Действия вольнодумцев и их последствия

Вести о Февральской революции 1917 года и свержении царскою самодержавия пришли в Бухару с большим запозданием. В марте агент тайной полиции в Когане объявил о «добровольном» отказе царя от престола.

Всего в нескольких километрах от Бухары — в Когане и даже возле ворот города, у вокзала — железнодорожники устраивали манифестации, митинги. Однако эмир и его свита приняли все меры, чтобы ветер революций не проник в Бухару, обошел ее стороной.

Люди кушбеги строго следили, чтобы бухарцы не смели соприкасаться с участниками манифестации. Конечно, Февральская революция так или иначе все же повлияла на внутреннюю жизнь Бухары, пошатнула устоявшиеся веками, освященные кровью жертв и стонами измученных порядки и обычаи многострадальной Бухары.

После Февральской революции в Бухаре начинается реформистское движение — джадидизм. Требования и просьбы джадидов в основном не были новинкой. Еще до мировой войны раздавались голоса, требовавшие реформ.

Джадиды многого не требовали. Они просили реформ правления эмирата и определенного порядка и режима. Просили небольших свобод для школ и медресе, небольшого земельного переустройства. В целом они были согласны с правлением эмира и не помышляли о его свержении.

Члены тайного кружка «Тербияти фатол» увлекались реформистским движением — джадидизмом, и было вполне закономерно, что кружок, не имевший даже программы борьбы, распался. Руководители утверждали, что, поскольку революция в России победила, необходимость в тайном обществе и в борьбе отпала. Все усилия Айни сохранить организацию оказались безуспешными. Его поддерживали брат Сироджиддин и еще двое членов, однако этого было мало…

Временное правительство не оставило «безответным» письмо джадидов. Временное правительство приказало провести реформы «сверху» при помощи и участии эмира. Эмир обещал реформы…

И вот 6 апреля 1917 года (по старому стилю) был объявлен указ эмира — фармон, — извещавший народ о частичных реформах. В фармоне говорилось, что эмир сам себя ограничивает в правах, для государственных служащих назначается заработная плата, из «ученых и грамотных» людей Бухары образуется совет, наподобие русской Государственной думы, с совещательным голосом при дворце эмира. В фармоне не было ни одного положения, ограничивающего единовластие эмира, не было и реформ, облегчающих положение трудящихся. Как говорят, «расходы на похороны усопшие не несут».

Но руководители джадидов собирали народ на митинги и с трибуны благодарили эмира за «уступки и внимание к народу». Не довольствуясь митингами, они 8 апреля организовали, как оказалось позже, провокационную манифестацию со знаменами и плакатами с надписью: «Да здравствует свободолюбивый эмир — защитник свободы!»

Садриддин Айни был против таких выступлений и на демонстрацию не вышел. Он и других уговаривал не ходить. Когда 8 апреля началась демонстрация, муллы и эмирские чиновники решили подавить реформистское движение, задушить революционный дух и пресечь любую возможность свободомыслия и упрятать в тюрьму лучших людей Бухары, считавшихся подозрительными и опасными. Поводом могла послужить демонстрация «поддержки и благодарности»…

На улицах собирались муллы и фанатики-верующие.

В Арке составлялся список «вольнодумцев» и «джадидов». Как всегда, первым в списке значился Айни. К Айни прибежал его друг и убеждал его спрятаться, уйти в подполье.

— Пойдем ко мне, я найду место, — умолял он.

— Нет, если что и случится со мной, то пусть это случится в моей келье. Если же Айни найдут у тебя, то и твоя семья пострадает.

И очень хорошо, что Айни не покинул тогда своей кельи: во дворе мечети муллы-фанатики с возгласами «О шариат!» прославляли эмира и проклинали джадидов. Разумеется, попадись им на глаза вольнодумец Айни — толпа растерзала бы его.

Руководители джадидов, организовавшие выступление, сбежали, попрятались. Люди кушбеги явились в медресе Кукельташ, ворвались в келью Айни и увели его. Они по дороге оскорбляли Айни и били. Кушбеги без допроса приказал бросить Айни в зиндан «Обхона» — глубокий подвал, напоминающий колодец. Это мрачное подземелье служило последним приютом заключенных: обычно отсюда уводили только к месту казни.

Однако с Айни этого не случилось: его раздели и в одной рубашке повели к Арку. По обе стороны дороги стояли чиновники эмира и кушбеги, важные муллы и верующие фанатики. Сам кушбеги Мирзо-Насрулло в орденах и регалиях стоял возле ворот.

— Этот и есть Айни? — спросил он.

Муллы и амалдоры утвердительно закивали головой и громко подтвердили, что это есть Айни. И тут из толпы, перекрывая шум и гам, раздался одинокий голос:

— Нет, это не Айни!

Айни узнал его. Это был прославленный дутарист Бухары. Недавно его пригласили в свиту эмира, и теперь он стоял среди чиновников и плакал…

Дан был приказ наказать вольнодумца Айни семьюдесятью пятью палочными ударами.

«…Меня посадили на плечи низенького коренастого человека, — рассказывает сам Айни, — он меня поднял и так и простоял до конца экзекуции. Меня заставили обхватить его шею руками, и другой человек держал мои руки. Третий держал мои ноги. Рубашку мою задрали… По знаку кушбеги два палача взяли по две кизиловые палки и ударили меня по спине. Я посмотрел на кушбеги. Наши взгляды встретились, он отвел глаза…

…Палачи, отсчитывая «раз, два, три», делали свое дело… Это, наверно, напоминало молотьбу, — пишет в своих воспоминаниях Айни, — не знаю, мне было не до этого: у меня сжалось сердце и потемнело в глазах… кожа и мясо клочьями отлетали в сторону. Боль была неимоверной, но я сдерживался, откуда только нашел в себе силы. В то же время муллы и амалдоры, стоявшие поблизости, били меня по голове…»

После наказания сторож тюрьмы поволок полуживого Айни и бросил в подземелье. Люди, сидевшие в подземелье, завернули его в циновку и под голову положили два кирпича вместо подушки. Это было все, чем они могли ему помочь…