Знаменитая лазанья Беппи 3 page

– Бедняжка Одри, ей и впрямь понравились эти солдатики, – шепнула я Маргарет, наклонившись к ее уху и чувствуя, как от выпитого вина по всему телу разливается приятное тепло.

– Она встретит молодого красивого итальянца и тотчас забудет о них, вот увидишь, – ответила она, и в голосе ее я не услышала ни малейшего сомнения.

Но чем ближе мы продвигались к Риму, тем больше Одри уходила в себя. Она собрала волосы в хвост и предоставила мне и Маргарет ловить попутные машины. Мы добрались до Генуи, затем двинулись на юг вдоль побережья и задержались ненадолго в Пизе, где нам хотелось взглянуть на знаменитую башню. Нам пришлось волоком тащить туда безучастную Одри. Маргарет пристрастилась к крошечным чашечкам крепкого черного кофе по утрам, а в Гроссето ей наконец удалось отведать спагетти с мясным соусом. Одри купила незнакомую марку сигарет в мягкой блестящей упаковке и сказала, что они очень крепкие.

Тоскана была очень живописна, но я хотела ехать дальше, чтобы поскорей добраться до Рима. Я уже начинала уставать от постоянных переездов и страстно желала хоть ненадолго задержаться на одном месте, чтобы привыкнуть к лицам и пейзажам, а заодно ощутить комфорт более или менее размеренной жизни. Лесистые холмы Тосканы, полуразрушенные башни и море не привлекали меня настолько, чтобы задержаться в пути подольше.

Мне надоело всякий раз пугаться, садясь в очередную машину. Одни водители мчались сломя голову, другие ползли слишком медленно, и чем дальше мы продвигались на юг, тем больше встречали безрассудных лихачей. Каждый выработал свою манеру вождения. Одни склонялись над рулем как заправские гонщики, другие, откинувшись на спинку сиденья, небрежно крутили баранку одной рукой.

В то утро мы ехали по длинной прямой дороге в Рим в окружении красоты и дивных ароматов. Нас подобрал водитель пикапа, доставлявший партию благоуханных цветов на длинных стеблях на рынок Кампо‑деи‑Фьори.

– Я думаю, это пьяцца в самом центре Рима, – сказала Маргарет, пытаясь открыть карту в тесноте салона. – Лучше и быть не может. Мы обязательно найдем где‑нибудь поблизости дешевенький pensione[22].

Водитель высадил нас около Пьяцца Навона, и мы, закинув за плечи рюкзаки, медленно двинулись мимо фонтанов и уличных кафе. За столиками сидели хорошо одетые господа, наслаждавшиеся кофе с молоком и свежевыжатым апельсиновым соком. На их фоне мы чувствовали себя замарашками. Приводить одежду в порядок в пути оказалось не так‑то просто, мы ухитрялись лишь кое‑как застирывать трусики. Так что теперь мои брюки были измяты и заляпаны чайными пятнами, и даже летняя юбка Одри потеряла свое изящество.

– Чего мне действительно хотелось бы, так это нацепить на себя что‑нибудь красивое и посидеть за одним из этих столиков, наблюдая за прохожими, – вздохнула я.

– Так оно и будет, только, по всей видимости, не сегодня. – Похоже, к Одри все же вернулся ее былой оптимизм. – Давайте свернем на какую‑нибудь боковую улицу и попробуем найти место для ночлега. А там уж мы помоемся, постираем всю одежду, а с утра пораньше в полной боевой готовности отправимся изучать Рим.

Мы нырнули в лабиринт узеньких, мощенных булыжником улочек между Пьяцца Навона и Тибром и принялись стучаться в двери каждого pensione, который попадался нам на пути. Цены оказались выше, чем мы ожидали, так что мы решили идти дальше и продолжать стучаться, как уже делали это в Кале.

– Если портье предложит нам хорошую сделку по выгодной цене, нам следует остерегаться, – сказала я. – Мне не улыбается каждый вечер придвигать кровать к двери, прежде чем улечься спать.

