Интенсификация идеи славянского единства в эпоху национального возрождения

Конец XVIII ст. ознаменовался большими изменениями в геополитической ситуации на Европейском континенте. После подписания в 1774 г. Кучук-Кайнарджирского мирного договора все Северное Причерноморье вошло в состав Русской империи, а три раздела Польши 1772, 1793, 1795 гг. значительно расширили границы России на западе. Разчленение Польши, и увеличение России имело и другое большое значение для славян. Фактически, Российская империя превратилась в единое независимое славянское государство. Другие славянские, народы находились под австро-немецким и османським гнетом, то есть под непосредственной цивилизационной доминацыей последних.

Для Запада это время - период больших социально-экономических, культурных и политических изменений, зарождается гражданское общество, нация-государство, происходит промышленная революция, приобретают новое более широкое распространение идеи просветительства, рационализма, происходит зарождение тех компонентов, которые определяли историю ХІХ и ХХ в. Западная цивилизация входит в эпоху расцвета. Чтобы лучше понять специфику времени, мы, вслед за Вальтером Шубартом, склонные считать, что в этот период утверждается новая Атлантическая макрокультура, которая существенно отличается от Католического Средневековья, на смену традиционному, приходит героический архетип [10]. Новую цивилизацию, или же, новый этап старой Европы формируют абсолютно новые мировоззренческие и аксиологические парадигмы. Можно сказать, что европеец Нового времени, больше отличается от европейца Средневековья, чем тот от современного афганца, в обоих последних традиции и религия имеют больший авторитет, чем экономическая выгода и скептицизм. В свою очередь, можно заметить, что из аксиологичной точки зрения средневековый католик Франции и православный Российской империи тоже неизмеримо ближе, чем «старый» и «новый» европеец. Здесь мы разделяем мнение известного немецкого социолога Макса Вебера (1864-1920), что определяющим фактором для утверждения капитализма как фундаментального явления Нового Времени была протестантская этика [63]. При чем, в первую очередь этика, а не вероучение, ведь именно протестантское мировоззрение, которое отбрасывало посредничество церкви, а впоследствии монархии между человеком и Богом, пролагало путь для развития материализма и рационализма, которые распространились далеко за пределы собственно протестантизма. Учитывая это, стоит в который раз пересмотреть позицию Тойнби, что основным признаком при разделении Европы на Западную и Восточную считал разницу между католическим и православным христианством. По нашему мнению, в чем поддерживаем Гердера основными чертами, которые выделяют етнокультуру, среди других есть «дух народа», который заключается в сочетании традиций, обычаев, менталитета, мировоззрения, и ярче всего проявляется через язык. Гердер, также сформулировал идею органической нации-государства, поддавая острой критике искусственные, мультикультурные государственные образования, которые состояли из нескольких этносов. Его идеи относительно особенностей и места каждого народа в истории, в частности будущее процветание славян, их извечный демократический и творческий характер имели сильное влияние на деятелей славянского возрождения.

Утверждение нового мировоззрения и общественно-экономических отношений, которые определяют атлантическую цивилизацию, происходило в противостоянии со старым феодальным, традиционным обществом. Борьба происходила не столько по формационному сценарию, сколько в интеллектуальной плоскости, полностью новым, явлением в ней можно считать романтизм, который соединил в себе высокий интеллектуальный уровень и идеалистические ценности. Романтизм, тесно связанный прежде всего с етнокультурою, историей, родиной, традицией, духовностью, в то время, как его оппоненты просветительство, реализм и позитивизм, более космополитические и материалистические. Романтизм был в первую очередь реакцией локальных европейских етнокультур на вызовы просветительства. Если просветительство является безусловным фундаментом атлантизма, то романтизм является воплощением традиционной Европы [64]. По нашему мнению, понятие Запад - это прежде всего Атлантическая, Англо-саксонска цивилизация, а настоящая Европа, как некая етнокультурная целостность в определенной мере стала объектом экспансии новой, ею же порожденной, культуры Запада, которая есть в первую очередь капиталистично-материалистичной цивилизацией, с яркой космополитической окраской. Эта же мысль присутствует во взглядах итальянского философа Юлиуса Еволи (1898 - 1974), французского философа и публициста Ален, де Бенуа, что учредил в 1969 г. «Группу изучения европейской цивилизации», а также основателя философии археофутуризма Гийома Фая [65; 103]. Все они являются сторонниками традиционалистического мировоззрения, которое имеет тесную связь с романтизмом.

Именно во время на переломе XVIII и ХІХ ст. начинается национальное возрождение славянских народов. Хотя в разных частях славянского мира это явление проходило с определенной спецификой, однако есть много похожих черт в национальном возрождении всех славянских народов. Можно выделить в этом процессе три периода: исторический, литературный, политический. Историческая память стала отправным пунктом реславянизации, чтобы возродить национальное сознание мыслители - патриоты обращались к давним временам, когда у славян были свои правители, деятели культуры, в конечном итоге исследование истории привело к осознанию общего происхождения и схожести исторической судьбы всех славян [13, с. 48-49]. С одной стороны, в таком обращении к историческим истокам можно видеть влияние европейского романтизма, однако следует обратить внимание, что такой деятель болгарского национального возрождения, как монах Паисий Хилендарский, автор «Истории, славяно-болгарской» в 1765 г. явно не может быть зачислен к романтикам. Бесспорно романтизм, который совпал с пробуждением национального сознания славян, имел, как и просветительство, как и идеи Большой Французской революции, как и все импульсы Западной культуры, сильное влияние на развитие славянства, которое фактически находилось в зоне влияния Атлантической цивилизации. Впрочем, в отличие от Западной Европы, которая была ареной роста атлантизма, Восточная - Славянская Европа оставалась в рамках традиционной культуры, именно поэтому идеи романтичного, етнокультурного направления имели здесь более широкое воплощение, чем на западе континента. Можно сказать, что славянство, как и тогда, так и теперь консервировало в себе больше собственно европейского, чем Западная - Атлантическая Европа. Распространение романтизма, происходили также в силу того, что в нем важная роль отводилась народной культуре, а это лучше всего отвечало целям возобновления славянской етнокультурної идентичности, ведь, как отмечалось раньше, славянские народы находились под прямым или, как в случае с Россией опосредствованным влиянием Западной макрокультуры, и фактически были лишены национальной элиты, что в большинстве была псевдоморфозована. Из такого, романтично народнического характера национального возрождения славянских народов, заключается отличие восточно-европейского национализма, что в отличие от национализма Западно-евопейского является не столько государственным, как етнокультурным [12].

