Глава IV. Демонстративное потребление

Там, где уже говорилось о развитии подставного праздного класса и его отделении от общей массы трудящихся слоев, было упомянуто о дальнейшем разделении труда — разделении между разными категориями слуг. Часть слуг, главным образом те лица, чьим занятием является подставная праздность, теперь берут на себя ряд новых, побочных обязанностей — возникает демонстративное потребление. Это потребление можно наблюдать в его наиболее явном виде в ношении ливрейных нарядов или в создании просторных помещений для прислуги. Другой формой подставного потребления, едва ли менее бросающейся в глаза или дающей меньший эффект, но гораздо шире распространенной, является потребление пищи, одежды, жилья и обстановки госпожой и остальными членами семьи.

Более или менее стройная система специализации потребления, свидетельствующего о наличии денежной силы, начала вырабатываться в какой-то момент экономического развития, намного предшествовавший периоду выдвижения госпожи. Зарождение дифференцированного потребления вообще датируется более ранним временем, чем появление чего-либо, что можно было бы безусловно на-звать денежной силой. Такое потребление восходит к начальной фазе хищнической культуры и даже существует предположение, что зарождение дифференциации в этом отношении лежит за истоками хищничества. Такое самое грубое разделение в потреблении благ похоже на более позднее разделение, с которым мы все так близко знакомы, — похоже тем, что оно в значительной мере носит формальный характер, однако в отличие от последнего, оно не покоится на различиях в накопленном состоянии. Использование потребления для доказательства обладания богатством следует отнести к производным явлениям как происходящее в процессе отбора приспособление к новой цели ранее существовавшего и занявшего прочное место в образе мыслей людей различия.

На ранних фазах хищнической культуры единственной экономической дифференциацией является широкое различие между здоровыми мужчинами, занимающими более высокое и почетное положение, с одной стороны, и низшим слоем женщин-тружениц — с другой. Согласно действовавшей в то время идеальной жизненной схеме, потреблять то, что производят женщины, и есть функция мужчин. Та доля потребления, которая приходится на женщин, лишь случайна по отношению к их труду; это не потребление, направленное на их собственное благо и полноту жизни, а средство, позволяющее продолжать работу. Непроизводительное потребление материальных ценностей почетно, во-первых, как знак доблести и необходимое условие сохранения человеческого достоинства, во-вторых, оно само по себе становится реально почетным, особенно потребление того, что лучше. Потребление отборных продуктов питания, а зачастую редких предметов украшения становится запретным для женщин и детей; если же среди мужчин выделяется низший слой (рабов), то запрет распространяется и на них. По мере дальнейшего развития культуры этот запрет может превратиться в простой обычай более или менее строгого свойства; но каково бы пи было основание различия, которого придерживается теория, будь это жестокий запрет или скорее дань традиции, черты общепринятого образа потребления не так легко меняются. Когда достигнута квазимиролюбивая стадия производства с институтом подневольного рабства в основании, общим, весьма строго применяемым правилом становится то, что низший, трудолюбивый класс должен потреблять лишь самое необходимое для поддержания жизни. Жизненные удобства и роскошь по природе вещей принадлежат праздному классу. При таком запрете употребление определенных видов провизии, а точнее, напитков строгим образом сохраняется за высшим классом.

Неукоснительно соблюдаемые различия в рационах питания лучше всего видны в употреблении алкогольных напитков и наркотиков. Если эти предметы дороги, их потребление воспринимается как благопристойное и почетное. Следовательно, неблагородные слои, прежде всего женщины, вынуждены воздерживаться от потребления этих «стимуляторов», за исключением тех стран, где они доступны по очень низкой цене. С самых древних времен и на протяжении всего патриархального периода приготовлять и подносить к столу эти предметы удовольствия было обязанностью женщин, а потреблять — прерогативой мужчин благородного происхождения и воспитания. Пьянство и другие патологические последствия свободного употребления алкогольных напитков и наркотиков, следовательно, могут стать почетными, будучи второстепенными признаками превосходящего статуса тех, кто в состоянии позволить себе такое удовольствие. Отклонения от нормы, вызванные подобными злоупотреблениями, широко почитаются среди некоторых народов за неотъемлемо мужские качества. Нередко названия определенных болезненных состояний человека, возникающих на такой почве, входили в разговорную речь в качестве синонимов слов «знатный» или «благородный». Симптомы дорогостоящих пороков являются общепринятыми признаками более высокого положения в обществе только на относительной ранней ступени развития культуры, имея тем самым тенденцию к тому, чтобы превратиться в достоинства и вызывать почтительное отношение общества; почтенность, закрепляющаяся за определенными дорогостоящими пороками, в течение долгого времени настолько сохраняет свою силу, что заметно ослабляет осуждение, с которым общество смотрит на мужчин состоятельного или знатного слоя, позволяющих себе неумеренную приверженность удовольствиям. Распространению неодобрения такого рода удовольствий, когда их позволяют себе малолетние, женщины или подчиненные, придает силы все то же завистное различие. Там, где в установлении условностей сохраняется сильное влияние примера, подаваемого праздным классом, можно наблюдать, как женщины все еще живут в том же традиционном воздержании от потребления «стимуляторов».