Маргарет пожаловалась, что устала и хочет пить, так что мы остановились на минутку в закусочной. В этом оживленном местечке стоял в углу музыкальный автомат, а вдоль стены – маленькие красные кабинки; другую стену от пола до потолка украшали зеркала и сверкающий хром. Владелец говорил по‑итальянски с таким сильным акцентом, что его было трудно понять.

– Я грек, – сообщил он, протягивая нам руку через прилавок. – Меня зовут Анастасио. Как поживаете?

Иногда вам достаточно один раз взглянуть на человека, чтобы понять, что он добряк. Это в полной мере относилось к Анастасио. У него было круглое улыбчивое лицо и тугие черные кудри, которые словно сползли с его макушки и каким‑то чудом удержались на затылке. Мы сидели у стойки, пили кофе и рассказывали ему, что приехали в Рим автостопом и нам негде жить.

– Есть тут поблизости одно место, очень дешевое. Там живет много молодых девиц, – сказал он.

– Это что, пансион? – спросила Маргарет.

– Да, что‑то вроде того. Пойдемте со мной, я покажу вам, куда идти. Сами вы нипочем не найдете.

Мы остановились на углу, и он указал нам на арку вниз по улице, через четыре двери от кафе.

– Пройдите вон в ту арку, а потом – по узкому переулку между домами, – проинструктировал он. – В конце его вы увидите черную лестницу. Поднимитесь по ней, там будет дверь. Постучите и спросите синьору Люси.

– А что, у этого pensione нет названия? – поинтересовалась Маргарет.

– Кажется, нет. Вряд ли туристы стали бы его искать. Да и живут там по большей части итальянки.

Переулок был темным, а лестница – еще темнее. Я засомневалась, что это заведение действительно безопасно, но Одри сказала, что, если мы зайдем туда все вместе, с нами ничего не случится.

Поднявшись вверх по ступеням, мы, как и сказал Анастасио, уперлись в дверь. Это была старая массивная дверь темного дерева с медным молоточком, который давно не чистили. Одри стукнула раз или два, и наконец мы услышали, как внутри кто‑то загремел задвижкой. Дверь приоткрылась.

– Ну? Кто там? – послышался негромкий и недоверчивый женский голос.

– Синьора Люси? – заговорила Маргарет. – Мы хотели спросить, не найдется ли у вас свободной комнаты?

– А сколько вас?

– Три. Три девушки, мы англичанки.

Дверь отворилась, и стоявшая за ней женщина смерила нас с ног до головы подозрительным взглядом. Мы, в свою очередь, уставились на нее. На ней красовался линялый цветастый халат, но лицо было тщательно подкрашено: румяна, пудра, помада, – словом, все как полагается. Темные волосы с медным оттенком уложены мягкими волнами, в ушах – массивные золотые серьги. Вид у нее был ослепительно‑величественный.

– Я не сдаю комнаты на ночь, не меньше чем на неделю, – сурово отрезала она.

– Нас это устраивает, – заверила ее Маргарет.

– И заплатите за неделю вперед.

Мы дружно закивали в знак согласия.

А потом она окинула каждую из нас свирепым взглядом:

– И никаких мужчин, вы меня поняли? Никаких мужчин в пансионе, ни днем, ни ночью. Это закон, и, если вы его нарушите, вмиг соберете ваши вещички и окажетесь на улице, а плату за комнату я вам не верну.

Она говорила с такой страстью, что мы, должно быть, немного растерялись, и она уже стала закрывать дверь прямо у нас перед носом.

– Нет‑нет, нас это вполне устраивает, – быстро проговорила Маргарет. – Мы понимаем, никаких мужчин. Это не проблема.

Тогда женщина снова открыла дверь и впустила нас. Внутри было темно, как в погребе. Синьора Люси провела нас вверх по ступеням, четыре или пять маршей, пока мы не оказались в просторной комнате на самом верху, с одной двуспальной кроватью и двумя односпальными. Из крошечного оконца открывался вид на городские крыши, одна общая ванная комната помещалась внизу, в конце коридора. Все выглядело просто замечательно. Анастасио оказался прав и в том, что это было самое дешевое место из тех, где нам доводилось останавливаться.

