Действие 3

Серж. Ух, ещё чуть, чуть — и всё. Приди Жаклин на десять минут раньше… О, что могло бы случиться… Да, это как будто прогулка по минному полю. Всё время на волоске. Причём совершенное неспециально. Совершенно! И как так получается — сам не знаю. Совершенно искренне пытаешься вести праведную, нормальную, честную жизнь: встречаешь девушку, красивую, замечательную, влюбляешься в неё… Живёшь. Живёшь, живёшь, живешь… А затем вдруг встречаешь ещё одну девушку, тоже красивую, тоже замечательную, и ты тоже пытаешься вести праведную, нормальную, честную жизнь, но уже и с ней. Затем ещё кого-нибудь встречаешь… И в итоге у тебя три правильные, нормальные, честные жизни, а ты сам при этом типичный, аморальный и бесчестный лицемер. Парадокс какой-то… Тайна природы. (Берёт стакан Жаклин) Да, тут главное не мешать…(Звонок в дверь). О, ещё одна. Да, иду, иду…

(Входит Марисабель).

Марисабель. Привет, дорогой. Заждался?

Серж. Конечно, ты замечательно выглядишь, Марисабель.

Марисабель. Правда?

Серж. Я всегда говорил, что светлое тебе к лицу. Проходи. Ты откуда?

Марисабель. А, сегодня в Елисейском дворце давали приём в честь нового посла Германии. Скукотища. О, как я тебе завидую, Серж, что ты избавлен от необходимости ходить на все эти приёмы, рауты… Представь себе, такое скопище совершенно безвкусно одетых женщин. Мадам Бове, ты знаешь мадам Бове? О, ты наверняка видел её, она жена министра обороны.

Серж. Не помню.

Марисабель. Но ты видел министра обороны. Можешь себе представить какая у него жена. Так вот мадам Бове пришла в оранжевых перчатках. Но это же дикость, Серж, это просто неприлично! Мне это сам Диор сказал. Так и говорит: “Посмотрите на эту даму в перчатках, она выглядит как картина Пикассо”. Ох, нынешнее парижское общество — просто болото.

Серж. Я туда никогда не стремился.

Марисабель. У них совершенно отсталые представления об искусстве. Просто ретроградство какое-то. Представь себе, они до сих пор считают Ронсара величайшим поэтом. И это после Бодлера, Верлена и Рембо…

Серж. Да, просто ужас. Но ты никогда не была похожа на них. Ты истинная ценительница прекрасного.

Марисабель. Но мне так трудно среди всей этой безвкусицы… Только ты меня понимаешь, Серж.

Серж. Что же ты стоишь, Марисабель? Садись…

Марисабель. Ой, как у тебя тут не убрано, Серж, какой бедлам. Я же даю тебе деньги на уборщицу.

Серж. Она уехала. На три дня. У неё умер племянник в Нанси, я отпустил её.

Марисабель. Но разве можно было оставлять тебя на три дня? Это самоубийство! Ты же сущее дитя. Тебе же двух часов достаточно, чтобы дойти до первобытного состояния. Художник… Художник — это же не человек, это творческая натура. Она не признаёт порядка. Она не признаёт диктатуры! Хаос. Хаос — её стихия.

Серж. Как ты меня понимаешь, дорогая.

Марисабель. Но я же тебя очень хорошо знаю, Серж. Какой ты ранимый, какой ты весь погружённый в искусство, в свои замыслы, свои картины… Ты отшельник. Ты бедуин.

Серж. Кто?

Марисабель. Ты уже разучился общаться с людьми, понимать реальный мир. Ты ребёнок. Ты чист. Ты вне, вне всей этой бытовой скверны, вне этих житейских мелочей. Ты весь в прекрасном… Я тебе так завидую, Серж.

Серж. Да, да ты права… Мне трудно разобраться в реальном мире. Ты знаешь, Марисабель, я сейчас задумал одну картину.

Марисабель. Мой Сезанн.

