Знаменитая лазанья Беппи 1 page

Лазанья? Не понимаю, с чего весь этот шум. На мой вкус, она, пожалуй, немного тяжеловата. Я предпочитаю спагетти. Но людям, похоже, нравится моя лазанья, и я, разумеется, ее им готовлю. По моему рецепту, сначала надо приготовить мясной соус, а потом… Прежде всего я расскажу тебе, как готовить соус, потому что он бесподобен.

Для приготовления моего соуса надо использовать итальянские консервированные помидоры в жестяных банках. Свежие помидоры, которые ты покупаешь здесь, безвкусные, водянистые. Даже те, что я выращиваю у себя на огороде, не так хороши, как привезенные с моей родины.

Вот что тебе понадобится:

Оливковое масло

2 зубчика чеснока (а не две головки, как кладет Маргарет, подруга Кэтрин, – а назавтра все коллеги обходят ее стороной)

2 средние луковицы, нарезанные тонкими кружочками

2 стебля сельдерея и немного листьев сельдерея

4 унции молодых шампиньонов

свежий базилик

1 средняя морковка

6 банок помидоров

1 банка томат‑пюре

1,5 кг говяжьего фарша

1 большой стакан красного вина

соль

перец

Ну что ж, в большую кастрюлю налей оливкового масла (только не очень много, потому что из фарша вытопится жир). Нашинкуй лук так тонко, как только можешь, и обжарь на слабом огне. Когда лук будет почти готов, мелко поруби чеснок и обжаривай его вместе с луком в течение нескольких минут (подлей, если необходимо, капельку воды, чтобы лук не подгорел). Выкладывай мясной фарш небольшими порциями, непрерывно помешивая, пока мясо не подрумянится. Добавь нарезанные шампиньоны и, смешав с фаршем, доведи до готовности. А теперь положи туда мелко порезанные сельдерей, морковку, консервированные помидоры и томат‑пюре. И наконец, соль и перец. Доведи смесь до кипения и вари на медленном огне минимум полтора часа. Добавляй вино или воду во время приготовления, чтобы соус не получился слишком густым, и время от времени помешивай, чтобы он не прилипал ко дну кастрюли.

Ладно, пока достаточно. Иди и практикуйся. Когда получится так, как надо, я расскажу тебе остальную часть рецепта.

Примечание Адолораты: Папа, ты забыл положить базилик. Я всегда добавляю много‑много базилика в самом конце и, может, чуточку итальянской петрушки для придания свежего аромата.

Примечание Беппи: Господи, Адолората, вечно ты перебарщиваешь с приправами. Постарайся все‑таки держать себя в руках.

Вышивание бисером было для Пьеты излюбленным этапом в процессе создания платья. Это занятие требовало терпения и времени. Поэтому многие дизайнеры сплошь и рядом предпочитали передоверять его профессиональным вышивальщицам. Но Пьета свято верила, что вышивка – изюминка модели, и она способна украсить любое платье или же напрочь испортить его.

Выбранный ею бисер был чрезвычайно мелок и хрупок. Она хотела, чтобы, когда Адолората будет стоять у алтаря, платье мерцало, а не слепило глаза. И теперь, когда она сидела, глядя на девственно‑белую материю и коробочки со стеклянными бисеринками, она была благодарна матери за то, что та вызвалась ей помочь. Чтобы сделать все как надо, потребуется немало Усилий.

Она расправила ткань на раме и, положив на жесткие деревянные стулья подушки, села вышивать. Если уж им придется просидеть здесь весь день, то хотя бы с удобством.

За ее спиной звонил телефон. Он вскоре умолк, но потом зазвонил снова. На этот раз, наверное, кто‑то взял трубку, потому что раздалось только два или три звонка. Пьете послышалось, будто кто‑то вскрикнул, а затем она услышала звон упавшей на кафельный пол фарфоровой чашки.