Однако национальное возрождение славянства было не простым подражанием романтизму, а скорее элементы романтизма использовались славянскими деятелями культуры и науки в целях пробуждения народных массах етнокультурной идентичности, ведь романтизм оказался комплиментарным по отношению к славянской идее. Обращение к истории и осознанию общего происхождения способствовало активизации межславянских культурных связей. Выдающемса историком - славистом того времени был Павел Йозеф Шафарик (1795-1861), его труд «Славянские старожитности», что имела чрезвычайно сильный резонанс во всем славянстве; свойо стихотворения «Еретик» посвятил Шафарику и Тарас Григорьевич Шевченко. Среди важного элемента всеславянского характера национального возрождения можно отметить то, что при создании литературных языков чехи, словаки, словенцы и хорваты, для «очистки» своих диалектов от иноязычного заимствования употребляли другие славянские слова, преимущественно русские [13, с. 26]. Объективная близость славянских языков способствовала тому, что культурные достижения в отрасли славистики одного славянского народа становились доступными и другим, носили всеслав’янський характер. Именно с просветительской деятельностью связанное появление термина панславизм - всеслов’янство, впервые употребленного Яном Геркелем в 1826 году для определения литературного единства славян [13, с. 50].

Второй - литературный этап, славянского национального возрождения вполне естественно начал демонстрировать признаки политического движения, что сначала находили свое отображение в первую очередь в литературе. Следует отметить, что славянское национальное возрождение с самого начала носило не только региональный, но и всеславянский, - характер панславизма. Следующей заметной чертой является то, что проводниками славянского национального возрождения были выходцы из народной среды, что в отличие от деславянизованой элиты сохранили свою етнокультурную идентичность. Панславизм этого периода носит яркие либеральные и народнические черты. Основным спикером идеи панславизма, его «апостолом», стал величайший словацкий писатель, лютеранский священник Ян Коллар (1793-1852), в 1824 году выходит первая редакция его эпической поэмы «Дочь Славы», что рядом с обращениями к прошлому имеет и призывы к культурному и политическому объединению славян, предлагает поставить макрокультурную славянскую идентичность выше национальной, словак Коллар считал себя прежде всего славянином [16, с. 18-19].

В славянском национальном возрождении появилась одна панславистичная черта, которая была присуща как предыдущим эпохам истории славянства, так и ХХ в. Это так называемый «региональный панславизм», который объединял прежде всего определенные части славянского света, не только на основе этнической близости, но и на геополитической целесообразности, схожести интересов. Такими региональными процессами интеграции славян можно считать чехословацкое движение, которое объективно доминировало, как над узьконациональним, так и над всеславянским в Чехии и Словакии. Еще одним примером может быть «панрусизм» москвофилов в Галиции, что ориентировались не столько на славянство, как на Россию. Похожие признаки - региональной славянской интеграции имеет иллиризм - движение за объединение южных славян. Его основателем был хорватский филолог, публицист Людевит, Гай (1809-1872). Под его непосредственным влиянием многочисленные диалекты сербского и хорватского языков объединились в сербо-хорватский литературный язык [12, с. 60-61]. По нашему мнению, сосредоточенность иллиризма на южном славянстве носила в первую очередь практический характер, ведь в отличие от чехо-словаков, сербо-хорвати, как другие южные славяне были отрезаны от сплошного северноевропейского славянского массива австрийцами, венграми и румынами, поэтому в меньшей мере могли надеяться на объединение с другими славянами, в то время, как консолидация южных славян составляла вопрос сохранения их этнической самобытности. Именно желание сохранить этническую самобытность способствовало распространению панславизма, деятели славянского национального возрождения видели в идее славянского единства единственную защиту от германизации - пангерманизма, который имел в конечном итоге в истории намного больше реальных империалистических и экспансионистских воплощений, чем панславизм. Самые радикальные сторонники славянской идентичности, такие, как Людевит Штур (1815-1856), словацкий научный и политический деятель, творец словацкого литературного языка, осуждая региональное чехословацкое движение, как то, что действительно ассимилирует словаков, акцент ставил именно на панславістичном движении, где можно будет достичь етнокультурного единства в разнообразии. В своей книге «Славянство и мир будущего» Штур высоко оценивал роль и место России в будущей судьбе всего славянства [37].

Между тем геополитическая ситуация складывалась так, что Русская империя в результате победы над Наполеоном и Венского конгресса в 1815 г., стала самым влиятельным государством континента. Впрочем внутренняя жизнь России была далекой от либеральных, а тем более романтичных идей, после короткого «потепления» ранних лет царствования Александра I наступил общественно-политический «застой», что вызывал рост оппозиции режиму, которая имела проявление в деятельности тайных обществ. Одно из таких обществ возникло 12 марта 1818 года в Киеве. Важным для нашего исследования является то, что это общество «Объединенных славян», рядом с традиционными либеральными лозунгами, исповедовало также идею политического панславизма, в конфедеративной республиканской форме. Однако провал восстания декабристов в 1825 году, с которыми тесно было связанное общество «Объединенных славян» привело к еще большей реакции царского режима на все проявления свободомыслия [13, с. 82 - 83].

Естественно, что славяне, подвластные Австрийской и Османский империи связывали свои надежды, на освобождение с Россией. Относительно южных славян, то в них, кроме надежд были и прецеденты. Именно благодаря помощи России Сербии смогли получить автономию от Османской империи в результате Бухарестского мирного договора 16 мая 1812 года, которым закончилась русско-турецкая война 1806-1812 годов. Даже среди поляков, которые в целом относились достаточно враждебно к России, возникли идеи политического сотрудничества на панславистических принципах с Русской империей. Представителем такой позиции был выдающийся польский философ и ученый Станислав Сташыц (1755-1826). Он был сторонником историософских взглядов Гердера, и подобно ему считал, что у славян большое будущее [12, с. 31-32]. Ключ к воплощению славянами своего потенциала развития Сташиц видел в примирении между поляками и россиянами, как двумя наибольшими славянскими народами. Более того, Сташиц выдвинул идею Европейского содружества народов, что могло воплотиться, в случае осуществления панславянского объединения, которое геополитически уравновесило бы Европу. Однако: «Польский и русский народы вели между собой ненужные войны через ссоры и немецкий заговор. Немцы являются наибольшим врагом мирного сосуществования поляков и россиян, поскольку их сотрудничество угрожает немецким влияниям» [45, с. 40]. Подавление польского восстания в 1831 г., и общая реакционность царского правительства не способствовали сближению поляков и россиян. Роль России в качестве «жандарма Европы», ее внутренняя отсталость, имперскость существенно противоречили взглядам деятелей национального возрождения в славянских землях Австрии.

