Кандинский

(1849–1889)

Жизнь выдающегося психиатра Виктора Хрисанфовича Кандинского была сложна и противоречива, судьба трагична, поведение было полно сподвижничества, а в личности имелось много рыцарского. Историками установлена родственная связь В.Х. Кандинского со знаменитым художником В.В. Кандинским.

Вызывает особенный интерес тот факт, что история душевной болезни Долинина, приведенная В.Х. Кандинским в его классической монографии «О псевдогаллюцинациях», является историей его собственной болезни. «Имев несчастье, — писал Кандинский, — в продолжение двух лет страдать галлюцинаторным помешательством и сохранив после выздоровления способность вызывать известного рода галлюцинации произвольно, я, естественно, мог на себе самом заметить некоторые условия происхождения чувственного бреда». Описание Кандинским своего душевного заболевания в истории медицины не единственное. Многими видными невропатологами и психиатрами осуществлялся подобный самоанализ нервных и психических расстройств.

Виктор Хрисанфович Кандинский — один из выдающихся русских психиатров наряду с И.М. Балинским, И.П. Мержеевским, С.С. Корсаковым и В.М. Бехтеревым — принадлежит к числу основоположников отечественной психиатрии. Синдром имени Кандинского, во всех вариантах его проявления, постоянно описывается в тысячах историй болезни. Виктор Хрисанфович обнаружил патогенетическое взаимоотношение истинных галлюцинаций и псевдогаллюцинаций. Его творческое наследие не исчерпывается психопатологическим исследованием природы псевдогаллюцинаций, не менее значительно его учение о невменяемости, ставшее основой развития отечественной судебной психиатрии. В нем Кандинский одним из первых привлек внимание к проблеме психопатий. Наиболее ценный итог научной деятельности Кандинского заключается в развитии одного из самых существенных разделов общей психиатрии — учения о галлюцинациях, псевдогаллюцинациях и галлюцинаторном бреде.

Прадедом Виктора Кандинского был известный сибирский купец-миллионер Хрисанф Петрович Кандинский, в руках которого и шестерых его сыновей была сосредоточена вся торговля на Нерчинских заводах. В 1820 году семья Кандинских состояла из 34 человек, имела 70 работников и более 100 десятин пашни. Уже когда Кандинские считались миллионерами и к 1830-м годам фактически забрали в свои руки всю торговлю Забайкалья, сыновья Кандинского стали первогильдийными купцами. В 50-х годах сведения о ростовщичестве этой династии и о злоупотреблениях проникли в печать. По распоряжению генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Муравьева все сделки Кандинских были объявлены противозаконными, в результате чего уже через два года семья разорилась.

Виктор Кандинский родился 18 апреля 1849 года в селе Бянкино Нерчинского района Забайкальской губернии. Его отец, почетный гражданин 1-й гильдии купец, Хрисанф Кандинский, мать — Августа Аполлоновна. В 1863 году Виктор переезжает в Москву и определяется в 4-й класс 3-й Московской гимназии, расположенной в центре Москвы на Лубянке. В Москве жили его родные братья Иван и Николай со своими семьями, занимавшиеся торговлей, много других родственников и близких им людей. В гимназии Виктор учился хорошо. Его аттестат давал право поступления в Московский университет без экзаменов. Примечательно, что из 22 человек, закончивших с ним гимназию, только он решил стать врачом. Окончил гимназию в 1867 году и в этом же году поступил в Московский университет на медицинский факультет.

Учителями Кандинского были основоположник Московской школы гистофизиологов и бактериологов А.И. Бабухин, выдающийся терапевт Г.А. Захарьин, невропатолог и психиатр А.Я. Кожевников и А.П. Богданов. На 4-м курсе он выполнил работу о желтухе, за которую ему была присуждена серебряная медаль.

За все годы учебы в университете Кандинский был крайне стеснен в средствах. Родители в связи с разорением ничем не могли ему помочь. Он, как и другие бедные студенты, питался в «Русском трактире», расположенном на Моховой, близ университета. В дообеденное время ежедневно можно было застать в этом трактире компанию студентов, играющих на бильярде и тут же закусывающих.

По окончании медицинского факультета Московского университета в 1872 году Кандинский поступает на работу вначале в качестве сверхштатного, а затем штатного ординатора во Временную больницу (ныне 2-ю градскую) в Москве. Главным врачом больницы был тогда известный московский врач Павел Иванович Покровский, а в личном ее составе числилось 7 ординаторов.

С самого начала организации журнала «Медицинское обозрение», главным редактором которого был Василий Феликсович Спримон, создавший в 1874 году этот журнал, активное участие в его издании принимал Кандинский, а также в работе Московского медицинского общества, организованного в 1875 году. Уже в первом номере журнала за январь–февраль 1875 года Кандинский поместил целый ряд статей: «Несколько слов о гигиенических условиях современного госпиталя», «Проект устройства санитарной части городского общественного управления города Киева, 1873 год», «Русская земская медицина в 1873 году», «IV съезд русских естествоиспытателей и врачей», «Медицинские съезды на Западе в 1873 году». За период с 1874 по 1876 год Кандинский опубликовал в журнале 31 сообщение под рубрикой «Авторефераты» и «Рецензии». Он сделал «Обзор работ по болезням органов дыхания в 1874 году», «Обзор работ по болезням сердца 1874 года».