Она открыла дверь швейной мастерской.

– Мама, с тобой все в порядке? – окликнула она, свесившись вниз, но ей никто не ответил.

Передняя дверь хлопнула, а затем в доме снова воцарилась тишина.

– Мама?

Дом опустел. На кухонном полу в молочно‑белой лужице валялись осколки разбитой чашки. Пьета заметила, что телефонная трубка не лежит на рычаге. Прежде чем положить ее на место, она прижала ее к уху.

– Алло! – неуверенно произнесла она.

– Ох, Пьета, это ты. – Это была Адолората. В ее голосе звенела паника. – Мама там? Немедленно передай ей трубку. Мне надо сказать ей точно, где мы.

– Ее здесь нет. Что происходит? Минутное молчание, а затем с ее губ сорвались страшные, невероятные слова:

– Боже правый, Пьета, я, кажется, убила папу.

Пьета в точности повторила то, что проделала ее мать: хлопнув входной дверью, побежала ловить такси. Но поскольку она пробыла у телефона достаточно долго, чтобы выслушать инструкции Адолораты, то приехала в больницу первой.

Ее сестра, помятая и взъерошенная, в сильном смятении мерила шагами небольшую комнату для посетителей.

– Как он?

– Не знаю. Я жду, когда мне что‑то скажут, – проговорила она, повернув к сестре мертвенно‑бледное лицо. – Это я во всем виновата, Пьета. Я одна.

– О чем ты? Как ты можешь быть во всем виновата?

– Мы поспорили об одном новом блюде. Я включила его в меню без папиного ведома. Он начал жаловаться, что я всегда использую слишком много ингредиентов, – он говорит мне об этом раза по три в неделю, – но на этот раз я сорвалась. Я начала орать на него. Сказала, что мне надоел его постоянный контроль, что я собираюсь уйти из «Маленькой Италии» и открыть собственный ресторан, где все буду делать по‑своему.

– А он?

– Сначала я решила, что он тоже на меня заорет, но он побледнел и замолчал, а потом упал на стул, весь как‑то обмяк и застонал. Там был Федерико, и он вызвал «скорую». Едва мы сюда приехали, как они тут же его куда‑то увезли, а мне велели ждать здесь.

– Они думают, у него случился сердечный приступ или инсульт?

– Я так думаю, но они еще ничего не сказали.

– О боже. – Пьета тяжело опустилась на стул. – Бедная мама.

– Я только надеюсь, что она не поехала в другую больницу. Я не знаю, слушала ли она меня после того, как я сказала ей, что папе стало плохо.

Они ждали вместе в тесной комнате под резким светом флуоресцентных ламп. Через некоторое время Пьета принесла им по стаканчику безвкусного кофе из автомата, и они ждали, пока он окончательно не остыл.

– А что, если он умрет? А что, если он уже умер и они забыли нам об этом сказать? – Адолората ударилась в панику.

Пьета молчала. В ее голове вертелась одна‑единственная мысль.

Когда наконец отворилась дверь и вошел доктор, обе разом вскочили на ноги.

– С ним все в порядке, – быстро заверил он их. – Идемте, через минуту вы сможете его увидеть.

– Это был сердечный приступ? – спросила Адолората.

Доктор кивнул.

– Мы сделали несколько анализов крови и ЭКГ. Да, это был сердечный приступ.

– О господи, это моя вина. Я расстроила его так сильно, что едва не убила.

Доктор был добрый, с мягким, вкрадчивым голосом. Он усадил Адолорату и объяснил, что, хотя сердечный приступ и мог быть вызван сильным стрессом, в данном случае наиболее вероятная причина – закупорка одной из артерий. Ему сделают еще некоторые анализы, и не исключено, что придется прибегнуть к операции.

– А пока он будет принимать лекарства, чтобы улучшить кровообращение и предотвратить новый приступ. Ему придется остаться в больнице еще на несколько дней, а когда он выпишется, надо бы ему изменить образ жизни. – Он улыбнулся им обеим. – И конечно, поменьше стрессов.