В нашей и зарубежной историографии господствовала ошибочная мысль, что «панславизм - это реакционная, империалистическая идеология русского царизма» [12; 17]. Этот взгляд и в наше время имеет широкое распространение в украинской исторической памяти, публицистике [27; 28]. Однако, по нашему мнению, данные определения не являются объективными, во-первых не учитывается многогранность явления всеслов’янства, во-вторых откровенно демонизировался образ России, в чем присутствует политический аспект. В предыдущих подразделах, уже наводилось ряд фактов, которые опровергают данное утверждение, теперь считаем целесообразным заметить то, что панславизм в начале и в середине ХІХ ст., как явление етнокультурне, макронационалистическое по своей сути было в первую очередь органической частью национального возрождения прежде всего славян Австрии и не находил ни поддержки во властных кругах Русской империи, а потому не может считаться империалистическим. Другое дело то, что к определенным идеям панславизма апеллировала часть русской элиты и общественность, особенно во время русско-турецкой войны в 1877-1878 г., и во время Первой мировой войны. Однако официальной идеологией Русской империи панславизм никогда не был [13, с. 74-75]. В период между Венским конгрессом в 1815 г. и Крымской войной 1853-1856 гг. панславістичні идеи вообще не рассматривалось официальными кругами империи. Такое положение вещей с точки зрения цивилизационного подхода можно объяснить тем, что феодальная Русская империя была прежде всего сориентирована на вселенско-православную роль Третьего Рима, в сущности шла речь о возобновлении византийского наследства, универсальной империи. Концепция Третьего Рима не была простой калькой, она несла в себе могучий метафизический заряд, и в самом деле, если рассмотреть историю России под таким углом зрения, становится заметно, что она шаг за шагом приближалась к роли универсальной империи подобной двум предыдущим Римам. Эту же черту Руссийской империи заметил и Франтишек Палацкий (1798-1876) выдающийся чешский историк, философ, политический деятель, основатель политического течения австрославизма, что заключалась в ориентации славян на Австрию [12, с. 75-79, 92-93]. По нашему мнению, тогдашняя Русская империя находилась в состоянии сильного политического псевдоморфоза византийской цивилизации, с внешней оболочкой западной макрокультуры, что делало ее не менее удаленной от славянской етнокультурної модели, чем ту же Австрийскую империю. Именно ощущение цивилизационного несоответствия Русской империи, ее феодально-бюрократический аппарат универсальная, а не национальная суть, существенно уменьшала привлекательность русской ориентации особенно среди австрийских славян, относительно поляков, то к этому примешывались, еще и сугубо политические рассуждения. Более того, польский мессианизм - идеология особенной национальной миссии поляков, что был тесно связан с национальным обновлением польского народа, переосмыслением наследства прошлого, считал россиян главными историческими антагонистами [12, с. 52 - 54].

Панславизм в Российской империи, как и в других славянских землях также был элементом становления национального сознания, однако учитывая имперский характер страны имел свои существенные особенности. Россия была не национальным государством россиян, а династическо-становой легитимной полиетничною империей, и хоть имперский патриотизм, который скреплял ее, имел некоторые общие с этническим сознанием россиян элементы, сверхнациональные черты преобладали. Еще при Николае I министр финансов Г. Канкрин предложил переименовать Россию за именем правящей династии на «Романовию» или за именем Петра I - на «Петровию», а среди трех основных принципов России, названных министром народного образования Сергеем Уваровим, православие и самодержавие брали верх над «туманной» народностью [84, с.185-186]. Своеобразным ответом на такое положение вещей стала философско-политическое течение славянофилов, которое совмещало в себе имперский патриотизм, идеалы православия, Третьего Рима, с идеализацией народной культуры, и определенным панславистичным уклоном. Однако панславизм, в слов’янофильськом понимании, был вещью второстепенной, после православия, самодержавия и народности. Собственно говоря, славянофилы были скорее панрусистами, чем панславистами, сам термин славянофилы, был введен их оппонентами «западниками» [18,с.17-20]. Среди представителей славянофильства были в основном представители аристократической интелегенции: А. С. Хомяков, И. В. Кириевский, К. С. Аксаков, И. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин, В. А. Елагин, А. Ф. Гильфердинг, В. И. Ламанский, Ф. И. Тютчев и другие. Впрочем, не взирая на свою, в целом лояльную позицию относительно империи, славянофилы имели неоднозначное отношение к так называемому «Петербуржскому периоду», видя в реформах Петра I отход от истинно русской национальной основы. В конечном итоге, утверждение достаточно верное, как отмечали выше, данный период истории углубил псевдоморфоз росийского общества, впрочем, по нашему мнению, именно углубил, а не создал, чего не заметили славянофилы. Еще одною интересным признаком является глубокий философский характер славянофилов, поиск исторического назначения России. Как метко отметил Ганс Кон, некоторые черты в польском мессианизме и русском славянофильстве обнаруживают значительно больше схожего, чем то, что хотели видеть их творцы [12, c. 54]. И польский мессианизм и русское славянофильство основной акцент делали на избраности своего народа, его всеславянскую и даже всемирную роль, в обоих случаях акцент делалса на христианской жертвенности народа «богоносця» [20].

Несколько отличными были взгляды выдающегося русского историка, публициста Михаила Петровича Погодина (1800-1875). Его действительно можно назвать панславистом в классическом понимании этого слова, ведь невзирая на определенную схожесть со славянофилами славянскую идею он ставил на главное место среди своих философско-политических взглядов. В славянстве он видел призвание русского государства. Погодин будучи в тесных связках с министром просветительства Уваровим, предлагали ряд мероприятий по активизации славянской политики России. Стоит отметить, что большинство его предложений, невзирая на внешнюю пафосность, носили серьезный аналитический характер. В частности, он акцентировал внимание на объективности и необратимости процессов национального возрождения славянских народов, на необходимость поддержки этого движения со стороны России. Погодин пророческое указывал на недопустимость соблюдения принципов «Священного союза», вредность такой политики для империи, в первую очередь тем, что она направлялась на союз с врагами славянских народов и не была в русских интересах. Он предлагал смягчить положение Польши в империи, призывал к формированию позитивного имиджа России в мире. Концепция Погодина носила достаточно синтетический характер, рядом с идеями просветительства и культуры он выдвигал идею национальной всеславянской империи, призывал к военной агрессии против Австрии и Турции, Погодин был бесспорным сторонником абсолютизма, указывая на его военно-политические преимущества [12, с. 41-49]. Однако, кроме создания в 1835 году кафедр славистики в русских университетах, его деятельность не нашла каких-то более широких воплощений, правда и это достижение, к которому он непосредственно приобщился, имело выдающееся значение для культуры и образования славянских народов [13, c. 90-91].

Таким образом, на середину века в панславизме из обзора прежде всего на противоречивый характер Русской империи сложились три геополитических течения. Первая - ориентированная на Россию, как объективно единственную силу Европейского масштаба, способную, если не освободить славянские народы, то хотя бы облегчить их судьбу, уже самим своим существованием. Такое направление было не следствием «макивеллиевской» политики России, а отзывом, на мощный цивилизационный вызов Запада. Второе течение было полной противоположностью первого, центральное место в нем принадлежало полякам, такой «панславизм» предусматривал объединение славян в противовес Русской империи, и в этом ракурсе находил определенную симпатию на Западе. Однако, в славянской среде он не имел большого распространения. Третье - наиболее многочисленное течение выступало за объединение всех славян в рамках федерального или конфедеративного государственного объединения на равноправных принципах [13, c. 4-5].

