Туризм и глобальное

Джон Урри

ВЗГЛЯД ТУРИСТА И ГЛОБАЛИЗАЦИЯ [1]

В 1990 г., когда я впервые опубликовал книгу «Взгляд туриста», зна­чимость процессов, которые мы называем сегодня глобализацией, еще не была очевидна. В то время только изобрели Интернет, и сложно было предположить, как он преобразует бесчисленные ас­пекты общественной жизни, внедряясь в нее намного скорее, чем любая предыдущая технология. Не успело сказаться влияние Интер­нета, как еще одна мобильная технология - мобильный телефон - преобразовала практики коммуникации «в движении». В целом 90-е гг испытали существенное сжатие времени и пространства, посколь­ку люди во всем мире стали «ближе» благодаря разнообразным тех­нологическим усовершенствованиям. Для многих социальных групп все более актуальной становится «гибель дистанции»[i]; при этом, со­вершается переход от прочной, устойчивой современности к более текучей и ускоренной «жидкой современности» [ii].

Ощущение сжатия пространства возникло, отчасти, благодаря быстрым потокам путешественников и туристов, физически переме­щающихся с места на место. В другой своей работе я провожу разли­чие между виртуальным путешествием по Интернету, воображаемым перемещением при помощи телефона, радио и телевидения, и путе­шествием «во плоти» по инфраструктурам глобальной индустрии ту­ризма[iii]. За последнее десятилетие объем «движения» заметно вырос. Хотя нет никаких свидетельств того, что виртуальные и воображае­мые путешествия замещают реальные, но, безусловно, между ними существуют сложные пересечения, и различия начинают все быстрее стираться. Компания Микрософт спрашивает: «куда хотите отпра­виться сегодня?», и есть множество разнообразных взаимосвязан­ных способов туда попасть.

В частности, практика «телесных» путешествий достигла огром­ных размеров. В настоящее время происходят величайшие в истории перемещения людей через национальные границы. В силу такой те­кучести отношения между обществами на земном шаре опосредова­ны потоками туристов, и, одно за другим, места изменяются для то­го, чтобы принимать эти потоки. Мир охвачен процессом «произ­водства» и «потребления мест»[iv]. Сегодня основные компоненты, позволяющие «исполнять» современную глобальную культуру, включают гостиничный буфет, бассейн, коктейль, пляж, зал ожида­ния аэропорта и бронзовый загар[v].

Такое всепоглощение предполагает рост «туристической рефлек­сии», складывание дисциплин, процедур и критериев, позволяющих любому (и каждому?) месту в рамках возникающих образцов глобаль­ного туризма направлять, оценивать и развивать свой «туристичес­кий потенциал». Такая рефлексия дает возможность идентифициро­вать конкретное место в географических, исторических и культурных координатах, опоясывающих Землю, и определять его существующие и потенциальные материальные и семиотические ресурсы. Одним из элементов «туристической рефлексии» является институционализация исследований туризма - появление новых монографий, учебни­ков, экзотических конференций, отделов и журналов (включая воз­никшие в 90-х гг «International Journal of Tourism Research», «Tourism Studies», «Journal of Sustainable Tourism», «Journeys», «Tourism Geographies»). Открылось множество консультирующих фирм, свя­занных с местными, национальными и международными государст­венными структурами, компаниями, добровольными ассоциациями и национальными географическими обществами[vi].

Данная рефлексия касается не только отдельных людей и их жиз­ненных возможностей, но целого ряда систематических, регулируе­мых оценочных процедур, позволяющих каждому «месту» изучать, модифицировать и максимизировать свое положение в стремитель­но изменяющемся мировом порядке. Эти процедуры изобретают, производят, продают и распространяют (в частности, по всемирному телевидению и Интернету) новые или заново «упакованные», или отличающиеся от других, или занимающие отдельную нишу места и их визуальные образы. В дальнейшем обращение этих образов реа­лизует саму идею «земного шара» [vii]. Разумеется, не все члены мирового сообщества являются равны­ми участниками глобального туризма. Рядом с глобальными турис­тами и путешественниками во многих «пустых местах встречи» или «не местах» современности, таких, как зал ожидания аэропорта, ав­то- и железнодорожный вокзал, станции техобслуживания на авто­магистралях, порты и т.д., соседствуют бесчисленные изгнанники со всего мира[viii]. Усилившееся в последнее время экономическое и соци­альное неравенство понуждает людей к мобильности - они бегут от голода, войны, пыток, преследований и геноцида.

