Была ли мадемуазель де Фонтанж отравлена мадам де Монтеспан.

Женщинам присуще большее постоянство в ненависти, нежели в любви.

Гольдош

Через несколько дней странное действо совершалось в одном из подвалов Витри. Вокруг маленького столика, на котором стояла слепленная из белого воска статуэтка короля, собралось трое человек весьма подозрительного обличья.

Это были Гибур, Ла Уссе и еще один священник. Произнеся формулу магического заклятия, они стали колоть восковую фигурку булавками, читая при этом молитвы, которые при всем желании трудно было бы назвать католическими.

Сцена эта повторялась в течение девяти дней, и во время последней сходки три колдуна подожгли восковую фигурку. Король зашатался, рухнул, оплыл и превратился в белую пластинку, которую один из троих мужчин благоговейно поместил в шкатулку.

На следующий день шкатулка уже была в руках мадам де Монтеспан. Фаворитка спрятала ее в потайном ящике шкафа.

С тех пор как Франсуаза обнаружила на своем месте мадемуазель де Фонтанж, она твердо решила умертвить короля. Сначала ей пришло в голову устранить его при помощи прошения, пропитанного сильным ядом. Трианон, сообщница Вуазен, «приготовила отраву столь сильную, что Людовик XIV должен был умереть, едва прикоснувшись к бумаге». Задержка помешала исполнению этого плана: мадам де Монтеспан, зная, что Ла Рейни после ареста отравительниц удвоил бдительность и усиленно охранял короля, решила в конечном счете прибегнуть к порче, а не к яду.

Однако в отношении мадемуазель де Фонтанж ее намерения не изменились, но она предпочла использовать медленный яд, дабы создалось впечатление, что соперница «зачахла от горя и тоски после кончины короля».

Совершенствование медленных ядов было целью всех колдунов той эпохи, и мадам де Монтеспан уже в течение долгого времени производила ужасающие опыты. За несколько лет до этих событий Мадлен Шаплен, одна из сообщниц, снабжавших фаворитку наркотиками, отравила по ее приказу молодого лакея. У юноши началось обильное кровотечение, и его поместили в госпиталь Шарите: добрая хозяйка приходила к нему с визитом ежедневно, дабы собственными глазами видеть, как прогрессирует болезнь…

Через двенадцать дней несчастный умер, потеряв всю кровь, и Мадлен Шаплен была крайне расстроена. В самом деле, яд оказал слишком быстрое воздействие на организм, а потому было опасно пользоваться им при устранении видного лица. Подобная геморрагия (кровотечение) выглядела неестественной…

Неистощимые на выдумку сообщники маркизы применили новые составы, опробовав их на слугах, родственниках и знакомых. Наконец им удалось получить, отраву, убивавшую в течение многих недель, не вызывая никаких подозрений у медиков, которые во все времена отличались излишним любопытством…

* * *

Пока мадам де Монтеспан подбирала «смертельное вещество» для мадемуазель де Фонтанж, король с ужасом читал протоколы допросов Вуазен и ее приспешников. Убедившись, что королевство, «пораженное гангреной магии, кишит колдунами», он принял решение действовать с чрезвычайной строгостью и учредил специальную комиссию, призванную «беспощадно и сурово карать преступления и правонарушения, совершаемые при помощи яда».

Эта комиссия, заседавшая в Арсенале, получила название Огненной палаты, поскольку суды, вершившие дела по этим страшным преступлениям, происходили в те времена в зале с черной драпировкой и при свете факелов [77].

Узнав о создании комиссии, мадам де Монтеспан смертельно испугалась и на какое‑то время затихла, опасаясь что‑либо предпринимать. Но ненависть была сильнее осторожности, и вскоре она сговорилась с двумя негодяями (их звали Руманн и Бертран), в верности которых не сомневалась.