Среди ярких представителей третьего направления, следует выделить Кирило-Мефодиивске братство, которое возникло в Киеве в декабре 1845, - январе 1846 гг., и просуществовало до марта в 1847 г. Кирило-Мефодиивске братство ставило своим главным заданием построение будущего общества на принципах христианской морали, путем осуществления ряда реформ; создание демократической федерации славянских народов, возглавляемой Украиной, на принципах равенства и суверенности; уничтожения царизма и отмены крепостной права и сословий; установление демократических прав и свобод для граждан; уравнивание в правах всех славянских народов относительно их национального языка, культуры и образования. Среди членов организации были украинские деятели культуры и науки: В. М. Билозерский, М. И. Гулак, М. И. Костомаров, П. О. Кулеш, Т. Г. Шевченко, и другие, в целом двенадцать членов. Александр Николаевич Пипин, ведущий исследователь панславизма в ХІХ в. высоко оценил деятельность общества и отметил, что «во взглядах братчиков были очень много верных черт, и что последующее развитие панславизма должно носить именно такой характер» [13, с.97]. Программные документы Кирило-Мефодиивского братства, среди которых главное место занимает «Книга бытия украинского народа» дают нам основания согласиться с мнением Пипина и отметить глубокое народническое, христианское, прежде всего просветительское, направление деятельности тайного общества. В Кирило-Мефодиевцах чувствуется крепкая связь с етнокультурой, их программа действий носила умеренный и либеральный характер, основной упор делался на поднятие уровня образованости и национального сознания народных масс. Относительно политической части, то в «Книге бытия украинского народа», автором которой был Костомаров, высказывается сожаление и упрек «сестры» Украины - «сестрам» Польши и России за предыдущие обиды, однако в чисто христианских традициях любви и всепрощення Украина прощает вину своим «сестрам», и призывает их к примирению и совместной работе на благо всего славянства. Деятели братства верили в то, что настоящее братское объединение славянства может начаться именно с украинской среды, которая лучше всего сохранила себя от «искушения власти» и немецкого влияния, и имела живую связь с народной культурой [39].

Новой вехой в истории панславизма был в 1848 г., так называемая «Весна народов», что стала временами политического пробуждения австрийского славянства, которое впервые заявило о себе не только в общеавстрийском, но и в общеевропейском, значении. Революционное движение, которое охватило в той или иной мере большинство стран Европы в Австро-немецких землях, кроме социально-политических требований установления гражданских прав и свобод, ликвидации феодальных пережитков, выдвигало требования национального объединения всех территорий, заселенных немцами в единое государство. Революционные события в Габсбурзкой империи привели к тому, что с марта в 1848 г. Венгрия фактически отделялась от империи. Следовательно с одной стороны славянам Австрии угрожало онемечение, а с другой - мадяризация. Во Франкфурте 18 мая в 1848 г. начал деятельность германский парламент [77, с. 305-316].

Именно под воздействием этих событий проводники славянских национальных движений вынуждены были отреагировать, выступив единым фронтом. Славянские деятели стремились отстоять свои национальные интересы, угрозу которым составляли планы немцев относительно создания объединенной Германии и венгров, которые в своей политике не считали нужным считаться с интересами национальных меньшинств Венгерского королевства [19, с. 24-36]. В таких условиях, в Праге 2 июня в 1848 г. собрался всеславянский конгресс, который должен был произвести общую позицию относительно роли и места славянства в Австрийской империи и шире, в Европе. Требования социально-экономического развития Западной макрокультуры, которая стояла на пути перестройки рыночных отношений, индустриализации и образования нацый-государств, требовали от славянства соответствующей реакции.

Среди 340 делегатов съезда абсолютное большинство составляли чехи и словаки, которые были фактическими инициаторами его созыва. Возглавил конгресс Франтишек Палацкий, в одной из трех секций съзеда чехословацкой работало 237 делегатов, а в двух других польско-русинской и югославской соответственно 61 и 42 делегата. На конгрессе также был присутствовал Михаил Александрович Бакунин (1814-1876), русский революционер-анархист, что, как и поляки, выступал с резкой критикой русского империализма. Именно отношениям к России польская позиция выделялась среди других, как и на самом съезде, так и в дальнейшем. Невзирая на попытку Бакунина, предоставить славянскому съезду революционного, антиимпериалистического и макронационалистического характера, большинство делегатов стояли на позициях Палацкого, что был идеологом ориентации на габзбурзкую династию, и постепенного превращения империи в конституционную федеральную монархию [22]. Ему принадлежат слова, что в полной мере освещают политическую концепцию австрославизма - объединение славян в рамках Австрии ради общего отстаивания своих национальных интересов: «если бы Австрии не было, ее нужно было бы придумать» [13, с. 127]. Однако такую позицию можно считать достаточно объективной. Учитывая международную ситуацию, невзирая на надежды Погодина, Русская империя, как уже отмечалось, не имела в то время никаких планов относительно австрийского славянства, более того, помогла австрийцам придушить венгерскую революцию в 1849 году. Таким образом, ориентация большинства австрийских славян была чуть ли не единственным способом постепенного улучшения их положения в империи.

В процессе работы конгресса открылись национальные и социально идеологические противоречие среди делегатов, основным среди которых было отношение к Габсбургам. Австрофилу Палацкому аргументированно противостоял Штур, который свою позицию выразил следующими образом. "Разве нашей целью должно быть сохранение Австрийской империи?" - спрашивал он. И отвечал: "Наша цель заключается в том, чтобы сохранить нас. Прежде всего мы должны служить себе, потом - другим. До сих пор Австрия стояла, а мы погибали. Что сказал бы мир, если бы мы не заботились ни о чем, кроме сохранения Австрии? С гибелью Австрии - мы не погибнем". Политику австрославизму Штур связывал прежде всего с умеренной частью чешского национального движения и поддавал ее жесткой критике. «Идея создать из Австрии опору для славянских племен в Центральной Европе родилась в головах чехов. Это идея образованного и рассудительного, но безумного и близорукого чешского историка Палацкого. При этом для чехов открывалась перспектива гегемонии над славянскими племенами, которые живут в Австрии, и, наконец, перспектива превращения Австрии по их представлениям» [23]. Вообще-то, как показала история, особенно на примере Австро-венгерского компромисса 15 марта 1867 г., в результате которого Австрия превратилась в дуалистическую монархию, Штур все же был более дальновиден от Палацкого, первый в отличие от последнего понимал принципы цивилизационной геополитики.