Огромная эрудиция Кандинского, блестящее знание иностранных языков делало его работу в журнале «Медицинское обозрение» в те годы особенно ценной, так как расширяло кругозор врачей и увеличивало арсенал применяемых ими средств диагностики и лечения различных соматических заболеваний. Работ, относящихся к психиатрии, в указанный период было всего три. Две из них посвящены общим теоретическим вопросам психиатрии. Первая содержит изложение речи видного австрийского психиатра Пауля Замта на тему «Естественно-научный метод в психиатрии». Эта речь сыграла значительную роль в формировании клинико-нозологического направления в психиатрии. Во второй — анализируется знаменитая работа немецкого психиатра К. Кальбаума «Клинические работы по душевным болезням», в которой тоже дано обоснование клинико-нозологического подхода. Несколько в стороне было третье научное сообщение Кандинского, посвященное статье И. Вейса «Эпилептическое помешательство», которая, вместе с работой Крафт-Эбинга «Об эпилептоидных сумеречных и сновидных состояниях», касалась проблемы эпилептических психозов. Эти сообщения в то время сыграли большую роль в клинической и судебно-психиатрической практике в России для диагностирования «психической эпилепсии».

Две первые статьи заслуживают особенного внимания. В них Кандинский, еще не будучи психиатром, первый пропагандировал в России клинико-нозологическое направление в психиатрии. Как известно, это направление заимствовано психиатрией из соматической медицины. Ведь именно в соматической медицине еще в XVIII веке возникло учение о «Nosos'е» как о болезненном процессе, которое противопоставляется понятию «Pathos'а» — патологического состояния в статике, не имеющего закономерностей развития.

Во Временной больнице Кандинский трудится до 1876 года, а с 23 сентября 1876 по 30 апреля 1879 года, включая его участие в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов, он находился на военной службе. С 23 сентября 1876 года — на 2-м Черноморском флоте его Королевского высочества герцога Эдинбургского экипажа. По прибытии в Николаев Кандинский был назначен младшим ординатором в Морской госпиталь 16 октября 1876 года; командирован на пароход «Великий князь Константин» 6 января 1877 года. Во время первого сражения парохода «Великий князь Константин» с турецким сторожевым пароходом на Батумском рейде Кандинский во время взрыва бросился в воду, чтобы покончить с собой. Его спасли, и сестра милосердия выходила его. По болезни он был списан с парохода в город Севастополь 13 мая 1877 года.

8 июня 1877 года по прибытии в Николаев Кандинский поступил для лечения в Николаевский морской госпиталь. Затем его отправляют для лечения в Санкт-Петербургский Николаевский военно-сухопутный госпиталь в отделение для душевнобольных. В августе того же года Кандинский был награжден светло-бронзовой медалью в память войны 1877–1878 годов. В 1878 году по болезни он 6 месяцев был в отпуске за границей, а по возвращении из него поступил на излечение в заведение доктора Фрея в Санкт-Петербурге 20 октября 1878 года.

Выздоровев, Виктор Хрисанфович женился 1 сентября 1878 года на Елизавете Карловне Фреймут, дочери провизора, лютеранке. Это была сестра милосердия, которая выхаживала его после первого приступа болезни. Он называл ее мамой и окружил величайшим вниманием. Верная подруга Виктора Хрисанфовича, его жена, в дальнейшем разделит с ним его трагическую судьбу.

Уволившись 30 апреля 1879 года по болезни с военной службы, доктор Кандинский в 1880 году в своей первой работе о галлюцинациях дал подробное описание этого психопатологического феномена на основе самонаблюдения и последующего искусственного вызывания, с ретроспективным анализом. Спустя год он был зачислен старшим ординатором психиатрической больницы св. Николая Чудотворца в Петербурге (ныне 2-я Ленинградская психиатрическая больница). Это громадное сумрачное 4-этажное здание, окруженное высоким забором и небольшим густым садом, расположено на углу Мойки и Пряжки.

В 1883 году у Кандинского случился второй приступ душевной болезни. 16 марта этого же года он поступил на лечение в Дом призрения для душевнобольных, учрежденный Александром III (ныне 3-я Ленинградская психиатрическая больница). 20 апреля этого же года он выписывается из больницы, как сказано в его личном деле, «в состоянии практического выздоровления».

В последующие годы Кандинский проявился как выдающийся психиатр, автор ряда замечательных монографий по философии, психологии и психопатологии. Он перевел с немецкого на русский язык монументальный труд В. Вундта «Основания физиологической психологии».

В своих трудах при анализе психопатологических явлений Кандинский исходил из данных физиологии нервной системы. Имя Кандинского приобрело мировую известность после описания им синдрома психического автоматизма и классического исследования псевдогаллюцинаций. Кандинский существенно дополнил главу об обманах чувств, впервые намеченную Эскиролем и разработанную немецким психиатром Гагеном (1814–1888), учеником психиатров Фридрейха и Якоби, которому принадлежит изобретение слова «катамнез». Кандинский говорит, что название псевдогаллюцинаций или ложных галлюцинаций не представляется вполне точным. Дело в том, что, обладая существенными свойствами галлюцинаций, псевдогаллюцинации заслуживают скорее названия неполных галлюцинаций, или галлюциноидов. Главное различие между зрительными галлюцинациями и галлюциноидами в том, что от галлюцинаторного образа можно отвернуться, тогда как от псевдогаллюцинаторного отвернуться нельзя — он следует за движениями глаз и головы.

В отличие от галлюцинаций псевдогаллюцинации проецируются не во внешнем пространстве, а во «внутреннем» — голоса звучат «внутри головы», больные их слышат как бы «внутренним ухом»; видения воспринимаются «умственным» взором, «духовными очами». Если галлюцинации для больного — сама действительность, то псевдогаллюцинации переживаются как субъективное явление, и больной по-разному к ним относится. Так, описываемый Кандинским больной Лашков не испугался псевдогаллюцинаторного льва, хотя и чувствовал прикосновение его лап он видел его не телесными, а духовными очами.