Для «взгляда туриста» важно, что ряд обстоятельств переводит про­блему «туризма» из области маргиналий глобального порядка (и чис­то академического интереса) чуть ли не в центр возникающего мира «жидкой современности». Во-первых, туристические инфраструкту­ры создаются в самых неожиданных местах. Разумеется, большинство людей не глобальные туристы, а, скорее, посетители; но это вовсе не означает, что те места, в которых они живут, и связанные с этими ме­стами образы природы, нации, колониализма, жертвы, общины, на­следия и т.д. не становятся важнейшими составляющими хищного глобального туризма. Даже самые неожиданные направления включа­ются в его сеть - Аляска, Аушвиц-Биркенау, Антарктида, особенно в период празднования Миллениума, Шанги Джайл в Сингапуре, мес­та нацистской оккупации на островах Ламанша, Дахау, заброшенные угольные шахты, Куба, в особенности ее «колониальное» и «амери­канское» наследие, Исландия, Монголия, Эверест, Северная Ирлан­дия, Северный Кипр, оккупированный Турцией, Пирл-Харбор, пост­коммунистическая Россия, Роббен-Айленд в Южной Африке, Сарае­во, космос, «Титаник», Вьетнам и т.д.[ix]. В ряде случаев формирование туристического направления - часть рефлексивного процесса, посред­ством которого общества и места вступают в глобальный порядок (или «возвращаются» в него, как Куба в 90-х).

Существенно возрастают туристские потоки из разных стран, в особенности «восточных», которые ранее посещали и потребляли туристы с «Запада». В настоящее время растущие доходы среднего класса в Азии (равно как и студенческие образовательные поездки и туризм «челноков») генерируют сильное желание увидеть воочию те места на «Западе», которые, как представляется, определили миро­вую культуру. Дж. Хендри описывает создание в азиатских странах различных тематических парков, полных экзотических «западных» черт[x]. Она характеризует эту тенденцию как вид обратного ориента­лизма («ориентализм наносит ответный удар»), - желание выставитьна обозрение элементы западной культуры, чтобы они воспринима­лись в Азии как диковинные и странные.

Сфера глобального туризма все больше пересекается с общей «эко­номикой знаков», вторгаясь в различные пространства потребления. В ее пределах обнаруживается множество институтов и форм, воздей­ствия которых трудно избежать[xi]. К ним относятся транспортные пе­ревозки, гостиничный бизнес (в том числе и секс-туризм)[xii], путеше­ствие, дизайн, консультирование, производство образов, объектов глобального туризма, глобальных символов (таких, как Эйфелева башня), типичных картин (всемирный пляж), локальных знаков (балийские танцы), репрезентация и обращение образов в СМИ через печать, телевидение, новости, Интернет, организация строительства и развития туристической инфраструктуры, и прочие вещи.

В мире все быстрее распространяются могущественные и вездесу­щие глобальные бренды или логотипы[xiii]. Их сила связана с тем, что самые успешные корпорации за последние два десятилетия превра­тились из производителей продукции в производителей брендов, с громадными расходами на маркетинг, дизайн, спонсорство, пиар и рекламу. Такие брендовые компании, включающие множество фирм, занятых в сфере путешествий и отдыха (Nike, Gap, Easyjet, Body Shop, Virgin, Club Med, Starbucks и т.д.), создают «концепции» или «стиль жизни». Они «свободны от тягот реального мира, от производства и хранения продуктов; беспрепятственно укрепляясь, бренды реализу­ют скорее коллективные галлюцинации, чем товары и услуга»[xiv].

Водоворот глобального туризма бесчисленными способами втяги­вает в себя людей и места. «Глобальное» и «туризм» - не два отдель­ных понятия, соединенные при помощи каких-то внешних связей. Скорее, каждое из них - часть системы сложных взаимозависимых процессов. Более того, подобные инфраструктуры, потоки людей и образов и сама практика туристической рефлексии должны быть ос­мыслены в единстве как некий глобальный гибрид, распространяю­щийся по земному шару[xv]. Здесь можно усмотреть аналогию с други­ми глобальными гибридами, такими как Интернет, автомобилизм, всемирная финансовая система и т.д., которые развиваются, преоб­разуя и воспроизводя «глобальное».