С резкой критикой прогабсбурзкой позиции, как и вообще национальных стремлений славян, выступили Карл Маркс и Фридрих Энгельс. В своей оценке славянства в целом и панславизма в частности Маркс и Энгельс дошли до того, что считали славянство наиболее реакционным, ретроградским, отсталым элементом Европы, которое нужно уничтожить, ради блага всего человечества, единственное исключение делалось для поляков [12, с. 88; 24; 41; 42]. Если экстраполироваться от коммунистической идеологии, то традиционализм, славянства, его глубокая етнокультурная суть подмеченные достаточно верно. Славянство и в самом деле выделялось на общеевропейском фоне, ведь больше всего противостояло культурной экспансии атлантизма. Это свойство славянство сохраняет и до сих пор.

Совершенно другой - революционный, взгляд на славянство, как на носителя «народного духа свободы» имел Бакунин. «Мир, раздельный на два лагеря, - революционный и контрреволюционный; славяне, защищая собственные интересы, должны вместе с немцами и венграми добиваться общей федерации европейских республик. Вообще, утверждал Бакунин, славянам следует быть друзьями и союзниками всех народов и партий, которые борются за революцию» [23]. Он утверждал, что революционность, стремление к социальной и национальной справедливости и является славянскими традициями. В конечном итоге, с ним трудно не согласиться, а, учитывая социальный состав славянства, которое в силу вышеприведенных обстоятельств в основном было лишено национальной элиты, в нем и в самом деле крылса серьезный революционный потенциал, который впоследствии пытались, и не безуспешно реализовать народники и эсеры, однако, в отличие от Маркса, что все рассматривал сквозь призму своего формационного подхода, который в конечном итоге достаточно справедливый по отношению к изучению истории Западной Европы, Бакунин не связывал прямо социальные превращения с развитием капитализма, он давал более широкое, специфическое - суперэтническое пространство, для общественно-экономического превращения славянства, которое в частности нашло свое воплощение в его концепции анархизма. Такой революционный потенциал в славянстве отмечает также Ганс Кон [12, с. 114]. Именно в связи с общественной революцией Бакунин видел идею панславизма. «Панславизм - это вера и уверенность в будущности славян; мы, славяне, составляем свой собственный мир, мир, который тысячу лет был притесняемым разными врагами... Панславизм является верой, что соединение всех славянских племен, которые состоят из 85 миллионов, внесет новую цивилизацию, новую резвую действительную свободу в мир» [22]. В отличие от Штура, который призывал к объединению славян с царской Россией, Бакунин предостерегал от такого шага, в его взглядах царская Руссийская империя выступает противником славянства в той же мере, что и Австрийская. «Русский царь заключил новый тесный союз с австрийской династией не за вас, но против вас... Войдя в Россию императора Николая, вы вошли бы в гроб всякой народной жизни и всякой свободы» [22]. Невзирая на определенную категоричность, такая мысль о псевдославянском характере царизма является достаточно верной и полностью совпадает с нашей концепцией о псевдоморфности Руссийской империи.

Единственным документом, который успел ратифицировал Пражский конгресс, до того, как его в результате восстания в чешской столице 12 июня в 1948 г. разогнали австрийские войска был составлен Палацким «Манифест к европейским народам», в котором декларировался мирный и справедливый характер славянского движения как элемента общеевропейского, провозглашается врожденная благосклонность славянства, к демократическим ценностям - свободе, равенству и братству. Палацкий поддал критике господствующую, как и в консервативных, тек и в либеральных западноевропейских кругах мысль о панславизме, как реакционное и империалистическое движение, которое угрожает самим основам европейской цивилизации. В манифесте выдвигалась идея созыва общеевропейского конгресса народов, который должен был мирно урегулировать междунациональные отношения на континенте, и добиться сохранения и закрепления либеральных достижений [40]. Однако, даже такой, умеренный характер обращения не имел последующего воплощения после подавления венгерского восстания, в чем активную роль взяла Россия, и прямо или опосредствовано австрийские славяне, и общего наступления реакции, национальные интересы славян не были учтены. Австрия, которая уцелела благодаря своим славянским подданным и России, в конечном итоге более желательно пошла на союз с венграми, и впоследствии с Пруссией. Поэтому, недооценка етнокультурного фактора, как австрославистам, так, особенно Россией, дорого стоило славянам в дальнейшем.

Не смотря на то, что стремления славянских народов не были реализованы, а следующий всеславянский конгресс состоялся аж в 1867 г., Пражский славянский съезд был знаменательным тем, что славяне и в самом деле заявили о себе, не только, как етнокультурна сообщество, но, как и определена политическая сила европейского масштаба. Хоть ввиду либерального характера и определенной неуверенности, дезорганизованости в действиях, что не позволило развить политический успех самого факта славянского съезда, славянство именно в 1848 г. предприняло шаг к действительному, панславистическому общественно-политическому диалогу, который способствовал поиску точек реального сближения и консолидации.

Нового толчка славянская идея получила в результате поражения России в Крымской войне 1853-1856 лет. Как отмечает Данилевский, Крымская война стала своего рода индикатором места, которое Европа отдавала России в мировом содружестве. Фактически Руссийская империя, которая после Венского конгресса активно принимала участие в европейской политике, кое-где определяя ее, была «изгнана из Европы», однако не столько в пространственном, как в цивилизационном плане. Запад, отбросил стремление России «стать Европой», что от времен Петра I доминировало в идеологии царизма. Тем самым, западная политика по отношению к России возвела четкий цивилизационный барьер, где ей в лучшем случае отводилась роль далекой периферии, а в худшем, пространства для колонизации. Такое положение вещей было предопределено в первую очередь тем, что в Европе развилось ошибочное представление об угрозе со стороны России, которая откровенно демонизировалась. Действительно, Российская империя была в то время одной из сильнейших Европейских стран, но не более того, здесь присутствует ошибочное сопоставление государственного могущества, с государственной масштабностью [85, с. 346]. Однако, недоразумение России с Западом, кроме прагматичных интересов прежде всего Великой Британии, как центра атлантизма, заключалось также в «загадочной русской душе», загадочной в первую очередь в силу того, что Россия и в самом деле цивилизационно отличалась от Запада. Как сторонники цивилизационного подхода мы сознательно не ставим не корректный вопрос, лучшей, худшей ли была Российская империя от той же Британской, она просто была цивилизационно другой.