– Пойди проведай его, Пьета. – Адолората с трудом сдерживала слезы. – Я только еще больше его огорчу. Будет лучше, если я посижу здесь и подожду маму.

Она помчалась по коридору, а Пьета попыталась настроиться на встречу с отцом – не энергичным и подвижным, как обычно, а лежащим на больничной койке, превратившимся в слабого беспомощного старика.

Когда она вошла в палату, его глаза были закрыты. Она тихонько присела рядом с ним на кровать, решив, что он спит.

– Катерина? – окликнул он хриплым голосом.

– Нет, папа, это я, Пьета. Мама едет сюда.

Он открыл глаза и попытался улыбнуться.

– Ты так похожа на маму. Вылитая мать, когда она была в твоем возрасте.

Она потянулась и сжала его руку в своих ладонях. Рука загрубела от многочисленных порезов кухонным ножом и ожогов у плиты.

– Как ты?

– Устал. Очень устал.

– Тогда поспи. Тебе надо как следует отдохнуть.

– А где Адолората?

– Она переживает, думает, это она во всем виновата.

– Мы поругались? – Он нахмурился, пытаясь что‑нибудь припомнить.

– Думаю, да, но это сейчас неважно. – Пьета не хотела снова его расстраивать.

– Она сказала мне, что я властный, что я невыносимый, – медленно выговорил он охрипшим голосом.

– Но, папа…

– Она сказала, что собирается уйти из «Маленькой Италии» и открыть собственный ресторан.

– Я уверена, что она это сказала просто так.

Он крепко сжал ее руку.

– Я не хочу, чтобы моя дочь так плохо думала о своем отце.

– Тише‑тише, не думай об этом сейчас. Лучше поспи.

– «Маленькая Италия» – это все, что я могу оставить Адолорате, а она говорит, что ей это не нужно. – Он был растерян и подавлен.

– Это была просто глупая ссора, и теперь это не важно. Важно, чтобы ты поскорее поправился.

Он попытался улыбнуться:

– Ты так похожа на свою мать.

Больше всего Пьету удивило то, с какой решимостью ее мать взяла ситуацию под контроль. Как только она увидела Беппи собственными глазами и поняла, что опасность миновала, страх и паника уступили место деловитости и решительности.

Она сказала Пьете, чтобы та ехала домой.

– Я останусь с отцом, посмотрю, удобно ли ему здесь. – Ее голос был спокоен и тверд. – Если хочешь, можешь заняться вышиванием. Только не сиди без дела. Займись чем‑нибудь.

– А мне что делать? – спросила Адолората.

– А ты поезжай в ресторан и наведи там порядок. Это лучшее, что ты сейчас можешь сделать.

Пристыженная Адолората не стала спорить. Но Пьета не собиралась уезжать так быстро. И, только убедившись в том, что родителям она не нужна, что отец держит мать за руку и это придает ему сил, она потихоньку выскользнула из палаты.

Она попросила таксиста остановить машину у «Маленькой Италии», решив проверить, все ли нормально у Адолораты. День клонился к закату, и, за исключением нескольких посетителей, обеденный зал был пуст. На кухне царила неизменная суета, все готовились к наступающему вечеру, но Пьета заметила, что настроение у всех неважное. Никто не шутил, ни над кем не подтрунивал, не замечалось и привычной кухонной суматохи. Все сосредоточились на своих делах и старались не смотреть на Адолорату. Она сидела за конторкой, делая вид, что читает книгу заказов, и не замечая, как по лицу ее катятся слезы.

Увидев Пьету, она встревожилась:

– Что‑то случилось?

– Ничего, с ними все в порядке. Я просто заехала, чтобы тебя проведать.

