Френсис Скотт Фицджеральд

(1896–1940)

«Великий Гэтсби»

(1925)

Чародей слова, культовая фигура и символ 1920‑х гг. – времени, названном им самим «веком джаза», американский писатель Френсис Скотт Фицджеральд (1896–1940) прославился как мастер новеллы (сборники «Распутники и философы», «Сказки века джаза», «Все печальные молодые люди», «Побудка на заре») и лирико‑эмоционального романа («По эту сторону рая», «Прелестные и проклятые», «Великий Гэтсби», «Ночь нежна», «Последний магнат»). Роман «The Great Gatsby» – «Великий Гэтсби» (1925) специалисты рассматривают как «самую крупную американскую литературную работу современности»; в оксфордском списке «Ста главных книг столетия» он занял второе место, уступив только «Улиссу» Дж. Джойса. Фицджеральд написал также несколько киносценариев для киностудии «Метро‑Голдвин‑Мейер», не реализованных режиссерами Голливуда.

«Великий Гэтсби» будто специально создан для нашей книги – даже своим названием, хотя оно было не единственное у автора. Первоначально Фицджеральд собирался назвать роман «Вокруг мусора и миллионеров», «Гэтсби – Золотая шляпа», «Неистовый любовник», «По дороге в Уэст Эгг», «Пир Тримальхиона», «Под Красным, Синими Белым»… Его можно было бы назвать и «Американскойтрагедией» – этотроман соотечественника Фицджеральда Т. Драйзера появился тоже в 1925 г.

Издание романа «Великий Гэтсби» 1925 г.

Фицджеральд приступил к своему роману в 1922 г. Узнав из газет о махинациях крупного нью‑йоркского маклера Фуллера‑Макджи, он поместил своего героя в жизненные коллизии этого биржевого спекулянта. Образцом, которому следовал писатель при написании «Великого Гэтсби», стал, по его собственным словам, роман «Братья Карамазовы», в котором Ф.М. Достоевский сотворил «драму идеи, получившей ложное воплощение». Выход книги предваряли две новеллы писателя, близкие ей по теме: «Зимние мечты» и «Отпущение грехов».

«Великий Гэтсби» был закончен и опубликован Фицджеральдом в Париже. Это произведение, в котором автор провидел свою судьбу, он создавал без спешки, оттачивая его около трех лет. «Я чувствовал огромную силу в себе, такую, какой во мне никогда не было», – признался он позднее. Благодаря этой силе писателю с блеском удалось соединить романтическое видение жизни с острой социальной критикой.

Ограниченное полугодом действие, замкнутое в очень тесном круге событий, происходящих в Нью‑Йорке, на Лонг Айленде, где жили самые очаровательные и преуспевающие, потерявшие всякий удерж и совесть прагматики, явило всему миру суть Америки 1920‑хгг. – «векаджаза». Неистовство «самойдорогостоящей оргии» в американской истории оставило в «Великом Гэтсби» чеканные следы.

Уроженец Запада, участник Первой мировой войны, Ник Каррауэй летом 1922 г. приехал в Нью‑Йорк изучать кредитное дело. Сняв в пригороде домик, он навестил свою троюродную сестру Дэзи, проживавшую в фешенебельном районе с мужем Томом Бьюкененом, с которым Ник учился в Йельском университете. Бьюкенен был богат и агрессивен, и не считал нужным скрывать свои любовные похождения от жены. Последней пассией Тома стала жена владельца автозаправки автомеханика Уилсона – Миртл. В доме Бьюкененов Ник познакомился с подругой Дэзи – Джордан, ставшей его любовницей.

По соседству с домом Ника располагалась роскошная вилла мистера Гэтсби, на которой по уик‑эндам собиралось множество гостей, гремел джаз и рекой лилось шампанское. Ник вскоре тоже получил официальное приглашение на вечеринку, на которой собрались любители погулять на халяву, часто даже не знающие хозяина в лицо. Фигура Гэтсби была окружена романтическим ореолом и пересудами, по которым он был не то убийцей, не то троюродным братом дьявола – почти Чичиковым, только что не ищущим душ, ибо душа его, романтическая и холодная одновременно, жаждала не только богатства и признания, но и высоких бескорыстных чувств.