Такой характер воздержания от употребления алкогольных напитков и наркотиков, которому следуют женщины из почтенных слоев, может показаться чрезмерной логической изощренностью в ущерб здравому смыслу. Однако факты, имеющиеся у каждого, кому интересно в них разобраться, постоянно говорят о том, что женщины проявляют большую умеренность благодаря принятой в обществе условности. Эта условность, вообще говоря, проявляется сильнее всего там, где патриархальная традиция — традиция считать женщину рабыней — по-прежнему удерживается и особенно сильна. В том понимании, которое сильно видоизменилось по масштабам и строгости приложения, но которое ни в коем случае не утратило до сих пор своего значения, эта традиция гласит, что женщина, будучи рабой, должна потреблять только то, что необходимо ей для поддержания жизни — за исключением разве тех случаев, когда ее потребление идет во благо ее господину или приумножает его добрую славу. Потребление предметов роскоши и удовольствий — это в истинном смысле потребление, направленное на благо самого потребителя, и, следовательно, является признаком того, что он и есть господин. Подобное потребление другими может иметь место только на основании проявленной господином терпимости. Соответственно мы можем найти пережитки запрета на предметы роскоши и удовольствия, сохранившиеся по меньшей мере в форме общепринятого неодобрения по отношению к их потреблению несвободным или зависимым сословием в обществах, где образ мышления в народе с самого основания формировался патриархальным укладом. Это особенно справедливо в отношении тех определенных предметов роскоши и удовольствий, потребление которых зависимым сословием ощутимым образом умаляло бы благо или удовольствие господ, а также тех предметов, потребление которых считается неправомерным по другим основаниям. В представлении многочисленного консервативного среднего класса стран Запада употребление различных «стимуляторов» заслуживает неодобрения по меньшей мере по одной, если не по обеим указанным причинам; является слишком значительным, чтобы остаться незамеченным, тот факт, что именно среди этих слоев в странах германской культуры, сохраняющих сильное чувство патриархальных приличий, женщины должны в значительной степени подчиняться запрету на алкогольные напитки и наркотики. С многочисленными оговорками — их становилось больше по мере того, как постепенно ослаблялись старые патриархальные обычаи, — общим правилом, которое представляется справедливым и обязательным, является то, что женщины должны участвовать в потреблении только ради блага их господ. Конечно, можно возразить, что расходы на женское платье и убранство дома — очевидное исключение из этого правила, однако впоследствии окажется, что это исключение в гораздо большей степени видимое, нежели действительное.

На ранних стадиях экономического развития потребление товаров, особенно высокосортных (идеально — все потребление сверх прожиточного минимума), принадлежит обыкновенно праздному классу. Это ограничение, вероятно, исчезает, по крайней мере формально, после того, как общество достигает в своем развитии более поздней, миролюбивой стадии с частной собственностью на материальные ценности и системой производства, основанной на наемном труде либо на мелком домашнем промысле. Однако на ранней квазимиролюбивой стадии, когда формировалось и обретало постоянство так много традиций, посредством которых институт праздного класса оказывал действие на дальнейшее развитие экономической жизни общества, это правило имело силу общественного закона. Оно служило в качестве нормы, с которой стремилось сообразовываться потребление, и всякий заметный отход от нее следует рассматривать как отклонение, которое, конечно же, будет исключено в ходе дальнейшего развития. Квазимиролюбивый праздный господин, далее, не только вкушает хлеб насущный сверх необходимого минимума для поддержания жизни и здоровья — его потребление приобретает особую специфику в отношении качества потребляемых товаров. Он вволю потребляет самое лучшее из еды, напитков, наркотиков, жилья, услуг, украшений, платья, оружия и личного снаряжения, увеселений, амулетов, а также божеств и идолов. В имеющем место процессе постоянного улучшения предметов его потребления мотивирующим принципом и близлежащей целью всякого нововведения, несомненно, является повышение личного удобства и благополучия благодаря улучшению и совершенствованию производимых продуктов. Однако это не остается единственной целью потребления. Каноны почтенности спешат воспользоваться такими нововведениями, которые, согласно критериям, достойны сохранения. Так как потребление товаров более высокого качества есть свидетельство богатства, оно становится почетным, и наоборот, несостоятельность в потреблении товаров должного качества и в необходимом количестве является признаком низкого положения.

Растущая разборчивость до мелочей в качестве еды, питья и т. д. вскоре затрагивает не только образ жизни, но также воспитание и духовное развитие праздного господина. Это уже не просто удачливый воинствующий самец, сильный мужчина, обладающий находчивостью, выдержкой и отвагой. Чтобы избежать посмешища, он должен воспитывать свой вкус, ибо теперь на него ложится обязанность уметь как следует отличать в потребляемых товарах «знатное происхождение» от «низкого». Он становится знатоком в яствах, заслуживающих различной степени похвал, напитках и безделушках, в приличествующем облачении и архитектуре, в оружии, играх, танцах и наркотиках. Такое упражнение эстетических способностей требует времени и сил, и требования, накладывающиеся в этой области на благородного господина, ведут к превращению его праздной жизни в более или менее усердное занятие в деле освоения секретов того, как приличествующим образом вести праздную жизнь. Существует требование, тесно связанное с необходимым условием свободного потребления тех, а не иных товаров, — благородный господин должен уметь потреблять их подобающим образом. Он учится вести свою праздную жизнь по должной форме. Отсюда и возникают хорошие манеры, подобно тому как указывалось в одной из предыдущих глав. Благовоспитанное поведение и высокородный образ жизни — это следование нормам демонстративной праздности и демонстративного потребления.

Для господина, живущего в праздности, демонстративное потребление материальных ценностей есть средство достижения уважения. По мере того как богатство сосредоточивается в его руках, его собственные усилия не обеспечат ему без посторонней помощи доказательств своего могущества. Следовательно, он приводит на подмогу друзей и соперников, прибегая к ценным подаркам и устраивая дорогие пиры и увеселения. Подарки и пиры, вероятно, имели другое происхождение, нежели наивное хвастовство, но удобную возможность использования их именно с этой целью они приобрели очень рано, сохраняя за собой указанное свойство до настоящего времени. Роскошные увеселения, такие, как потлач[33]или бал, особенно хорошо служат своему назначению. Соперник, которого хозяин угощает и развлекает, желая установить сравнение, таким способом обращается в средство, помогающее достижению цели. Он осуществляет за хозяина подставное потребление и в то же самое время является свидетелем потребления тех излишков благ, которыми хозяин не в состоянии распорядиться без посторонней помощи, кроме этого, он превращается в свидетеля той легкости, с которой хозяин владеет правилами этикета.

В устройстве дорогих увеселений, конечно, присутствуют и другие мотивы, более добрые. Обычай праздничных сборищ, вероятно, берет свое начало в религиозных мотивах и пиршествах; эти мотивы присутствуют и при более позднем развитии общества, однако они перестают быть единственными. Новейшие празднества и увеселения праздного класса, возможно, продолжают в какой-то незначительной степени служить религиозной потребности, а в большей степени — потребностям в развлечении и веселом общении, однако завистнической цели они служат тоже, и служат ей ничуть не менее эффективно, несмотря на благовидную основу, заключающуюся в этих охотно признаваемых мотивах.