– Знаешь… – Адолората встала и вывела Пьету из кухни, ища укромный уголок. – Я до сих пор чувствую себя ужасно, но я справлюсь.

Они присели за угловой столик, и Федерико, убиравший корзиночки для хлеба и мельницы с перцем, пошел, чтобы принести им по чашечке кофе.

– Ты ведь на самом деле не собираешься уходить из «Маленькой Италии»? – спросила Пьета.

Адолората слегка смутилась:

– По правде сказать, я об этом думала. Иден считает, что я должна это сделать.

– Но почему?

– Здесь все принадлежит папе. И это всегда будет его ресторан, что бы я ни сделала. Я хочу начать собственное дело, проявить себя.

Пьете вспомнились слова отца.

– Но он создал этот ресторан буквально из ничего и превратил его в то, что он есть сейчас, исключительно для тебя. Он хочет, чтобы ресторан принадлежал тебе. Ты разобьешь ему сердце, Адолората. Ты не можешь уйти.

– Тебе легко говорить, тебе не приходится здесь работать и изо дня в день терпеть его придирки. – Адолората уронила голову на руки. – О господи, понятно, сейчас я никуда не уйду. Не сейчас, когда он болен и все такое, но я просто решила немного повременить с этой идеей, пока ему не станет лучше. Вполне вероятно, что я и свадьбу тоже отложу.

– Нет‑нет, не делай этого. Папа не захочет. Адолората покачала головой:

– Все должно быть только так, как хочет папа, не так ли?

Она встала и вернулась на кухню.

Пьета за ней не пошла. Когда у Адолораты делалось плохое настроение, ей следовало побыть в одиночестве. Пьета решила побродить по рыночным рядам, чтобы отвлечься.

Обычно Пьета жила в таком напряженном ритме, что у нее практически не оставалось свободного времени. Потерянная, издерганная, она прошла мимо прилавков с дешевыми сумочками и поддельными духами, мимо забегаловок, пропахших жареной картошкой и жирными сосисками, мимо торговцев, на все лады расхваливавших чудодейственные чистящие средства, потом обратно через Хаттон‑Гарден, мимо ювелирных лавок и наконец отправилась домой.

Дома все было так, как она оставила: ткань, натянутая на раму, подушки на стульях, – сейчас они с мамой должны были сидеть на них и вышивать. Ей показалось, что все здесь наводит тоску.

Она болталась по дому без дела; перебирала бисер, переставляла вещи, и без того стоявшие на своих местах, заваривала себе чай, наливая чашку за чашкой, хотя ей совсем не хотелось его пить. Она так часто мечтала, чтобы в доме наступила тишина. Теперь, когда ее желание исполнилось, когда в доме больше не грохотали сковородки, когда запахи жареного лука или вареного мяса не поднимались вверх, наполняя ее комнату, ей стало невыносимо здесь находиться.

Пьета вышла на улицу и присела на лавочку на церковном дворе. По крайней мере, здесь она сможет отвлечься, слушая болтовню конторских клерков, выбегавших на десять минут на улицу покурить. Но, понаблюдав несколько минут, как люди входят и выходят из офисов, она поняла, что с нее хватит. Она беспокоилась о родителях; беспокоилась, что мама растеряется в безучастно‑деловитой атмосфере больницы или что папе вдруг станет хуже. Она встала и быстро зашагала к главной улице, чтобы поймать такси.

Однако едва она вбежала в палату, как ей стало ясно, что отцу намного лучше. Прижав руку к груди, он громко стонал, в то время как мать поправляла ему подушки.

– Не так, не так, Катерина. Повыше. И еще одну под голову. И принеси‑ка мне попить… О, как это ужасно – быть инвалидом!

– Ты не инвалид, Беппи. Перестань разыгрывать комедию! – решительно отрезала мать.