Познакомившись с Гэтсби – они оказались однополчанами, Ник стал бывать у него. Однажды Джордан передала своему кавалеру просьбу Гэтсби пригласить к нему на виллу Дэзи, в которую тот был влюблен когда‑то. Дэзи пришла и после первой встречи, положившей конец празднествам на вилле, зачастила к своей старой любви, вызвав у мужа нешуточную ревность. Как‑то Гэтсби и Бьюкенены, прихватив с собой Ника с Джордан, отправились на двух машинах развлечься в Нью‑Йорк. Том, Ник и Джордан поехали в «роллс‑ройсе» Гэтсби, а Гэтсби с Дэзи – в «форде» Тома. На полпути Том заехал на заправку к Уилсону, от которого узнал, что тот, подозревая Миртл в неверности, собрался навсегда покинуть эти места и увезти с собою жену. В Нью‑Йорке Бьюкенен, взбешенный потерей и жены, и любовницы, спровоцировал скандал и на слова Гэтсби, что Дэзи всегда любила лишь его одного, обвинил того в бутлегерстве, подкрепив свои слова фактами. Дэзи была сражена этой новостью – Гэтсби оказался дутым богачом. После выяснения отношений Том, уверовавший в свою победу, посадил жену в «роллс‑ройс» Гэтсби, а сам с Ником и Джордан поехал следом на своем «форде». У заправки Уилсонов ониувиделитолпуитело сбитой Миртл. Оказывается, Миртл видела Тома в «роллс‑ройсе», когда тот ехал в Нью‑Йорк, но не смогла сообщить ему о своем отъезде, т. к. муж запер ее, а когда «роллс‑ройс» возвращался, Миртл выскочила из комнаты и бросилась ему навстречу. Машина сбила бедняжку, но даже не притормозила.

От Гэтсби Ник узнал, что за рулем «роллс‑ройса» была Дэзи. Гэтсби поведал ему также историю своей жизни. В семнадцать лет Гэтсби, сын простых фермеров, возжаждал стать богачом. Встреча с миллионером Дэном Коди, разбогатевшим на серебряных приисках Невады и нефтяных спекуляциях, решила его судьбу. Коди взял юношу на свою яхту стюардом, а потом сделал его старшим помощником, капитаном, своим секретарем. Через пять лет миллионер умер, оставив Гэтсбинаследствов25 000 $, из которого тому, однако, ничего не досталось. Бесценен оказался опыт общения с деловым человеком, указавшим Гэтсби путь «наверх». Дэзи – представительница того «общества», куда он так стремился, вскружила ему голову. Не меньше ошеломил молодого лейтенанта и богатый дом его возлюбленной. Но, увы, сам он был нищ и к тому же ушел на войну. После войны майор Гэтсби поступил на бесплатный курс в Оксфорде и там получил сообщение отДэзи, уставшейждать его, о ее предстоящей свадьбе с Томом. После чего Гэтсби и ударился во все тяжкие, разбогател, построил эту виллу неподалеку от Бьюкененов и стал пускать всем пыль в глаза, надеясь привлечь к себе и свою возлюбленную, которую он не забывал ни на миг. Выслушав Гэтсби, Ник проникся жалостью и восхищением к этому экзальтированно – му, одинокому и безнадежно влюбленному нуворишу‑мечтателю.

Тем временем Уилсон ворвался к Тому, стал допытывать его, кому принадлежит «роллс‑ройс». Бьюкенен убедил автомеханика, что Миртл задавил Гэтсби – ее любовник, после чего обманутый Уилсон застрелил Гэтсби, а затем и себя. На похоронах Гэтсби были всего лишь три человека: Ник, отец покойного и один из завсегдатаев вечеринок. Бьюкенены – истинные виновники трагедии, прямые и косвенные убийцы – уехали перед похоронами, не оставив адреса. В этой истории все оказалось расставлено по своим местам, потому что к концу ее, по словам автора, были растрачены «иллюзии, которые придают миру такую красочность, что, испытав эту магию, человек становится безразличен к понятию об истинном и ложном».