Выше мы наводили мысль относительно того, что Российская империя была в сущности модифицированным имперским византийским проектом. Действительно, элита России, еще от времен бракосочетания Ивана III на Софии Палеолог в 1472 г., перебрала на себя функцию утверждения Третьего Рима, этим самым претендуя на наследство первого, а частично и второго Римов, прежде всего концепцию универсальной империи. Однако, если элита идеологически и геополитически работала в направлении Третьего Рима, то в основном славянское население было далеко от каких-то имперских амбиций, выступая слепым орудиям строительства империи. В России фактически существовали две нации, разница между какими была не только социальной, но и в первую очередь культурной [83, с. 12-13;86]. Мы склонны разделять мнение британского историка, специалиста, в изучении России Джеффри Хоскинга и известного русского публициста Петра Михайловича Хомякова о том, что «Русь стала жертвой России (империи)» [83; 87]. Идет речь о том, что славянская, - русская етнокультура была подавленой, в результате неблагоприятных исторических обстоятельств, которые связаны с экспансией соседних макрокультур влияния имперской, византийской цивилизационной модели. Таким образом, оставаясь этнически славянской, а технически, и информационно приближаясь к Западу, чье влияние начало доминировать со времени правления Петра I и постепенно усиливалось, Российская империя была также носителем византийского глобального проекта. Поражение в Европе способствовало тому, что византизм, который был выразителем особости России от других европейских империй стал набирать новой актуальности, и непосредственно связываться с православными подданными Османской империи, в первую очередь со славянами, что кроме общности религии, имели и похожий язык. Если к Крымской войне панславизм не находил себе поддержки в русском истеблишменте, то после нее панславистические идеи получают широкое распространение. Эту мысль в частности выразил Погодин, что поддал жесткой критике внешнюю политику России, и призывал к широкому союзу с угнетаемым славянством [13, с. 101-102]. В погодинском панславизме присутствует общая для славян черта - это национализм, что под воздействием Запада распространилса к востоку, панславизм, как явление многогранное является еще и макронационализмом, и в этой своей ипостаси появляется именно в ХІХ в., при чем национализм позже всего формируется именно в России, и приобретает специфические черты, которые отличают его от национализма других славян.

В связи с поражением в Крымской войне, кроме необходимости социально-экономических реформ, появляется необходимость идеологической консолидации русского общества, поиск национальной идеи. Широкий общественный резонанс приобретает славянофильство, которое особенно критиковало «Петербуржский период» и стремилось к возобновлению истинно русского. Однако, если романтики, деятели возрождения народной культуры, в Европе в целом и в славянстве в частности основной акцент ставили на етнокультуре, то славянофилы соединили византизм со славянством, народную культуру с имперской, самобытность с вселенскостю, вместо возрождения, создав национальное «заблуджение». Они, в силу своего аристократического социального происхождения не могли пойти путем буржуазного национализма французов, народного, славянского национализма чехов и словаков, зато развили концепцию имперского национализма. Если европейский романтизм стал фундаментом этнического национализма Восточной Европы, то из славянофилських идей возник имперский национализм, где собственно этносу отводилась подчиненная роль. Если национализм Западной Европы, что порожденный просветительством есть национализм территориальный - государственный; Восточный - европейский национализм, который образовался как отзыв на деетнизацию стал в первую очередь этническим, то, порожденный псевдоморфным сочетанием славянского с византийским, русский национализм проектировался, как имперский, где этнос служил вселенской миссии государства, возглавляемой сакральным правителем императором «Батюшкой царем». Самодержавие, православие и народность - эта, легитимистская, имперская модель, навязанная с верху, распространялась в качестве русского национализма, что ярче всего проявил себя в черносотиннечестве, которое, как и его идеологическая основа, был создан на властном олимпе, а не вышел из етнокультури народа [88, с. 76-116]. Славянофилы не были непосредственными «интеллектуальными» слугами империи, они отчасти выступали с серьезной критикой не только наследства Петра I, но и политики его преемников, однако, были сторонниками империи, как таковой, а империя является одной, из форм глобализации, самой распространенной в историческом прошлом, славянофилы действовали в фарватере русско-византийского глобального имперского проекта. Российский панславизм- как макронационализм, под воздействием славянофилов набрал имперской расцветки. Где славянскость нивелировалась в интересах византизма, народовластие и конституционные права в интересах бюрократического аппарата и самодержавия, а православие и русский язык служили универсалистскими средствами.

Политический крах австрославизма, в результате Австро -венгерского компромисса 15 марта в 1867 г. способствовал тому, что австрийские славяне начали искать более тесного диалога с россиянами. Однако, в России панславизм, был практически монополизирован славянофилами. В 1858 г. в Москве под эгидой славянофилов возник «Славянский благотворительный комитет», который занимался распространением бесплатных книг, награждением премиями, за научный труд, помогал тем славянам, которые переселялись в Россию (преимущественно чехам), организовывал чтение рефератов о славянстве и славянских делах, финансировал открытие школ и церквей. Впрочем, по мнению Пыпина, однородность идейного направления комитета, как и всего славянофильства, вредила славянскому делу, ведь отталкивала от нее идеологических оппонентов славянофилов, в то время, как именно сочувствие, к судьбе славянства в общественном уме было достаточно высоким. В либеральных кругах России панславизм начал ассоциироваться с традиционалистским империализмом, хоть сначала воспринимался как прогрессивное явление, в духе Пражского манифеста [13, с. 116 - 118].

С 20 мая по 15 июня в 1867 г. в Москве прошел второй славянский съезд, который состоялся при поддержке властных кругов империи и под полным идеологическим господством славянофилов. В честь делегатов устраивались многочисленные приемы, оркестры встречали их на железнодорожных станциях, однако за всей пафосностю действа не было настоящего понимания между Востоком и Западом славянского мира, поляки вообще не прибыли на съезд, ведь после поражения восстания 1863-1864 гг. польская общественность была настроена крайне враждебно к России.

В отличие от первого славянского съезда, второй был в первую очередь научно культурным, философским диспутом, не ставя перед собой какие-то политические задачи, однако они имели место в ходе самого съезда. Основным вопросом его, как и предыдущего, как и всех следующих был поиск общей позиции, относительно всеславянской интеграции. Проблема заключалась не в том, объединяться или нет, вопрос, как объединяться, и именно на Московском съезде расхождение мыслей было наибольшим. Славянофилы требовали не объединения, а присоединения, или подсоединения, под все, что они считали «истинно русским», не русские же славяне не могли согласиться с такими условиями.

