное, должно быть, зрелище…

* * *

Если таким образом позволяла себе говорить с новоиспеченным прелатом проститутка, то как же обходился с ним Филипп Орлеанский?

Очень просто: он его колотил.

Вот что рассказывает об этом Монже:

«Регент, не имевший привычки уважать аббата Дюбуа, не церемонился и с архиепископом Дюбуа. Когда тот однажды совершил оплошность или чем‑то не угодил Е. К. В. (Его королевскому высочеству), то получил пинок под зад. Спрятавшись за ковром, он пискнул, что его нельзя бить, потому что он священник и архиепископ; регент же ответил еще двумя пинками, говоря:

— Это тебе как священнику! А это — как архиепископу!

Правда, и сам прелат не переменился ни в речах, ни в делах своих, ибо он часто снимал с себя крест и выходил по секретной лестнице в тупичок Оперы, где его ожидал портшез и откуда он отправлялся инкогнито к своим старым знакомым».

Впрочем, аббат Дюбуа не зря поддерживал отношения с этими легкомысленными девицами, потому что при помощи одной из них вскоре добился для себя кардинальской шляпы.

Ее звали Клодина‑Александрина Герен де Тансен, и было ей тридцать девять лет. Она провела бурную молодость и пускала в свою постель любого красивого юношу. В 1717 году она родила ребенка от шевалье Детуша Канона и тут же снесла новорожденного на ступеньки церкви Сен‑Жан‑ле‑Рон [101].

Разумеется, она побывала в любовницах и у регента, хотя добилась своего весьма необычным способом, если верить Дюкло: «Гельвеций уверял меня, что мадам де Тансеи завоевала благосклонность регента, прибегнув к уловке — не скажу, законной, но во всяком случае экстравагантной. В это и поверить было бы нельзя, если не знать, на что способна эта женщина.

Она подкупила камердинера регента, и тот позволил ей пройти в гардеробную, которую принц, отправляясь спать, не мог миновать. Она разделась донага и встала на пьедестал, откуда накануне сняли небольшую статую, дабы слегка ее подправить. Принц, проходя мимо, увидел эту прекрасную дочь Евы, чьи формы и впрямь отличались совершенством, и не отказал ей в просьбе, высказанной, впрочем, с должным почтением».

Уже много лет эта пылкая особа была любовницей аббата Дюбуа. Она знала все его тайны, желания и честолюбивые устремления. Разумеется, ей было хорошо известно, что он грезит о кардинальской шляпе. Видя, как он «приводит в движение всю Европу», дабы раздобыть ее, она решила, что в видах на будущее будет разумным способствовать «этому новому славному возвышению» [102].

Как раз в это время скончался папа. Она поручила брату, аббату де Тансену, имевшему многочисленных друзей в Риме, действовать согласно инструкциям.

План был таков: аббат де Тансен сообщит кардиналу Конти, который опережал своих конкурентов, что кардинал де Роган проголосует за него, если архиепископу Камбре будет обещана кардинальская шляпа.

Все случилось так, как она предполагала: Конти дал слово.

«Однако, — говорит герцог де Ришелье, — аббат не удовлетворился одним лишь устным обязательством; он потребовал от кардинала Конти расписку, что Дюбуа станет кардиналом: тот, уступив искушению, согласился н был избран. Однако этот папа, слабый характером, но добродетельный по натуре, трепетал при мысли, что у него вырвали эту злосчастную бумагу. Вступив на трон святого Петра, он заявил аббату Тансену, что умрет от стыда, если Дюбуа станет кардиналом, поскольку и так чувствует себя виновным в грехе симонии, достигнув не самым честным образом сана великого понтифика.

Взбешенный Тансен разразился угрозами и упреками, потрясая бумагой с подписью святого отца и говоря, что Дюбуа должен стать кардиналом. Папа, заикаясь, произносил слово «совесть», а Тансен — «обещание. Спор этот длился довольно долго» [103].

Наконец, брат прекрасной Клодины заявил однажды утром несчастному Иннокентию XIII, что опубликует расписку и расскажет историю ее появления, если Дюбуа не получит искомого.

Перепугавшись до полусмерти, папа немедленно даровал кардинальскую шляпу бывшему воспитателю регента [104].

Мадам де Тансен добилась своего.

Архиепископ Камбре, узнав, что стал кардиналом, едва не сошел с ума от радости. Он побежал к любовнице и спросил, какой награды она желает. Эта дама, как рассказывают, «любила продвигать своих»: она пожелала — и это желание было немедленно удовлетворено, — чтобы аббата Тансена назначили «полномочным представителем французского королевства» [105].

Нечего и говорить, что весь Париж хохотал, когда разнеслась новость, что Дюбуа нужно теперь именовать Его преосвященством. Куплетисты воспели эти события в язвительных стихах, где святого отца иронически благодарили за то, что возвел в кардинальское достоинство сводника и развратника…