Первым делом мы приняли ванну. Потом выстирали одежду, отжали и развесили на веревке, купленной Одри в соседней лавочке и протянутой из одного конца комнаты в другой.

Совершенно обессиленные, мы повалились на кровати.

– Давайте чуть погодя вернемся в бар к Анастасио и поблагодарим его, – предложила Одри, откидываясь на подушку и закрывая глаза. – Может, заодно там и перекусим. Но сейчас я хочу просто валяться в кровати и чувствовать, что я чистая.

Должно быть, я проспала часа два, а когда проснулась, то сначала никак не могла понять, где я. Из коридора доносились голоса: женщины смеялись и о чем‑то громко переговаривались по‑итальянски.

– Одри, ты спишь? – прошептала я.

– Мм… да, – отозвалась она хриплым голосом.

– Пора вставать. Я хочу пойти посмотреть фонтан Треви.

Она простонала:

– Еще десять минут.

Я дала ей еще немного поспать, а потом снова заговорила:

– Одри, Маргарет, ну же, просыпайтесь. Пойдем к фонтану Треви.

– Чего ты так торопишься? – проворчала Одри.

– Я хочу бросить туда монетку, чтобы знать, что когда‑нибудь я точно сюда вернусь.

Маргарет сонно вздохнула:

– Ты же только что приехала, а уже хочешь когда‑нибудь сюда вернуться.

Это была правда. Мы так долго, с таким трудом сюда добирались, что, оказавшись на месте, едва могли в это поверить. Теперь я боялась, что Рим в мгновение ока ускользнет от меня каким‑то неведомым образом, если я не подстрахуюсь. Моя монетка в знаменитом фонтане и могла бы послужить такой страховкой.

– Ну и отлично, я пойду без вас, – сказала я.

Натянув на себя ту одежду, что успела более‑менее высохнуть, я выскользнула из комнаты и спустилась вниз по крутым, неровным ступеням пансиона синьоры Люси. Маргарет и Одри не поверят, что я в самом деле ушла. Из нас троих я всегда слыла самой большой трусихой.

На улице мне в глаза ударил яркий свет, и некоторое время я стояла моргая. Потом я сверилась с картой Маргарет и решила, что пешком это совсем недалеко, так что я отправилась в путь в направлении, показавшемся мне правильным. Вокруг было столько древних зданий и невероятно красивых фонтанов, что создавалось ощущение, будто я иду через живую историю.

Я почему‑то представляла себе, что фонтан Треви стоит посредине огромной пьяццы, так что когда я обнаружила, что он втиснут в мощенный булыжником закоулок между высокими домами, то слегка растерялась. Некоторое время я сидела и молча смотрела на него. Думаю, я с самого начала знала, что для меня это место всегда будет особенным. Потом я нащупала в кармане монетку и осторожно бросила ее в воду.

Было бы неплохо задержаться там еще ненадолго, но я подумала, что Одри и Маргарет, наверное, будут беспокоиться. Так что обратный путь я проделала в ускоренном темпе. Я нашла их в баре у Анастасио: они бросали мелкие монетки в музыкальный автомат и вдвоем танцевали джайв[23]. Небольшая толпа молодых людей собралась, чтобы поглазеть на красивую блондинку и ее хорошенькую рыжеволосую партнершу. Анастасио был занят тем, что продавал всей честной компании напитки и мороженое.

Следующую неделю мы посвятили изучению Рима. При этом нам приходилось буквально перебиваться с хлеба на чай, чтобы хоть как‑то растянуть наши сбережения. Когда мы заплатили синьоре Люси за вторую неделю вперед, денег у нас осталось совсем немного.

– Как насчет предложения Одри – давать уроки английского? – спросила Маргарет. – Здесь, наверное, найдется уйма итальянцев, желающих изучать английский. Может, даже девушки, которые живут в этом пансионе, проявят интерес.

