Ценностьчеловеческой жизни неможет зависеть от субъективного суждения людей 5 page

Чувство справедливости остается у человека и тогда, ког­да он взрослеет; хотя, постоянно сталкиваясь с несправед­ливостью мира, мы теряем восприимчивость ко злу и пре­вращаемся в циников. Иногда нам кажется, что чувство спра­ведливости не нужно, поскольку жизнь идет с ним вразрез. Встает вопрос: какое значение следует придавать чувству справедливости? Мы не изобрели его сами. Откуда оно взя­лось? Является ли оно надежным ориентиром в этом мире?

В связи с этим имеет смысл рассмотреть другие свой­ственные человеку чувства.

2. Эстетическое чувство

Это чувство мы тоже не придумываем сами. Мы с ним рождаемся. Оно для нас исключительно ценно, поскольку позволяет воспринимать красоту формы и цвета и наслаж­даться ею. В то же время бывает, что наше эстетическое чув­ство ранится уродством и безобразием. Именно эстетичес­кое чувство руководит нами, когда мы защищаем красоту и боремся, насколько позволяют силы, с безобразием.

Как говорилось во Введении к этой книге, восприятие красоты розы является в высшей степени субъективным опытом, чем-то таким, что мы переживаем глубоко внутри себя. Но когда мы показываем розу другим людям, мы ожи-

даем, что они тоже согласятся с тем, что она прекрасна, и у них не возникнет проблем с этой оценкой. Отсюда можно сделать два вывода. 1) Хотя оценка красоты является в выс­шей степени субъективным опытом, все же существуют объективные критерии, позволяющие решать, что красиво, а что - нет. 2) Каждый человек обладает врожденным чув­ством красоты. Если некоторые люди и не обладают им или даже отдают предпочтение безобразному, мы воспринима­ем их как отклонение от нормы или как своего рода дальто­ников, или как людей, страдающих нарушениями умствен­ных способностей, не позволяющими им правильно воспри­нимать форму или цвет. 3. Врожденная языковая способность

Другая важная врожденная способность - способность к усвоению и владению естественным языком. В свое время выдвигалась гипотеза, что человеческий язык является ре­зультатом эволюции звуков, издаваемых животными. В уп­рощенном виде это можно представить следующим образом. Вообразите себе, что обычная свинья, натолкнувшись на льва, издала крик ужаса. Предположим, что это событие по­вторилось несколько раз (с разными свиньями и разными львами) и другие свиньи, слышавшие этот крик ужаса, при­выкли связывать его с сигналом "лев!". Так рождается спе­циальный сигнал со значением "лев". На основе этих и дру­гих подобных ему примитивных сигналов, связанных с дру­гими реакциями, постепенно, в течение многих миллионов лет, якобы формируется человеческий язык. Для подтверж­дения этой теории проводились длительные эксперименты с человекообразными обезьянами, направленные на то, что­бы доказать, что их можно обучить языку. Ни один из них до настоящего времени не удался. Сторонник эволюцион­ной теории профессор Джордж Гэйлорд Симпсон высказал­ся по этому поводу вполне определенно: "Человеческий язык кардинально отличается от любой коммуникативной систе­мы животных. Это становится предельно ясным из сравне­ния его с сигналами животных, максимально напоминающи-

ми человеческую речь и обычно называемыми "языком жи­вотных". Звуки, издаваемые животными, представляют со­бой, на самом деле, междометия. Различие между междоме­тием животного и языком человека — это различие между нашим "Ой!" и фразой "Огонь горячий^"4.

"Исследование Дарвина и многие более поздние иссле­дования были направлены на то, чтобы проследить проис­хождение языка как эволюцию от источника, существовав­шего на земле до появления человека. Они не оказались ус­пешными. Как сказал один из современных специалистов в этой области: "Чем больше мы знаем об этом [то есть о ком­муникации обезьян и приматов], тем меньше эти системы, видимо, помогают нам в понимании человеческого языка"⁵.

"Более того, в настоящее время ни один из известных язы­ков не является примитивным в смысле существенной бли­зости к истокам языка. Даже люди, принадлежащие наиме­нее сложным культурам, обладают в высшей мере сложными языками, со сложной грамматикой и богатой лексикой, кото­рые предназначены для называния и обсуждения всего, что происходит в окружающем носителей языка мире...".