Было условленно, что Румани проникнет в покой мадемуазель де Фонтанж под видом торговца тканями, а Бертран будет сопровождать его в качестве слуги. Все их товары были отравлены: полотняные простыни, шелковые занавеси, перчатки и прочее было «подготовлено» в соответствии с рецептами колдунов.

В последний момент маркиза, которой, вероятно, дали знать, что Ла Рейнн вышел на след ее сообщников, приказала отложить визит к герцогине.

Тогда наступил момент короткой передышки: обе фаворитки, казалось, жили в добром согласии. Мадемуазель де Фонтанж делала подарки Франсуазе, а Франсуаза перед вечерними балами собственными руками наряжала мадемуазель де Фонтанж…

Людовик XIV, не подозревая о том, какой черный ангел обитает рядом с ним, оказывал внимание обеим своим султаншам и был, казалось, на верху блаженства… «Король, — говорит Прими Висконти, — живет с обеими фаворитками, словно в законной семье. Королева принимает их, равно как и внебрачных детей, так, будто это ее священная обязанность, ибо все должно происходить по воле монарха и в соответствии с заслугами каждой. Когда они слушают мессу в Сен‑Жермене, то размещаются следующим образом: мадам де Монтеспан со своими детьми на возвышении слева, прямо перед всеми остальными, а мадемуазель де Фонтанж — справа; тогда как в Версале мадам де Монтеспан стоит по одну сторону от алтаря, а мадемуазель де Фонтанж — по другую, на высоких ступенях. Они молятся, перебирая четки или держа в руках молитвенник, поднимают в экстазе глаза к небу, Точно святые. Поистине, французский двор являет собой самую прекрасную комедию в мире…».

Но за этой комедией назревала драма. Молодость и изящество мадемуазель де Фонтанж приводили в исступление маркизу, достигшую сорокалетнего рубежа и страшно растолстевшую. «Она так раздалась пишет все тот же Прими Висконти, — что однажды, когда она выходила из кареты, я обратил внимание, что каждая из ее ног была толщиной с меня»..

Правда, галантный итальянец добавляет: «Справедливости ради, должен сказать, что я очень похудел».

Тем не менее мадам де Монтеспан разбухала на глазах, и соответственно возрастала ее ненависть.

Одно маленькое происшествие ускорило развязку. «Как‑то раз, во время охоты, — рассказывает Дредю Радье, — мадемуазель де Фонтанж появилась в амазонке, украшенной кружевами, и элегантность ее костюма так выгодно подчеркивала изящество фигуры, что глаз нельзя было оторвать от этой изумительной красавицы. Несколько перьев, венчавших капризно уложенные волосы, оттеняли яркий цвет лица и тонкость черт. Когда ближе к вечеру поднялся небольшой ветер, она сняла капор и завязала голову лентой, так что бант оказался па лбу. Эта прическа, обязанная своим появлением скорее случаю, нежели кокетству, чрезвычайно понравилась королю, и он попросил мадемуазель де Фонтанж не менять ее. На следующий день все дамы украсили голову лентой, и эта случайная мода стала господствующей: двору принялась подражать столица, за Парижем последовала провинция, и вскоре эта прическа, получившая название Фонтанж, проникла в сопредельные страны…».

Мадам де Монтеспан не могла вынести, что новая фаворитка превратилась в законодательницу мод. Она вновь обратилась к своим преступным замыслам…

Внезапна, 23 января 1680 года, в городе и при дворе с величайшим изумлением узнали, что в отношении ненескольких весьма видных особ принято «постановление об аресте» в связи с причастностью к делу отравителях.

В полдень стали известны имена: граф де Клермон, две племянницы Мазарини — графиня де Суассон и герцогиня де Буйон, принцесса де Тент, маркиза д'Аллюн, графиня дю Рур, Мари де ла Марк, жена кавалерийского полковника де Фонте, герцогиня де ла Фертс, маркиза де Фекийер, маркиз де Терм, наконец, знаменитый полководец, ученик Великого Конде, Бутвиль Монморанси, герцог Люксембургский и маршал Франции…

Вечером разнеслась новость, что графиня де Суассон скрылась, признав тем самым свою виновность…

Скандал был оглушительным.