Серж. Она будет называться “Зима и ананас”. Представляешь, зима, Сибирь, тундра, эскимосы, понимаешь, эскимосы, узкоглазые такие на собачьих упряжках, северное сияние, а посреди гладкого, до самого горизонта заснеженного поля…

Марисабель. Ананас?

Серж. Нет, зачем же. Откуда там ананас?

Марисабель. Не ананас?

Серж. Ананасовое повидло! В банках. Понимаешь, эскимосы везли его на упряжках, а упряжка перевернулась в сугробе. И банки с повидлом высыпались.

Марисабель. О, я уверена это будет великое полотно! Ты будешь как Матисс…

Серж. Но самое главное это повидло будет синее!

Марисабель. Почему?

Серж. Ему холодно.

Марисабель. Гениально. Это же целое новое направление в живописи.

Серж. Я уже и название придумал: импрессиореализм.

Марисабель. Да, моё сердце и художественное чутьё никогда меня не обманывает. Но когда же ты нарисуешь меня? Ты же обещал.

Серж. Скоро, скоро. Мне надо поймать вдохновение. Мне надо, чтобы меня больше ничего не отвлекало. Ничего. Никакие житейские, как ты сказала, проблемы…

Марисабель. А что, моего Рафаэля что-то отвлекает?

Серж. Да нет, не то чтобы… Вчера счета пришли.

Марисабель. О, какая мелочь. Ты не беспокойся. Сколько?

Серж. Четыре тысячи франков. Но, ты же знаешь, я не приму от тебя денег…

Марисабель. Ох, ты такой гордый, такой гордый… Ну, Серж, будь же умницей.

Серж. Нет. Я мужчина, мне не позволяет внутреннее достоинство.

Марисабель. Серж, я же твой лучший друг. А лучшие друзья всегда помогают друг другу.

Серж. Нет, не возьму.

Марисабель. Ну пожалуйста.

Серж. Никогда.

Марисабель. Ну ради меня.

Серж. Нет.

Марисабель. Бери.

Серж. Не возьму, не уговоришь.

Марисабель. Бери, Серж.

Серж. Нет.

Марисабель. В последний раз предлагаю.

Серж. Уговорила. Не могу тебе ни в чём отказать, моя лапочка. Но я тебе отдам, всё, всё до последнего франка. Обещаю.

Марисабель. Хорошо, хорошо… Это моё предназначение, моя миссия спасать прекрасное в этом мире. Если я не могу сама писать картины, то должна помочь тем, кто может. Талантливым художникам, как ты, Серж.

Серж. (Встревоженно). Их много?

Марисабель. Это метафора. Ты понимаешь, помогать тебе — это мой долг, моя карма. Я чувствую ответственность за тебя перед человечеством. А кроме того, я люблю тебя, Серж. Ой, что-то я разнервничалась. Слезу пустила. У меня тушь не потекла?

Серж. Нет вроде…

Марисабель. Где у тебя ванная? Ах да… Сейчас приду. Мне надо попудрить носик. Только не подглядывай.

(Входит в ванную).

Серж. Упаси боже. (Начинает кривлять её). Это мой долг, моя карма… Дура. (Из ванной доносится дикий крик). Что? Что случилось, Марисабель? Увидела таракана?

(Выходит Марисабель, держа в руках какой-то флакончик).

Марисабель. Что это?

Серж. Что?

Марисабель. (Едва не плача). Как ты мог, Серж?!

Серж. Да что такое?

Марисабель. Это.

Серж. Что это?

Марисабель. У тебя была женщина.

Серж. С чего ты взяла?

Марисабель. Серж, почему у тебя в ванной жидкость для снятия макияжа?

Серж. (В сторону) Жаклин — дура! Говорил же себе, всё всегда проверяй. (Марисабель, вкрадчиво). Какая жидкость?

Марисабель. Для снятия макияжа! У тебя в душе была женщина!

Серж. Почему сразу женщина?

Марисабель. А кто? Или, может быть, ты у нас пользуешься косметикой?

Серж. Клянусь тебе, это какое-то недоразумение…

Марисабель. Ты негодяй, Серж!

Серж. Марисабель, ну как ты могла обо мне такое подумать? В моём душе — женщина. Фу! Какая гадость!

