Трагедииипотери

Детская реакция на горе парадоксальна и непредсказуема. Иногда дети безутешно горюют и даже заболевают депрессией от, как кажется взрослым, незначительного повода. А когда слу­чается настоящая трагедия, ребенок может выглядеть уравнове­шенным и даже равнодушным. Так работают механизмы психо­логической защиты, и желание взрослых взломать их — заставить ребенка горевать — приводит к сильнейшим психологическим травмам. Я часто встречала на своих консультациях и на тренин­гах людей, потерявших в детстве родных. И по их воспоминани­ям, страдали они больше от того, что родственники давали им понять, что они делают что-то не так.

«Мамаумерла, когда мне было семь лет. До этого она долго болела, почти полгода лежала в больнице. Я привыкла к тому, что мамы рядом нет. Когда она умерла, очень силь­но плакали старшая сестра и тетя. Меня это напугало. Я ходила и успокаивала их. Помню, как чувствовала себя взрослой и ответственной. А потом, в день похорон, все старались обнять меня, взять на руки, погладить по голо­ве. Почему-то это было неприятно, и хотелось, чтобы все поскорее ушли. Сейчас я понимаю, что смерть мамы отра­зилась на моей психике, но большого переживания горя я не помню».

Взрослым сложно примириться с потерей и представить себе жизнь без ушедшего человека. Ребенок же живет настоя­щим, он не строит планов на будущее. Ему важно, чтобы хоро­шо было именно сейчас. Поэтому малыш легко отвлекается и увлекается, и, как кажется взрослым, быстро забывает об утра­те. Кроме того, если говорить о восприятии смерти, в детском сознании не укладывается ее непоправимость. А вот то, от чего действительно страдают дети, так это от неопределенности. По-настоящему трагические ситуации связаны с обманом и желанием взрослых скрыть трагедию. Однажды мне довелось

консультировать бабушку пятилетнего мальчика, у которого год назад в автокатастрофе погибли родители. Старики реши­ли пощадить ребенка — сказали, что папа и мама уехали. Уже целый год ребенок мучается, постоянно спрашивает про роди­телей, пишет им письма, просит позвонить родителям. Ложь усугубляется тем, что старики боятся, что кто-то из окружаю­щих проговорится. Мальчик изолирован от привычной жиз­ни — его забрали из детского сада, не водят гулять в ближний двор, в дом не приглашаются гости. Люди, потерявшие дочь и зятя, должны делать вид, что все хорошо, и наигранно расска­зывать об обстоятельствах, которые не дают родителям вер­нуться. Мальчик стал плаксивым, безучастным, истерики и протест сменились вялостью и апатией. «Они меня не любят, я их не слушался, я плохой» — даже если ребенок это не произ­носит, он об этом думает. Ох как сложно исправлять эту ситуа­цию, какой катастрофой оборачиваются благие намерения! Ложь встает между близкими людьми, ребенок чувствует ее и переживает сложнее и страшнее, чем переживал бы факт тра­гедии.

Мой очередной клиент —девятилетний мальчик. Замкнутый, внутренне наряженный, проблемы в школе, нежелание идти на контакт с матерью. Передо мной его рисунки: черно-красное месиво, растерзанные человеческие фигуры, лужи и брызги кро­ви. Когда мальчику было семь лет, его отца убили. Была какая-то темная, криминальная история, ребенка в нее, конечно же, не посвящали— просто отстранили. Сообщили факт— папу уби­ли — и отправили на время похорон к родственникам, а потом отвезли на море. Мать лечилась тем, что постаралась убрать из своей жизни все то, что напоминало о муже. И с этого самого момента началось отчуждение — мать и сын не дали горю про­явиться, сделали вид, что все закончилось и забылось. Вернее, так хотелось матери мальчика. Он же истолковал ситуацию по-своему и стал готовиться к мести. Мстил убийцам отца пока что на бумаге и в фантазиях.

— Что же мне теперь делать, два года же уже прошло. Как те­перь ворошить прошлое? — сокрушалась женщина.

— Съездите вместе на кладбище.

—А хуже не будет? Ему и так покойники снятся, по ночам вска­кивает.

— Потому и снятся, что вы закрыли эту тему. Нужно погово­рить о смерти отца. Рассказать мальчику какие-то факты — не­известность в его воображении ужасней, чем реальность.

— Я боюсь расплакаться перед ним.

— Что в этом страшного? Ты боишься показать, что тебе боль­но, что ты оплакиваешь родного человека? Это же естественно — плакать, когда больно.