Воплощая взгляд

Говоря время от времени о путешествии как о телесном перемеще­нии индивида, я хотел подчеркнуть одно обстоятельство, столь очевидное, что о нем постоянно забывают, - а именно, что туристы, дви­жущиеся с места на место, обладают неуклюжими и хрупкими тела­ми определенного возраста, пола и расы[xvi]. Они сталкиваются с дру­гими телами, объектами и физическим миром во всей многогранно­сти чувственного восприятия. Туризм неизбежно задействует движе­ние «во плоти» и формы телесного удовольствия, что должно при­влечь особое внимание социологов, изучающих различные виды ту­ризма. В этом смысле взгляд туриста всегда включает отношения между телами, пребывающими в движении. Кроме того, тела пред­ставляют себя в пространстве ощущений «других» и во многообраз­ных чувственных ландшафтах[xvii]. Они прокладывают путь между не­посредственным восприятием внешнего мира, в котором они физи­чески перемещаются (или неподвижно лежат в ожидании бронзово­го загара), и дискурсивно опосредованными чувственными ланд­шафтами, в которых артикулирован социальный вкус и различие, идеология и значение.

Воспринимаемые и чувствующие тела связаны с целым рядом перформативных практик. Тела не «даны» и не зафиксированы, но они участвуют в таких практиках в том числе для того, чтобы пропу­стить через себя понятия движения, природы, вкуса и желания. Ус­танавливаются сложные связи между телесными ощущениями и со­циокультурными чувственными ландшафтами, опосредованными дискурсом и языком[xviii]. Это особенно заметно в случае путешествий в тропики, например, на Карибские острова, где первые посетители могли ощутить вкус новых фруктов, запax цветов, почувствовать жар солнца, погрузиться во влажную растительность тропического леса, а также увидеть совершенно новые пейзажи[xix].

Тело воспринимает мир в процессе движения. Оно обладает кине-стетикой, шестым чувством, информирующим человека о поведе­нии тела в пространстве, - через ощущения движения, которые фик­сируются суставами, мускулами, сухожилиями и т.п. Для этого чув­ства движения особенно важна «механика пространства», которая раскрывается благодаря тактильным контактам, например, при со­прикосновении ступни с тротуаром или горной тропой, руки с по­верхностью скалы или с автомобильным рулем[xx]. Разнообразные объекты и технологии развивают это кинестетическое чувство, пре­доставляя человеку новые возможности, позволяя на уровне ощуще­ний проникнуть внутрь и охватить весь внешний мир. Многочис­ленные соединения людей с объектами и технологиями, действую­щие по своим сценариям в зависимости от обстоятельств, производят устойчивые и длительные формы мобильности. Такие гибриды проникают в сельскую местность и города, пересоздавая природные и городские ландшафты при помощи своего движения.

Сам эффект наличия мобильных технологий способен изменить природу видения мира. «Статичные» формы туристского взгляда (gaze), такие как «созерцание с балкона», сосредоточены на двух­мерном восприятии формы, красок и деталей пейзажа, лежащего перед человеком, картины, которую можно увидеть глазами[xxi]. По­добная статичность присуща взгляду, направленному сквозь непо­движный фотообъектив. И наоборот, то, что исследователи имену­ют «мобильным зрением», подразумевает быстро меняющуюся па­нораму, чувство многомерного стремительного движения и плав­ной взаимосвязанности мест, людей и возможностей (подобно на­тиску образов в телевидении и кинематографе)[xxii]. Существует мно­жество беглых взглядов (glances) туриста - «захват» видов из окна ва­гона, через ветровое стекло автомобиля, сквозь иллюминатор па­рохода, через глазок видеокамеры[xxiii]. «Путешественник смотрит че­рез аппаратуру, которая перемещает его по миру. Машина и рож­денное ею движение становятся едины в визуальном восприятии человека; таким образом, он способен видеть вещи только в движе­нии»[xxiv].