Как и галлюцинации, псевдогаллюцинации возможны во всякой чувственной сфере: они могут быть тактильными, вкусовыми, кинестетическими. Но в любом случае они не идентифицируются с реальными предметами и их качествами. В отличие от воспоминаний и образов фантазии псевдогаллюцинации представляются более отчетливыми и живыми, причем образы являются одновременно в мельчайших деталях, стойкие и непрерывные. Псевдогаллюцинации возникают спонтанно, независимо от воли больного; они не могут быть произвольно изменены или изгнаны из сознания. При этом отсутствует ощущение собственной деятельности, активности, как это бывает при воспоминаниях, мышлении, фантазировании человека. Часто псевдогаллюцинации носят характер навязчивости: они кем-то «сделаны»; больные жалуются, что им «насильно показывают картины», «вызывают звучание мыслей», «действуют помимо воли языком, говорят слова, которые он не хочет произносить», «руками, ногами, телом кто-то действует» и т.д. Наступает известная деперсонализация: собственная психическая продукция становится другой. Больные чувствуют, будто «забирают их мысли и включают другие».

Истинные галлюцинации могут сочетаться с псевдогаллюцинациями: с одной стороны, больной слышит «голоса настоящие», с другой — «голоса в голове»; ему внушают плохие слова и мысли, он не может «распоряжаться своими мыслями»; ему «фабрикуют» неуклюжую походку — он «вынужден» ходить с вытянутыми руками, сгорбившись, не может выпрямиться.

Сочетание псевдогаллюцинаций с симптомом отчуждения, «сделанности» носит название синдрома Кандинского. Основной радикал этого синдрома — это чувство «сделанности» восприятия, мыслей, утрата их принадлежности собственной личности, чувство овладения, воздействия со стороны. Различают три компонента этого синдрома:

1) идеаторный — «сделанность» насильственности, раскрытость мыслей. У больного возникают псевдогаллюцинации слуха, содержащие его собственные мысли. Возникает неприятное чувство «внутренней раскрытости»;

2) сенсорный — «сделанность» ощущений;

3) моторный — «сделанность» движений.

Психологический источник галлюцинаций лежит в интеллектуальных процессах памяти, воспроизведения, в ассоциативном процессе, которые под влиянием быстро проходящих или длительно действующих патологических условий работают особенно интенсивно и живо, причем образы выходят за пределы яркого воображения, приобретая чувственную окраску. Таким образом, галлюцинаторный процесс следует признать процессом по преимуществу интеллектуальным. Существующие теории связывают развитие галлюцинаций с болезненным состоянием мозговой коры, с поражением тех или иных отделов головного мозга.

Виктор Хрисанфович Кандинский покончил с собой 15 августа 1889 года на даче (по Финляндской дороге, в поселке Шувалово) и, согласно его завещанию, похоронен на тамошнем кладбище, которое расположено на обрывистом берегу красивого озера.

Вдова Кандинского обратилась в Общество психиатров с просьбой посмертно издать труды покойного мужа. Еще при жизни ученого Петербургское общество неоднократно выносило решение опубликовать за счет общества монографию Кандинского «О псевдогаллюцинациях», но не имело возможности выполнить свое решение из-за отсутствия средств. Не смогло оно удовлетворить просьбу вдовы Кандинского и после его кончины. Несомненной заслугой Елизаветы Карловны Кандинской было то, что она сама издала две монографии мужа: «О псевдогаллюцинациях» и «К вопросу о невменяемости». Как видно из примечаний, сделанных Кандинской к монографии о невменяемости, можно со всей определенностью утверждать, что она была весьма образованной женщиной, в курсе творческих замыслов и исканий Кандинского.

Вдова Кандинского не пожелала жить без безвременно ушедшего мужа. Выпустив в свет его произведения, она тоже покончила с собой. Так верная подруга Кандинского, его жена, Елизавета Карловна Кандинская, разделила с мужем его трагическую судьбу.

ПАВЛОВ

(1849–1936)

Американский физиолог Уильям Гент, семь лет учившийся у Павлова, в своих воспоминаниях говорит: «Весь мир обязан исключительно гению Павлова». И этим все сказано.

Надо же такому случиться, чтобы в семье священника (отец священник, мать из семьи священника) родился будущий великий физиолог. Куда только смотрел всевышний! Вероятнее всего он дремал, иначе нельзя понять, как он допустил, что его слуги родили одного из величайших ниспровергателей промысла божьего. Конечно, не сразу Иван Петрович покусился на божественную мифологию.

Ваня появился на свет 26 сентября 1849 года в Рязани. Начал он постижение миропорядка с курса духовной семинарии, в 1860 году продолжил обучение в Рязанском духовном училище и только спустя 10 лет поступил в Петербургский университет на естественное отделение физико-математического факультета.

Иван Петрович Павлов пришел к Сергею Петровичу Боткину в клинику и сказал: «Хочу изучать работу сердца и сосудов». С.П. Боткин знал его по исследовательской работе в университете, был знаком с его трудами, которые позднее печатал в своей клинической газете, видел в нем подающего большие надежды ученого.

— Что ж, практическая медицина глубоко заинтересована в точной теории. Сумеете объяснить, чем определяется кровяное давление, медицина скажет вам спасибо. У вас есть какие-нибудь данные по этой теме?

— Кое-что мне удалось выяснить. Я имею в виду наблюдения над кровяным давлением собаки, которые позволяют мне подвергнуть критике практическую медицину. Советы врачей употреблять сухую пищу при высоком давлении совершенно неосновательны. Такие рассуждения исходят из того, что излишнее потребление жидкости, увеличивая объем крови, будет повышать кровяное давление. Но это убедительно опровергают опыты. Они показывают, что организм обладает такими приспособлениями, которые удерживают давление крови на постоянном уровне, несмотря на введение больших количеств жидкости.