Парижане, которые в 1676 году с большим удовольствием наблюдали за казнью мадам де Бренвилье — также уличенной в отравительстве, — требовали послать на костер всех обвиняемых…

20 февраля Вуазен была сожжена на Гревской площади.

Решимость мадам де Монтеспан не смогли поколебать ни суровость судей, ни гнев народа. Твердо уверовав в свои медленные яды, она приступила к устранению мадемуазель де Фонтанж.

В апреле месяце у молодой фаворитки, которая в январе родила сына, вдруг открылось «кровотечение», как некогда у лакея Мадлен Шаплен. Через месяц кровотечение повторилось, и мадам де Севинье сообщила дочери, что «потеря крови была очень значительной», добавляя далее: «молодая герцогиня не встает с постели и мечется в жару. Она даже начала уже распухать, и ее красивое лицо стало чуть одутловатым»…

14 июля мадемуазель де Фонтанж, обезображенная болезнью, в полном отчаянии удалилась в аббатство Шель.

Мадам де Монтеспан, которой претило бездействие, подкупила одного из лакеев соперницы, чтобы довести до конца свое преступное намерение, и несчастная герцогиня, отравляемая медленным ядом, угасала на глазах.

[78]

Она умерла 28 июня 1681 года после агонии, длившейся одиннадцать месяцев, в возрасте двадцати двух лет. Сразу же пошли толки об убийстве, и принцесса Пфальцская отметила: «Нет сомнений, что Фонтанж была отравлена. Сама она обвинила в своей смерти Монтеспан, которая подкупила лакея, и тот погубил ее, подсыпав отраву в молоко».

Разумеется, король разделял подозрения двора. Страшась узнать, что его любовница совершила преступление, он запретил производить вскрытие усопшей.

Дальнейшее расследование дела отравительниц откроет ему глаза на многие гнусные деяния…

* * *

Однажды г‑н де Ла Рейни, начальник королевской полиции, вошел в кабинет министра Лувуа. Он был мертвенно бледен и держал в руках толстую папку.

— Читайте, — сказал он.

Министр склонился над бумагами. Через несколько минут он поднял голову и, дрожа всем телом, взглянул на Ла Рейни.

— На сей раз сомневаться не приходится. Мы должны уведомить короля.

Они переглянулись. Никогда еще им не попадал в руки столь неприятный документ.

В самом деле, бумаги, принесенные начальником полиции, содержали полную запись признаний Маргариты Вуазен, дочери сожженной колдуньи, и каждое слово этих показаний было обвинением против мадам де Монтеспан [79]…

Лувуа с очевидной неохотой отправился к королю. Когда Людовик XIV узнал о преступлениях, «коими замарала себя женщина, наиболее им любимая, женщина, которую он сделал в глазах Европы подлинной королевой французского двора, женщина, подарившая ему детей, которых он признал законными», он был сражен и попросил время подумать.

Спал ли он в эту ночь? Весьма сомнительно. Ему предстояло найти выход из невероятно тяжелой ситуации. Если бы враги Франции узнали, что он связал свою жизнь с преступницей, с отравительницей, с колдуньей, навсегда исчез бы величественный ореол, ослепивший Европу… Нужно было любой ценой замять скандал, нужно было уничтожить компрометирующие бумаги.

На следующий день он приостановил заседание Огненной палаты. Затем приказал г‑ну де Ла Рейни перенести к себе и спрятать в надежном месте все документы, где фигурировало имя маркизы.

Отведя, таким образом, самую непосредственную угрозу, король приказал продолжить в строжайшей тайне расследование: он пожелал, чтобы была допрошена особа, часто поминаемая в показаниях Маргариты Вуазен. Речь шла о фрейлине фаворитки — той самой мадемуазель дез Ойе, которая стала его любовницей в момент, когда он находился под сильнейшим воздействием возбуждающих средств.