Квинтэссенцией взглядов нерусского славянства на панславизм могут служить слова, сказанные чешским публицистом и политическим деятелем Ладиславом Ригером (1818-1903) в Москве. Слова эти настолько хорошо передают и дух, и суть славянской идеи, в ее етнокультурной, то есть фундаментальной основе, что были актуальными не только для своего времени, но и остаются такими и сегодня. «Я поддерживаю мысль, что разнообразие частей не исключает их единства; единство должно искаться в гармонии этих частей. Нерасчленьонное единство может привести к односторонности и нежизнеспособности, таким же образом, как и розединенность без руководящего духа ведет к слабости и гибели. Если бы вы сплавили все звоны ваши в один большой, выдающийся звон, больше, чем сам «Иван Великий», то, конечно, звук этого богатыря - звона был бы сильным, но впечатление от этого звука не было бы той приятной гармонией звуков звонов, какие оповещают вам Воскресенье Христово. А какая красота в этом гармоничном строе московских звонов. Этот гармоничный строй и есть единство. Два момента замечаются, как в человеке, так и во всяком его деле, в жизни политической, в науке и в мире материальных явлений. Эти два момента, это сила и красота. Сила достигается как правило единством, красота же гармонией частей. Соразмерность и согласие в деятельности всех частей тела человека и есть ее красота. Липа славянская не выиграла бы в красоте, если бы вы, отрезали ее ветви, оставив ее ствол. Каждый корень должен держаться своей почвы; ствол липы должен быть и единственным, и целым, но кроне принадлежат его ветви. В них и жизнь, и цвет, и красота дерева. Человека мало образованного больше всего поражают сила и огромные размеры. Человек мало образований, легко вдохновляется величиной массы; человек более образований обращает внимание на детали, на части. Она желает одухотворить массу, и приносить дань своего восхищения лишь той красоте, которая кроется в соразмерности согласии. Вот те мысли, которые возникли у меня во время этого собрания ученых славян, по отношению к заданиям наших цивилизационных устремлений» [13, с.122-123]. В этих философских и метафорических словах, впрочем, заметно глубокое содержание, которое заключается в кардинальном расхождении взглядов на вопрос славянского единства, на пути перестройки славянской цивилизации. Если славянофилы видели ее, как империю, под гегемонией России, то нерусские славяне хотели конфедерации вроде США. В то время как славянофилы стремились инкорпорировать все славянство в свой псевдоморфичный византийско-русский проект, утверждая, что он и является синонимом славянства, то другие панслависты хотели воплощения славянской етнокультурной самобытности, во всем многообразии народной культуры. Славянофилы хотели авторитаризма, а их оппоненты народовластия, при чем, апеллируя к извечно славянскому его характеру. Славянофилы считали, что славянское будущее тесно связано с византийским прошлым, западнославянские же деятели больше склонялись к перестройке собственно на славянских началах. Такая разница во взглядах была предопределена в первую очередь характером их местного национализма. Если у западных и южных славян он был этническим, народным, то у русских славянофилов национализм был прежде всего имперским! Для первых панславизм был средством защиты и развития своих национальных культур, перестройкой самобытного славянского мира, вторые панславизм понимали как средство модификации Петровской империи в Третий Рим. Даже в противопоставлении славянской макрокультуры западной у славянофилов больше чувствуется рецидивы полемичного противостояния Константинополя и Рима, Западной и Восточной империй, чем этнического противостояния немцев и славян, что было присуще для чехов, поляков и хорватов. Это достаточно интересный момент, что своим корнем достигает Средневековой борьбы за наследство античной империи, этот же идейно-политический псевдоморфозм был присущ Священной Римской империи Германской нации, а в наше время наследниками Западного Рима, из легкой подачи Збигнева Бжезинского - политического деятеля США, публициста, Третьим Римом объявленный Вашингтон [66, с.1-12]. Как и локальный национализм, так и панславизм, как макронационализм, в обоих случаях носил разный характер, «етнославизма» и «итмпериославизма». Соответственно, исходя из следующих фундаментальных расхождений во взглядах, съезд носил характер декларативного, чем реального всеславянства.

Однако, славянская идея в России воплощалась не только, как славянофильская, важный момент в понимании панславизма, заключается в том, что разные национальные, политические и идеологические группы понимали его по-разному. Не исключением была и Россия, вспомним, того же Бакунина. В конечном итоге, в России, после «Великих реформ» 1856-1874 гг. Александра II утверждались, правда сверху, как и все в псевдоморфозном обществе достаточно широкие общественные свободы. Идеологические соперники славянофилов - западники, были неоднородной массой, среди них, были как и откровенные сторонники всего Западного, что утверждали об отсутствии особенной исторической судьбы России и ее отличия от Европы, которую рассматривали, как эталон для наследовани, так и западники, в более широком смысле этого слова, что фактически подражали элементам культуры и ценностям Запада, не абсолютизируя их. Относительно славянской идеи, то их взгляды справедливо указывали на то, что, прежде чем освобождать и просветлять славян, нужно, эмансипировать и просветить собственный народ, что решение славянского вопроса зависит от внутренней эволюции русского общества [13, с. 93].

Большим событием в истории славянства была русско-турецкая война 1877- 1879 гг. С начала болгарского восстания в 1875 г. в России нарастали военные настроения, однако, опыт Крымской войны и состояние государства на международной арене, не позволял вмешаться, но, после того, как Сербия, а в дальнейшем и Черногория, вступили в войну и очутились под угрозой поражения, согласовав свои действия с Австрией, Россия вступила на защиту единоверных и единокровных славян. Важным моментом, который дал возможность России нейтрализовать западное вмешательство, что привело к поражению в Крымской войне, стало общественное мнение Европы, особенно Великой Британии. В этот раз оно было положительно настроено относительно болгар, учитывая всю тяжесть их положения [13, с. 168].

Война, имела широкий патриотический, макронационалистический характер в Российской империи, были собраны многочисленные пожертвования, на военные потребности, к театру военных действий направлялось много добровольцев, в целом, общественное мнение было полностью на стороне военного вмешательства. К этому времени внутреннее развитие русского общества вполне способствовало тому, что славянская идея, из философской, политической, публицистической плоскости, переходит в гражданскую плоскость.

В результате победной кампании, в ходе которой особенно отметился харизматичный генерал - панславист за убеждениями Михаил Дмитриевич Скобелев (1843-1882), между Российской империей и Османской империей был заключен Сан-стефанский мирный договор 19 февраля 1878 г., по которому Сербия, Румыния и Черногория, становились полностью независимыми, а Босния и Герцоговина а также собственно Болгария получали автономию. Однако, такое положение вещей, увеличения роли России, в регионе вызывало широкое европейское недовольство, ситуация, угрожала России повторением Крымской войны, и поетому царское правительство пошло на уступки, в результате которых с 1 июня до 1 июля 1878 года, в ходе Берлинского конгресса, условия Сан-Стефанского мирного договора были пересмотрены в интересах Великой Британии, которая получила Кипр и Австро-Венгрии, которая оккупировала Боснию и Герцоговину, территория Болгарской же автономии была существенно уменьшена. Одним из оправданий такой политики относительно Болгарии считалось, то, что перед Европой нависла угроза панславизма, однако, как отмечает Пипин, это была лишь дипломатическая игра, рассчитанная на ослабление роли России [13, с.148-149]. Следует отметить, что болгарский вопрос, в британской геополитике был элементом так называемой «большой игры», термин предложен современным британским исследователем Питером Хопкирком, для определения англо - русского противостояния на Ближнем Востоке, и в Центральной Азии. Британцы кроме дипломатических методов, среди которых была поддержка политической изоляции России широко использовали информационную войну, в частности, формировали негативный образ России в Европейской среде [89, с. 353-355]. Панславизм таким образом стал информационным пугалом британской, а в дальнейшем и прусско-австрийской политики.