— Эти приспособления находятся в нервной системе.

— Совершенно верно, — согласился Павлов, — и поэтому очень важно точно изучить эти приспособления, создающие в организме постоянство кровяного давления.

— Вполне разделяю вашу точку зрения, — сказал Боткин, — и постараюсь содействовать чем могу. Помещение для лаборатории дам, но средств на исследования нет. Нет денег ни на собак, ни на оборудование.

И дал, правда, не ахти какое помещение, домишко из двух полутемных комнат в запущенном саду Боткинской клиники. И все-таки лаборатория!

Иван Петрович получил медицинское образование. Увлекся же он физиологией, потому что считал, что психиатрия подвластна физиологии. Психиатры полагали: шизофреническое слабоумие зависит от разрушительных изменений в мозге, Павлов опровергал это, утверждая — от процессов охранительного торможения. Это перенесли на метод лечения душевнобольных. Их стали лечить длительным сном, тишиной, покоем.

Однажды Павлов наблюдал за душевнобольным, находившимся в беспрестанном возбужденном состоянии. Больной то морщился, то что-то бормотал, вскакивал, начинал считать, смеялся и тут же со злым выражением лица махал кулаками.

— У этого больного полностью исключены тормозные процессы, — констатировал Павлов, — он весь во власти беспрерывных рефлексов на все внешние воздействия. Думаю, наши собачки помогут нам разобраться в таких душевнобольных.

Мы уже говорили, что Павлов был твердо убежден, что психиатрия подвластна физиологии и что только путем физиологических исследований можно понять психические расстройства, а раз так, то и их лечение. Но все оказалось намного сложнее, чем предполагал великий физиолог.

Павлов и Фрейд стремились открыть великую загадку жизни: что такое сознание? Откуда оно? Как все происходит в головном мозге? Они замахнулись на святая святых — душу человеческую.

Рассматривая психические процессы, Фрейд тяготел к психологическому объяснению, у Павлова прослеживается обратная тенденция: психическое интерпретировать физиологически. Но когда все человеческие стремления, душевные переживания описываются в терминах: раздражительный процесс, тормозной процесс — становится тоскливо. Вот пример. Павлов в 1927 году пишет: «То, что психологически называется страхом, трусостью, боязливостью, имеет своим физиологическим субстратом тормозное состояние больших полушарий, представляет различные степени пассивно-оборонительного рефлекса…» Но при подобной трактовке психологические феномены лишаются своей природы, своего своеобразия. Нельзя сказать, чтобы Иван Петрович этого не понимал. Невозможность моделирования у животных различных человеческих функций подчеркивал сам Павлов: «…если сведения, полученные на высших животных относительно функции сердца, желудка и др. органов… можно применить к человеку только с большой осторожностью… то какую же величайшую сдержанность надо проявить при переносе сведений… о высшей нервной деятельности животных на… человека».

28 декабря 1909 года на общем собрании XII съезда естествоиспытателей Павлов произнес речь «Естествознание и мозг», в которой обосновал необходимость объективного подхода к изучению психики и указал на условные рефлексы как на биологические акты, создающие предпосылки для правильного обмена веществ между организмом и внешней средой.

— «Поняла», «забыла», «вспомнила», «сообразила» — что это такое? — говорил Павлов сотрудникам. — В применении к собакам эти слова только скрывают наше невежество и мешают понять настоящие причины ее поведения. За эти слова надо установить штраф. Да-да, кто скажет, что собака «поняла», или «забыла», или подобное этому, с того штраф!

— Но ведь надо как-то сопоставлять получаемые нами факты с фактами психологическими, — упорствовал психиатр А.Т. Снарский.

— Что?

— Имеется в виду внутренний мир собаки.

— «Внутренний мир»? Ничего не говорящие слова. Наблюдайте за слюнной железой. Вот вам измеритель. В открытой психологии слюнных желез мы видим все элементы того, что называется душевной деятельностью: чувство, желание и бесстрастное представление, мысли о свойствах падающего в рот… Когда еще сказал Сеченов: «Все бесконечное разнообразие внешних проявлений мозговой деятельности сводится окончательно к одному лишь явлению — мышечному движению. Смеется ли ребенок при виде игрушки, улыбается ли Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой мысли о любви, создает ли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге — везде окончательным актом является мышечное движение…»

— Слюнные железы — измеритель любого состояния?

— Да, если сможем связать его с пищевым раздражителем.

— Ох, с огнем играете! И материализм должен знать меру, — сказал любимый ученик Павлова Снарский и по идейным соображением покинул учителя.

И.П. Павлов решил и перед так называемым психическим возбуждением остаться в роли чистого экспериментатора, имеющего дело исключительно с внешними явлениями и их отношениями. Не выдержал физиологического изучения психики и психиатр И.Ф. Толочинов. Он не поверил в успех дела своего учителя. Ушел.

— Нет, я не могу спокойно говорить о психологии! — заявил возмущенный Павлов. — Какая это наука, если ее видный представитель Вундт пишет, что высшие формы причин в природе — это действие духовных сил! Чушь! Галиматья!

Идеи свободы, дух независимости, торжество научной мысли, полет фантазии — все это открыло Павлову еще один безусловный рефлекс в мире животных — «рефлекс свободы». «Конечно, рефлекс свободы есть общее свойство, общая реакция животных, один из важнейших прирожденных рефлексов… Нет никакого сомнения, что систематическое изучение фонда прирожденных реакций животного чрезвычайно будет способствовать пониманию нас самих и развитию в нас способности к личному самоуправлению», — вдохновенно говорил Павлов, выступая с докладом в Петроградском биологическом обществе.

