Глава 29. На чад горящих домов и на распростертые в уличной пыли тела Джефрам Борнхальд не оглядывался

ШОНЧАН

На чад горящих домов и на распростертые в уличной пыли тела Джефрам Борнхальд не оглядывался. Следом за ним в деревню въехали Байар и облаченная в белые плащи охранная сотня. Борнхальду не нравилось, что его легион распылен, что Вопрошающие забрали слишком много власти, но приказы, отданные ему, не оставляли места для сомнений: следовало подчиняться Вопрошающим.

Здесь сопротивление было совсем слабым; столбы дыма вились лишь над полудюжиной жилищ. Борнхальд увидел уцелевшую гостиницу: такое же каменное с белой штукатуркой здание, как и почти все на Равнине Алмот.

Натянув поводья возле гостиницы, Борнхальд скользнул взглядом мимо пленных, согнанных его солдатами к деревенскому колодцу, к длинной виселице, уродовавшей центральную площадь. Сооруженная наспех – просто длинный столб на опорах, – но на ней болталось тридцать тел. Одежду повешенных трепал ветерок. Среди взрослых висели и маленькие тела. На такую картину даже Байар взирал с неверием.

– Муад! – рявкнул Борнхальд. От солдат, охраняющих пленников, отделился седой мужчина. Когда‑то Муад угодил в руки Друзей Темного, и теперь его покрытое шрамами лицо приводило в трепет даже самых стойких. – Муад, твоя работа или Шончан?

– Ни то ни другое, милорд Капитан. – Голос Муада звучал хриплым шепчущим ворчанием – еще одна памятка от Друзей Темного. Больше Муад не добавил ничего.

Борнхальд нахмурил брови.

– Наверняка не эти учинили такое, – сказал он, ткнув пальцем на пленников. Дети Света выглядели не такими опрятными, с иголочки, как тогда, когда он повел их через Тарабон, но по сравнению с тем сбродом, который ежился и прятал глаза под их бдительными взорами, они хоть сейчас готовы к параду. Мужчины в лохмотьях и с уцелевшими кое у кого деталями доспехов, с угрюмыми лицами. Остатки тарабонской армии, отправленной против захватчиков на Мыс Томан.

Муад помедлил, потом осторожно сказал:

– Селяне говорят, на них были плащи тарабонцев, милорд Капитан. Среди них был один здоровенный детина, сероглазый, с длинными усами, – по описанию близнец чаду Эрвину. И молодой парень, который пытался скрыть миловидное лицо за золотистой бородой. Этот бился левой рукой. Очень похоже на чадо Вуана, милорд Капитан.

– Допросчики! – чуть ли не выплюнул Борнхальд.

Эрвин и Вуан были в числе тех, кого он передал под командование Вопрошающих. Прежде ему доводилось сталкиваться с тактикой Вопрошающих, но впервые он собственными глазами видел тела ребятишек.

– Если так говорит милорд Капитан. – Тон Муада говорил о готовности согласиться со словами командира.

– Срежьте их, – устало распорядился Борнхальд. – Срежьте их и дайте понять селянам, что больше убийств не будет.

Если только какой‑нибудь дурень не воспылает храбростью из‑за того, что на него смотрит его женщина, и в назидание прочим я должен буду наказать его. Борнхальд спешился, вновь оглядывая пленников, а Муад тем временем заторопился к солдатам, выкрикивая требования о лестницах и ножах. Борнхальду было о чем поразмыслить и кроме сверхрьяности Вопрошающих; ему очень хотелось напрочь выкинуть Вопрошающих из своих мыслей.

– Они не лезут в сражения, милорд Капитан, – сказал Байар, – ни эти тарабонцы, ни то, что осталось от Домани. Огрызаются, точно загнанные в угол крысы, но бегут, когда что‑то кусает в ответ.

– Неизвестно еще, как мы, Байар, справимся с захватчиками, поэтому не стоит пока смотреть на этих людей свысока, хорошо? – На лицах пленников застыло то же выражение – разгром, рухнувшие надежды, – какое было и до того, как появились Белоплащники. – Пусть Муад подберет для меня одного. – Взгляда на лицо Муада обычно хватало, чтобы поколебать упорство и самых храбрых, не говоря уже про большинство людей. – Лучше офицера. Кого‑нибудь потолковее с виду, посмышленее, чтобы рассказал об увиденном без прикрас, но помоложе, у которого хребет еще не окостенел с возрастом. Скажи Муаду, чтоб не очень церемонился, хорошо? Пусть тот парень поверит: я готов допустить, что с ним случится кое‑что похуже, чем он даже думать смеет, если не сможет убедить меня в своей полезности.

Борнхальд кинул поводья одному из Детей и зашагал в гостиницу.

Как ни странно, там оказался ее содержатель. – заискивающий, обильно потеющий мужчина, грязная рубашка так натянулась на животе, что красная вышивка в виде завитков готова была распуститься. От него Борнхальд отмахнулся; он едва заметил прячущихся в дверном проеме женщину и нескольких ребятишек, да и то только тогда, когда толстый содержатель вытолкал их вон.

Борнхальд стащил латные перчатки и уселся на стол. Мало что ему было известно о захватчиках, о чужаках. Так их окрестили почти все, кто не нес ерунды об Артуре Ястребиное Крыло. Борнхальд знал, что себя они называют Шончан и Хайлине. Он достаточно знал Древний Язык, чтобы понять, что последнее значит «Те, Кто Приходят Раньше», или «Предвестники». Еще они называли себя Райагел, «Те, Кто Возвращаются Домой», и говорили о Коринне, о Возвращении. Таких сведений было почти довольно, чтобы он поверил сказаниям о возвращающихся армиях Артура Ястребиное Крыло. Никто не знал, откуда явились Шончан, кроме одного – они прибыли на кораблях. Все вопросы Борнхальда к Морскому Народу натыкались на глухую стену молчания. Ата'ан Миэйр были не в чести у Амадора и теперь платили за подобное отношение той же монетой, и с лихвой. Все, что Борнхальд разузнал о Шончан, – крохи, которые он выудил у таких же людей, что стояли сейчас на площади. Сломленная, разбитая толпа – вытаращив глаза, истекая потом, они лопотали о людях, идущих в битву верхом на монстрах, как на лошадях, сражающихся бок о бок с монстрами и для которых Айз Седай раскалывают землю под ногами их врагов.