По мере накопления состояния происходит дальнейшее развитие структуры и функций праздного класса, и внутри класса начинается расслоение. Возникает более или менее сложная система ступеней и рангов. Это расслоение усугубляется в результате наследования состояния и, как следствие, знатности. Одновременно идет наследование обязательной праздности; и знатность достаточно высокая, чтобы повлечь за собой праздную жизнь, может быть получена по наследству без приданого, необходимого для поддержания уважающей себя праздности. Благородная кровь может передаваться без приложения к ней состояния, достаточного для того, чтобы дать возможность потреблять вволю и на славу. Таким образом возникает слой безденежных праздных господ, о котором уже между прочим говорилось. Эти праздные господа «смешанных кровей» образуют иерархически подразделенную систему. Те, кто в уровне богатства пли происхождения либо в том и другом занимают более близкое положение но отношению к высоким и высшим слоям богатого праздного класса, рангом превосходят тех, чье происхождение пониже, и тех, кто слабее в денежном отношении. Эти праздные господа более низких рангов, особенно безденежные или почти безденежные, через систему зависимости или принесением клятвы в верности попадают под покровительство сильных господ; этим они обретают недостающий почет или получают от своего покровителя средства для ведения праздной жизни. Они становятся его придворными льстецами, вассалами или слугами. Получая у своего покровителя пищу и поддержку, они являются рекламой его высокого положения и подставными потребителями его обильного состояния. В то же время многие из праздных господ, находящихся под покровительством, — люди сами по себе малоимущие, поэтому некоторых из них вообще вряд ли можно поместить в категорию подставных потребителей, других — лишь частично. Тем не менее ту их часть, которая составляет круг прихлебателей и вассалов, полностью можно отнести к классу подставных потребителей. В свою очередь многие из них, а также многие из прочих слоев аристократии опять же создают вокруг своей персоны более или менее обширные группы подставных потребителей в лице своих жен и детей, слуг, вассалов и так далее.

Вся эта подразделенная система подставной праздности и подставного потребления подчинена следующему правилу: обязанности подставной праздности и подставного потребления должны выполняться таким образом, при таком условии или под такой вывеской, которые бы ясно указывали на хозяина, которому принадлежит эта праздность или потребление и чьему имени, следовательно, прибавляется заслуженная добрая слава. Потребление или праздность, осуществляемые этими лицами за своего господина или покровителя, представляют собой капиталовложение с его стороны с видом на увеличение своей доброй славы. Что касается празднеств и раздаваемых щедрот, то, вполне очевидно, и облечение почетом хозяина дома или покровителя происходит немедленно и на общеизвестных основаниях. Там, где праздность и потребление осуществляются подставным образом через приспешников и вассалов, проистекающая от этого слава достается в результате покровителю, для чего им отводится место подле его персоны — пусть тем самым всем людям будет ясно, из какого источника они черпают. По мере того как круг людей, чье уважение обеспечивается подобным образом, разрастается, требуются более наглядные средства, чтобы указывать, на кого падает честь заслуг за представляемую праздность; с этой целью входят в моду форменная одежда, значки и ливреи. Ношение такой одежды предполагает значительную степень зависимости и, можно даже сказать, является признаком рабства, действительного или показного. Носящих форменную одежду или ливреи грубо можно разделить на два класса — свободных и холопов, или знатных и незнатных. Выполняемые ими виды услуг подобным образом подразделяются на благородные и низкие. Разумеется, это различие не соблюдается строго и последовательно на практике, выполнение не столь унизительных из неблагородных обязанностей, как и менее почетных из благородных функций, совмещается нередко в одном и том же лице. Однако общее различие на этот счет нельзя не заметить. Некоторую путаницу может внести тот факт, что на это фундаментальное различие между «благородным и низким, основывающееся на различном характере официально выполняемой работы, накладывается вторичное различие, делящее службу на унизительную и почетную в зависимости от положения лица, для кого она выполняется, или лица, которое жалует ливрею. Поэтому те должности, которые по праву являются надлежащими занятиями праздного класса, благородны; таковы управление, участие в сражениях, охота, уход за оружием и личным снаряжением и тому подобное — короче говоря, все обязанности, которые можно отнести к категории показных хищнических занятий. С другой стороны, низкими являются те занятия, которые должным образом попадают в разряд производственных, — это ремесло или другой производительный труд, работа лакеев и пр. Однако низкая работа, выполняемая для лица, занимающего очень высокое положение, может стать весьма почетной обязанностью, таковы, например, должность фрейлины или придворной дамы при королеве, королевского конюха или королевского «хозяина гончих». Названия двух последних должностей говорят о неком общем принципе[34]. Всякий раз, когда, как в подобных случаях, рассматриваемая лакейская служба имеет прямое отношение к исконно праздным занятиям, сражению или охоте, в ней с легкостью находит свое отражение почетный характер этих занятий. Таким образом, немалая почетность начинает приписываться занятиям, которые по своей природе относятся к деятельности низкого рода.

В более позднем развитии миролюбивой стадии производства обычай найма отряда праздных солдат, одетых в одинаковую форму, постепенно уходит в прошлое. Подставная часть потребления, осуществляемая через вассалов, носящих знаки отличия своего господина, сужается до потребления, осуществляемого отрядом ливрейных лакеев. Поэтому ливрея в высшей степени становится символом рабства или, скорее, холопства. В какой-то мере почетный характер всегда придавался ливрее вооруженного вассала, однако, постепенно этот почетный характер исчезает и ливрея становится исключительно эмблемой лакейства, поэтому она противна почти всякому, от кого требуется ее носить. Мы еще так недалеко ушли от состояния действительного рабства, что очень остро воспринимаем все бросающее на нас тень холопства. Эта неприязнь дает знать о себе даже в том случае, когда ношение казенной одежды или униформы предписывается некоторыми промышленными корпорациями в качестве отличительной одежды для своих служащих. В нашей стране отвращение к лакейству доходит даже до недоверия, пусть выражающегося в мягкой и неопределенной форме, к тем государственным службам, военным и гражданским, которые требуют ношения казенной одежды или формы.

С исчезновением рабства число подставных потребителей при каждом отдельном господине стремится в целом к сокращению. То же, разумеется, справедливо, и, возможно, даже в большей степени, в отношении числа подчиненных, разыгрывающих за господина демонстративную праздность. Вообще говоря, эти две группы совпадают, хотя и не во всем. Жена или главная жена, являясь первой из попавших на должность подставного потребителя, и, как и следовало ожидать, в более позднем развитии института праздного класса, когда постепенно сужается круг лиц, посредством которых, по обычаю, выполняется долг праздности, жена остается последней. На более высоких ступенях развития общества требуется выполнение обоего рода служб, подставной праздности и подставного потребления, в большем объеме, и здесь жене все еще, конечно, помогает более или менее многочисленный корпус слуг. Однако, двигаясь вниз, мы доходим до такого деления на социальной шкале, когда долг подставной праздности и подставного потребления всецело ложится на жену. В странах западноевропейской культуры это место на социальной шкале приходится в настоящее время на низшие слои среднего класса.