В павловской точке зрения просматриваются давние отечественные традиции. В накаленной атмосфере споров о душе И.М. Сеченов приступает к экспериментам над мозгом, в ходе которых открывает так называемые тормозные центры, т.е. локализованные в таламической области нервные центры, раздражение которых задерживает двигательную активность. Этим было введено в физиологическое мышление понятие о торможении (прежде нервная физиология знала только один процесс — возбуждение), а с ним и обширный комплекс проблем нейродинамики, касающихся соотношений между торможением и возбуждением. Для Сеченова самым важным было доказать на опыте, что воля, веками считавшаяся исходящей от души силой, производится маленьким кусочком мозгового вещества. Ведь самый верный признак волевого поведения — умение противостоять раздражителям, задерживать нежелательные импульсы. И все эти признаки, как свидетельствовал эксперимент, зависят от деятельности центров в головном мозге. Используя это открытие, Сеченов пишет для «Современника» свой первый психофизиологический трактат «Рефлексы головного мозга» (1863).

Один из противников Сеченова, философ П.Д. Юркевич (1862) писал: «В настоящее время физиология… довольно сильно определяет наши ежедневные суждения о жизни, ее явлениях и условиях». В 60-е годы прошлого столетия И.М. Сеченов выступил с критикой психологии, обвиняя ее в том, что она использует субъективный, неточный подход. Он считал, что разработку психологии следует передать физиологам. Эта точка зрения оказала громадное влияние на мировоззрение целого поколения отечественных ученых. Напомним, что к началу 70-х годов прошлого века психологов по профессии еще не было, и на решение психологических проблем претендовали исключительно философы.

Здесь самое время сказать, что сегодня отношение к психологии коренным образом не изменилось. «Психические явления темны, неопределенны, запутанны», — говорят физиологи. Пытаясь отыскать их причину в строении нервных клеток, врач остается на твердой почве. Обращаясь к психическому как таковому, он попадает в зыбкую область, где нет опорных точек, которые можно было бы проверить микроскопом и скальпелем. Но естественно-научный опыт вынуждал таких исследователей, как основатель «Архива физиологии» Пфлюгер (1829–1910), Гельмгольц, Дарвин, в строго научном складе мышления которых никто не сомневался, признать за психическим самостоятельное значение.

Какую позицию занять натуралисту и врачу при столкновении с фактами, не укладывавшимися в привычные анатомо-физиологические представления? Традиция могла предложить единственную альтернативу: вернуться к понятию о сознании. Но в эпоху, когда сознание не приобрело серьезного научного содержания, это означало вновь оказаться в бесплодной области субъективной психологии. Для Гельмгольца вопрос стоял так: если образ не выводим из устройства сетчатки, а старое представление о сознании как конструкторе образа не может быть принято, чем заменить это представление? Для Сеченова проблема имела схожий смысл, но применительно к действию, а не к чувственному образу: если целесообразное действие невыводимо из простой связи нервов, а старое представление о сознании и воле как регуляторе действия не может быть принято, чем заменить это представление? Аналогичный вопрос, но уже в отношении другой психической реалии — мотива возникал у неврологов, поставленных перед необходимостью понять побуждения своих пациентов.

Пьер Жанэ, воспитывавшийся у Шарко как ученый, который не признавал другой детерминации, кроме органической, отступает от догм своего учителя и выдвигает понятие о психической энергии. В конце концов, родилась новая альтернатива анатомо-физиологическому объяснению этой реальности, отличная от концепции сознания учения о бессознательной психике. Оно явилось подлинным открытием психической реальности.

Различие подходов Павлова и Фрейда еще и в том, что Павлов связывает такие симптомы, как сомнение, нерешительность, безволие, со слабостью психического аппарата, Фрейд видит в них результат взаимодействия противоборствующих сил. Фрейд писал: «Мы не считаем расщепление психики следствием врожденной неспособности психического аппарата к синтезу, но объясняем его динамически — через конфликт противостоящих друг другу сил — и видим в нем результат активного противоборства двух групп психических явлений». Динамический подход Фрейда предполагает не только учет понятия силы, но и представление о том, что внутрипсихические силы неизбежно вступают друг с другом в конфликт, основанный в конечном счете на дуализме влечений.

Когда Павлов говорил о наложении человеческих переживаний на физиологическую основу, о слиянии субъективного и объективного, то он не отождествлял эти два понятия: «Прежде всего важно понять психологически, а потом уже переводить на физиологический язык». Иван Петрович полагал, что когда физиология высшей нервной деятельности достаточно расширится и углубится, когда «она будет состоять из очень большого материала, тогда на эту систему физиологических механизмов можно будет пытаться наложить отдельные субъективные явления. Это мне представляется законным браком физиологии и психологии или слитием их воедино». Очевидно, что речь идет о неотделимости сознания от рефлекторной деятельности мозга, о единстве физиологического и психического. По Павлову, «временная нервная связь есть универсальнейшее физиологическое явление в животном мире и в нас самих. А вместе с тем оно уже и психическое — то, что в психологии называют ассоциацией».

При внимательном прочтении Павлова можно легко заметить, что мэтр признавал психоанализ и отдавал должное психологии. Он писал, что «когда очень запрятан ущемленный пункт, приходится прибегать к положительному искусству Фрейда». В другом месте Павлов говорит, что духовная, психическая жизнь пестро складывается из сознательных и бессознательных процессов. Одну из причин слабости психологического исследования он усматривал в том, что оно ограничивается сознательными явлениями. Поэтому, когда психолог проводит исследование, он находится в положении человека, который идет в темноте, имея в руках фонарь, освещающий лишь небольшие участки пространства, но с таким фонарем трудно изучать всю местность.