Стук сапог у дверей заставил Борнхальда изобразить волчий оскал, но Байар вошел один, Муада с ним не было. Рядом с ним замер навытяжку, шлем на сгибе руки, Джерал. Чадо Света, который, по предположению Бронхальда, должен находиться в сотне миль отсюда. Поверх своих доспехов молодой мужчина носил не белый плащ Детей, а плащ покроя Домани с голубой отделкой.

– Милорд Капитан, Муад беседует сейчас с молодым человеком, – сказал Байар. – Чадо Джерал только что Прискакал с посланием.

Борнхальд жестом приказал Джералу приступать к рапорту.

Молодой Белоплащник ничуть не расслабился.

– Приветствия от Джайхима Карридина, – начал он, глядя прямо перед собой, – который направляет Длань Света в…

– Мне не нужны приветствия от Вопрошающих, – рыкнул Борнхальд и заметил изумление во взгляде юноши. Да, Джерал совсем еще юн и зелен. С другой стороны, и Байар вроде как смутился. – Ты должен передать мне послание, да? Не слово в слово, не надо, если я не потребую. Просто перескажи мне, чего он хочет.

Посланец, сглотнув, принялся за ответ:

– Милорд Капитан, он… он говорит, вы перемещаете излишне много людей чересчур близко к Мысу Томан. Он говорит, что Приспешников Тьмы на Равнине Алмот должно вырвать с корнем и вы… простите меня. Лорд Капитан, вы обязаны немедленно повернуть обратно и отправиться в центральные области равнины.

Молодой Белоплащник недвижно замер в ожидании.

Борнхальд изучал его. Степная пыль запорошила лицо Джерала, лежала на его плаще и сапогах.

– Иди и поешь, – сказал Борнхальд посланцу. – Где‑то в домах, если захочешь умыться, найдется для этого вода. Через час возвращайся ко мне. У меня будут для тебя послания, отвезешь их. – Взмахом руки он отпустил юношу.

– Милорд Капитан, Вопрошающие, может, и правы, – сказал Байар, когда ушел Джерал. – По равнине разбросано много деревень, а Приспешники Тьмы…

Обрывая его, ладонь Борнхальда с силой хлопнула по столу.

– Какие Приспешники Тьмы? Ни в одной деревне, которую он приказал захватить, я не видел никого, одних только фермеров и ремесленников, встревоженных тем, что мы оставим их без средств к существованию, да несколько старух, которые ухаживают за больными. – На лицо Байара стоило посмотреть, на нем отсутствовало всякое выражение; он всегда с большим рвением готов был выискивать Друзей Темного, чем Борнхальд. – А дети, Байар? Тут что, дети стали Приспешниками Тьмы?

– За грехи матери воздается до пятого колена, – процитировал Байар, – за грехи отца – до десятого.

Но выглядел он смущенным. Даже Байар детей никогда не убивал.

– Байар, тебе никогда не приходило в голову поинтересоваться, почему Карридин отобрал знамена и плащи у тех, кого возглавили Вопрошающие? Даже сами Вопрошающие сняли белое. Наводит на кое‑какие мысли, да?

– У него должны быть свои резоны, Лорд Капитан, – медленно произнес Байар. – У Вопрошающих всегда есть свои причины, даже если они и не говорят о них остальным.

Борнхальд напомнил себе, что Байар – хороший солдат.

– Байар, Дети, находящиеся к северу от нас, носят плащи тарабонцев, а те, кто к югу, – доманийские. Мне не нравятся мысли, на которые меня наводят эти факты. Здесь есть Друзья Темного, но они в Фалме, а не на равнине. Когда Джерал отправится в путь, он поскачет не один. Послания пойдут в каждый отряд Детей, которые я знаю, где найти. Байар, я намерен собрать легион и повести его на Мыс Томан, проверить, что замышляют настоящие Друзья Темного, эти Шончан.

Байар выглядел встревоженным, но не успел заговорить – появился Муад с одним из пленников. Взмокший от страха юноша в полосатой изысканно украшенной кирасе кидал испуганные взгляды на отталкивающее лицо Муада.

Борнхальд вытащил кинжал и принялся подравнивать ногти. Он никак не мог понять, почему такой прием заставлял некоторых нервничать, но охотно пользовался подобной уловкой. Перепачканное лицо пленника побледнело еще больше при виде по‑отечески доброй улыбки Борнхольда.

– Итак, молодой человек, ты расскажешь мне обо всем, что знаешь про этих чужаков, да? Если тебе нужно обдумать, что говорить, я отошлю тебя обратно, поразмышлять, а Чадо Муад поможет.

Пленник метнул на Муада перепуганный взор. Затем слова хлынули из него водопадом.

* * *

Длинные накатывающие волны Аритского Океана качали «Ветку», но Домон, крепко утвердившись на палубе широко расставленными ногами и припав глазом к подзорной трубе, которую держал в руках, наблюдал за большим кораблем, что преследовал их. Преследовал и мало‑помалу настигал. Там, где бежала «Ветка», ветер не был ни лучшим, ни самым сильным, но там, где второй корабль разбивал валы в пенные горы своим крутым носом, он не мог дуть лучше. Береговая линия Мыса Томан смутно обрисовывалась на востоке – мрачные утесы и узкие ленты песка. Домон не удосужился отвести «Ветку» мористее и теперь опасался, что за промашку может дорого заплатить.