Беседа состоялась, они рассматривали семейный альбом, спря­танный два года назад, и вместе плакали над фотографиями отца. Вместе со слезами начали проявляться и нежность, забота, стрем­ление поддержать друг друга. Горе — это не только боль, это еще и возможность почувствовать и проявить любовь.

Парадоксальность детских переживаний связана с появлени­ем злости по отношению к тем, кто их оставил. Помню, как пора­зил меня однажды эпизод в одном старом американском филь­ме. Речь шла о маленькой девочке, которая потеряла мать. А отец старался всячески уберечь ребенка от горя — развлекал, дарил подарки, отвлекал всеми способами. И вот в дом приходит новая няня. Она не боится говорить с ребенком о смерти матери и вдруг заявляет: «Твоя мама посмела тебя бросить! Ты злишься на маму?» И дальше следует потрясающая сцена битья надувных игрушек — ребенок колотит их неистово. «Ты не имела право со мной так поступать!»— подзадоривает ее няня... Если верить тому, что душа умершего человека не может попасть на небеса, если кто-то ее не отпускает, то чувство злости — это та самая ве­ревка. Няня позволила ребенку выразить свой гнев — то, что так нужно было малышке, что было основной причиной пережива­ния. После этого любви не становится меньше. Напротив, толь­ко отпустив злость, можно почувствовать истинную любовь.

Не каждая смерть родственника — трагедия для ребенка. Умерший человек был не близок или даже не знаком. Откуда бе­рется это стремление взрослых впадать в крайности: скрывать факт или, напротив, сделать участником ритуала, не считаясь с чувствами и восприятием?!

«Было мне тогда года четыре. Мама утром сказала: 'Умер дедушка, едем на похороны'⁹. Мы ехали очень долго на ма­шине, меня укачивало и даже стошнило. Приехали прямо на кладбище. Людей много, все плачут. Бабушка кричит,

мама рыдает. Я так напугалась, не понимала, что проис­ходит, но чувствовала, что что-то страшное. Потом меня к гробу подвели. Я деда живым-то и не помню, видела не­сколько раз. А тут мама говорит: "Поцелуй дедушку" и пря­мо толкает меня. Я помню, как наклонилась, а потом ужас... Что-то сильно стукнуло по спине и я уткнулась ли­цом в холодное. Оказалось, крест упал — он рядом был в землю воткнут. Онупалмне прямо на спину, и я оказалась прижатой к деду. Не знаю, может, что-то было и по-дру­гому, но я запомнила этот ужас именно так. Потом меня ночные кошмары мучили, и писалась я вплоть до школы».

Однажды у меня на тренинге присутствовал мужчина, у кото­рого в детстве умер брат. Мы делали упражнение «Линия жиз­ни» — участникам предлагалось нарисовать схему своей жизни, отобразив самые важные, поворотные события. Тогда впервые я поняла, что смерть может стать позитивным событием — линия жизни резко взмывала вверх. Автор пояснил, что его брат был неизлечимо болен. Родители решились на рождение второго ре­бенка только потому, что знали о болезни старшего. Ему отдава­лись все силы, родительская любовь, внимание. И только после ухода брата из жизни мальчик понял, что нужен родителям: «Отец стал заниматься со мной, мы начали ходить в спортивный зал. Мама много плакала, и каждый раз пыталась обнять и приласкать меня. Я считаю, что родители у меня появились в семь лет— до этого провал в воспоминаниях. Помню лишь, как завидовал бра­ту, когда мама ездила к нему в больницу, а я оставался дома один».

Трагедия — это не только смерть близкого. Это, скорее, мери­ло переживаний, боль, которая обострена до предела, и ребенок подключает все свои ресурсы, чтобы с нею справиться. Пластич­ность психики позволяет это сделать быстрее, чем во взрослом возрасте. Мне доводилось работать с людьми, в детстве которых были очень серьезные потрясения. И я не переставала удивлять­ся тому, как они сумели компенсироваться, не заболели и не впа­ли в депрессию.

Незначительные, с точки зрения взрослых, события в жизни ребенка, которые влекут сильнейшие потрясения: расставания и потеря любви, утрата любимой игрушки или животного, об­ман, предательство... В детстве я играла на пианино пьесу Чай­

ковского «Болезнь куклы». Педагог требовала, чтобы я играла поживее, а мне хотелось убавить темп — в моем воображении рисовалась трагическая картина и даже слезы наворачивались на глаза. Пьесу «Похороны куклы» она мне не дала — испугалась моей реакции. Обычная игрушка может стать для ребенка гораз­до большим, чем просто развлечение. Дети очеловечивают пред­меты и горько переживают их потерю. Пожалуй, в воспомина­ниях каждого человека есть эпизод, связанный с этим. Но первое место по трагичности занимают случаи с животными. Я замети­ла это, когда исследовала со своими клиентами проблему вины. В силу своей неопытности дети невольно становятся источником страданий и даже гибели животных. Или же берут на себя вину просто потому, что не смогли защитить и помочь.