Развитие железных дорог в девятнадцатом веке сыграло важную роль для выработки этого «мобильного зрения». Из окна вагона ландшафт предстает в качестве стремительно мелькающего ряда об­рамленных видов («панорамное восприятие»), а не места, где можно задержаться, сделать наброски, написать пейзаж или запечатлеть его каким-либо другим способом[xxv]. Известно высказывание Ницше о том, что каждый человек похож на путешественника, узнающего страну и ее обитателей из окна вагона[xxvi]. В Америке распространение железнодорожного сообщения повлияло на облик раннего туризма. Путешественники отмечали, что железная дорога благодаря своей невероятной скорости словно съедала пространство, что оставалось незамеченным из-за необычайной комфортабельности вагона. Такая поездка рождала ощущение необъятности простора, размеров, мас­штаба пространства, доминирования ландшафта, по которому несся поезд[xxvii]. Сходным образом созерцание мира через ветровое стекло автомобиля имело важные последствия для природы «беглого взгля­да»: оно позволило отчетливо проявиться материальности города или ландшафта[xxviii]. В другой работе я изучал некоторые эпизоды из истории автомобилизма, в том числе в Европе в период между вой нами. Это были своеобразные «путешествия по жизни и истории страны»[xxix]. Представители среднего класса, все сильнее привязыва­ясь к своему дому, комфортабельно и безопасно устроившись в Ми­ни Моррисах, «начали путешествовать по Англии и фотографиро­вать больше, чем когда-либо прежде»[xxx]. В послевоенной Америке некоторые ландшафты были существенно изменены и приспособле­ны для проведения досуга, «приятного автомобилисту... Земля ис­пользовалась так, чтобы позволить «сделать красивый снимок прямо с парковки»[xxxi]. Государство превратило живую природу в то, «что можно оценить только визуально»[xxxii]. Вид, открывающийся через ве­тровое стекло автомобиля, как бы говорит: «чем быстрее мы движем­ся, тем прекрасней кажется земля»[xxxiii].

Плотская материальность движения производит прерывистые мо­менты физической приближенности, - чувство включенности своего тела в пейзаж или городское пространство, или в событие, или в со­общество друзей, партнеров, в семью, или в компанию приятных те­бе незнакомцев (только лыжники, или только «одинокие» люди в возрасте от 18 до 30 лет, или только игроки в бридж). Одним из силь­нейших побудителей к путешествию является «потребность в близо­сти», настолько неодолимая, что кажется совершенно «необходи­мым»[xxxiv]. Важность общения, стремление встретиться, ободрить дру­гого, поддержать сообщество - все это также влечет за собой путеше­ствие. Краеугольный камень туризма - желание непосредственно присутствовать где-либо, - будь то город, наделенный особым стату­сом в индустрии глобального туризма, или просто уголок земли, о котором рассказывал приятель. Места надо увидеть и прочувство­вать «самому»: встретиться в том доме, где прошло чье-то детство, или посетить определенный ресторан, прогуляться по берегу именно этой реки и обязательно вскарабкаться именно на этот холм, и, ко­нечно, все лично сфотографировать. Сопричастность подразумевает, что вы увидите, дотронетесь, услышите, ощутите запах или вкус кон­кретного места[xxxv].

Еще один вид путешествия связан с желанием увидеть некое «жи­вое» событие, которое должно произойти в какой-то определенный момент. Например, политическое или художественное действо, пра­здник или спортивное соревнование (последнее особенно «живое», ибо результаты и даже его длительность заранее неизвестны). Каж­дое событие рождает интенсивное чувство сопричастности, - кон­церт Мадонны или похороны принцессы Дианы, Международная выставка или Олимпийские игры. Ни одно из них не может быт «пропущено»; они приводят в движение огромные массы людей, же­лающих «живьем» захватить особое мега-событие, происходящее в одном из городов[xxxvi]. М. Роуч описывает такие запланированные мега-события как «социальные пространственно-временные «центры внимания» и «выключатели», которые канализируют, смешивают и перенаправляют глобальные потоки»[xxxvii]. Они создают пространствен­но-временные моменты глобального уплотнения, при этом события локализуются в «уникальных местах, ставшими таковыми именно из-за неповторимого события». Поэтому данные места могут «трансформироваться из захолустных уголков в специальные «горо­да-хозяева»», которые обретают новую нишу в системе глобального туризма[xxxviii].

Тяга к соприсутствию почти всегда подталкивает человека путеше­ствовать по иным территориям, заставляет стремиться к визуально отличающимся пейзажам или к «живым» событиям, покорять опре­деленную вершину, блуждать «одиноко, словно облако», переправ­ляться по бурлящей воде на плоту и т.д. Такие телесно опосредован­ные практики возможны только в специфическом, специализиро­ванном «месте для досуга», географически и онтологически отдален­ном от работы и дома. Действительно, привлекательность подобных мест, где можно почувствовать, что тело физически живо, «естествен­но» или молодо, отчасти связана с тем, что они ощущаются как «дру­гие», отличаются от повседневной рутины и знакомых картин. В сво­ей работе Дж. Ринг описывает, как Альпы в девятнадцатом веке были преобразованы именно в такое специализированное пространство, где английский джентльмен мог почувствовать себя по-настоящему живым[xxxix].