И вот здесь происходит любопытное обратное явление. Доступным общему наблюдению является тот факт, что со стороны главы семейства в этих нижних слоях среднего класса не выдвигается претензии на праздность. Под давлением обстоятельств праздность вышла из употребления. Однако жена в семьях среднего класса продолжает исполнять долг подставной праздности ради доброго имени господина и его семьи. При движении вниз по социальной шкале в любом современном промышленном обществе в относительно высокой ее точке отмечается исчезновение явления первостепенной важности — явления демонстративной праздности хозяина дома. Экономические обстоятельства принудили главу семейства среднего класса взяться зарабатывать на жизнь посредством занятий, которые зачастую носят характер производственных в широком понимании, как в случае обыкновенного современного бизнесмена. Однако явление производного порядка — подставные праздность и потребление, воспроизводимые женой, а также вспомогательное представление праздности посредством слуг — остается в моде как условность, пренебречь которой не позволят требования репутации. Не нужно никаких особых поисков, чтобы увидеть, как мужчина с величайшим усердием предается работе с тем, чтобы его жена могла в должном виде представлять за него ту меру праздности, которой требует общепринятый здравый смысл.

В таких случаях праздность в исполнении жены является, разумеется, не просто проявлением лености или безделья. Она почти неизменно скрывается под видом какой-нибудь работы, обязанностей по дому или под видом устройства социальных благ, что, как оказывается, мало отвечает каким-либо иным целям или же за этим вовсе не скрывается никаких целей, помимо демонстрации того, что она, жена, не занимается чем-либо прибыльным или приносящим реальную пользу. Как уже было замечено в разделе, посвященном хорошим манерам, такой характер носит большая часть обычного круга домашних забот, которым домашняя хозяйка средних классов отдает свое время и силы. Не то что внимание, которое она уделяет домашним делам, носящим показной и светский характер, не приносит приятного ощущения людям, воспитанным в духе приличий среднего класса; но вкус, к которому обращены эти усилия по украшению дома и поддержанию его опрятности, — это вкус, сформированный под выборочным руководством канона почтенности, требующего именно таких доказательств затраченных усилий. Результаты данных усилий приятны нам главным образом потому, что нас учили находить их приятными. К таким домашним обязанностям относятся немалые заботы о должном сочетании формы и цвета, а также те, которые следует отнести к категории эстетических в собственном смысле слова; нельзя отрицать, что иногда достигаются эффекты, обладающие некоторой реальной эстетической ценностью. Многое из сказанного сводится к тому, что в отношении таких жизненных благ усилиями домашней хозяйки руководят традиции, оформившиеся под действием закона демонстративно расточительного расхода времени и вещей. Если при этом достигается эффект красоты или удобства — а если достигается, так это более или менее удачное стечение обстоятельств, — он должен получаться способами и средствами, которые поверяются действием важного экономического закона расточительного расхода сил. Наиболее почетная, «представительная» доля атрибутов домашнего хозяйства среднего слоя представляет собой, с одной стороны, предметы демонстративного потребления и, с другой — образует аппарат подставной праздности, исполняемой хозяйкой дома.

Для людей, чьи доходы находятся в более низких точках денежной шкалы, требование подставного потребления со стороны жены хозяина дома имеет большую силу, чем требование подставной праздности. На уровне, ниже которого не наблюдается почти никаких претензий на расточительные затраты сил, идущих, скажем, на поддержание традиционной чистоты в доме и т. п., и где несомненно не предпринимается никаких попыток показной праздности, соображения благопристойности требуют от жены какого-то демонстративного материального потребления ради поддержания почтенности дома и его главы. Таким образом, в качестве современного результата развития архаичного института происходит превращение жены — бывшей сначала как фактически, так и теоретически рабой мужчины, выполнявшей тяжелую работу и производившей товары для его потребления, — в традиционного потребителя материальных ценностей, производимых мужчиной. Однако теоретически она, совершенно бесспорно, еще остается его рабыней, ибо исполняемый обычным образом долг подставной праздности и подставного потребления есть постоянный признак подневольного слуги.

Подставное потребление в семьях средних и низших слоев не может считаться прямым выражением праздного образа жизни, так как семьи со средним и низким достатком в праздный класс не попадают. Здесь скорее праздный образ жизни находит свое опосредованное выражение. В вопросе почтенности праздный класс занимает главенствующее положение в социальной структуре, а его образ жизни и нормы достоинства представляют собой нормы почтенности для всего общества. Соблюдение этих норм, до некоторой степени приблизительное, становится долгом всех, кто стоит на более низких ступенях социальной лестницы. В современном цивилизованном обществе пограничная линия между его слоями становится размытой и подвижной, и в любом обществе, где имеет место такая картина, норма почтенности, устанавливаемая высшими классами, распространяет свое влияние сверху вниз на всю структуру общества до самых низких слоев. В результате в качестве своего идеала благопристойности представители каждого слоя общества принимают образ жизни, вошедший в моду в следующем соседнем, вышестоящем слое, и устремляют свои усилия на то, чтобы не отстать от этого идеала. Боясь в случае неудачи поплатиться своим добрым именем, а также потерять уважение к себе, они вынуждены подчиняться общепринятому закону благопристойности, по крайней мере внешне.

Основа, на которой в конечном счете покоится хорошая репутация в любом высокоорганизованном обществе, — денежная сила. И средствами демонстрации денежной силы, а тем самым и средствами приобретения или сохранения доброго имени являются праздность и демонстративное материальное потребление. Собственно, оба эти способа, пока остается возможным их применение по мере движения вниз по ступеням социальной лестницы, остаются в моде; и в тех более низких слоях, где эти два способа применяются, и та и другая обязанность в значительной мере передается в семье жене и детям. На более низкой ступени, где для жены становится неосуществимой какая бы то ни была степень праздности, даже показной, все-таки сохраняется демонстративное материальное потребление, осуществляемое женой и детьми. Глава семейства также может что-то делать в этом направлении и обычно на самом деле делает, однако при погружении на еще более низкие уровни, где бедность граничит с жизнью в трущобах, мужчина, а вскоре и дети практически перестают потреблять материальные ценности ради видимости и женщина остается практически единственной, кто демонстрирует денежную благопристойность семьи. Любое демонстративное потребление, ставшее обычаем, не остается без внимания ни в каких слоях общества, даже самых обнищавших. От последних предметов этой статьи потребления отказываются разве что под давлением жесточайшей нужды. Люди будут выносить крайнюю нищету и неудобства, прежде чем расстанутся с последней претензией на денежную благопристойность, с последней безделушкой. Нет ни одного класса и ни одной страны, которые бы столь малодушно поддавались давлению физических потребностей, что отказывали бы себе в удовлетворении такой высшей, или духовной, потребности.