Сообщники Вуазен утверждали, что она много раз приходила к колдунье за зельем.

На допросе молодая женщина категорически отвергла все обвинения. Мадемуазель дез Ойе, — писал Лувуа, обращаясь к Ла Рейни, — с невероятной твердостью заявляет, что не знает никого из тех, кто назвал ее, и, чтобы уверить меня в своей невинности, требует очной ставки с теми, кто дал против нее показания. Она клянется своей жизнью, что ни один из них не угадает, кто она».

Очные ставки состоялись в Венсенском замке, и все обвиняемые подтвердили свои показания в присутствии мадемуазель дез Ойе.

На сей раз король был не просто сражен — он был убит. Преступницей, заслуживающей казни на костре, оказалась не только мадам де Монтеспан, но и мадемуазель дез Ойе — женщина, подарившая ему дочь.

Две отравительницы среди любовниц — это было уж слишком. Призвав к себе Ла Рейни, король приказал сделать так, чтобы уличающие показания не попали в руки судей.

Между тем признания Франсуазы Филастр имели чрезвычайно важное значение для процесса отравителей. Ла Рейни понимал это. На какое‑то мгновение он заколебался, но затем ему пришла в голову мысль, как избежать «непоправимого ущерба для своего короля» и одновременно расчистить дорогу правосудию.

Через несколько дней Государственный совет издал по его просьбе указ, которым предписывалось представить суду протокол допроса Франсуазы Филастр, за исключением некоторых отрывков, «поскольку Его величество, исходя из высших соображений, касающихся блага государства, не желает, чтобы рассмотрению палаты подлежали некоторые факты, не имеющие прямого отношения к процессу, производимому названной палатой».

Успокоившись на сей счет, Людовик XIV приказал возобновить заседания Огненной палаты, которая приговорила нескольких человек — среди них и Филастр — к сожжению на костре. Однако перед судом не предстали обвиняемые, которые дали показания против мадам де Монтеспан. На основании «летр де каше» [80]они были отправлены в различные крепости, расположенные в Юра или Франш‑Конте, где им и суждено было окончить свои дни.

Лувуа счел нелишним принять дополнительные меры предосторожности:

«Все это люди весьма предприимчивые, — извещал он коменданта Шовлена, — и содержать их нужно в чрезвычайной строгости. Особое внимание следует обратить, чтобы никто не слышал тех глупостей, которые они могут выкрикивать, поскольку им часто случалось говорить о мадам де Монтеспан разные вещи, не имеющие под собой никаких оснований».

21 июля 1882 года Огненная палата была объявлена распущенной. Она послала па костер тридцать шесть человек. Но одна из главнейших преступниц оставалась на свободе.

Только после вскрытия архивов Бастилии в XIX веке частично прояснилась роль мадам де Монтеспан в деле отравителей. Увы, только частично! Ибо в 1709 году, через месяц после смерти Ла Рейни, Людовик XIV собственноручно сжег бумаги начальника королевской полиции…

* * *

«Хотя королю приходилось вести себя с маркизой так, словно ему ничего не было известно, он все‑таки не мог по‑прежнему разыгрывать влюбленного.

Такое нагромождение пороков внушало ему отвращение. Незаметно удаляясь от этой женщины с черной душой, которая собиралась убить его, он вновь обратился к религии и вернулся к Марии‑Терезии.

Надо сказать, что на этот путь он вступил не без помощи мадам Скаррон, которая потихоньку обретала Влияние, действуя в тени, но чрезвычайно ловко и осмотрительно.

Людовик XIV видел, с какой любовью воспитывает она детей, заброшенных мадам де Монтеспан. Он уже успел оценить ее ум, честность и прямоту — и, не желая признаться в том самому себе, все чаще искал ее общества.