Эти места обещают «приключения»; они представляются острова­ми жизни, созданными благодаря интенсивному пробуждению пло­ти, движению тел[xl]. Некоторые социальные практики включают в себя телесное сопротивление, где тело физически опосредует отно­шения человека с внешним миром. Так, в конце восемнадцатого ве­ка развитие пешей ходьбы в знак протеста, «свобода» дороги и досу­жая прогулка были скромными актами возмущения против установ­ленной социальной иерархии[xli]. Сходным образом экстремальный «приключенческий туризм» в Новой Зеландии демонстрирует формы физического противодействия работе и повседневности[xlii]. Гедо­нистическое желание приобрести бронзовый загар рождалось в со­противлении протестантской этике, женской домашней жизни и «рациональному отдыху»[xliii] До сих пор я говорил о теле как о смотрящем или двигающемся. Но туризм подразумевает и тело-на-которое-смотрят, предъявляю­щее себя, соблазняющее посетителей искусностью, шармом, силой, сексуальностью, и т.п. Дж. Десмонд пишет о том, как в туристичес­кой индустрии обыгрываются презентация повседневности и демон­страция тела[xliv]. Движущееся тело обычно привлекает к себе внима­ние, и одной из характерных черт глобального туризма сегодня ста­новится «зрелищная телесность».

Показ танцующего тела стал привычным - военные танцы маори, балийские танцевальные церемонии, бразильская самба и танец ху­ла на Гавайях. Эти примеры иллюстрируют то, что Д. МакКэннелл называет «реконструированной этничностью» и «постановочной ау­тентичностью»[xlv]. В танце хула предметом визуального потребления становится особая концепция полуевропейского полутуземного женского тела. Такой танец кажется «настоящим представлением». Его привлекательность заключается в ощущении непосредственной встречи с чем-то подлинным, с вековой традицией, а не просто со спектаклем, сыгранным ради зрителя. При этом танцоры становятся своеобразными знаками того, чем их считают туристы. В ряде случа­ев именно танцы превращаются в основные означающие культуры. Так происходит с маори или с населением Гавайских островов: танец и есть сама культура. Узнаваемый во всем мире, он поглощает все другие означающие. Десмонд пишет о расовой и гендерной истории создания образа танцовщицы хула с начала прошлого века по насто­ящее время, когда шесть миллионов посетителей в год посещают на­туралистический Эдем, символом которого являются «естествен­ные» танцовщицы хула. Этот имидж места узнается везде и тиражи­руется до бесконечности[xlvi].

Мобильный мир

Все, о чем говорилось выше, указывает на чрезвычайно глубокие взаимосвязи «туризма» и «культуры» в подвижном мире[xlvii]. Путеше­ствуют не только туристы, но и предметы, культуры и образы. Ка­жется даже, что существует более общая «мобильная культура», ко­торая происходит от «принуждения к мобильности». Такую культу­ру описывает К. Каплан в работе «Вопросы путешествий»[xlviii]. Ее соб­ственная большая семья проживает на разных континентах, и в си­лу этого путешествия и туризм всегда были «неизбежностью и не­обходимостью для сохранения семьи, любви и дружбы, а также работы»[xlix]. Она «родилась в культуре, которая приняла как должное национальную выгоду путешествий» вместе с идеей, что «граждане Америки могут путешествовать куда хотят»[l]. Здесь имплицитно присутствует мысль о том, что человеку позволено путешествовать, что путешествия - существенная часть его жизни. Культуры стали настолько мобильными, что современные горожане (не только американцы!) не ставят под сомнение свое право проникать в дру­гие места и в иные культуры. Более того, если члены семьи нахо­дятся в постоянном движении, тогда различия между домом и не домом теряют силу. Культурное многообразие подразумевает и де­лает необходимыми широкие формы мобильности. (Впрочем, дру­гим культурам пока трудно превзойти недавний «рекорд» Индии. 24 января 2001г. в Алахабаде проходил фестиваль Hindu Kumbh Mela. В этот день в одном месте за короткий срок собралось, наверное, рекордное количество людей - 30-50 миллионов индусов прибыло на берега Ганга со всего света).

Принадлежность к культуре почти всегда предполагает путешест­вия. Они, развивая и поддерживая культуру, принимают разные фор­мы. Это и паломничества к сакральным местам, к определенным письменным или визуальным текстам, и поездки по маршрутам, свя­занным с ключевыми историческими событиями, и путешествия ради того, чтобы увидеть известных людей или свидетельства их жизни, по­знакомиться с другими культурами, чтобы сильнее ощутить собствен­ную культурную принадлежность.