Как представляется из предшествующего обзора развития демонстративной праздности и демонстративного потребления, возможность использования как одного, так и другого в целях приобретения и сохранения почтенности заключается в элементе расточительства, общем для них обоих. В одном случае это излишняя трата времени и сил, в другом — излишнее материальное потребление. В обоих случаях это способы демонстрации факта обладания богатством; и они оба общепринятым образом признаются равноценными. Выбор одного из этих способов есть просто вопрос очевидной сообразности с обстоятельствами в той мере, в какой этот выбор не находится под влиянием других норм приличия, проистекающих из другого источника. На различных ступенях развития экономики предпочтение на основе целесообразности может отдаваться одному или другому способу. Вопрос заключается в том, какой из них окажется наиболее действенным по отношению к тем людям, на чьи убеждения необходимо оказать влияние. На практике этот вопрос решался по-разному, в зависимости от различных обстоятельств.

Пока общество или социальная группа довольно малы и достаточно компактны, чтобы находиться под влиянием одного только факта, что всем все друг о друге известно, т. е. пока социальное окружение, адаптация к которому диктуется требованиями почета, заключается в сфере личных знакомств индивида и соседской молвы, до тех пор оба способа дают примерно одинаковые результаты. Следовательно, на более ранних ступенях развития и тот и другой будут примерно равным образом соответствовать цели. Однако, когда углубляется дифференциация общества и становится необходимым оказывать влияние на более широкое социальное окружение, потребление начинает брать верх над праздностью в качестве обычного средства демонстрации благопристойности. Это особенно справедливо во время поздней, миролюбивой экономической стадии. Средства коммуникации и подвижность населения представляют индивида на обозрение многих людей, не имеющих никаких других возможностей судить о его почтенности, кроме тех материальных ценностей (и, вероятно, воспитания), которые он, находясь под непосредственным наблюдением, в состоянии выставить напоказ.

Современная организация производства действует в том же направлении и другим путем. Потребности современной производственной системы нередко располагают бок о бок индивидов и целые семейства, отношения между которыми имеют вряд ли какой другой смысл, кроме момента сопоставления. Формально говоря, соседи часто даже не знакомы и не являются соседями по общественному положению, и все же их преходящее мнение может быть в высшей степени полезно. Единственным реальным средством внушить этим не проявляющим сочувствия наблюдателям вашей повседневной жизни представление о вашей денежной состоятельности является неустанная демонстрация платежеспособности. В современном обществе наблюдается более частое посещение больших сборищ людей, которым не известна повседневная жизнь индивида; это такие места, как церкви, театры, балы гостиницы, парки, магазины и пр. С тем чтобы поразить мимолетных наблюдателей и сохранить под их взорами довольство собой, подпись в собственной денежной силе должна быть сделана такими буквами, которые бы читались на бегу. Следовательно, очевидно, что тенденция развития в настоящий момент заключается в повышении возможности полезного использования демонстративного потребления по сравнению с праздностью.

Можно заметить также, что пригодность потребления как средства для поддержания репутации, а также выдвижение его в качестве одной из основ благопристойности в полной мере проявляется в тех сферах общества, где наиболее широкое распространение получают социальные контакты индивида и где подвижность населения наиболее велика. От городского населения для демонстративного потребления требуется сравнительно большая часть дохода, чем от сельского, и требование это является более настоятельным. В результате для поддержания приличного внешнего вида городскому населению в большей степени, чем сельскому, свойственна привычка жить впроголодь. Поэтому американский фермер, его жена и дети заметно уступают как в своих манерах, так и в модности своей одежды семье, например, городского ремесленника с равным доходом. Дело не в том, что городское население по природе гораздо больше жаждет происходящей от демонстративного потребления особого рода удовлетворенности, и не в том, что у сельского населения в меньшем почете находится денежная благопристойность. Но в городе более определенными являются как преходящий характер действия этого способа доказывать денежную состоятельность, так и побуждение к нему. Поэтому к такому способу прибегают с большей готовностью, и городское население в борьбе за то, чтобы превзойти друг друга, поднимает норму демонстративного потребления на более высокий уровень; все это приводит в городе к сравнительно более высоким расходам, требующимся для того, чтобы указать на данную степень денежной благопристойности. Требование сообразности с такой более высокой общепризнанной нормой становится обязательным. Норма благопристойности растет от слоя к слою, и под страхом утраты своего привилегированного положения необходимо жить на уровне требований приличного внешнего вида.

Потребление становится более существенным элементом уровня жизни в городе, чем в сельской местности. Среди сельского населения место потребления до некоторой степени занимают сбережения и благоустройство дома, которые посредством соседской молвы становятся достаточно известными, чтобы служить таким же общим целям создания денежной репутации. Эти домашние удобства и праздность — там, где позволяют себе праздность, — следует, конечно, тоже большей частью относить к статьям демонстративного потребления; и почти то же самое можно сказать и о сбережениях. То обстоятельство, что слой ремесленников откладывает сбережения в меньшем размере, несомненно, имеет место в результате того, что для ремесленника сбережения являются менее эффективным средством рекламы, направленной на окружение, в котором он находится, нежели сбережения людей, живущих на фермах и в маленьких городках. Среди последних каждый знает о делах, особенно о денежном статусе, любого другого. Рассматриваемое просто само по себе — взятое в качестве главного, — это добавочное побуждение, которому подвержены слои ремесленников и городских трудящихся, не может серьезно уменьшить размеры сбережений; однако, действуя в совокупности с другими мотивами, повышающими норму благопристойности в расходах, оно не может не сдерживать тенденцию к сбережению весьма значительным образом.