«Летом в деревнеу нас всегда была какая-нибудь живность. Бабушка держала птиц и бычка, были собаки и кошки. Мы с сестрой любили играть в "больницу" — таскали несчаст­ных животных и лечили всеми возможными способами. Но ума хватало не причинять им боль, и вообще все делалось от любви. Однажды в самом начале лета бабушка отдала намутенка: крыса отгрызла ему лапки ионе трудом пере­двигался на культях. Мы опекали его, как могли, он стал ручным и домашним. Для него был выстроен домик, мы таскали со стола кусочки еды, чтобы накормить нашего питомца. К концу лета утенок превратился в большую, взрослуюутку. Он совсем не обращал внимания на своих со­родичей и всюду ковылял за нами: вперевалку, помогая себе крыльями... А потом был эпизод в поезде. Как сейчас по­мню: мы лежали с сестрой на верхней полке и смотрели в окно. Амама говорит: "Слезайте обедать, здесь для вас сюр­приз". До сих пор перед глазами у меня зажаренная тушка, с культями вместо лапок... Я рыдала, сестра закрылась в туалете и не выходила, пока проводник не открыл своим ключом дверь. Мама нас наказала, ругалась страшно и го­ворила, что мы — истерички ненормальные».

Морские свинки, утонувшие в пруду, где их учили плавать; черепахи, потерянные на улице и погибшие от холода; новорож­денные котята и щенки, погибшие голодной смертью; затискан­

ные хомячки и вытащенные из гнезда птенцы — наши «братья меньшие», которые своей гибелью научили нас в детстве быть ответственными и не причинять боль слабому. Пусть даже неволь­но. Помню, как в одной книге я вычитала о том, что не каждый, кто убил в детстве кошку, становится убийцей. Но каждый убий­ца в детстве убил кошку. Сталкиваясь с ситуациями детской на­меренной жестокости по отношению к слабому, я теряюсь. Умом понимаю, что ребенок мстит миру за причиненную ему боль. Но как специалист работать с этим не могу — не хватает душевных сил и принятия. Оставлю этих детей и эти случаи моим колле­гам — тем, кто сумеет отнестись к случившемуся рационально и эмоции не помешают ему в работе.

Работа с детской потерей — это поиск смысла в происшедшем.

• Зачем судьба послала мне это испытание?

• Почему именно со мной это произошло?

• Чему научил меня это случай?

Трудные, но необходимые вопросы, требующие уже взрослого, зрелого взгляда на ситуацию потери. Без этих выводов взрослый человек рискует впасть в мученичество, оправдывать свои нынеш­ние несчастья трагедиями своего детства, отказаться от ответ­ственности за свою нынешнюю жизнь. Один мой клиент объяс­нял свое одиночество тем, что в детстве их с братом бросила мать — уехала на заработки, а потом вышла замуж и осталась в другой стране. Мальчишки жили со своим дедом, очень тосковали, скуча­ли и ждали, что мать их заберет к себе. Этого так и не произошло. Когда дед умер, братьев взяла к себе тетка, но не выдержала беспо­койства-и определила их через полгода в интернат. Мать появи­лась, когда они были уже совсем взрослые и самостоятельные. «Приехала как снег на голову, поплакала, повинилась, оставила денег и опять уехала. Теперь иногда звонит, письма пишет. Но сей­час мне она уже не нужна», — с горечью рассказывал взрослый мужчина. Мне понятны его боль и обида, но нельзя позволять сво­ему прошлому влиять на настоящее. Своей личной неустроеннос­тью он мстит матери, и, кажется, безрезультатно: если женщина не смогла почувствовать переживания своих маленьких детей, вряд ли она сумеет это сделать сейчас. Повод для недоверия жен­щинам у него есть — мать, а потом ее сестра предали, бросили, не дали любви. Но если он будет продолжать смотреть на мир глаза­ми обиженного ребенка, накажет только себя.