– Чужаки, капитан? – В голосе Ярина слышались нотки тревоги, если не испуга. – Это корабль чужаков?

Домон опустил подзорную трубу, но перед глазами по‑прежнему стоял огромный, высокий, массивный с виду корабль с какими‑то необычными полосатыми парусами.

– Шончан, – сказал он и услышал стон Ярина. Домон побарабанил по поручню толстыми пальцами, затем сказал рулевому: – Подверни ближе к берегу. Этот корабль не осмелится идти на мелководье, а «Ветка» там пройдет.

Ярин проорал команды, забегали матросы, перекладывая паруса, а рулевой повернул румпель, направив нос «Ветки» ближе к побережью. Ход «Ветки» замедлился – корабль оказался слишком круто к ветру, но Домон был уверен: он сумеет добраться до мелкой воды, прежде чем второй корабль нагонит его. Будь трюмы полны, «Ветка» все равно имела бы осадку меньше, чем тот корабль с пустыми трюмами.

Его судно сидело в воде чуть выше, чем при отплытии из Танчико. Треть принятого там на борт груза фейерверков распродали в рыбачьих деревеньках на Мысе Томан, но вместе с потоком серебра, вырученного за фейерверки, пришли тревожные слухи. Люди рассказывали о появлениях высоких, коробкообразных кораблей чужаков. Корабли Шончан бросали якоря у берега, небольшие шлюпки переправляли захватчиков на берег, а тех селян, кто решал защищать свои дома, гвоздили с неба молнии, и земля под их ногами извергала из себя огонь. Домон со здоровым скептицизмом счел, что ему приходится выслушивать несусветную чушь, но после ему показали почерневшую развороченную землю, и вскоре сомнениям не осталось места – в очень многих деревнях он увидел похожие следы и услышал похожие рассказы. Чудовища, говорили жители деревень, сражались вместе с Шончан, и те не встречали особого сопротивления, если оно и было, а кое‑кто утверждал, будто эти Шончан сами были чудовищами, с головами как у гигантских насекомых.

В Танчико никто даже не слыхал, как называют себя чужаки, а тарабонцы уверенно и самонадеянно заявляли, что их солдаты вытесняют, а то и уже сбросили захватчиков в море. Но во всех прибрежных городках дела обстояли по‑иному. Шончан объявляли изумленному люду, что все должны вновь принести клятвы, которые позабыли. Правда, они никогда не снисходили до объяснений, когда люди их позабыли или что означают эти самые клятвы. Молодых женщин по одной уводили для проверки, некоторых отвозили на корабли – их больше не видели. Исчезли также несколько женщин постарше, несколько Целительниц и Советчиц. Шончан назначили новых мэров, выбрали новые Советы. Тех, кто смел протестовать по поводу исчезновения женщин или возмущался навязанным выбором, могли повесить, несчастные могли вдруг взорваться в пламени, или их могли пинком, как тявкающую собаку, отбросить прочь. Заранее сказать было нельзя, а потом оказывалось слишком поздно.

И когда жители городка были уже основательно запуганы, когда их заставляли встать на колени и, приведенных в смятение, поклясться повиноваться Предвестникам, ожидать Возвращения и жизнью служить Тем, Кто Возвращается Домой, после этого Шончан отплывали и больше обычно не появлялись. Говорили, что Фалме – единственный город, который они удерживали.

В некоторых деревнях, откуда Шончан уходили, мужчины и женщины потихоньку налаживали житье‑бытье по прежней колее, до того даже, что в голос начинали предлагать заново выбрать Совет, но большинство нервно косили в сторону моря и, бледнея как полотно, возражали, твердя, что станут держаться клятв, которые их заставили принести, пусть они и не понимают их смысла.

В намерения Домона встреча с кем‑нибудь из Шончан, если того можно избежать, вовсе не входила.

Капитан поднимал подзорную трубу, собираясь разглядеть, что удастся, на палубах приближающегося шончанского корабля, когда не далее сотни шагов по левому борту море взметнулась ревущим фонтаном воды и пламени. Не успел Домон удивиться невиданному прежде явлению, как по правому борту море рассекла другая огненная колонна, а когда он крутанулся взглянуть на нее, еще одна взорвалась впереди. Разрывы опали столь же быстро, как возникли, пену от них ветер швырнул на палубу. Там, где были столбы, над булькающим пузырями морем кружился пар.

– Мы… мы будем на мелкой воде раньше, чем они сблизятся с нами, – вымолвил Ярин. Казалось, он старался не смотреть на бурлящую под туманными облачками воду.

Домон мотнул головой:

– Они запросто разнесут нас в щепки, даже загони я «Ветку» в буруны. – Он содрогнулся, подумав о пламени внутри водяных фонтанов и о своих трюмах, набитых фейерверками. – Направь меня Удача, но мы и утонуть не успеем. – Он подергал за бороду, потер бритую верхнюю губу, не желая отдавать единственно возможный приказ: кроме судна и его груза, у него не было в целом мире ничего, – но в конце концов заставил себя произнести скрепя сердце: – Лечь в дрейф, Ярин, и спустить паруса. Живо, живо! Пока они не решили, что мы по‑прежнему хотим убежать.

Пока команда суетилась, торопливо спуская треугольные паруса, Домон, повернувшись, наблюдал за приближением шончанского корабля. «Ветка» потеряла ход и закачалась вверх‑вниз на волнах. Корабль чужаков, с деревянными башнями на носу и корме, возвышался над водой и над Домоновым судном. Матросы возились с такелажем, скатывая странные паруса, на верхушках башен стояли фигуры в доспехах. Спустили баркас, и он на десяти веслах устремился к «Ветке». На нем были закованные в латы фигуры, и – Домон удивленно сдвинул брови – на корме скорчились две женщины. Баркас тяжело стукнулся о корпус «Ветки».