Марисабель. Как же тогда это объяснить?

Серж. Ну как… Очень просто.

Марисабель. Я слушаю.

Серж. Я ходил в магазин купить шампунь, а мне, по ошибке, подсунули это. Я подумал, что это шампунь…

Марисабель. В таком тюбике?

Серж. Ну ты же знаешь какой я рассеянный. Я как раз думал о новой картине… Об эскимосах. В такие минуты я сам не свой. Я не заметил. Бывает…

Марисабель. Но этим же пользовались! Флакон полупустой.

Серж. То-то я смотрю у меня с волосами что-то не то… Точно! Как славно, что всё открылось. Марисабель! Ну ты веришь мне, своему Буанаротти, своему художнику?

Марисабель. Ты говоришь правду?

Серж. Посмотри в мои глаза…

Марисабель. Ты не обманываешь меня? Точно?

Серж. Я тебя никогда и ни в чём не обману. Ты мне веришь?

Марисабель. Я верю тебе, Серж. Я не хочу верить во всякую низость. Вокруг столько низости, и только в тебе я нашла чистоту. Обман — это так ужасно! Это как нож в спину. После такого не хочется жить. Да, я верю тебе, Серж. Только учти, если ты не оправдаешь моё доверие, тебя посадят в тюрьму. Это я тебе обещаю. У меня на руках твоих необеспеченных векселей на восемьдесят тысяч франков. Я скупила их, чтобы кредиторы не беспокоили тебя и не отвлекали от творчества. А кроме того, мой дядя — прокурор республики.

Серж. А тётя — окружной судья. Папа был министром юстиции. А прапрадед — маршалом Наполеона. И весь твой род тянется на двенадцать веков, и все предки сплошь прокуроры, судьи и юристы…

Марисабель. Ну не сердись. В отличие от них, я решила покровительствовать искусствам. Не сердись, прости, я просто так боюсь обмана. Ты же знаешь, я люблю тебя, Серж. (Целует его).

Серж. Я знаю. Я тоже люблю тебя. Ты замечательная, Марисабель, ты так обо мне заботишься, так опекаешь. Никто бы меня так не опекал.

Марисабель. Хочешь, я приду к тебе завтра вечером?

Серж. Очень. Но как раз завтра я собирался делать эскизы…

Марисабель. Конечно, конечно. Как я могу отрывать тебя… А послезавтра?

Серж. Подай пожалуйста мне блокнот.

Марисабель. Блокнот? Зачем?

Серж. Да, память моя иногда меня подводит. (Просматривает блокнот). Послезавтра? Хорошо. Марисабель, я буду ждать тебя послезавтра. Очень, очень ждать… Я хочу писать тебя обнажённой, Марисабель. (Обнимает её и целует).

Марисабель. Мне надо ехать. У меня ещё ужин у мадам де ля Муи, жены премьер-министра. Нам с ней надо кое о чём посекретничать.

Серж. Женские разговоры.

Марисабель. Её муж глупостями занимается. Он серьёзно думает, что управляет Францией. Это признак полного идиотизма. Францией управляют женщины.

Серж. Ну удачи тебе. До встречи, любимая.

Марисабель. Пока, мой Веласкес.

(Марисабель уходит).

Серж. Ох, тяжёлый денёк сегодня. Чувствую себя так, словно выиграл чемпионат мира по боксу. Жаклин — предательница! Как она могла со мной так поступить! Забывать у меня в душе свою косметику! Это же предательство! Господи, ты есть. Как я вывернулся? Сам не пойму. А впрочем, это тоже закономерность. Женщины — удивительные создания. Они скорее поверят совершенно идиотским басням, чем собственным глазам. Даже если бы я сказал, что тюбик этот мне подарили инопланетяне, и то бы она поверила. Ей так легче. Так в чём тут моя вина? И всё-таки, ты играешь в опасную игру, Серж, игру не на пять франков. Но чёрт побери, как говорит Жаклин, француз я или нет! А если француз, то должен рискнуть!

(Уходит).

Акт 2.