Как осуществляется действие этого канона почтенности, видно на удачном примере обычаев «посидеть за кружкой пива», «угостить», «покурить» в общественных местах, обычаев, распространенных среди городских рабочих и ремесленников и особенно среди более низких слоев городского населения. Работающие по найму печатники могут быть названы в качестве одной из социальных групп, среди которых такая форма демонстративного потребления пользуется большой популярностью, неся с собой известные, четко выраженные последствия, которые часто подвергаются осуждению. Привычки, присущие в этом отношении данному слою, относятся на счет некоего рода весьма неопределенной моральной неполноценности, которая ему приписывается, или пагубного влияния, которое каким-то необъяснимым образом, как предполагается, оказывает на нравы этих людей выполняемая ими работа. Что касается положения тех, кто работает в наборных и печатных цехах обычных типографий, то его можно резюмировать следующим образом. Мастерство, приобретенное в какой-либо одной типографии или городе, без труда используется почти в любой другой типографии или городе, т. е. инерция, связанная со специальным обучением ремеслу, незначительна. К тому же этот вид занятий требует умственных способностей выше средних и такого же общего кругозора; таким образом, занятые в этой области люди могут легче, чем многие другие, извлечь выгоду из любого малейшего отличия в условиях найма в одном месте по сравнению с другим. Инерция из-за нежелания расставаться с родными местами является, следовательно, также незначительной. В то же время заработки в печатном ремесле достаточно высоки, чтобы можно было относительно свободно переезжать с места на место. В результате возникает большая текучесть среди занятых в печатном деле, возможно большая, чем в любой другой столь же оформленной и значительной группе рабочих. Эти люди постоянно сталкиваются с новым кругом знакомых, устанавливая с ними непостоянные, преходящие отношения, однако тем не менее придавая в каждый конкретный момент большое значение их доброму мнению. Склонность людей к показному, усиленная чувством товарищества, приводит к тому, что они свободно тратят деньги на те вещи, которые наилучшим образом служат указанной цели. Повсюду обычай, после того как он приобретает популярность, возводится в неписаный закон и включается в состав общепринятой нормы благопристойности. Следующий шаг — превращение этой нормы благопристойности в отправной пункт для дальнейшего движения в том же направлении, ибо ведь нет достоинства в том, чтобы просто жить в пассивной сообразности с нормой расточения, на том уровне, на котором само собой разумеющимся образом живет всякий занимающийся данным ремеслом.

Превалирование элементов расточительства в жизни печатников по сравнению с другими рабочими можно соответственно отнести на счет, по крайней мере в какой-то степени, большей свободы передвижения и более преходящего характера знакомств и общения людей этой профессии. Однако тщательный анализ показывает, что реальной основой такого высокого уровня расточительств; является не что иное, как та же склонность к проявлению своего господства и денежной благопристойности, которая делает французского крестьянина-собственника скупым и бережливым и побуждает американского миллионера основывать колледжи, больницы и музеи. Если бы закон демонстративного потребления в значительной мере не компенсировался действием других черт человеческой природы, ему чуждых, то для населения, занимающего такое положение, какое занимают в настоящее время слои городских рабочих и ремесленников, всякое сбережение было бы логически невозможно, как бы ни были высок» их заработки или доходы.

Однако, помимо наличия состояния и желания выставить его напоказ, существуют другие нормы репутации и другие, более или менее обязывающие каноны поведения; некоторые из них входят в моду для того, чтобы усилить или ограничить действие обширного, фундаментального правила демонстративного расточительства. Так как эффективность праздности и показного материального потребления просто поверяется тем, насколько они могут служить в качестве рекламы богатства, мы должны быть готовы к тому, что сначала сфера денежного соперничества будет разделена между демонстративным материальным потреблением и праздностью примерно поровну. Затем, как можно было бы ожидать, праздность постепенно уступала бы свои позиции, стремясь к отмиранию по мере поступательного развития экономики и увеличения размеров общества, в то время как демонстративное потребление постепенно приобретало бы все большее значение в относительном и абсолютном выражении до тех пор, пока не поглотило бы весь имеющийся в распоряжении продукт, не оставив ничего свыше едва достаточных средств к существованию. Однако действительный ход развития несколько отличался от такой идеальной картины. Праздность с самого начала захватила первенство и заняла на квазимиролюбивой стадии развития культуры гораздо более почетное место в обществе, чем расточительное материальное потребление, и в качестве непосредственной экспоненты состояния, и как составная часть нормы благопристойности. Начиная с этого момента и далее потребление постепенно завоевывало экономические позиции, пока к настоящему моменту не получило бесспорного приоритета, хотя ему еще далеко до поглощения продукции во всех сферах сверх прожиточного минимума.

Обращение в ранний период к праздности как к господствующему средству поддержания репутации объясняется архаичным разграничением благородных и низких видов занятий. Праздность почетна и становится обязательной отчасти потому, что демонстрирует освобожденность от низкого труда. Архаичное разделение общества на благородный и низкий классы основывается на завистническом различии между почетными и унизительными занятиями, а на ранней квазимиролюбивой стадии это традиционное различие превращается в обязывающий канон благопристойности. Укреплению позиций праздности способствует тот факт, что она все еще выступает столь же эффективным свидетельством благосостояния, как и потребление. В самом деле, в той сравнительно малой и постоянной по составу социальной среде, в которую помещен индивид на той культурной стадии, праздность так эффективна, что при содействии архаичной традиции, крайне осуждающей всякий производительный труд, она рождает крупный безденежный слой и даже стремится ограничить продукцию общественного производства прожиточным минимумом. Такого крайнего сдерживания производства не происходит, ибо рабский труд выполняется под принуждением, которое сильнее требований почтенности, так что работающие слои вынуждены производить продукт сверх их прожиточного минимума. Сравнительно меньшее обращение к демонстративной праздности как к основе репутации происходит впоследствии благодаря тому, что становится относительно выше эффективность потребления как свидетельства обладания богатством, однако частично это явление объясняется и другой причиной, чуждой и в какой-то степени идущей вразрез с обычаем демонстративной праздности.