«Национальное» может быть удобной точкой отсчета для того, чтобы проследить, что значит путешествие для культуры, и как культуры путешествуют. В центре нашего внимания будет повест­вование нации о самой себе. Национальные истории рассказыва­ют о движении людей сквозь прошлое; часто начало такого нарратива теряется в тумане времени[li]. Многое в истории традиций и символов «изобретено» и является как результатом забывания прошлого, так и воспоминания о нем[lii]. Европа конца XIX в. - это период примечательного конструирования национальных тради­ций. Например, во Франции День взятия Бастилии был учрежден в 1880 г., Марсельеза стала национальным гимном в 1789 г., 14 ию­ля было объявлено национальным праздником в 1880 г., а Жанну Д'Арк католическая церковь извлекла из небытия только в 1870-х г.[liii]. В более общем смысле, идея «Франции» была расширена бла­годаря «процессу, сходному с колонизацией, средствами коммуни­кации (дороги, железные дороги и газеты), так что к концу ХIХ века народная и элитарная культуры встретились» в результате разнообразных движений[liv]. Одним из ключевых моментов в этом процессе явилось массовое производство публичных памятников, увековечивавших нацию, особенно в перестроенном Париже. К этим монументам путешествовали, их рассматривали, о них говорили, ими делились с другими при помощи рисунков, картин, фотографий, фильмов и европейской индустрии туризма.

Первым национальным туристическим событием стала Великая Выставка 1851 г. в лондонском Хрустальном Дворце. С тех пор туризм превратился в коллективное предприятие, выполняя роль сти­мула для нации. В то время население Британии составляло восем­надцать миллионов; из них шесть миллионов посетило Выставку, причем многие воспользовались новой железной дорогой, чтобы впервые попасть в столицу. Во второй половине XIX в. похожие мега-события происходили по всей Европе, и они в отдельных случаях привлекали до 30 миллионов человек[lv]. Считается, что Междуна­родная Выставка столетия в Мельбурне 1888 г. собрала две трети на­селения Австралии[lvi]. Ее посетители, австралийцы и приезжие, были призваны подтвердить не только достижения, но и характерные чер­ты этой страны. Особую роль для складывания национального само­сознания сыграли создание национальных музеев, успехи нацио­нальных художников, архитекторов, музыкантов, драматургов, ро­манистов, историков и археологов[lvii].

За последнее время мир превратился в глобальную сцену, на ко­торую вышли почти все нации, соревнуясь в желании обратить на себя внимание и привлечь как можно больше туристов. В этом пла­не особенно показательны такие интернациональные мега-события как Олимпийские игры, соревнования за Мировые кубки и Международные выставки[lviii], ставшие предпосылкой массового ту­ризма и космополитизма. Они свидетельствуют о том, что нацио­нальная идентичность теперь все чаще определяется в терминах не только локальной, но и глобальной сцены. Именно такая сценич­ность облегчает как телесное, так и воображаемое путешествие к мега-событиям внутри глобального порядка [lix].

Кроме того, во многих культурах перемещения людей влекут за собой пересечение национальных границ. В развивающихся стра­нах семьи с возрастающим уровнем доходов создают новые нормы экстенсивной мобильности. Быстрое увеличение «глобальных диа­спор» расширяет диапазон, степень и значение всех форм путешест­вия для больших семей и общин, разбросанных по свету. В Тринидаде даже существует выражение, что ты можешь почувствовать себя настоящим тринидадцем только выехав заграницу. Около шестиде­сяти процентов нуклеарных семей имеют хотя бы одного человека, живущего в другой стране[lx]. А. Онг и Д. Нонини таким же образом показывают значение движения через границу для огромной китай­ской диаспоры, которая насчитывает от двадцати четырех до сорока пяти миллионов человек[lxi]. Дж. Клиффорд подводит итог: «рассеян­ные по миру народы, однажды отделенные от родины океанами и политическими барьерами, все сильнее связывают себя «погранич­ными отношениями» со своей прежней страной, получив возмож­ность передвигаться туда и обратно благодаря современным транс­портным связям, мобильным технологиям и трудовой миграции. Самолеты, телефоны, аудиокассеты, и видеокамеры, и мобильные рынки труда уменьшают расстояния и облегчают двухстороннее движение, легальное и нелегальное, по всему земному шару»[lxii]. Такое перемещение диаспор не лимитировано во времени. В отличие от обычного туризма, основанного на четком разделении «дома» и «не дома», путешественник диаспоры часто не имеет определенных временных границ, поскольку один вид его деятельности может плавно перейти в другой.