Панславизм, невзирая на расхождение взглядов, на него, разные социальные, идеологический и национальные аспекты, все же распространялся среди славянских народов, постепенно модифицируясь в направление активного гражданского движения. Одним из общественных проявлений панславизма, как явления полисемантического и многогранного был молодежно-спортивное движение «Сокол», основанный в 1862 г. в Праге Мирославом Тиршем. Со временем его деятельность распространилась среди словаков, поляков, словенцев, хорватов, сербов, украинцев, болгар, македонцев и россиян. В 1882 г. состоялся первый сокольский слет, в котором принимали участие 1572 представителей от всего славянства. Также, происходил активный культурный и научный обмен, создавалось славянское информационное пространство, в Кракове в 1890 году, а впоследствии в Праге в 1891 г., прошли съезды славянских студентов. Славянская идея, в той или иной мере, присутствовала во всех славянских национальных движениях [25].

Присутствие панславистских стремлений, в той или иной степени во всех славянских народах, и среди разных идеологических направлений - от реакционных, монархических и консервативных, к народническим, либеральным и анархистским, убедительно свидетельствует об объективности панславизма, как органического стремления славянского сообщества народов поддерживать и углублять свое взаимодействие ради обеспечения максимально благоприятных етнокультурных условий реализации своего цивилизационного потенциала.

Невзирая на разные национальные и идеологические особенности, среди разных панславистичных концепций можно выделить определены объединительные черты, такие, как осознание славянского единства, понимания полисемантичности панславизма, попытки объединится, как культурно, так и политически. Панславизм в XIX в. набрал широкого, действительно всеславянского характера, и причиной этому было то, что если раньше вызовы по отношению к разным частям славянского мира носили неоднородный характер, часть ориентировалась на восток, часть на запад, то бурное развитие Атлантической цивилизации, которая ломала старые культурно-аксиологические и социально-экономические модели Европы повлекло к национальному возрождению славянства. Каждая епоха, разные влияния, по-разному влияли на панславизм, как выразитель славянской макрокультурной интеграции. XIX в. был эпохой коренных перемен в мировой истории, время когда европейские государства стали мировыми гегимониями, а атлантическо-европейская макрокультура распространилась на всю планету. Славянство, находясь в фарватере Западной цивилизации, воспринимало импульсы, которые поступали от нее, модифицируя, на свой, славянский лад европейские общественно-экономические и культурно-политические нововведения. В славянстве существовала тенденция к подражанию Западу, но и была тенденция, к сохранению своего, сочетание этих двух тенденций и определяло панславизм в XIX в. В случае Российкой империи, за исключением разве, что Кирило-Мефодиивского братства, которое лучше всего придерживалось принципа «и чужого учитесь, и своего не чуждайтесь», преобладало лишь стремление наследования. Западники, были псевдоморфозованы атлантизмом, вторая крайность - славянофилы, были псевдоморфозованы византизмом. Ни первые, ни вторые, хотя и рассматривали вопрос единства славян настоящими панславистами не были, ведь в обоих случаях объединения славян, не учитывало славянский етнокультурный дух. Однако, именно от русской ветви славянских народов зависело славянское объединение, перерастание потенциальной цивилизации, в реальную. Важным обстоятельством в российском панславизме, которое имело далекие последствия, была постепенная эволюция славянофильства. Ключевой фигурой в ней является Константин Николаевич Леонтьев (1831-1891), русский дипломат, философ, публицист. Он утверждал следующее. «Славянство есть, славизма нету». В своей цивилизационной концепции он абсолютизировал византизм, отбросив принцип крови, и считал, что России не православные славяне не нужны, ей нужно идти путем становления Евразийской православной империи [38, с. 81-193]. Таким образом, Леонтьев стал своего рода когнитивным мостом между славянофильством, и євразийством, которое воплотило в себе квинтэссенцыю российского имперского национализма. Внутреннее развитие российского общества, определял в большой степени и развитие панславизма, неумения и не желания понять других славян, было основной причиной, которая не дала реализоваться славянской идее. Эту мысль можно просуммировать словами настоящего славянского патриота Александра Николаевича Пыпина: «Таким образом, вся тяжесть славянского вопроса лежала в состоянии нашего внутреннего вопроса» [13, с. 145]. Пыпин, как истинный знаток славянской идеи, еще в конце XIX в. заметил ту истину, которая не перестает быть актуальной и на сегодня: «Но, чтобы наши славянские симпатии приносили всю свою практическую полезность, не достаточно самоудовлетворяться нашими добрыми чувствами, - нужно понять состояние дел, меньше говорить о наших миссиях, и составлять широкие планы, а больше делать. Как непоследовательно у нас утверждался интерес к славянству, как мало он имеет существенной опоры в обществе, сколько оказалось непонимание наших братьев, сколько сделано из-за этого конкретных и общих ошибок, это известно. Скажут, что и славяне знают нас мало; да, но это плохое оправдание для нас, потому что мы и старшие братья, и более сильная рука»[13, с. 53]. Пыпин прекрасно отдавал себе отчет в том, что не хотели осознать ни славянофилы, ни следующие генерации русских имперских националистов. Позиция лидера, «старшего брата», - это не столько привилегия, как обязанность. Истинное первенство - моральное можно получить лишь в результате взаимопонимания между славянскими народами. В З. Глогера, польского публициста, эта же мысль нашла свое воплощение в следующих словах «если Россия должна стать во главе славянского движения, то она должна сегодня подумать о себе, но не в тот мерзкий способ, когда брат русифицирует брата и притесняет его вместе с немцами, которые его германизируют» [21, с. 43].

Другой чертой славянской идеи, что в силу предыдущей феодальной эпохи не была замечена, да и не могла так развиться, стал глубокий народный характер всеславянства, его етнонационалистичная направленность. Эту особенность можно прокомментировать словами выдающегося русского публициста и государственного деятеля Федора Ивановича Тютчева: «Действительный панславизм - в массах, он оказывается в общении русского солдата с первым встречным ему славянским крестьянином - словаком, сербом, болгарином, и т. п., даже венгром... Все они солидарны между собой по отношению к немцу»[44].

ХХ в. в полной мере станет отображением этих двух тенденций, зависимости панславизма от внутреннего положения российкого общества, так и настоящее ощущение славянского единства, на етнокультурном, языковом, ментальном уровне среди широких общественных слоев. Но, это время станет серьезным испытанием славянской идеи на прочность, не успеют славянские народы получить политическую независимость, как между ними разгорятся кровавые междоусобные конфликты.