Когда она в 1674 году купила земли Ментенон в нескольких лье от Шартра, мадам де Монтеспан выразила крайнее неудовольствие:

— Вот как? Замок и имение для воспитательницы бастардов?

— Если унизительно быть их воспитательницей, — ответила новоявленная помещица, — то что же говорить об их матери?

Естественно, это не улучшило отношений двух женщин.

Тогда, чтобы заставить замолчать мадам де Монтеспан, король в присутствии всего двора, онемевшего от изумления, назвал мадам Скаррон новым именем — мадам де Ментенон…

С этого момента и по особому распоряжению монарха она подписывалась только этим именем. А злоязычные люди тут же стали именовать ее мадам де Ментенон [81]…

Прошли годы, и Людовик XIV привязался к этой женщине, так не похожей на мадам де Монтеспан. После же дела отравителей он, естественно, обратил взоры к ней, ибо его смятенная душа требовала утешения.

Но мадам де Ментенон не жаждала занять место фаворитки. «Укрепляя монарха в вере, — говорит герцог де Ноай, — она использовала чувства, которые внушила ему, дабы вернуть его в чистое семенное лоно и обратить на королеву те знаки внимания, которые по праву принадлежали только ей».

Мария не верила своему счастью: король проводил с ней вечера и разговаривал с нежностью. Ибо прежде он не обращал на нее никакого внимания: вот уже тридцать лет, как она не слышала от него ни единого ласкового слова.

Легко представить себе ее радость.

В то время как королева начинала новую жизнь, мадам де Монтеспан безмолвно сносила опалу и связанные с ней унижения. Она так трепетала перед костром, что стала боязливо приникать к религии.

Да и пора уже было ей подумать о душе…

Вот в такой буржуазной, чинной и елейной атмосфере двор завершил бы 1682 год, если бы не случился забавный скандал, слегка напомнивший прежние веселые времена.

В Париже тогда существовала группа молодых дворян, организовавших очень любопытное сообщество. Каждый член его обязан был раз в неделю предложить друзьям необычное «галантное развлечение». Первый устроил ужин, на котором приглашенных обслуживали обнаженные девицы, изумительно красивые и слегка диковатые. Второй предложил знакомой даме без предрассудков медленно раздеться на глазах у гостей, предвосхитив, таким образом, появление стриптиза. Третий выставил на стол огромный пирог, откуда вышла восхитительная блондинка, «облаченная только в свою невинность». Затем начались увеселения более разнообразные и затруднительные для описания…

И вот декабрьским вечером 1682 года граф де Жанблен, у которого собралась компания молодых распутников, распорядился подавать с каждым блюдом гравюру непристойного содержания. Разгорячившись, все дружными рядами отправились сразу же после десерта в один из самых злачных домов Сен‑Антуанского предместья.

Здесь все и произошло.

Вот как рассказывает об этом г‑н де Монтабель:

«Когда Жанблен вошел, то заметил, что одна молодая женщина, сидевшая на коленях у грузчика, убежала, оставив своего ухажера в полном недоумении. „Почему эта девка скрылась, увидев нас? — воскликнул граф. Пусть ее вернут!“ Отвратительная хозяйка заведения принялась уверять дворян, что новенькая сейчас вернется. Подождав немного, г‑н де Жанблен, придя в сильное раздражение, отправился искать робкое создание. Он обнаружил молодую женщину на кухне: закрыв салфеткой лицо, она упорно отказывалась показать себя. При помощи подоспевших друзей граф притащил ее в общую залу и принялся ногтями раздирать салфетку, которую бедняжка по‑прежнему прижимала к лицу. Но силы были неравны: г‑н Жанблен отвел ей руки и замер, будто пораженный молнией. Перед ним стояла его супруга…»

Так при дворе все узнали, что очаровательная графиня Жанблеп обладает столь пылким темпераментом, что не гнушается заниматься проституцией, дабы найти у грузчиков утешение, коего не получала от распутного супруга…