"...Самый старый из доступных для реконструкции язы­ков уже является современным, сложным и развитым с эво­люционной точки зрения"⁶.

Более того, как указывает в своих новаторских исследо­ваниях языка Ноам Хомский, американский лингвист и фи­лософ,⁷ сущность человеческого языка состоит не столько в использовании произвольных звуков (и слов), чтобы пред­ставлять вещи и идеи, сколько в способности понимать, а затем выражать с помощью синтаксиса логические отноше­ния между идеями.

Поразительно то, что эта способность проявляется у че­ловека в очень раннем возрасте. И дело здесь совсем не в том, какой язык ребенок начинает усваивать первым — русский, японский или якутский. Любой естественный язык усваи­вается с одинаковой легкостью. Какой бы язык ребенок ни начал слышать и усваивать, он уже с самого раннего детства

способен понимать внутренние логические отношения меж­ду его фразами и предложениями, передаваемыми с помо­щью синтаксических связей данного языка.

Так, ребенок может, например, понять такую сложную логическую связь, как гипотетическое условие. Когда мать говорит своему четырехлетнему ребенку: "Если ты сегодня будешь хорошо себя вести, то я куплю тебе мороженое", ре­бенок может понять логическое отношение между главным и придаточным предложениями и прекрасно осознает, что удовольствие от обещанного мороженого он получит толь­ко в случае примерного поведения.

Ни собаки, ни человекообразные обезьяны не способны на это, сколько бы слов, звуков, цветов, жестов они ни на­учились распознавать. Логика сложнейшего синтаксиса раз­говорного языка остается за пределами их интеллектуаль­ных возможностей: они не обладают врожденной языковой способностью, сравнимой с языковой способностью людей. Врожденная языковая способность человека определяет его возможность выучить любой язык, какой он захочет, и за­тем выражать свои мысли на этом языке⁸.

4. Еще раз о чувстве справедливости

Эстетическое чувство может быть усилено путем обуче­ния и практики, но это возможно только потому, что для него есть исходная основа. То же самое можно сказать и о языко­вой способности ребенка. Она может быть развита и усиле­на опытом, обучением и анализом, но только потому, что у человека, в отличие от животных, она основывается на врож­денных свойствах.

Вернемся к чувству справедливости, в частности к тези­су, с которого мы начали данный раздел. У взрослых людей оно развивается и подвергается испытанию жизненным опы­том. Но, как мы уже убедились, у детей оно есть уже в самом раннем возрасте. Складывается впечатление, что чувство справедливости, как и эстетическое чувство и языковая спо­собность, является врожденным. Это составная часть нашей человеческой природы.

5. Врожденная способность различать добродетели и пороки

Итак, мы видим, что человек обладает не только врож­денным чувством справедливости и несправедливости, но и врожденной способностью понимать, что одни действия и представления являются нравственными, а другие — без­нравственными. Отсюда проистекает сознание того, что че­ловек должен поступать правильно.

Рассмотрим, к примеру, ложь. Обратите внимание, как люди реагируют на ложь, причем не просто когда они рас­суждают о лжи на философском уровне, а когда сталкива­ются с ней в жизни.

Рассмотрим простую ситуацию. Человек А, ведущий де­ловые переговоры с человеком В, вдруг обнаруживает, что В его обманывает. Полный негодования А предъявляет В нео­споримые доказательства обмана и бросает ему в лицо обви­нение: "Вы мне лгали!".

Отсюда становятся ясными сразу же несколько вещей. Во-первых, А ожидает, что В признает силу обвинения и по­чувствует себя виноватым в гнусном нарушении морально­го закона. При этом A не развивает подробной философской аргументации, направленной на то, чтобы показать В, что лгать плохо. С точки зрения А и В, как и всякого другого че­ловека, ложь - это зло.

Разумеется, А прекрасно осознает, что лгут многие люди — как по пустякам, так и в серьезных ситуациях. Но в то же время А понимает, что те, кто лгут, включая В, пони­мают в глубине души, что лгать нехорошо. Об их понима­нии свидетельствует то, что, будучи уличенными во лжи, они чувствуют неловкость и стыд⁹.