Возникает вопрос: почему Гэтсби – «великий»? Скорее всего, потому, что за иронией писатель скрыл от читателей свою боль по этому незаурядному человеку, растратившему себя в поисках эфемерного счастья и сомнительного богатства, и в какой уже раз подтвердившему своей жизнью и смертью старую истину – «не в деньгах счастье». Заодно писатель указал и на планку пресловутого величия всякого богатства и хваленой, набившей уже всему миру оскомину, «американской мечты».

«Великий Гэтсби» был встречен прохладно. Первые рецензии на роман были резко отрицательными, начиная с заголовков: «Последний неразорвавшийся снаряд Скотта Фицджеральда» и т. п. Прошло четверть века, и американские литературоведы признали, что «Великий Гэтсби» – «непросто хроника века джаза, а драматическое изображение поругания, которому подвергается наивная американская мечта в продажном обществе», а роман стал обязательным в программах средних школ и гуманитарных вузов многих стран мира.

Стоит, пожалуй, задаться вопросом: почему у американцев осталась визитная карточка «Века джаза» и ее автор, а у нас, с 1990‑х гг. по сей день переживающих музыкально‑бандитский разгул, ничего кроме детективов и «женских романов» да авторов «проектов» и гениев попсы‑шансона нет. Наверное, потому, что история, повторяясь, была верна себе – и американскую трагедию трансформировала в российскую комедию.

А ведь сколько уже американских и не американских романов разоблачали эту американскую мечту, а она не только не разоблачается, но захватывает все большие и большие массы, толпы дураков, наступающих на одни и те же грабли. Или ее суть – одурачить весь мир? Что она с успехом и делает, особеннотам, где у человека пусто в голове, пусто на сердце и пусто в кармане.

На русский язык роман вышел в прекрасном переводе Е. Калашниковой.

«Великий Гэтсби» был инсценирован на Бродвее и четырежды экранизирован в Голливуде – в 1926, 1949, 1974 и 2000 гг.

Андрей Платонович Платонов (Климентов)

(1899–1951)

«Чевенгур»

(1926–1929, опубликован 1972, 1988)

Участник Гражданской войны, мелиоратор и заведующий работами по электрификации сельского хозяйства в Воронежской губернии, инженер в ряде Наркоматов, военный корреспондент газеты «Красная звезда» в действующей армии в годы Великой Отечественной войны, русский писатель Андрей Платонович Платонов (настоящая фамилия Климентов) (1899–1951) известен как автор прижизненных сборников повестей и рассказов, составляющих едва ли не самую важную часть его творческого наследия, – «Епифанские шлюзы», «Сокровенный человек», «Происхождение мастера», «Река Потудань» и др. Всемирную славу принесли писателю повести и романы, опубликованные после его смерти – «Котлован», «Ювенильное море» и др. Особое место среди сочинений Платонова занимают его антиутопии и произведения, отнесенные к этому жанру специалистами, лучшим из которых является роман «Чевенгур». Писатель создал также четыре книги военной прозы, три книги сказок, несколько пьес, много стихотворений, критических статей о литературе и искусстве, философских очерков.

Социально‑философская драма, в которой, по словам самого автора, содержится «попытка изобразить начало коммунистического общества», впервые появилась в печати во Франции в 1972 г., а у нас – в 1988 г.

В романе писатель отразил не только свой взгляд на революцию как на «живой, стройный организм», и свои мысли, связанные со строительством новой жизни, но и показал черный ужас старого бытия, из которого выросла эта новая жизнь, и муки ее роста. Редко у кого еще найдешь, как у Платонова, изображение того, с какой болью и стыдом прорастала из нечеловеческого существования та жизнь, которою жили наши деды и отцы, которая породила и нас самих. И которая ныне так оболгана их зажравшимися внуками и правнуками.