После смерти Павлова произошла резкая переориентация на физиологию. Это привело в 1950 году к печально знаменитой совместной сессии двух академий (АН и АМН), посвященной «физиологическому учению Павлова», признанию этого учения главенствующим в медицине. Сессия была созвана по воле Сталина, и ее проведение происходило под его наблюдением. На ней было решено впредь выражать психологические понятия в физиологических терминах, тем самым психология как самостоятельная наука закончила на большой период времени свое существование.

Важным этапом на пути к повороту от павловской теории явился конгресс, посвященный проблемам бессознательного, который состоялся в Тбилиси в 1979 году, а затем заседание «Круглого стола», проходившее в 1987 году в Москве. Оно было посвящено, как сказано в его резюме, «одному из самых трагических эпизодов научной жизни страны, явившемуся следствием пагубного влияния данной теории на развитие психологии». Несмотря на эти события, слова Л. Фейербаха о том, что «никакая наука не водила человека за нос и не выдавала свои измышления за действительность больше, чем психология», — остались актуальными.

Небольшое недомогание гриппозного характера, с которым Ивану Петровичу почти уже удалось справиться, внезапно осложнилось. Возле него безотлучно находилась жена — Серафима Васильевна. За четверть часа до кончины, держа его за руку, она тихо сказала: «Ваня, пожми мне руку». 27 февраля 1936 года величайшего физиолога не стало, Иван Петрович Павлов умер. Вскрытие показало у Ивана Петровича отек коры головного мозга.

РИШЕ

(1850–1935)

Шарль-Робер Рише (Charles Robert Richet), французский бактериолог, иммунолог, физиолог, психолог, специалист по статистике, профессор медицинского факультета Парижского университета, член Французской национальной академии медицины (с 1898), Парижской академии наук (1914), вице-президент (с 1932) и президент Парижской академии наук (с 1933), лауреат Нобелевской премии (1913).

Шарль Рише родился 26 августа 1850 года в Париже. Он потомственный врач, его отец, Дидье-Доминик-Альфред Рише (1816–1891), известный профессор хирургии, член медицинского факультета Парижа с 1865 года. Из пяти детей Шарля Рише двое пошли по стопам отца: сын Шарль — стал профессором клиники патофизиологии Парижского медицинского факультета, дочь — достигла больших успехов, заняв пост президента Медицинской академии (по фамилии мужа L'Esne), однако другой сын Рише, Жорж, изменил семейной традиции — стал писателем. Однако внук Шарля Рише исправил статистику, он стал профессором медицинского факультета Парижа.

После окончания в 1877 году медицинского факультета Парижского университета Шарль Рише был оставлен на кафедре физиологии в качестве ассистента; с 1887 по 1927 год он заведует кафедрой физиологии. Его докторская диссертация, которую Шарль блестяще защитил в 1878 году, посвящена экспериментальному и клиническому исследованию чувствительности. Звания профессора он удостоился в 1887 году, награжден орденом Почетного легиона и военным крестом за особые заслуги (1903). Профессор Рише — член ряда медицинских научных обществ и ассоциаций; ученик знаменитых ученых: химика Бертло <Пьер Эжен Марселен Бертло (Berthelot, 1827–1907) — французский химик, синтезировавший органические соединения различных классов>, физиологов Клода Бернара и Марея. Профессор Этьен Жиль Марей (Marey, 1830–1904) с 1869 года преподавал в Коллеж де Франс. Занимался исследованием кровообращения и физиологии движений человека и животных. Наибольшую известность приобрел разработкой методов графической регистрации физиологических процессов.

Шарль Рише — иммунолог, занимающийся с 1890 года проблемой анафилаксии. Впервые в 1902 году он описал реакцию организма на чужеродный белок, названную им анафилаксией — патологический процесс, развивающийся в организме при восприятии чужеродных белков (в некоторых случаях возникает «анафилактический шок»); сформулировал понятие «пассивный иммунитет»; написал трактат по физиологии пищеварения. В 1913 году он удостоен Нобелевской премии в области физиологии и медицины за исследование анафилаксии. Ему принадлежит на первый взгляд парадоксальное высказывание: живое существо способно противостоять воздействующим на него колоссальным силам, не распадаясь под их напором только потому, что оно построено из нестойких веществ. Именно это свойство позволяет живому существу изменять свои конфигурацию и поведение, сообразуясь с внешними обстоятельствами. Это было первым упоминанием о гомеостазисе — понятии, которое впоследствии ввел в науку в 1929 году американский физиолог У. Кеннон.

С именем выдающегося французского ученого Рише связан золотой период в изучении гипноза. Так, в 1875 году в Париже он обнародовал свою первую работу об искусственном сомнамбулизме («Du Somnambulisme provoque»), в которой подтвердил все сказанное английским исследователем гипноза Дж. Брэйдом, который первым принялся за разработку этой тематики. Стоит назвать основные работы Рише по гипнологии: «Hypnotisme et Contracture, les reflexes psychiques, les mouvements inconscients», «De la metapsychique» (1922). Из изданных работ в русском переводе отметим «Гениальность и помешательство» (1895), «К вопросу о сомнамбулизме» (1886), «Сомнамбулизм, демонизм и яды интеллекта» (1885), «Опыт общей психологии», вышедшей в трех изданиях в 1889, 1895 и 1903 годах.

Будучи в 1875 году интерном в госпитале Божон, Ш. Рише через год после начала своих экспериментов пришёл к убеждению, что гипноз существует и, не колеблясь, назвал себя сторонником брэйдизма. Встреча Ш. Рише с гипнозом произошла так же, как и Шарко, Фрейда и других: случай привел его на сеанс эстрадного гипноза. Происходившее на этом сеансе в 1869 году заставило его задуматься над тем, что среди всяческих проделок в этих явлениях есть и доля правды. Он очень хотел, но не имел возможности раньше 1873 года серьезно заняться проверкой животного магнетизма, так в то время назывался гипноз.