– Доктор сказал, что мне надо изменить образ жизни. Ты сама слышала. Никаких стрессов. И я обязательно начну ходить в спортивный зал, как Иден. Буду поднимать тяжести или заниматься на велотренажере. Снова войду в форму и стану сильным, Катерина, вот увидишь. Во мне проснулся юноша, которому не терпится вырваться на свободу.

Пьета встретилась глазами с матерью, и обе с трудом сдержали улыбку.

– Беппи, тебе надо отдохнуть, – напомнила ему мать. – Не думай об этом сейчас. Просто расслабься, пока ты здесь, в больнице, а о том, чтобы входить в форму, мы подумаем, когда ты вернешься домой.

– Но как же ты? – Теперь в его голосе звенела тревога. – Как ты будешь ухаживать за мной в больнице? Что ты будешь кушать?

– Со мной все будет нормально. О еде я думаю сейчас меньше всего.

– Нет‑нет, тебе обязательно надо как следует покушать, – настаивал он. – Обязательно зайди в «Маленькую Италию» по пути домой. Попроси их подать тебе порцию тушеной оленины с подливой. Она совсем нежирная, тебе понравится. Только не подливу с панчеттой[19], потому что Адолората кладет туда многовато перца, тебе не понравится.

– Но меня вполне устроит гренок с яичницей, – настаивала она.

– Господи, ты всегда так говоришь. Тогда возьми оленину с салатом, если паста для тебя слишком тяжелая. Или суп? Может, Адолората сварит тебе супчик.

Некоторое время Пьета слушала их пререкания. Наконец отец закрыл глаза и задремал.

– Это произошло так неожиданно, – вполголоса сказала мать, наблюдая за тем, как его грудь плавно вздымается и опускается. – Твой отец всегда был таким здоровым и бодрым, целый день на ногах. Видеть, как он лежит вот так…

– Врачи говорят, с ним все будет в порядке, мама. Они быстро начали лечение, а это очень важно. Мы должны им доверять.

– Я понимаю, но все‑таки… Боюсь, я не смогу оставить его одного. Мне, наверное, лучше здесь переночевать. Если что, вздремну вот тут, на стуле.

Пьета посмотрела на мать. На ее тусклом, землистого оттенка лице сейчас особенно явственно проступила сетка глубоких морщин.

– Папа прав. Тебе надо поехать домой и нормально поесть, – сказала она матери. – А потом хорошенько выспаться. А завтра чуть свет ты можешь вернуться в больницу.

– А если что‑то случится, а меня здесь не будет? Я не смогу заснуть от беспокойства.

– Тогда ты поможешь мне с вышиванием. Мы будем работать до изнеможения. Поехали вместе домой, мама.

– Еще нет… Если не возражаешь, я останусь здесь еще на несколько часов, пока не увижу, что я ему не нужна. А потом приеду домой и помогу тебе с платьем Адолораты. Если оно не будет готово к свадьбе, это ужасно расстроит твоего отца.

К тому времени, как мама открыла входную дверь, Пьета уже сидела за вышиванием. Погрузившись в это занятие, она сразу почувствовала себя намного лучше. Размеренные движения иглы успокаивали ее, и теперь, когда она втянулась в работу, ее мысли блуждали свободно.

Мать вошла и, не говоря ни слова, взяла иголку.

– Все в порядке? – спросила Пьета.

– Надеюсь, – проговорила мать чуть слышно.

– У тебя усталый вид, мама. Почему бы тебе не прилечь? Я уверена, что одна со всем справлюсь.

– Я не хочу спать, Пьета. Есть тоже не хочу. Оставь меня в покое и дай мне работу.

Некоторое время они вместе шили в тишине, аккуратно прилаживая каждую бисеринку. Дело продвигалось медленно, и Пьета была рада помощи, хотя ее беспокоило состояние матери. Та сидела с отсутствующим видом и, судя по ее молчанию, полностью погрузилась в собственные мысли.

– Итак, мама, – начала она, пытаясь отвлечь ее, – ты вроде хотела рассказать мне о вас с папой, как вы в молодости жили в Италии?