Первым на борт вскарабкался один из людей в доспехах, и Домон незамедлительно сообразил, почему некоторые селяне утверждали, будто Шончан сами монстры. Шлем выглядел очень похожим на голову чудовищного насекомого, тонкие красные перья смахивали на усики; носитель шлема будто взирал на мир через жвалы. Впечатление усиливали раскраска шлема и его позолота, и остальные доспехи чужака были искусно окрашены и позолочены. Грудь покрывали перекрывающиеся пластины – черные и красные, отделанные по краям золотом, – и они же свисали на плечах и спереди бедер. Даже сталь тыльной стороны латных перчаток была черной и красной. Там, где чужака не закрывал металл, одежда его являла собой темную кожу. Ножны и рукоять двуручного меча у него на боку – тяжелый изогнутый клинок – были обтянуты черно‑красной кожей.

Затем облаченный в броню человек снял свой шлем, и Домон выпучил глаза. Чужак оказался женщиной. Коротко остриженные темные волосы, суровое решительное лицо, но ошибиться было нельзя. Домон никогда не слыхал о таком, разве что у Айил, но про Айил всем хорошо известно, что они те еще сумасшедшие. Не в меньшей степени сбивало с толку, что лицо незнакомки ничем особенным не отличалось, по нему никак нельзя было сказать, что она – Шончан. Голубые глаза, все верно, и чрезвычайно светлая кожа, но и то и другое Домону доводилось видывать. Если эту женщину обрядить в платье, никто не взглянет на нее дважды. Домон присмотрелся к ней и передумал: этот холодный взор и эти твердые скулы выделят ее везде.

Вслед за женщиной на палубу поднялись солдаты. Домон почувствовал облегчение, когда некоторые из них сняли шлемы, он увидел, что они‑то, по крайней мере, мужчины – мужчины с черными глазами или карими, на которых никто не обратит внимания в Танчико или Иллиане. А то ему уже привиделись полчища голубоглазых женщин с мечами. Айз Седай с мечами, мелькнула у него мысль, едва он припомнил взрывы в море.

Шончанка обвела судно надменным взором, затем определила в Домоне капитана – которым должен был быть либо он, либо Ярин, если судить по одежде; но зажмуренные глаза Ярина, вдобавок бормочущего шепотом молитвы, указали на Домона, – и будто копьем пригвоздила того взглядом.

– В твоей команде или среди пассажиров есть женщины? – Произношение у нее оказалось отчасти невнятное, она проглатывала слоги, и понимать ее удавалось не без труда, но резкость в голосе говорила, что она привыкла получать ответы на свои вопросы. – Говори, если капитан – ты. Если не ты, то встряхни того остолопа, пусть очнется, и скажи ему, чтобы отвечал.

– Капитан – я, миледи, – осторожно начал Домон. Он и понятия не имел, как обращаться к незнакомке, и сесть в лужу ему совсем не хотелось. – Пассажиров у меня нет, и женщин в команде тоже нет. – Он подумал о девушках и женщинах, которых куда‑то уводили, и, уж не впервой, попытался сообразить, чего этим чужакам от них надобно.

Тут из баркаса на «Ветку» перебрались две женщины, одетые по‑женски; одна тянула другую – Домон заморгал – за привязь, серебристо отсвечивающую металлом. Привязь тянулась от браслета первой женщины к ошейнику на второй. Домон не взялся бы утверждать, сплетен этот поводок или спаян – казалось, будто и так и эдак, – но он явно составлял одно целое с браслетом и ошейником. Пока вторая женщина залезала на палубу, первая сматывала привязь в витки. На женщине в ошейнике было простое темно‑серое платье, и стояла она, сложив руки и опустив глаза к доскам настила под ногами. У второй на груди голубого платья и по бокам на юбках, оканчивающихся у самых лодыжек сапожек, имелись красные вставки, на которых были раздвоенные серебристые стрелы молний. Домон с тревогой смотрел на женщин.

– Говори медленнее, мужчина, – потребовала голубоглазая, сама по‑прежнему не очень отчетливо выговаривая слова. Она твердым шагом подошла к нему и вперилась в него ледяным взором, каким‑то образом показавшись выше и больше Домона, чем была на самом деле. – Тебя еще труднее понимать, чем прочих в этой забытой Светом стране. И я не утверждаю, будто я из Высокородных. Пока еще я к ним не принадлежу. После Коринне… Я – капитан Эгинин.

Домон повторил, что сказал, стараясь говорить медленнее, и добавил:

– Я мирный торговец, капитан. Ничего плохого вам я не замышляю и к вашей войне отношения не имею.

Он не удержался, чтобы опять не посмотреть на двух женщин, так странно связанных друг с другом.

– Мирный торговец? – задумчиво произнесла Эгинин. – В таком случае тебя сразу отпустят, когда ты вновь присягнешь на верность. – Она подметила взгляды Домона и повернулась к женщинам с гордой улыбкой собственника: – Ты любуешься на мою дамани? Она мне дорого обошлась, но стоит каждой монеты. Кроме благородных, немногие могут похвастаться дамани, а большинство из них – собственность трона. Она сильна, торговец. Она могла бы разнести твою скорлупку в щепки, пожелай я того.

Домон во все глаза смотрел на женщин и на серебристую привязь. Он уже связал ту, с молниями, с огненными фонтанами в море, и предположил, что она – Айз Седай. Но от слов Эгинин у него в голове все разом перемешалось. Никто не сумел бы сделать такое с…

– Она – Айз Седай? – недоверчиво спросил он.

Небрежного удара тыльной стороной ладони Домон так и не увидел.

Он отшатнулся, когда окованная сталью перчатка рассекла губу.

– Эти слова не произносят никогда, – с опасной вкрадчивостью заметила Эгинин. – Есть только дамани, Обузданные, и ныне они служат столь же верно, как и имя. – От ее взгляда льдина казалась бы солнцепеком.