Этим враждебным фактором является инстинкт мастерства. Если позволяют обстоятельства, этот инстинкт располагает людей к благосклонному взгляду на производительный труд и на все, что представляет собой пользу для человека. Он склоняет их к резкому осуждению расточительных затрат времени и сил. Инстинкт мастерства' присутствует во всех людях и дает знать о себе даже в очень неблагоприятных условиях. Поэтому, как бы ни было данное расходование расточительным в действительности, оно должно иметь по крайней мере какое-нибудь, благовидное оправдание, что-нибудь вроде показной цели. То, каким образом при особых обстоятельствах инстинкт мастерства порождает завистнические различия между знатными и низкими классами и развивает вкус к доблестной деятельности, указывалось в одной из предыдущих глав. В той мере, в какой инстинкт мастерства вступает в противоречие с законом демонстративного расточительства, он выражается не столько в настоятельном требовании реальной полезности, сколько в постоянном ощущении одиозности и эстетической неуместности того, что видится явно бесполезным. Обладая свойством инстинктивного действия, его влияние касается главным образом тех случаев, когда нарушения его требований наглядны и очевидны. Лишь в тех случаях, когда его действие не столь незамедлительно и менее ограничено обстоятельствами, оно распространяется на те существенные отклонения от его требований, которые понимаются только по размышлении.

Пока всякий производительный труд продолжает выполняться исключительно пли как правило рабами, сознание пугающей унизительности всякого производительного усилия слишком постоянно и сильно, чтобы всерьез позволить инстинкту мастерства оказывать серьезное действие и приводить праздный класс к производственной деятельности; однако, когда квазимиролюбивая стадия (с ее системой рабства и статуса) переходит в миролюбивую производственную стадию (с наемным трудом и денежной оплатой), этот инстинкт более действенно включается в игру. Он начинает завоевывать и формировать взгляды людей на то, что достойно поощрения, и утверждается в качестве по крайней мере вспомогательного канона самоудовлетворенности. Оставляя в стороне все привносимые обстоятельства, можно сказать, что в ничтожном меньшинстве остаются сегодня те лица (из взрослых), кто не питает никаких намерений по достижению какой-либо цели или кем не движет собственное побуждение придать форму какому-то предмету, факту или отношению, с тем чтобы ими мог воспользоваться человек. Эта наклонность может в значительной степени подавляться побуждением к почтенной праздности и стремлением избежать неприличествующей полезности, оказывающими более непосредственное действие, и, следовательно, она может выражаться лишь в несерьезной деятельности, например в выполнении «общественных обязанностей», в квазинаучном и квазихудожественом образовании, в заботах по дому и его убранству, в участии в кружках кройки и шитья, в умении задавать тон в одежде и одеваться, играть в карты, гольф или управлять яхтой, в сноровке в самых различных развлечениях. Однако тот факт, что инстинкт мастерства может под давлением обстоятельств выродиться в бессмысленность, ничуть не больше опровергает его наличие, чем реальность инстинкта наседки опровергается тем, что мы можем заставить ее высиживать фарфоровые яйца.

В последнее время такая беспокойная тяга к какой-нибудь форме целенаправленной деятельности, которая в то же время не была бы неприличным образом производительной, приносящей частный или коллективный доход, знаменует собой различие в положении современного праздного класса и праздного класса квазимиролюбивой стадии. Как было сказано выше, на этой более ранней стадии повсеместно господствующий в обществе институт рабства и статуса привел к неизбежному неодобрению целей, отличных от откровенно хищнических. Для наклонности к действию еще можно было найти какое-то привычное занятие вроде насилия, агрессии, направленной против враждебных групп, либо репрессии подчиненных классов внутри группы. Это служило облегчению напряженности и оттоку энергии праздного класса без обращения к действительно полезным или же к представляемым как полезные видам занятий. До некоторой степени той же цели отвечал и обычай охоты. Когда общество пришло в своем развити к организованному производству и более значительное использование земель почти не оставило возможностей для охоты, под давлением энергии, заставляющей искать выход в полезном занятии, праздному классу ничего не оставалось, как искать его в каком-либо ином направлении. Низость, традиционно связанная с полезным усилием, с исчезновением принудительного труда также стала восприниматься менее остро, и тогда инстинкт мастерства начал заявлять о себе все более настойчиво и последовательно.

В какой-то мере изменилось направление наименьшего сопротивления, и энергия, ранее находившая отдушину в хищнической деятельности, теперь отчасти направляется на какую-нибудь цель, выставляемую как полезная. Нарочито бесцельная праздность начинает осуждаться, особенно среди той значительной части праздного класса, плебейское происхождение которой не согласуется с традицией otium cum dignitate (свободное время почетно). Однако тот канон почтенности, который не одобряет всякое занятие, имеющее характер производительного усилия, все еще присутствует и не позволяет никакому виду деятельности, реально полезному или носящему производительный характер, ничего сверх того, что эта деятельность может приобретать весьма и весьма преходящую популярность. Это означает, что в практикуемой праздным классом демонстративной праздности наметилось изменение, хотя не столько по существу, сколько по форме. Обращением к несерьезной деятельности достигается компромисс между двумя противоречащими друг другу требованиями. Развиваются многочисленные и сложные правила вежливости, а также общественные обязанности, имеющие форму церемоний; основывается множество организаций, в официальных названиях и стиле работы которых воплощается какой-нибудь благовидный объект благотворительности, развивается бурная деятельность, ведется масса разговоров, в результате участникам всех этих мероприятий может и не представиться случай задуматься о действительном экономическом значении их движения. Наряду с разыгрыванием целенаправленного занятия в нем неразрывно вплетенным в его структуру обыкновенно, если не неизменно, присутствует ощутимый элемент целенаправленного усилия, стремление к какой-либо серьезной цели.

В более узкой сфере подставной праздности произошла аналогичная перемена. Вместо того чтобы просто проводить время в видимом безделье, как в лучшие патриархальные времена, на более высокой миролюбивой стадии домашняя хозяйка усердно занимается заботами по дому. Характерные особенности такого развития домашней службы уже указывались.

На протяжении всей эволюции демонстративного расходования очевидным образом подразумевается, что для того, чтобы сохранить добрую славу потребителя, его демонстративное расходование должно быть направлено на излишества. Чтобы приносить почет, оно должно быть расточительным. От потребления одних лишь предметов жизненной необходимости не возникало бы никаких отличительных достоинств, кроме разве что по сравнению с презренно бедными, которые не дотягивают даже до прожиточного минимума; и из такого сравнения не могла бы получиться никакая норма расходования, разве что соответствующая самому прозаическому и непривлекательному уровню благопристойности. Тем не менее был бы возможен уровень жизни, который позволял бы проводить завистническое сопоставление в областях, отличных от обладания богатством, например в различных проявлениях моральных, физических, интеллектуальных или эстетических сил. Сегодня пользуется популярностью сопоставление во всех этих направлениях; и во всех отношениях оно обычно так неразрывно связано с денежным сопоставлением, что едва отличимо от последнего. Это особенно справедливо в отношении бытующей системы оценок выражения умственных и эстетических сил или способностей; поэтому мы нередко истолковываем как эстетическое или интеллектуальное то различие, которое по существу является всего лишь денежным.