Кэтрин подняла глаза от своей работы.

– Правда? – Судя по ее тону, она слегка смутилась. – Знаешь, пока твой папа спал, я думала о тех днях. Так много мелочей вспомнилось мне – мелочей, которые, как мне казалось, я уже давно забыла. Как та шутка, которую сыграл со мной Беппи на нашем первом свидании…

– Что же он сделал?

– О, он всегда был такой шутник, все время смеялся.

– Но что случилось на вашем первом свидании? – настаивала Пьета. – И вообще, как вы с ним познакомились?

Кэтрин засомневалась. Прежде она никогда об этом не рассказывала, но Пьета видела, что сейчас ей очень нужно выговориться. Пережив за день столько потрясений, осознав, что муж занемог и лежит в больнице, она хотела с кем‑то о нем побеседовать.

– Если уж рассказывать о твоем отце, будет лучше начать с самого начала, – медленно произнесла она.

Пьета ободрительно кивнула.

– И вообще‑то все началось не с Беппи, а с Одри. Я ведь рассказывала тебе о ней, да?

Пьета покачала головой.

– Нет, что‑то не помню. Мне кажется, ты никогда не упоминала ни о какой Одри.

Но мать, похоже, ее не слышала.

– Я сама уже много лет ничего о ней не знаю.

– Но кто она?

– Одри была… Одри… – Мать запнулась, ее иголка замерла в воздухе, и она начала рассказывать.

Нас было три подруги, и мы все делали вместе. Самая красивая, Одри, блондинка, умела правильно себя подать. Вторая, Маргарет, рыжая хохотушка, отличалась вспыльчивым нравом. А третья – я. Ну, ты видела фотографии, я никогда не была особенно привлекательной. Темненькая, худая, как ты, и такая же тихоня. Я всегда подозревала, что они водились со мной только потому, что я умела шить. У нас никогда не хватало денег на новые тряпки, но я умела так хорошо переделать старую вещь, что она выглядела как только что купленная.

На курсы итальянского языка придумала отправиться Одри.

– Ну вот, мы можем посещать вечерние курсы в колледже, – сказала она. – Будет весело, и вообще это что‑то новенькое.

Меня эта идея не привела в восторг. Я работала в бакалейной лавке, целый день на ногах. Вечерние курсы после работы – все равно что вторая работа, только еще более тяжелая.

– Ой, не знаю! Как будто опять пойдем в школу, – засомневалась я.

Ни одна из нас не любила школу. Мы все бросили ее в шестнадцать лет – сразу, как только нам позволили. Одри работала официанткой в «Лайонс Корнер Хаус», а Маргарет, выучившись на няню, сидела с детьми в одной богатой семье.

– Не хочется попусту тратить драгоценный свободный вечер! – сказала Маргарет. Она подписала договор на условиях удлиненного рабочего дня. – Я уж лучше пойду на танцы.

Одри встряхнула своими пышными локонами: это означало, что спорить с ней не имеет никакого смысла. Уж если ей в голову западала какая‑нибудь мысль, ее невозможно было остановить.

– На танцы можно пойти и после курсов, – рассудила она. – Это ведь не на весь вечер, всего‑то на пару часов. И еще это прекрасный шанс познакомиться с новыми людьми.

Мы знали, что именно она имела в виду. Одри рассчитывала познакомиться там с хорошим парнем. И не то чтобы ей не хватало поклонников, просто все они быстро ей надоедали, и, похоже, никого из них она не считала достойным. Они были или слишком романтичны, или недостаточно романтичны, или слишком скупы, или чересчур расточительны. Она начинала выискивать у них недостатки едва ли не с первой минуты.

– А как насчет того, темноволосого, водителя автобуса? – спросила Маргарет. Надо сказать, о моих сердечных делах она знала гораздо больше.