Заключение

Конфигурация взгляда туриста приобретает, таким образом, целый ряд важных особенностей благодаря процессам глобализации. Это относится и к вечно-мобильным путешественникам, перемежаю­щим свое движение паузами, и к неподвижным телам, встречаю­щимся в «странных столкновениях» нового мирового порядка. Та­ким неожиданным столкновениям свойственен исключительно вы­сокий уровень «невзаимодействия», или урбанистической аноним­ности, особенно внутри причудливых «городов, обнесенных стена­ми», известных как аэропорты [lxiii].

Произошел огромный сдвиг от одиночного взгляда туриста XIX века к современному изобилию бесчисленных дискурсов, форм и во­площений туристского взгляда. В упрощенном смысле можно гово­рить о глобализации взгляда туриста, поскольку сердцевину глобаль­ной культуры составляет множество взглядов, практически вездесу­щих в своем ужасном непрерывном бодрствовании. При этом виды мобильности, физической, воображаемой и виртуальной, добро­вольной и вынужденной не поддаются исчислению Кроме того, значительно меньше «туризма» как такового сущест­вует в пределах специфического обособленного времени-и-пространства; это своеобразный «конец туризма» внутри более общей «экономики знаков». Увеличивается сходство между поведением че­ловека «дома» и «не дома»[lxiv]. Места туризма стремительно распрост­раняются по земному шару в связи с массовым проникновением средств медиа в туристическую среду. Территория повседневной жиз­ни перестраивается под «туристские» образцы, равно как и многие участки окружающей среды. Мобильность становится все более зна­чимым фактором в самоидентификации молодежи, и выходцев из диаспор, и пожилых обеспеченных людей, которые могут позволить себе жизнь в движении. И «туристическая рефлексия», пусть и раз­дражая нас, ведет к тому, что практически каждое место получает шанс занять свою нишу в водовороте контуров складывающегося глобального порядка[lxv].

[1] Урри Дж. Взгляд туриста и глобализация// Массовая культура: современные западные исследования.- М.: Фонд научных исследований «Прагматика культуры». 2005. С. 136-150.

ЛИТЕРАТУРА

[i] Caimcross F. The Death of Distance. London: Orion, 1997.

[ii] Bauman Z. Liquid Modernity. Cambridge: Polity, 2000.

[iii] Urry J. Sociology Beyond Societies. London: Routledge, 2000. Ch.3.

[iv] Urry J. Consuming Places. London: Routledge, 1995.

[v] Lencek L., Bosler G. The Beach. The History of Paradise on Earth. London:
Seeker and Warburg, 1998; Gottdiener M. Life in the Air. Surviving the New
Culture of Air Travel. Lanham, Mass.: Rowman and Littlefield, 2001; AhmedS.
Strange Encounters. London: Routledge, 2000.

[vi] Этот процесс распространения индустрии туризма может быть проиллюстрирован в художественной литературе на примере отталкивающего об­раза Руперта Шелдрейка, антрополога туризма. См.: Lodge D. Paradise News. London: Seeker and Warburg, 1991.

[vii] Franklin S., Lury C., Stacey J. Global Nature, Global Culture. London: Sage, 2000.

[viii] MacCannell D. Empty Meeting Grounds. New York Routledge, 1992; Auge M. Non-Places. London: Verso, 1995.

[ix] Lennon J., Foley M. Dark Tourism. London: Continuum, 2000; O'Rourke P.J. Holidays in Hell. New York: Atlantic Monthly Review, 1988.

[x] HendryJ. The Orient Strikes Back. A Global View of Cultural Display. Oxford:
Berg, 2000.

[xi] Lash S., UrryJ. Economies of Signs and Space. London: Sage, 1994.

[xii] Tourism, Travel and Sex/ Eds. S. Clift, S. Carter. London: Cassell, 1999.

[xiii] Klein N. No Logo. London: Flamingo, 2000.

[xiv] Ibid. P. 22.

[xv] Urry J. Sociology Beyond Societies. Ch.2.

[xvi] Veijola S., Jokinen E. The Body in Tourism // Theory, Culture and Society, 6. 1994. Pp. 125-51.

[xvii] Rodaway P. Sensuous Geographies. London: Routledge, 1994.

[xviii] См.: Leisure/Tourism Geographies/ Ed. D.Crouch. London: Routledge, 2000; Bodies of Nature/ Eds. P.Macnaghten, J.Urry. Body and Society, no.6, 2000.Pp. 1-202.

[xix] Shelter M. Consuming the Caribbean. London: Routledge, 2002.

[xx] Gil J. Metamorphoses of the Body. Minneapolis: University of Minneapolis Press, 1998. P. 126; Lewis N. The Climbing Body: Choreographing a History of Modernity. Ph D, Dept. of Sociology, Lancaster University, 2001.