Трагедии и потери нередко становятся козырной картой и поводом для манипуляций. Ребенок очень быстро обучается по­лучать выгоду от своих несчастий. Вначале это происходит слу­чайно, когда взрослые стремятся сгладить боль, отвлечь, доста­вить удовольствие. Но делают это не тем способом. Учителя начинают завышать оценки ребенку, потерявшему родителя; место погибшего котенка занимает породистый щенок; болезнь неожиданно приносит много внимания и любви и подарков: ре­бенок понимает, что быть печальным и несчастным — это вы­годно! «Комплекс выученной беспомощности» — так называется стратегия выживания при помощи демонстрации своей слабос­ти и несостоятельности. Большинство взрослых людей, которые страдают этим, имели опыт детской трагедии.

«Я стала инвалидом по вине отца. Самой аварии я не по­мню, знаю лишь, что он в пьяном виде взял меня в кабину трактора. От столкновения с деревом я выпала из маши­ны. В нашей сельской больнице смогли только жгуты нало­жить, до центра довезли — хирурга нет... Короче, когда началась операция, ногу спасти уже нельзя было. Три года лучилась дома — ко мне приходили учителя. А как они меня могут научить? Самое элементарное дали и плюнули. По­том нашей семье, как семье с ребенком-инвалидом, дали квартиру в районном центре. Маленькая, тесная, без ре­монта, беда, а не жилье! Мать отца к этому времени бро­сила, денег стало совсем мало. Нам взялось помогать ка­кое-то благотворительное общество, мне протез хороший купили, чтобы я в техникум поступила. А куда я могу по­ступить-то после сельской школы! Говорят, что можно учиться дистанционно, через компьютер. Вот надеюсь, что кто-то поможет мне с компьютером — нам с матерью его никогда не купить, да еще же надо, чтобы научили, как с ним управляться...»

Очень тонкая грань отделяет сочувствие от жалости, необхо­димую помощь — от желания решать чужие проблемы, времен­ные трудности и кризисы — от иждивенчества. Я доверяю фило­софии посильности испытаний, выпавших на долю каждого. Со временем обиды на судьбу, родителей, социум сменяются благо­

дарностью пройденных уроков — в этом суть взросления. Опла­кать и отпустить. Не упиваться своими несчастьями. Испытывать сострадание и оказывать помощь слабому, обращаясь к его соб­ственной силе — вот основная задачи людей помогающих спе­циальностей, моих коллег, и каждого, кто сталкивается с траге­диями и потерями.

Упражнение «Утраты детства»

Любая трагедия прошлого компенсируется только тогда, ког­да человек поймет и примет ее как урок. Вслед за переживанием должно произойти качественное изменение личности. В работе с детскими трагедиями — это еще и снятие вины за происшед­шее с людей, которые вольно или случайно причинили боль. Пе­ред упражнением очень важно договориться, что, в контексте этой работы, понимается под детской утратой.

Цель. Исследование утрат собственного детства, их влияния на нынешнюю жизнь, смысла и скрытых уроков. Помощь в при­нятии трагедий детства, отпускании обид. Снятие эмоциональ­ного напряжения.

Организация. Упражнение может быть выполнено индиви­дуально или в парах. В этом случае партнер выступит в роли со­беседника и будет задавать вопросы. Понадобится свободный стул и все необходимое для лепки (глина или пластилин). Во время работы уместно будет включить музыку.

Длительность. 30-40 мин.

Ход

1. Ведущий предлагает участникам закрыть глаза и припом­нить детскую утрату:

«Вспомни случай или событие твоего детства, которое можно отнести к утрате.

Постарайся воспроизвести в памяти детали происходящего и все, что происходило в тот момент с тобой. Припомни свое дет­ское переживание — свои чувства, свои мысли, свое поведение и поступки. Может быть, воспоминание стерлось из твоей памя­ти и ты знаешь лишь о факте утраты. Представь себе, что могло происходить с тобой, когда это случилось».

2. Участникам предлагается слепить из глины (пластилина) символический образ своей детской утраты.

3. Работа в парах: один из участников рассказывает о своей утрате от лица ребенка, которым он был на тот момент. Затем он пересаживается на пустой стул и становится той самой утратой. Дальше диалог ведется от лица символа с собеседником, сидя­щим напротив. Он должен задать вопросы, направленные на по­нимание сути и смысла утраты:

• Почему ты пропал (уехал, исчез, потерялся, умер)?

• Чему ты хотел научить... (имя)?

• Зачем ты причинил... боль и заставил его страдать?

• Что хорошего в том, что ты пропал? И т. д.

3. Участники меняются ролями.

4. Из того же куска глины надо слепить образ приобретения — символ полученного урока.

Вопросы к шерингу

• Какие чувства вы пережили во время упражнения?

• Удалось ли найти смысл в утрате и в чем он?

• Какие качества личности сформировались в тебе благода­ря этой утрате?

• К чему привело это событие?

• Что означает образ обретения?