Одри покачала головой:

– С ним невозможно разговаривать. Он талдычит об одном футболе.

– Значит, ты думаешь, что на курсах итальянского сможешь познакомиться с кем‑нибудь поинтереснее? – спросила Маргарет.

– Ну, попытка не пытка, верно? – парировала Одри. – Мне уже скоро двадцать два, если ты помнишь. И мне не улыбается остаться старой девой. Да и моя мама считает, что вечерние курсы – это замечательная возможность с кем‑то встретиться. Так вы пойдете или мне придется тащиться туда одной?

– Я пойду, – ответила я. Она заинтересовала меня. Мне стало любопытно, каких таких «новых людей» я встречу на этих итальянских курсах и понравится ли Одри хоть один из них.

– Маргарет, а ты?

– И я тоже, но только если ты пообещаешь мне, что после курсов мы пойдем на танцы.

По лицу Одри скользнула едва заметная торжествующая улыбка.

– Что ж, значит, договорились. Итальянский по четвергам после работы. Если я правильно поняла, мы все должны купить какой‑то учебник, но думаю, что мы вполне обойдемся одним на троих.

– Не знаю, что нам даст умение разговаривать по‑итальянски, – проворчала Маргарет.

Одри сделала вид, будто не слышит. Она победила, а остальное неважно.

До сих пор не могу взять в толк, почему Одри выбрала именно курсы итальянского языка. Потому что, когда мы пришли в колледж в наш первый четверг, я обнаружила там тысячу других интересных вещей, которые мы могли бы изучать. Там имелись курсы буквально по всем предметам – от резьбы по дереву до литературного творчества. Мне думается, изучение итальянского языка показалось Одри самым романтичным.

Когда мы вошли в класс, нас ожидал неприятный сюрприз. Из двух мужчин, находившихся в классе, один был сам учитель, мужчина никак не моложе сорока лет, а другой сидел за партой вместе с женой. Но мы не могли просто повернуться и выйти за дверь, тем более что Одри держала в руках новенький учебник итальянского языка для начинающих. Так что мы заняли свои места и приготовились высидеть мучительные два часа.

И вот буквально с первых же минут урока что‑то в звуках этого языка мне безумно понравилось – то, как учитель произносил слова, словно смакуя их. Итальянский показался мне намного живее и богаче нашего респектабельного отрывистого английского. И намного сексуальнее, как уверяла Одри.

– Я знаю, наш учитель уже старый, но вам не кажется, что в нем что‑то есть? – заметила она, когда окончился урок. И рассмеялась. – И в его имени тоже… Ромео. Вот уж не думала, что кого‑то на самом деле могут так звать.

– Значит, на следующей неделе мы снова сюда придем? – спросила я.

– Да, разумеется. – Похоже, Одри мой вопрос слегка удивил. – Мы будем ходить сюда каждую неделю. Мы ведь собираемся выучить итальянский.

Это оказалось намного труднее, чем мы думали поначалу. Мы упорно сражались с грамматикой, и в конце первого семестра, я думаю, только Маргарет могла кое‑как составить предложение. Одри заставила нас пересесть за первую парту, влюбившись в Ромео. Теперь ей стоило большого труда сосредоточиться на существительных, прилагательных и глаголах. А мне в этих занятиях больше всего нравилось то время, когда в классе гас свет и Ромео показывал нам слайды с изображениями прекрасных старинных полотен и древних зданий, давая пояснения на певучем мелодичном языке, который я по‑прежнему понимала с большим трудом.

– Как бы мне хотелось поехать в Рим и своими глазами увидеть все эти красоты, – сказала я Одри однажды вечером. – Знаешь, Колизей, Пантеон и все эти фрески в храмах. Бот было бы здорово, правда?

– Да уж, – равнодушно поддакнула Одри, которую моя идея, видимо, не вдохновила.