Только в бытность интерном у Лефорта < Леон Клемент Ле Форт (1829–1893) — французский хирург, член Медицинской академии> Ш. Рише с неукротимой страстью своей натуры приступил к экспериментам. Он ставил опыты в течение всего 1875 года и в том же году опубликовал богатые фактами исследования о провоцированном сомнамбулизме в журнале д-ра Шарля Робена «Анатомия и физиология», 1875, т. XI, с. 471. В этой публикации Рише продолжает линию Пюисегюра, открывшего глубокую стадию гипноза — сомнамбулизм. Он говорит об искусственно вызванном сомнамбулизме, чего уже 40 лет не происходило. И хотя всякая периодизация условна, и эта — не более, чем другая, он делит историю (заметьте, не гипнотизма, а, как он ее правильно называет, сомнамбулизма) на три периода: Месмер и Пюисегюр (1775–1832), период Брэйда (1842–1874) и период Ш. Рише (1875), Ж. Шарко (1878) и Р. Гейденгайна (1879).

Шарль Рише говорит, что «нельзя допустить, чтобы сомнамбулические, магнетические и гипнотические явления были обязаны своим происхождением симуляции. Существование искусственно вызванного сомнамбулизма составляет факт столь же несомненный и бесспорный, как и существование эпилепсии и брюшного тифа. Магнетические пассы, слабые раздражения всякого рода действуют совершенно так же и даже лучше, чем фиксация блестящего предмета, и вызывают сомнамбулическое состояние. Наблюдаемые явления обнаруживаются также при некоторых отправлениях и расстройствах центральной нервной системы. Они состоят главным образом из явлений двоякого рода: внушенных галлюцинаций и автоматизма». Не со всеми высказываниями Ш. Рише можно согласиться безоговорочно. Пройдет время, он накопит опыт, и его представления, обогатив теорию и практику гипнотизма, займут достойное место в науке.

Интерес к гипнозу приведет Рише к экспериментам по передаче мыслей на расстояние, видению на расстоянии (ясновидение). В этой связи он будет пользоваться большим авторитетом в среде спиритов. Рише привлекают необычные явления и люди, которые выходят за пределы нормы устоявшихся представлений. В 1900 году на Парижском психологическом конгрессе Рише представил ребенка трех лет и семи месяцев от роду. Пепито Родригес Арриоло из Испании прекрасно играл сложные фортепьянные концерты.

Профессор Рише сетует на то, что «к несчастью, доверчивость публики бывает причиной тому, что любое слово сомнамбулы толкуется в смысле, благоприятном для правильного диагноза. Сомнамбула обыкновенно обозревает все части организма и когда доходит до органа, действительно страдающего, то консультирующийся приходит в восторг и тем дает более или менее точное указание. Из всего этого, однако, не следует еще заключать, что способность сомнамбул к верному диагнозу не имеет в себе ничего реального, и мои опыты вполне подтверждают это».

Со своими испытуемыми сомнамбулами Рише произвел более полусотни опытов по диагностированию болезней. Он предупреждает, что сомнамбулы Алиса и Елена не имели раньше никакой практики в опытах этого рода. Из всех этих опытов, в числе которых, разумеется, были и неудачные, Ш. Рише считает себя вправе вывести заключение, что только случаем невозможно объяснить столь частые совпадения с реальными заболеваниями, которые имели место при постановке диагноза. В качестве примера этих «совпадений» приведем лишь несколько опытов Рише. При этом мы воздержимся от излишних подробностей из боязни злоупотребить терпением читателя.

Опыт первый проведен 1 октября 1886 года с сомнамбулой Алисой. Друг Рише, профессор Фонтан из Тулона, принес прядь волос от своего больного, не говоря ни слова о характере его болезни. Взяв волосы, Алиса заявила: «Это человек очень смуглый и бледный. Он страдает болезнью груди и еще… (здесь она останавливается и показывает рукой на левую ягодицу). Он не лежит в постели, тем не менее очень болен. (Она показывает на левую сторону груди и левый бок.) Он страдает здесь. Он не кашляет много».

Профессор Фонтан принес волосы молодого рабочего из Тулона, который страдал чахоткой. Он действительно кашлял мало и мало времени проводил в постели. Больной поступил в госпиталь вследствие фистулы в ягодице, от которой страдал более, нежели от своей чахотки.

Опыт второй проведен 1 октября того же года с Алисой. Как ив предыдущем случае, профессор Фонтан предлагает прядь волос своего больного, но по ошибке подает Рише в запечатанном конверте не волосы, а листок бумаги, на котором он записал диагноз своего больного. Алиса, повертев конверт, сказала: «Он здоров. Я вижу только рубец на левой ноге и больше ничего. Это следствие несчастного случая». На самом деле вопрос стоял о чахоточном, у которого действительно был глубокий шрам на левой ноге вследствие недавно зажившей раны туберкулезного характера.

Опыт седьмой от 18 сентября 1886 года. Доктор Жюль Герикур, друг Рише по лицею «Бонапарт», прислал Рише волосы под №1 и 2. Относительно № 1 Алиса сказала, что эти волосы принадлежат кому-то, кто не болен, быть может, г-ну Герикуру, или его жене. Это было сущей правдой. Это были волосы самого д-ра Герикура, чего Рише не знал.