Домон проглотил кровь и крепко сжал руки на широком ремне. Даже будь под рукой у него меч, он все равно не бросил бы свой экипаж на убой, под мечи дюжины латников, но немало сил пришлось приложить, чтобы заставить свой голос звучать смиренно.

– Я не хотел показаться непочтительным, капитан. Я ничего не знаю ни о вас, ни о ваших обычаях. Если я совершил проступок, то по незнанию, а не по умыслу.

Она посмотрела на него, потом сказала:

– Все вы незнающие, капитан, но вы заплатите долг ваших праотцов. Эта земля была нашей, и она снова будет наша. После Возвращения она снова будет наша. – Домон растерялся, не зная, что говорить. – Неужели она имеет в виду, будто вся та болтовня об Артуре Ястребиное Крыло – правда? – и потому предусмотрительно помалкивал.

– Ты поведешь свое судно в Фалме, – он попытался было возразить, но от свирепого взгляда мигом захлопнул рот, – где тебя и твой корабль проверят. Если ты всего лишь мирный торговец, как заявляешь, после досмотра вам позволят плыть куда заблагорассудится. Естественно, после того, как вы дадите клятву.

– Клятву, капитан? Какую клятву?

– Повиноваться, ожидать, служить. Вашим предкам стоило бы помнить.

Она забрала своих людей – кроме одного солдата в простой кольчуге, которая, как и очень низкий его поклон капитану Эгинин, свидетельствовала о его низком ранге, и баркас удалился к большому кораблю. Оставшийся шончан приказов не отдавал, а просто уселся, скрестив ноги, на палубу и взялся точить меч, пока команда ставила паруса и судно медленно набирало ход. Перспектива остаться одному его, видимо, не пугала нисколько, да Домон собственноручно вышвырнул бы за борт любого матроса, который посмел бы тронуть того пальцем, поскольку «Ветка» шла вдоль побережья, а следом, немного в стороне, по глубокой воде двигался корабль Шончан. Два корабля разделяла миля, но Домон понимал: убежать нет никакой надежды, и он намерен был передать солдата обратно капитану Эгинин целым и невредимым, будто того баюкала на руках родная мама.

Переход до Фалме долог, и Домон в конце концов немного разговорил шончанского солдата. Темноглазого мужчину средних лет, со старым шрамом над бровями и еще одним рубцом на подбородке, звали Кэбан, и ко всем по сию сторону Океана Арит он не испытывал иного чувства, кроме презрения. Такое отношение заставило Домона ненадолго оставить свои попытки. Может, они и вправду… Нет, это точно безумие. Речь Кабана имела ту же невнятность, он так же глотал слоги, как и Эгинин, но если ее выговор был шелком, скользящим по железу, то у него – кожа скрипела по камню, и беседовать ему хотелось главным образом о битвах, выпивке и женщинах, которые у него были в жизни. Подчас Домон не испытывал уверенности, говорит ли тот о «сейчас и здесь» или же о том, откуда он явился. Несомненно, этот вояка мало о чем мог поведать Домону – о чем тому хотелось узнать.

Однажды Домон поинтересовался о дамани. Кэбан, сидевший перед рулевым, вытянул руку вверх и приставил острие меча к горлу Домона.

– Осторожней со своим языком, не то потеряешь его. Это дело Высокородных и совсем не твоего ума. И не моего. – Он осклабился при этих словах и умолк, вновь принявшись водить точилом вдоль тяжелого изогнутого клинка.

Домон смахнул капельку крови, выступившую над воротом, и зарекся вновь спрашивать, по крайней мере на эту тему.

Чем ближе к Фалме, тем чаще встречались высокие, громоздкие с виду корабли Шончан, некоторые под парусами, но в большинстве своем на якорях. Громадные, каждый с башнями, с крутым носом – Домон никогда не видел такие длинные корабли, даже у Морского Народа. Он заметил местные суденышки, с острыми носами и косыми парусами. Они сновали туда‑сюда по зеленым волнам. Это зрелище придало ему уверенности. Похоже, Эгинин говорила правду о том, что его отпустят.

Когда «Ветка» приблизилась к мысу, где стоял Фалме, у Домона перехватило дыхание при виде множества шончанских кораблей, бросивших якорь вне гавани. Он попытался пересчитать их, но, насчитав с сотню – а это было меньше половины, – сбился и бросил это занятие. Раньше ему случалось видеть сразу много судов – в Иллиане, и в Тире, и даже в Танчико, – но суда там были намного мельче. Угрюмо бурча, Домон завел «Ветку» в гавань, как овечку в загон, под надзором громадного шончанского сторожевого пса.

Фалме располагался на намывной косе, на самой оконечности Мыса Томан, дальше на запад не было ничего, только Океан Арит. У входа в гавань, по обе стороны, возносились высокие утесы, и на верхушке одной из скал, которые должно обязательно миновать каждое вплывающее в Фалме судно, стояли башни Наблюдающих За Волнами. Сбоку одной башни висела огромная клетка, внутри нее, просунув ноги между перекладинами, уныло сидел человек.

– Кто это? – спросил Домон.

Кэбан перестал в конце концов острить меч, когда Домон уже стал подумывать, не решил ли тот им бриться. Шончан глянул вверх, куда показал Домон:

– А‑а, это! Старший Наблюдатель. Не тот, конечно, который был главным, когда мы впервые пришли сюда. Каждый раз, как он умирает, они выбирают нового, и мы сажаем его в клетку.

– Но зачем? – спросил Домон.

Ухмылка Кэбана открыла слишком много зубов:

– Они наблюдали не за тем и позабыли, когда нужно было помнить.

Домон отвел глаза от Шончан. «Ветка» скользнула с последней настоящей морской волны в более спокойные воды гавани. Я – торговец, и это не мое дело.

Фалме поднимался от каменных причалов по склонам ложбины, которая и образовывала эту гавань. Домон никак не мог решить, то ли это приличных размеров село, то ли маленький город. Среди домов из темного камня он определенно не видел ни одного здания, готового сравниться с самым ничтожным дворцом Иллиана.