Употребление термина «расточительство» неудачно в одном отношении. Используясь в повседневной речи, это слово носит оттенок осуждения. В нашем тексте оно употреблено за неимением лучшего термина, который будет адекватно описывать тот же диапазон мотивов и явлений и не будет восприниматься в одиозном значении, подразумевающем незаконное расходование продуктов человеческого труда или человеческого общества. С точки зрения экономической теории рассматриваемое расходование не более и не менее законно, нежели любое другое расходование. Оно называется здесь «расточительство», потому что не служит человеческому обществу или не отвечает человеческому благополучию в целом, а не потому, что с позиции отдельного прибегающего к расточительству потребителя это пустые или не на то направленные усилия или расходы. Если потребитель выбирает расточительную манеру расходов, то тем самым устраняется вопрос об относительной его полезности для потребителя по сравнению с другими формами потребления, которые не порицались бы вследствие их расточительности. Какую бы форму ни выбирал потребитель или какую бы он ни преследовал цель, производя свой выбор, эта форма потребления обладает для него полезностью уже благодаря тому, что он отдает ей предпочтение. Вопрос о расточительстве, как он видится отдельному потребителю с его точки зрения, возникает за пределами компетенции собственно экономической теории. Следовательно, употребление слова «расточительство» в качестве специального термина не несет никакого порицания мотивов, которыми руководствуется в условиях канона демонстративного расточительства потребитель, или целей, которые он преследует.

Однако, исходя из других соображений, стоит заметить, что слово «расточительство», используемое в повседневной речи, имеет значение порицания того, что характеризуется как расточительное. В самом этом здравом значении обнаруживает себя инстинкт мастерства. Распространенное в массах порицание расточительства говорит о том, что для того, чтобы находиться в согласии с самим собой, обыкновенный человек должен уметь видеть во всем без исключения, чем человек обладает, и в любом и каждом его усилии улучшение жизни и увеличение благополучия в целом. Чтобы получить безоговорочное одобрение, любое экономическое явление должно оправдываться при поверке на безличную полезность — полезность с общечеловеческой точки зрения. Относительное преимущество, или преимущество в состязании, одного индивида по сравнению с другим не соответствует требованиям экономической справедливости, и поэтому конкуренция в расходовании не получает одобрения с точки зрения такой справедливости.

Строго говоря, в рубрику демонстративного расточительства не следует включать ничего, кроме такого расходования, которое производится на почве завистнического денежного сопоставления. Однако для того, чтобы ввести под эту рубрику какой-либо данный элемент или предмет, не обязательно, чтобы он расценивался как расточительство несущим расходы лицом. Нередко случается так, что элемент жизненного уровня, появляясь сначала прежде всего как расточительный, впоследствии становится в понимании потребителя жизненной необходимостью и таким образом может стать для потребителя таким же необходимым, как любая другая статья его привычного расходования. В качестве предметов, попадающих иногда под эту рубрику и, следовательно, пригодных как пример того, каким образом действует это правило, можно назвать ковры и занавески, столовое серебро, услуги официантов, шелковые шляпы, крахмальное белье, многие предметы одежды и драгоценные украшения. После того как формируется привычка и обязательность этих вещей становится общепринятой, эта обязательность мало помогает в решении вопроса о том, классифицировать ли расходование как расточительство или как нерасточительство в специальном значении этого слова. Проверка, которой должно подвергаться всякое расходование при попытке решить этот вопрос, осуществляется выяснением того, служит ли расходование непосредственно улучшению человеческой жизни в целом — способствует ли оно общественному развитию, рассматриваемому вне связи с отдельными лицами. Ибо это является основанием для решения, выносимого инстинктом мастерства, который является судом высшей инстанции в любом вопросе экономической истинности и адекватности. Это вопрос относительно решения, выносимого беспристрастным здравым смыслом. Вопрос, следовательно, заключается не в том, приводит ли данное расходование при существующих обстоятельствах, складывающихся из индивидуальной привычки и общественного обычая, к удовлетворению отдельного потребителя, к спокойному состоянию духа, а в том, создается ли в результате данного расходования, независимо от приобретенных вкусов и канонов обхождения и общепринятого приличия, реальная прибыль в удобстве или в полноте жизни. Привычное расходование следует классифицировать как расточительство в той мере, в какой развитие обычая, на котором оно основывается, будет объясняться привычкой производить завистническое денежное сопоставление — т. е. постольку, поскольку представляется, что оно не могло бы стать привычным и предписывающим, если бы не опиралось на принцип денежной почтенности или относительного денежного успеха.

Очевидно, для того, чтобы данный объект расходования попал в категорию демонстративного расточительства, он не должен быть исключительно расточительным. Предмет может быть расточительным и полезным, т. е. тем и другим вместе, и его полезность для потребителя может складываться из пользы и расточительства в самых раз-цых пропорциях. Потребительские товары п даже средства производства обычно обнаруживают в качестве составляющих компонентов их полезности оба эти элемента в разных сочетаниях, хотя, вообще говоря, элемент расточительства стремится занять господствующее положение в предметах потребления, в то время как в отношении предметов, предназначенных для использования в производстве, справедливо обратное. Даже в предметах, которые, как кажется на первый взгляд, служат только чисто показным целям, всегда можно обнаружить присутствие некоторой, по крайней мере мнимой, полезности; а с другой стороны, даже в инструментах и специальном оборудовании, используемых в каком-либо отдельном производстве, или в самых грубых вещах, созданных человеческим трудолюбием, при ближайшем рассмотрении обычно становятся очевидными следы демонстративного расточения, по крайней мере следы привычки к проявлению показного. Было бы неосмотрительно утверждать, что какой-то предмет или какая-то служба начисто лишены полезного назначения, как бы ни было очевидно, что первичной целью и главным элементом является демонстративное расточительство; и почти также рискованно было бы утверждать в отношении всякого преимущественно полезного продукта, что расточительство в качестве составной части никоим образом не входит в его ценность, непосредственно или опосредованно.