– И мы могли бы попивать эспрессо на Виа Венето и говорить «buon giorno» всем красивым итальянским мужчинам, – со смехом сказала Маргарет.

Разумеется, это сразу заинтересовало Одри.

– Что ж, почему бы тогда нам не поехать? Давайте! – сказала она так, словно это было проще пареной репы.

– Нам не на что купить билеты на поезд, и нас ни за что не отпустят с работы. И все же мечта классная. – Маргарет улыбнулась мне. – Может, когда‑нибудь, в один прекрасный день, а?

Одри снова встряхнула своими великолепными локонами.

– Нет, я серьезно. Я думаю, если мы все хотим туда поехать, то надо ехать. Для начала разработаем план.

– Мой единственный план – это получить несколько дней отпуска летом и рвануть на денек в Брайтон поваляться на пляже, – сказала Маргарет. – И то я не представляю, как мне это удастся.

Я ничего не сказала. Мне только хотелось знать, каким образом Одри удастся осуществить свой план. Она умела добиваться того, чего хотела.

Она поделилась с нами своим планом две недели спустя, когда мы сидели у нее в комнате. Она еще не успела снять свое черное платье – форму официантки из «Лайонс Корнер Хаус». Она попросила меня коротко подшить подол, чтобы все могли видеть ее хорошенькие ножки.

– Итак, – начала она, зажигая сигарету, – я уже все продумала.

Ее план заключался в том, что нам всем следовало найти дополнительную работу и за полгода накопить побольше денег. Она будет брать дополнительные смены, я могла бы заняться шитьем, а Маргарет в свободные вечера сидеть с малышами.

– Но мы все равно не наберем достаточно денег, – проворчала Маргарет. – Ты хоть знаешь, сколько стоит одна дорога в Италию?

– А мы не будем платить за дорогу. Как тебе эта идея?

– Как это? – спросила я.

– Мы поедем автостопом!

На самом деле это была вовсе не такая безумная затея, как могло показаться на первый взгляд. В те времена этот способ передвижения не был столь опасен, и, поскольку нас трое, рассудила Одри, нам ничто не угрожает.

– Мне ни за что не дадут отпуск, – сказала Маргарет. – Но вы поезжайте без меня.

– А мы и не будем брать отпуск, – с победоносным видом выпалила Одри. – Мы просто уволимся. А как только приедем в Италию, найдем себе работу. Может, будем давать уроки английского или присматривать за детьми.

Должно быть, на наших с Маргарет лицах отразилось сомнение, потому что Одри снова встряхнула своими белокурыми локонами.

– Нет никакого смысла ехать в такую даль всего на неделю, – подчеркнула она. – Ну же, это будет настоящее приключение! А когда мы вернемся, то найдем себе здесь новую работу, разве не так?

Что касается меня, я бы никогда до такого не додумалась. Но чем больше я размышляла об этом, тем больше мне нравился этот план. Может, это наш единственный шанс увидеть мир. И еще у меня в голове мелькали виды огромных фонтанов, живописных площадей и церквей со свечами – отблески множества свечей на стенах, украшенных прекрасными фресками. Меня вдруг захлестнуло незнакомое чувство свободы. Я почувствовала, что могу делать то, что захочу, что я не обязана до конца своих дней работать в бакалейной лавке и что в конечном счете я выйду замуж и у меня будут дети.

– Да, я согласна. Я еду, – сказала я.

Маргарет сильно удивилась. Она, должно быть, ожидала, что я откажусь.

– Да ты что? Правда? А что скажут твои родители? – спросила она.

Мои отец и мать слыли строгими родителями. Но я знала, что они никогда мне не откажут, если я действительно чего‑то захочу.

– Нас ведь трое, мы будем держаться вместе, а значит, с нами ничего не случится, – сказала я матери.

– Это верно, – добавила Одри. – Нам надо держаться вместе. Итак, Маргарет, дело за тобой. Ты поедешь с нами в Рим?