Домон направил «Ветку» к причалу и, пока команда швартовала судно, прикидывал, не купят ли Шончан фейерверков из его трюмов. Не мое дело.

К удивлению Домона, к пирсу на шлюпке подплыла сама Эгинин, со своей дамани. На этот раз браслет носила другая женщина, в платье с красными вставками и с раздвоенными молниями, но дамани была той же самой женщиной с печальным лицом, которая никогда не поднимала взора, если только вторая не заговаривала с нею. Эгинин выпроводила Домона и его команду с корабля, и тех усадили на пристани под присмотром пары ее солдат – похоже, она считала, что большего не требуется, и Домон спорить с нею не собирался, – а другие солдаты тем временем обыскивали под ее руководством «Ветку». В обыске участвовала и дамани.

Вдалеке на пирсе появилась тварь. По‑иному это «нечто» Домон охарактеризовать не мог. Массивное создание с кожистой серо‑зеленой шкурой и пастью‑клювом на клинообразной голове. И с тремя глазами. Оно тяжело шлепало рядом с мужчиной, на чьих доспехах было три нарисованных глаза, таких, как у этого создания. Местный люд, портовые рабочие и моряки, в непритязательно расшитых рубахах и длинных, до колен, фуфайках, шарахались от проходящей мимо парочки, но из Шончан никто не посмотрел на нее дважды. По‑видимому, человек управлял этой бестией жестами.

Мужчина и тварь свернули и исчезли за зданиями, а Домон пялился им вслед, и его команда тихо перешептывалась. Оба шончанских охранника, не проронив ни слова, насмешливо скалились. Не мое дело, напомнил себе Домон. Его дело – его корабль.

В воздухе ощущался знакомый запах соленой воды и смолы. Домон беспокойно ерзал на нагретом солнцем камне и терялся в догадках, чего же ищут Шончан. Что же ищет та дамани? Гадал, что же это за тварь была такая. Описывая круги над гаванью, кричали чайки. Он подумал о том, какие крики срывались бы с туб того человека в клетке. Это – не мое дело.

Наконец Эгинин вывела своих людей на причал. Встревоженный Домон заметил, что капитан Шончан несла что‑то, завернутое в отрез желтого шелка. Что‑то маленькое, умещавшееся в ладони, но она осторожно несла это «что‑то» обеими руками.

Домон поднялся на ноги – медленно, из‑за солдат, хотя их взгляды и излучали то же презрение, что и взор Кэбана.

– Вот видите, капитан? Я всего‑навсего мирный торговец. А не захотят ли ваши люди купить фейерверки?

– Может, и захотят, торговец. – Эгинин с трудом сдерживала возбуждение, отчего тревога Домона только усилилась, а от следующих ее слов на душе у него стало совсем худо. – Ты пойдешь со мной.

Она приказала двум солдатам идти с нею, и один из них подтолкнул Домона вперед. Тычок был совсем не грубым; таким, как доводилось Домону видеть, фермеры поторапливают корову. Стиснув зубы, он зашагал за Эгинин.

Булыжная мостовая вела вверх по склону, прочь от портовых запахов. Улица шла все вверх, и крытые шифером дома становились больше и выше. Как ни странно для города, оказавшегося под пятой захватчика, на улицах было больше местных жителей, чем шончанских солдат, и частенько носильщики, обнаженные по пояс, проносили мимо паланкины с задернутыми шторками. Со стороны казалось, будто фалмийцы занимаются повседневными делами, будто Шончан тут и в помине нет. Или почти нет. Когда мимо проносили паланкин или проходили солдаты, и бедный люд, с единственной извивающейся полосой, или с двумя, нашитыми на грязные одежды, и народ побогаче, в сорочках, жилетах и платьях, от плеч до пояса вышитых замысловатыми узорами, кланялись и замирали в поклоне, пока Шончан не удалялись на приличное расстояние. Так же они поступили и перед Домоном и его охраной. И Эгинин, и солдаты только скользили по ним взглядом.

С неожиданным потрясением Домон уразумел, что кое у кого из встречных горожан на поясе висят кинжалы, а у трех‑четырех он заметил мечи. Он был так потрясен, что, не подумав, спросил:

– Кое‑кто из них принял вашу сторону?

Эгинин бросила на него хмурый взгляд через плечо, явно озадаченная. Не замедляя шага, она посмотрела на прохожих и кивнула понимающе:

– Ага, ты про мечи. Торговец, отныне они – наши люди; они дали клятву. – Она внезапно остановилась и указала на высокого широкоплечего мужчину в богато вышитом жилете и с мечом на простой кожаной перевязи. – Эй, ты!

Застигнутый врасплох прохожий вздрогнул и замер на полушаге, одна нога застыла в воздухе. Несмотря на твердое лицо, вид у мужчины был такой, будто ему хотелось убежать. Вместо этого он повернулся к Эгинин и поклонился – руки на коленях, взор опущен к ее сапогам.

– Как сей недостойный может служить капитану? – спросил он напряженным голосом.

– Ты – купец? – сказала Эгинин. – Ты дал клятву?

– Да, капитан. Дал. – Он не отрывал взора от ее сапог.

– Что ты будешь говорить людям, когда отправишься со своими фургонами в глубь страны?

– Что они должны повиноваться Предвестникам, капитан, ожидать Возвращения и служить Тем, Кто Возвращается.

– И ты никогда не воспользуешься этим мечом против нас?

Пальцы мужчины до белизны костяшек стиснули колени, и в его голосе внезапно прорезался страх:

– Я дал клятву, капитан. Я повинуюсь, ожидаю и служу.

– Вот видишь? – сказала Эгинин, обернувшись к Домону. – Нет причин для запрета носить оружие. Торговля должна вестись, а купцы должны защищать себя от бандитов. Мы позволяем людям приходить и уходить по собственной воле, пока они повинуются, ожидают и служат. Их праотцы нарушили клятву, но эти научены лучше. – Она вновь зашагала вверх по холму, и солдаты подтолкнули Домона вслед за нею.