Андрей Платонов

Роман уже был в верстке, когда писатель за свои предыдущие сочинения подвергся острой критике представителями РАППа («Российской ассоциации пролетарских писателей»). Не одобрил идеологическую двусмысленность одного из его рассказов и И.В. Сталин. Переусердствовавшие издатели тут же рассыпали набор «Чевенгура». Автор обратился за поддержкой к A.M. Горькому, но тот честно написал ему, что книга не пройдет цензуру.

В столыпинское время Черноземье России стало «черной» землей для крестьян. Царилиголод, безлюдье, нищета. Девятилетнего Сашу, укоторого отец‑рыбак «утонул по своемужеланию», взяли к себе многодетные Двановы, но через два года приемный отец от безысходности отправил приемыша на «заработки» – побираться. Вскоре Саша как «лишнийрот» был изгнан из дома старшим сыном Дванова. Мальчика приютил бобыль Захар Павлович, а затем отдал его учиться на слесаря депо.

После Октябрьской революции Захар Павлович отправился с семнадцатилетним Сашей (который принял фамилию Дванов) в город и там записал его в партию большевиков, представитель которой пообещал им через год «конец света» – т. е. социализм. Александр поступил в политехникум, но его учеба то и дело прерывалась то командировками, то болезнью – тифом и воспалением легких.

Целью самой длительной командировки Дванова стал поиск в губернии «социалистических элементов жизни». Александр исходил много уездов и убедился, что где «раньше были люди, теперь стали рты», нищета и апатия голодных тел. В пути Сашу задержали анархисты, но его освободил бывший командир полевых большевиков, рыцарь революции Степан Копенкин, который на своей лошади Пролетарская Сила ехал отомстить убийцам его «невесты» Розы Люксембург. Копенкин пристал к Дванову – «делать социализм в губернии».

Перевидали они многих: и уполномоченных, не знающихгде достать хлеба; играмотеев, переименовавших себя в Достоевского, Либкнехта и Колумба; и деятелей, изымавших скот у всех крестьян без разбору, а потом разверстывающих его по самым бедным. Копенкин приказывал бедолагам, «чтоб к лету социализм из травы виднелся!». Дванов распоряжался вырубать леса для постройки новых городов и для посевов ржи, давал советы коммунам, как перехитрить бандитов, участвовал в сооружении памятников.

Встретили Дванов с Копенкиным еще одного борца за социализм – начальника ревзаповедника Пашинцева, запакованного в рыцарские доспехи, ночующего на куче гранат и бомб для устрашения не согласных с ним граждан. Эта предосторожность была явно излишней, т. к. население соглашалось с представителем любой власти – в беспросветной нищете и нескончаемой борьбе непонятно с кем и за что у людей не осталось никаких духовных и физических сил. Но два всадника, призванные революцией, продолжали наводить среди безграмотных граждан, окончательно запутавшихся в перипетиях социальных отношений, революционный порядок, а также восстанавливать там, где она распалась, советскую власть.

Дванов, усадив Копенкина председателем Совета в одном из сел, уехал за инструкциями в город. Там он познакомился с председателем уездного центра Чевенгура Чепурным и, решив остаться в городе и окончить политехникум, попросил его по пути заехать к Копенкину и передать ему совет: чтобы тот ехал куда хочет.

Когда Чепурный рассказал Копенкину о Чевенгуре, как месте, где уже настал «конец всемирной истории» и был устроен полный коммунизм, тот захотел поглядеть на него.

В Чевенгуре была ликвидирована собственность и личное имущество и отменен труд. Общим знаменателем стало голое тело товарища. Разрешены были лишь субботники, на которых с корнем истреблялись сады и разрушались дома, как объекты мелкобуржуазного наследства. Обыватели бездельничали, ожидая «второго пришествия».

Чепурный вместе с представителями чевенгурской чрезвычайки решили освободить город от «густой мелкой буржуазии», которая «ежедневно ела советский хлеб… и находилась поперек революции тихой стервой». Для помощи призвали красноармейцев. Было объявлено «второе пришествие», собравшихся на соборной площади буржуев перебили, город очистили «для пролетарской оседлости», а собранное у всех домашнее имущество перераспределили.