Опыт восьмой производился в тот же день, что и предыдущий. Опрошенная относительно № 2, Алиса заявила: «Эти волосы причиняют мне боль, чего я еще никогда не испытывала. Я задыхаюсь. Это волосы кого-нибудь из его домашних. Когда я к ним прикасаюсь, я чувствую себя всю охваченной: и тело и голову. Это женщина, в постели и очень страдающая. Она очень больна, с нею кризис, она задыхается. У нее боли возле почек (она показывает на бока и на нижнюю часть живота). Она не может встать; она очень молодая. Стоит мне прикоснуться к этим волосам, как я чувствую спазмы и судороги. Затем все проходит, и остается только сильная головная боль. У нее нет ни лихорадки, ни какой-нибудь внутренней болезни, ни раны, только сильные нервные приступы».

Спустя только восемь дней Рише узнал, что дело шло о волосах г-жи Герикур, которая за десять дней перед опытом родила ребенка. Рише предлагает смотреть на описание Алисы как на довольно точную копию страданий, сопровождающих роды.

Опыт тринадцатый с Еленой, 27 февраля 1887 года. Д-р Герикур только что вернулся от одной больной и спрашивает Елену о характере болезни своей пациентки. Во время опыта он не произносит ни одного слова и предоставляет Рише одному задавать вопросы. Елена отвечает: «Беспокойство и упадок духа, одышка, сильная боль слева. (Она указывает на околосердечную область.) Здесь центр болезни; здесь как бы сумка, которую нужно опорожнить, так как это меня душит. Есть также головная боль, но это второстепенная вещь, а самое существенное — это сумка под сердцем, которая причиняет лихорадку и болезнь, нужно ее очистить».

Профессор Рише полагает, что этот диагноз можно считать весьма удачным, так как дело идет о чахоточном больном, имевшем большую каверну, наполненную гнойной материей в нижней части левого легкого. Именно в том месте, где показывала сомнамбула, орган, вызывавший именно те самые болезненные страдания, на которые она жаловалась. При этом Рише уверен, что д-р Герикур ни словом, ни жестом не подал ни малейшего указания сомнамбуле.

Опыт пятнадцатый от 17 марта 1887 года, с Еленой. Рише ее спрашивает: «О чем я думаю сейчас?» Она дает неопределенные ответы; тогда он говорит определеннее: «У меня больной ребенок». Она отвечает: «Я сейчас вам скажу: у него сильно болит голова». И несколько минут спустя добавляет: «У него корь».

Профессор Рише признает диагноз верным, причем он уверен, что она не могла ни от кого знать о болезни его маленького сына, так как он заболел накануне опыта, и кроме двух-трех человек, совершенно незнакомых Елене, никто об этом обстоятельстве не знал.

Ограничимся этими опытами, выбранными из полусотни, произведенных Рише, из которых более половины удачны. Этот процент слишком значительный для того, чтобы его можно было объяснить одной лишь случайностью, тем более отмахнуться от этой проблемы. Однако любопытно, как профессор Рише, ученый с мировым именем, объясняет эти непостижимые видения сомнамбул.

Заключительные размышления доктора Рише приведем полностью:

«Из совокупности подобных опытов можно заключить, что в состоянии сомнамбулизма встречается особая способность познания, трудноопределимая, но которую, как мне кажется, трудно и оспорить. Я с трудом могу себе представить, чтобы консультации сомнамбул, в продолжение целого столетия практикующиеся в Европе, могли получить такую распространенность, если бы в словах сомнамбул ничего не было, кроме лжи. Можно сказать, что они иногда совершенно ошибаются, что чаще всего слова их бывают неопределенны, причем легковерному пациенту нетрудно бывает признать в них определение своей болезни, но нужно, чтобы они иногда говорили и правду, без чего они не могли бы продолжать свою профессию и были бы скоро всеми покинуты.

В настоящем случае, как и раньше, я не претендую на то, чтобы непременно убедить читателя; чаще стараюсь, напротив, возбудить сомнение, но все-таки должен сказать, что время перестать относиться с презрительным недоверием к этой таинственной способности познания, которой обладают загипнотизированные субъекты. Нет ничего легче, как смеяться, отказываясь от всяких исследований. Вот почему я полагаю, что поступлю умнее этого рода скептиков, если скажу, что нужно терпеливо изучать ясновидение сомнамбул относительно диагноза болезней. Настало время серьезным исследователям заняться этим вопросом. Мне кажется, что из всех других родов сомнамбулического ясновидения способность диагноза есть наиболее часто встречающаяся и легче всего поддающаяся опыту и наблюдению, почему позволительно надеяться, что мой пример не пройдет бесплодно и найдутся медики, которые захотят исследовать основательнее эту способность сомнамбул к диагнозу».

Профессор Рише считает невозможным, чтобы иллюзия могла длиться почти целое столетие без того, чтобы за ней не скрывалось доли истины. «Я не знаю, конечно, — говорит Рише, — что это за истина, но она есть, и когда говорят о фактах угадывания болезней, то, конечно, для всеобщего их признания фактического материала достаточно, а только строгого научного доказательства не хватает».

Мы не разделяем часто встречающийся в рассуждениях Рише аргумент, что если о чем-то долго говорят, то в этом не может не быть зерна истины. Этот же аргумент он выдвигает в спорах о спиритизме, медиумизме, ясновидении и чтении мыслей на расстоянии, как будто заблуждения зависят только от времени.

Шарль Рише умер 4 декабря 1935 года в Париже. Он остался в памяти потомков не только как блестящий врач и пытливый ученый, но также как яркий писатель, поэт и оратор. Он был издателем и редактором специальных словарей, в том числе таких, как «Dictionnaire Physiologie», «Journal de Physiologie et de Pathologie general», и лучшего в то время французского научного журнала «Revue Scientifique», весьма распространенного и очень популярного. Рише отличился и в написании художественных произведений. Один из известных своих рассказов «Сестра Марта», в котором мастерски изображаются перипетии множественной личности, Рише подписал именем Эфэр. Он также автор нескольких романов в стихах.