Он оглянулся на купца. Мужчина оставался согбенным в поклоне, пока Эгинин не отошла от него на десять шагов, после чего он выпрямился и заторопился в противоположную сторону, чуть ли не вприпрыжку по наклонной улице.

Эгинин и оба охранника не оглянулись и когда мимо, вверх по улице, проследовал отряд верховых Шончан. Солдаты скакали на созданиях, чрезвычайно похожих на кошек, только размерами с лошадь, но шкуры, под которыми прокатывались волны мускулов, бронзово отсвечивали чешуей ящериц. Оснащенные когтями лапы мягко ступали по булыжникам. Когда колонна гарцевала мимо Домона, к нему, любопытствуя, повернулась трехглазая голова. Оставляя в стороне все прочее, она выглядела как‑то чрезмерно… понятливой… и это вовсе не прибавило Домону душевного равновесия. Он споткнулся и чуть не упал. Вдоль всей улицы фалмийцы вжимались спинами в стены домов, некоторые зажмурились. Шончан на них даже и не глядели.

Теперь Домон понял, почему Шончан дали горожанам так много воли. Он гадал, а хватило ли у него самого духу, решимости сопротивляться? Дамани. Монстры. Да существует ли хоть что‑то, способное остановить Шончан, избавить мир от их победного марша до самого Хребта Мира? Не мое дело, ожесточенно напомнил он себе и принялся размышлять над тем, есть ли какой‑нибудь способ избежать в будущей торговле новой встречи с Шончан.

Домон и его конвой добрались до гребня склона, дальше город уступал холмам. Городская стена отсутствовала. Впереди были постоялые дворы, в которых селились купцы, ведущие торговлю в глубине страны, а также конюшни и фургонные дворы. Здесь дома уже доросли до вполне сносных размеров – в Иллиане как раз для поместья какого‑нибудь второсортного лорда. У фасада самого большого здания стоял почетный караул из шончанских солдат, а над ним трепетало знамя с голубой каймой, на полотнище раскинул крылья золотой ястреб. Прежде чем ввести Домона внутрь, Эгинин сдала меч и кинжал. Оба ее солдата остались на улице. В душе Домона нарастал страх, по спине побежал холодный пот. Он нутром чуял тут во всем лорда; а ничего хорошего не будет, если имеешь дело с лордом, да еще и в его владениях.

В передней Эгинин оставила Домона у двери и переговорила со слугой. Тот, судя по широким рукавам рубашки и вышитым поперек груди спиралям, был местным; Домон вроде как уловил краем уха слова «Верховный Лорд». Слуга торопливо исчез, вскоре вернулся и провел Эгинин и Домона в комнату – весьма вероятно, в самую большую комнату в доме. Вся мебель, до последней скамеечки, была отсюда вынесена, даже коврики отсутствовали, и ярко блестел отполированный каменный пол. Складные ширмы с нарисованными причудливыми птицами скрывали стены и окна.

Переступив порог, Эгинин сразу остановилась. Домон попытался спросить, где они очутились и зачем, но она заставила его замолкнуть взбешенным взглядом и бессловесным рычанием. Она не двигалась с места, однако казалось, что она стоит вытянувшись в струнку, почти встав на цыпочки. Словно драгоценность, она держала в руках то, что принесла с корабля Домона. Тот все ломал голову, стараясь понять, что же это могло быть.

Вдруг прозвучал приглушенно гонг, и шончанка пала на колени, осторожно положив рядом завернутое в шелк нечто. Глянув на нее, Домон тоже опустился на пол. У лордов вообще странные обычаи, и он подозревал, что у шончанских властителей привычки могут оказаться еще страннее, чем замашки известных ему лордов.

В дверях, в дальнем конце комнаты, возникли два человека. У одного левая половина головы была выбрита, а оставшиеся бледно‑золотистые волосы заплетены в косу, свисавшую за ухом до плеча. Когда он шел, из‑под длинного, густо‑желтого цвета, одеяния едва виднелись носки мягких желтых туфель. Второй носил голубую шелковую робу, украшенную парчовыми птицами и длинную настолько, что волочилась за ним по полу почти на спан. Голова его была чисто выбрита, ногти оказались длиной по крайней мере в дюйм, причем ногти на указательных и средних пальцах обеих рук покрыты голубым лаком. У Домона отвалилась челюсть.

– Вы находитесь в присутствии Верховного Лорда Турака, – нараспев огласил желтоволосый, – который предводительствует Теми, Кто Приходят Раньше, и споспешествует Возвращению.

Эгинин распростерлась на полу, раскинув руки. Домон с живостью скопировал ее позу. Даже Благородные Лорды Тира не потребовали бы такого, подумал он. Уголком глаза он подметил, как Эгинин целует пол. Скривившись, он решил, что это – предел для подражания. Все равно они не увидят, делаю я что‑то или нет.

Эгинин вдруг поднялась. Домон начал тоже вставать и уже встал на одно колено, прежде чем горловой рык женщины и шокированное выражение лица мужчины с косой вернуло его обратно лицом в пол. Домон шепотом ругался. Я бы такого не сделал и для Короля Иллиана и Совета Девяти вместе взятых!

– Твое имя – Эгинин? – Мягкий голос принадлежал мужчине в голубом одеянии. Его невнятная речь – он тоже проглатывал слоги – обладала ритмикой, почти схожей с пением.

– Так меня назвали в мой день меча, Верховный Лорд, – смиренно отвечала она.

– Это редкостный образчик, Эгинин. Встречающийся крайне редко. Ты желаешь вознаграждения?

– То, что Верховный Лорд доволен, достаточное вознаграждение. Я живу, чтобы служить, Верховный Лорд.