«Узнав, как было в Чевенгуре, Копенкин решил пока никого не карать, адотерпетьсядоприбытияАлександраДванова». Темвременем было решено выдворить из Чевенгура «класс остаточной сволочи» – им дали 24 часа на размышление. Под угрозой применения оружия «полубуржуи» покинули город, а тех, кто расположился на околице, ночью отогнали пулеметом. Десять чевенгурских большевиков обосновались в общем кирпичном доме и вели аскетический образ жизни. Чтобы «обнять всех мучеников земли и положить конец движению несчастья в жизни», Чепурный приказал собрать на дорогах бродяг – «пролетариев» и «прочих» и расселить их по домам. Когда привезли сотни две бездомных, потерявших человеческий облик, председателю показалось, что он не выживет от сердечной муки и жалости к этим несчастным.

Сокрушительным ударом по уверенности Чепурного и Копенкина в наставшем коммунизме, при котором будет одна только жизнь и благость, стала смерть маленького мальчика.

В Чевенгур приехал Александр Дванов. Он не увидел коммунизма, однако успокоил себя и всех, что «мы же не знаем коммунизма, поэтому мы его сразу увидеть здесь не сумеем». Через какое‑то время, чтобы выжить, большевики стали трудиться. Дванов взялся за орошение балки, Копенкин запряг Пролетарскую Силувсоху, запахал землю и посеял озимый хлеб, Чепурный рубил кустарник для утепления домов, другие делали заготовки и ловили рыбу… Все чевенгуровцы с гордостью заявляли: «Так мы ж работаем не для пользы, а друг для друга».

Вскоре привезли в город и женщин – «будущих жен». Жизнь налаживалась, но тут на город напали казаки. Завязался неравный бой, в котором погибли почти все большевики. Героическую смерть принял Копенкин. Дванов сел на Пролетарскую Силу и уехал в открытую степь. У озера, где когда‑то упокоился его отец, Александр сошел с седла и ушел под воду вслед за ним.

Некоторые критики называют роман «сатирой на первые послевоенные годы в России». С этим трудно согласиться, т. к. нельзя назвать сатирой сочувствие автора простому человеку, тоскующему по лучшей, недостижимой для него жизни‑грезе. Да и разве это сатира – описание деяний простодушных людей, озабоченных только заботой о более несчастных и обездоленных, чем они сами! Можно, конечно, из нашего эстетского далека возразить: а что же они тогда уничтожали буржуев? А что делали буржуи с ними на протяжении бесчисленных лет? И не их вина, а их беда, что они, желая делать только хорошее, из‑за собственной дури и неумения знать извратили благородные идеи и обратили в глупость, мерзость и преступление. И спешили они творить добро не как спортсмены к финишу, а чтобы скорее накормить, дать кров тем, кто уже был на пороге смерти, как тот несчастный маленький мальчик. Что ж, за эту спешку и дурь они заплатили сполна. Вроде и начали новую жизнь, а времени на нее у них не осталось. И в этом смысле роман вовсе не является антиутопией. Ведь, как известно, «отличие утопии от антиутопии лишь в точке зрения автора». Тогда это скорее – утопия, может быть, недозрелая, утопия сердца, а не ума.

Платонову было свойственно острое неприятие смерти, но роман буквально нашпигован смертями, закономерными и случайными, естественными и абсурдными. А еще писателя не покидало мучительное чувство сострадания к людям, искренне стремившимся к лучшему, но заплутавшим на этом великом, непостижимом для обыденного ума пути. Оттого и тоска писательская, переполняющая роман по несовершенству мира и его «сиротам».

«Страшной и прекрасной книгой» называют роман другие критики. Это уже ближе к истине. У каждого читателя свои взгляды на жизнь и на историю, свои вкусы и предпочтения, и вряд ли кого оставит равнодушным это произведение, написанное, по словам Платонова, его кровью.

Адекватного перенесения на экран романа не было, да и вряд ли кто из режиссеров отважится на подобное.