Итак, А обвиняет В в том, что В лжет, и ожидает, что В, как и любой свидетель их разговора, согласится с общепри­нятой нормой, на основании которой строится обвинение Л. Какой же реакции мы ожидаем от В в ответ на обвинение? Сначала он может попытаться доказать, что он на самом деле не лжет. Если ему это не удается, он может пожать плечами

и уйти. Более вероятно, что он попытается найти себе оп­равдание, описав положение, в которое он попал, и страх, который и заставил его солгать. Но уже сам факт, что он пытается найти себе оправдание, показывает, что он действи­тельно понимает, что лгать нехорошо. Он допускает суще­ствование и справедливость всеобщего морального закона и затем пытается найти себе оправдание в своем проступке.

Но мог ли он пренебречь всеобщим моральным законом? Мог ли он сказать: "Конечно, я тебе все время лгал, но я не вижу в этом ничего особенного. Я всегда говорю неправду"?

Ложь паразитирует на правде. Лгун вводит своих слуша­телей в заблуждение потому, что они исходят из предпосыл­ки, что люди должны говорить правду. Если бы все лгали, то никто бы не верил тому, что говорится. Все отношения были бы разрушены, и семейная, и деловая жизнь стали бы невоз­можными. Социальная нестабильность превратилась бы в хроническую.

Ложь не соответствует тому, что есть на самом деле, и по­тому подрывает социальную безопасность. Лжец не просто передает ненадежную информацию. Он дискредитирует себя как ненадежного человека. Он пользуется доверием другого, чтобы предать его и нанести ему ущерб. Он подобен несущей конструкции здания, которая внешне выглядит надежной, а на самом деле проржавела. Считая ее надежной, строители могут использовать эту конструкцию по назначению и соору­дить дом, который может в любой момент обрушиться и по­хоронить под обломками своих создателей. Точно так же и лжец рискует похоронить себя под обломками своей лжи и усиливает предательскую ненадежность этого мира.

Принятое в обществе отношение к лгунам — их осужде­ние — и поведение самих лгунов (попытки найти себе оп­равдание) свидетельствуют о том, что моральный закон, направленный против лгунов, так сказать, написан в сердце каждого человека. И это относится не только к закону про­тив лжи, но и к другим фундаментальным моральным зако­нам. Они являются врожденными.

6. Всеобщее осознание естественного закона

Тот факт, что некоторые моральные законы написаны в человеческом сердце, не означает, что все люди на земле на протяжении всего существования человечества придержи­вались этих законов или даже просто стремились их соблю­дать. Когда человек привыкает нарушать моральные зако­ны, его совесть успокаивается и смиряется с моральным злом. Обманщик может решить, что его поведение - признак ума и зрелости, приемлемый путь достижения успеха в учебе или спорте. Нечестный бизнесмен может подумать, что ложь и обман необходимы при ведении бизнеса, а недобросовест­ный политик — что это необходимая составляющая полити­ки.

Несмотря на все это, история свидетельствует о том, что основные моральные законы являются общепризнанными и всеобщими. В своей книге "Человек отменяется"¹⁰ К. С. Льюис приводит список принципов морали, общих для всех мировых цивилизаций. Он называет их "примерами есте­ственного закона" и объединяет в 8 групп.

1. Закон общего благоденствия.

Сюда он относит следующие правила: не убивай, не ра­зоряй; не будь рвачом, угнетателем, не клевещи; не очерняй, не лжесвидетельствуй, не делай другому то, что ты бы не хотел, чтобы делали тебе, а также соответствующие позитив­ные правила.

2. Закон благоденствия в конкретных областях жизни.
Здесь речь идет о любви к своей жене, семье, родным и

стране.

3. Обязанности перед родителями, старшими и предка­ми.

4. Обязанности перед детьми и потомками.

5. Закон справедливости.

Здесь речь идет о справедливости в отношениях между полами, честности и справедливом суде.

6. Закон доброй веры и правдивости.

7. Закон о милости.

8. Закон о великодушии.

Сюда входит смелость, готовность пострадать во имя за­щиты других; предпочтение смерти перед жизнью в стыде и бесчестье; стремление избегать похотливых и непристойных мыслей и дел.