[xxi] Pratt M. Imperial Eyes. London: Routledge, 1992. P. 222.

[xxii] Schivelbusch W. The Railway Journey. Trains and Travel in the Nineteenth
Century. Oxford: Blackwell, 1986. P. 66.

[xxiii] Larsen J. Tourism Mobilities and the Tourist Glance: the «Tourist Gaze» in
Motion. 2001.

[xxiv] Osbome P. Travelling Light. Photography, Travel and Visual Culture. Manchester Manchester University Press, 2000. P. 168.

[xxv] Schivelbusch W. Op.cit.

[xxvi] Thrift N. Spatial Formations. London: Sage, 1996. P. 286. '

[xxvii] Lujgren O. On Holiday: a History of Vacationing. Berkeley: University of California Press, 2000. P. 3.

[xxviii] Larsen J. Op.cit.

[xxix] UrryJ. Sociology Beyond SocietiesE Ch.3.

[xxx] Taylor J. A Dream of England. Landscape, Photography and the Tourist's
Imagination. Manchester Manchester University Press, 1994. Pp. 122,136-45.

[xxxi] Wilson A Culture of Nature. Oxford: Blackwell, 1992. P. 35.

[xxxii] Ibid. P. 37.

[xxxiii] Ibid. P. 33.

[xxxiv] Baden D., Moloteh H. The Compulsion to Proximity// Now/Here: Time, Space
and Modernity / Eds. R. Friedland, D. Boden. Berkeley: University of
California Press, 1994. Pp. 257-86.

[xxxv] Urry J. Sociology Beyond Societies.

[xxxvi] Roche M. Mega-Events and Modernity. London: Routledge, 2000.

[xxxvii] Ibid. P. 199.

[xxxviii] Ibid. P. 224.

[xxxix] RingJ. How the English Made the Alps. London: John Murray, 2000. Ch.4-6.

[xl] Lewis N. Op.cit.

[xli] Jarvis R. Romantic Writing and Pedestrian Travel. London: Macmillan, 1997.
Ch.1-2.

[xlii] Cloke P., Perkins H. Cracking the Canyon with the Awesome Foursome:
Representations of Adventure Tourism in New Zealand // Environment and
Planning Society and Space, 16.1998. Pp.: 185-218.

[xliii] Ahmed S. Op.cit.

[xliv] Desmond J. Op. Cit. Part 1.

[xlv] Desmond J. Staging Tourism. Chicago: University of Chicago Press, 1999. MacCannell D. Staged Authenticity: Arrangements of Social Space in Tourist Settings // American Sociological Review, 79. 1973. Pp. 589-603; Idem. The Tourist. New York, 1999.

[xlvi] Desmond J. Op. Cit. Part 1.

[xlvii] Touring Cultures/ Eds. C. Rojek, J. Urry. London: Routledge, 1997.

[xlviii] Kaplan C. Questions of Travel. Durham, US: Duke University Press, 1996.

[xlix] Ibid. P. IX.

[l] Ibid.

[li] Nation and Narration / Ed. H. Bhabha. London: Routledge, 1990.

[lii] McCrone D. The Sociology of Nationalism. London: Routledge, 1998. Ch.3.

[liii] Ibid. Pp. 45-46.

[liv] Ibid. P. 46.

[lv] Roche M. Op.cit.

[lvi] Spillman L. Nation and Commemoration. Cambridge: Cambridge University
Press, 1997. P. 51.

[lvii] McCrone D. Op.cit P.53-5; Kirshenblatt-Gimbktt B. Destination Culture.
Tourism, Museums and Heritage. Berkeley: University of California Press,
1998.

[lviii] Harvey P. Hybrids of Modernity. London: Routledge, 1996.

[lix] Roche M. Op.cit.

[lx] Miller D., Slater D. The Internet. London: Berg, 2000. Pp. 12,36.

[lxi] Ungrounded Empires / Eds. A Ong, D. Nonini. London: Routledge, 1997.

[lxii] Clifford J. Routes. Cambridge, Mass: Harvard University Press, 1997. P. 247.

[lxiii] GottdienerM. Op.cit. Pp. 34-35.

[lxiv] Shaw G.,Agarwal S., Bull P. Tourism Consumption and Tourist Behaviour: a
British Perspective //Tourism Geographies. 2,2000. Pp. 264-289. P. 282.

[lxv]См.: ParrM. Boring Postcards. London: Phaidon Press, 1999