– Я упомяну твое имя Императрице, Эгинин. После Возвращения новые имена причислят к Высокородным. Выкажи себя достойной, и, может, имя Эгинин воссияет среди высших.

– Верховный Лорд удостаивает меня великой чести.

– Да. Можешь меня оставить.

Домон ничего не видел, кроме того, как пятились из комнаты ее сапоги, останавливаясь ненадолго, когда Эгинин кланялась. Дверь за нею закрылась. Повисло долгое молчание. Домон глядел на то, как капли пота со лба шлепались на пол, когда Турак вновь заговорил:

– Ты можешь встать, торговец.

Домон поднялся на ноги и увидел, что Турак держит пальцами с длинными ногтями. Диск квейндияра в форме древней печати Айз Седай. Припомнив реакцию Эгинин, когда он упомянул Айз Седай, Домон начал потеть не на шутку. В темных глазах Верховного Лорда враждебности не было, только легкое любопытство, но лордам Домон не доверял.

– Тебе известно, торговец, что это такое?

– Нет, Верховный Лорд.

Ответ Домона был столь же твердым, как камень; торговец, который неспособен лгать с честным лицом и уверенным голосом, очень скоро вылетит в трубу.

– И тем не менее хранил ты это в тайнике.

– Я коллекционирую древности, Верховный Лорд, предметы давно прошедших времен. Подальше положишь – поближе возьмешь, а то найдутся охочие до чужого добра, украдут ведь, окажись оно на виду.

Турак разглядывал черно‑белый диск.

– Это – квейндияр, торговец, – известно тебе такое название? – и древнее, чем ты, вероятно, думаешь. Ступай за мной.

Домон настороженно последовал за ним, чувствуя себя немного поувереннее. Любой лорд из известных ему стран, если бы собирался вызвать стражу, то уже давным‑давно бы вызвал. Но та малость, которую он успел увидеть и понять про Шончан, подсказывала ему, что они поступают не так, как другие. Домон натянул на лицо маску спокойствия.

Его привели в другую комнату. Домон подумал, что вся мебель и обстановка здесь, скорее всего, привезена Тураком с собой. Она вся была из изгибов, прямые линии отсутствовали напрочь, а отполированное дерево являло необычную текстуру и причудливый рисунок. На шелковом коврике, с ткаными изображениями птиц и цветов, стояло единственное кресло, рядом – большой шкаф‑комод округлых форм. Складные ширмы образовывали новые стены.

Мужчина с косой распахнул дверцы комода, открыв для обозрения полки, уставленные необычным набором статуэток, кубков, чаш, ваз, пятьюдесятью разнообразными предметами, среди которых не было двух одинаковых ни по форме, ни по размеру. У Домона сжало горло, когда Турак аккуратно поместил диск подле его точного двойника.

– Квейндияр, – произнес Турак. – Вот что я коллекционирую, торговец. Только у самой Императрицы имеется коллекция лучше.

Глаза Домона чуть из орбит не выскочили. Если все на этих полках настоящий квейндияр, то этого хватило бы купить королевство или, по меньшей мере, чтобы основать великий Дом. Даже король согласился бы разориться, лишь бы купить столько, знай только он, где найти такое богатство. Домон растянул губы в улыбке.

– Верховный Лорд, примите, пожалуйста, этот предмет в качестве дара. – Ему вовсе не хотелось потерять для себя такую ценность, но лучше уж так, чем прогневать этого шончанского лорда. Может быть, теперь станут гоняться за ним. – Я ‑ всего‑навсего простой торговец. Я хочу лишь торговать. Позвольте мне уплыть, и я обещаю, что…

Выражение лица Турака ничуть не изменилось, но мужчина с косой злобно набросился на Домона:

– Небритый пес! Ты говоришь о том, чтобы вручить Верховному Лорду то, что уже преподнесла капитан Эгинин. Ты смеешь торговаться, будто Верховный Лорд… какой‑то купец! Пес, да, с тебя будут девять дней сдирать шкуру заживо, и…

Едва заметное движение пальца Турака, и он умолк.

– Торговец, я не могу позволить тебе покинуть меня, – промолвил Верховный Лорд. – В этой затененной стране клятвопреступников я не нашел никого, кто мог бы беседовать с человеком, имеющим вкус и тонко чувствующим. Но ты – коллекционер. Возможно, беседа с тобой будет интересна.

Турак уселся в кресло, удобно расположившись в его изгибах, и принялся рассматривать Домона.

Тот постарался изобразить обаятельную улыбку.

– Верховный Лорд, я обыкновенный торговец, простой человек. Я не привычен к беседам с великими лордами.

Мужчина с косой ожег Домона свирепым взглядом, но Турак будто и не слышал. Из‑за одной из ширм, быстро переступая ногами, появилась красивая, великолепно сложенная молодая женщина. Она опустилась на колени подле Верховного Лорда, протянув тому лакированный поднос, на котором стояла одна‑единственная чашка, тонкая и без ручки, с какой‑то дымящейся черной жидкостью. Смуглое круглое лицо девушки отдаленно напоминало о Морском Народе. Турак осторожно взял чашечку пальцами с длинными ногтями, не взглянув ни разу на женщину, и вдохнул парок над напитком. Домон окинул девушку взглядом и тут же со сдавленным вздохом отвел глаза: ее белое шелковое одеяние, вышитое цветками, было так прозрачно, что сквозь ткань он видел все. И тонкий шелк нисколько не скрывал ее прелестное стройное тело.

– Каф… Его ароматом, как и его вкусом, – заметил Турак, – можно наслаждаться вечно. Итак, торговец! Мне уже известно, что Квейндияр здесь еще более редок, чем в Шончан. Расскажи мне, как простому торговцу случилось стать обладателем столь великолепного образчика. – Он отпил глоток кафа и выжидающе замолчал.

Домон глубоко вздохнул и приступил к попытке ложью проторить себе дорогу из Фалме.