Но, наверное, каждого из нас одолевает искушение счесть те моральные законы, которых придерживалось человече­ство на протяжении многих веков, устаревшими. Давайте проведем "мысленный эксперимент". Сначала обратимся к представлению древнего египтянина о важных для него мо­ральных законах, а потом попробуем сопоставить то, что было важно для него, с тем, что говорит наша собственная совесть.

Список, который мы приводим ниже, содержится в еги­петской "Книге мертвых". "Книга мертвых" была своеоб­разным документом, который прилагался к телу умершего человека при подготовке его к погребению. Идея этого до­кумента в том, что человек после смерти должен предстать перед Последним Судом, решающим, допускать ли умер­шего к вечной жизни или нет. В этом документе содержа­лась своего рода "декларация", в которой сообщалось, что человек не совершал дурных поступков и не нарушал зако­нов нравственности. Приведем некоторые пункты этой "декларации".

Я не чинил зла людям.

Я не совершил греха в месте Истины.

Я не творил дурного.

Я не кощунствовал.

Я не поднимал руку на слабого.

Я не делал мерзкого пред богами.

Я не был причиною недуга.

Я не убивал.

Я не приказывал убивать.

Я никому не причинял страданий.

Я не прибавлял к мере веса и не убавлял от нее.

Я не обманывал и на пол-аруры.

Я не крал.

Я не завидовал.

Я не совершал прелюбодеяния¹¹.

Цель нашего "мысленного эксперимента" заключается не в том, чтобы определить, действительно ли умерший егип­тянин жил в соответствии с тем, что говорилось в его "дек­ларации", а в том, чтобы ответить на три вопроса.

1. Каковы с точки зрения древнего египтянина важнейшие моральные законы, предписанные человечеству?

2. Можете ли вы сказать, что какие-то из этих моральных законов совсем не были законами и что не имеет значения, если кто-то в нашем мире их нарушает?

3. Можете ли вы заключить, что существуют некоторые врожденные законы, существовавшие во все времена и у всех народов?

Но если существуют моральные законы, которые не при­думаны человеком, а, так сказать, написаны в его сердце, мы должны задаться вопросом, как они там появились, кто их там написал. Но прежде чем обсуждать эти вопросы, мы ос­тановимся еще на двух врожденных чувствах. 7. Стыд и совесть

Каждый знает из своего личного опыта, что нам дано два внутренних механизма для удерживания нас от нарушения моральных законов или в случае их нарушения служить внутренним голосом, говорящим о неправильности нашего поведения. Один из них — это совесть, а другой — чувство стыда. Совершенно очевидно, что мы не придумали их сами, поскольку оба они приносят достаточно много хлопот и бес­покойства, настолько докучая некоторым людям, что после­дние пытаются их игнорировать или подавлять.

Совесть выступает судьей над поступками, которые мы собираемся совершить, и либо санкционирует их как достой­ные, либо протестует против них и наполняет нас беспокой­ством по поводу самой мысли о том, что мы можем пойти на них. И если вопреки своей совести мы все-таки совершаем какой-то поступок, противоречащий моральному закону,

совесть поднимает свой голос и изводит нас своими посто­янными обвинениями или наполняет нас чувством вины.

Другой механизм — это чувство стыда, который так же, как и совесть, предупреждает нас о позоре, который нам гро­зит в случае поступка, идущего вразрез с моральными прин­ципами. И если мы все же решаемся на плохой поступок и он становится известным, то мы реагируем не только эмо­ционально, но и физически — краснея перед свидетелями. Более того, даже если "тайное не становится явным", это внутреннее чувство заставляет нас стыдиться самих себя.

Оба эти механизма стоят на страже всеобщего морально­го закона. Если они часто подвергаются грубому насилию, то могут перестать действовать. Один древний писатель со­крушался о людях, "сожженных в совести своей" (1 Тим. 4: 2), а другой обрушивался на своих в высшей степени раз­вращенных современников — как на обычных людей, вроде торговцев, так и на священнослужителей: "Стыдятся ли они, делая мерзости? Нет, нисколько не стыдятся и не краснеют" (Иер. 6: 15).