Признаться, мы почти не встречались с остальными девушками, которые жили у синьоры Люси. И вообще, похоже, надолго никто из них здесь не задерживался. Иногда мы видели, как кто‑нибудь из них разговаривает по телефону в коридоре на первом этаже. Они всегда были очень эффектны: броский макияж, вызывающе яркие платья и туфли на шпильках. Как и синьора Люси, многие красили волосы в медно‑рыжий цвет. Иногда они улыбались нам и приветливо здоровались, но мы все, даже Одри, почему‑то их побаивались.

– Почему бы нам не дать объявление в «Il Messagero», что мы даем уроки? – предложила я. Эту газету, как я заметила, читали многие. Я не сомневалась, что мы незамедлительно получим ответ.

Так мы и поступили на следующий день. В объявлении говорилось, что мы, три девушки из Лондона, готовы давать уроки английского языка, и указали телефонный номер пансиона, потому что были уверены, что синьора Люси не будет возражать. Единственное, что ее действительно волновало, – это то, чтобы ни одна особь мужского пола не проникла на территорию здания. У нее случалась истерика всякий раз, когда какой‑нибудь мужчина пытался это сделать.

Телефон начал звонить и звонил часто, но, поскольку мы жили на самом верхнем этаже, а телефон помещался на нижнем, какая‑нибудь итальянка обязательно нас опережала. Пару раз мы слышали, как кто‑нибудь из них предлагал «fare una passeggiatta»[24], а потом назначал свидание звонившему. Ни одна из нас толком не могла разобрать, что происходит.

А потом Маргарет услышала, как одна из них сказала абоненту:

– Нет‑нет, они приличные девушки. Вместо них с тобой встречусь я.

Анастасио от души расхохотался, когда мы спросили его, что, по его мнению, все это значит. Выяснилось, что все «эффектные» девушки в пансионе синьоры Люси были проститутками: они останавливались там, когда не могли позволить себе ничего лучшего. Наше объявление об уроках английского было истолковано в корне неверно. Мы все пришли в ужас, особенно Одри. Она тотчас же пошла и, купив огромную бутыль дезинфицирующего раствора, несколько часов отскребала нашу комнату.

– Но ведь здесь не было мужчин, – заметила Маргарет. – Синьора Люси ни за что бы этого не допустила.

– Знаю, но рисковать не собираюсь, – ответила Одри, разбрызгивая раствор по комнате.

В итоге английскому мы так никого не научили, но и от синьоры Люси не съехали. Наша комнатка была милой, и мы чувствовали там себя в безопасности. К тому же с некоторыми девушками мы довольно близко сошлись, и они оказались довольно приятными. Как‑то вечером синьора Люси попросила нас приютить одну из них на ночь. Это была симпатичная провинциальная девушка, и я не думаю, что она очень долго работала в этой сфере. И все‑таки, едва за ней затворилась дверь, Одри снова извлекла свою бутыль с дезинфицирующим раствором.

Чтобы раз и навсегда показать всем, что мы по‑настоящему порядочные девушки, Одри натянула бельевую веревку над колодцем между зданиями. Потом она приказала мне развесить на ней все мои панталоны – как флаги в праздничный день. У меня имелось шесть пар панталон, и все они были огромные, белые, мешковатые. Позже мы слышали, как итальянки от души смеялись над ними. Сами‑то они носили откровенные узенькие полоски из яркого шелка. Не думаю, что когда‑либо в своей жизни они видели что‑то похожее на мое нижнее белье.

Анастасио на самом деле был очень добрый человек. Иногда мы видели, как он по утрам подкармливает молоком и хлебом пожилых посетителей, если ему казалось, что они голодны или неважно выглядят. Должно быть, он догадался, что мы на мели, когда мы перестали заходить к нему в бар выпить кофе и потанцевать под музыкальный автомат. Как‑то раз он окликнул Одри на улице.

– В Англии вы ведь работали в кафе, так? – спросил он. – Так почему бы вам не поработать у меня?

Одри разом погрустнела.

– Я бы с удовольствием, но мой итальянский по‑прежнему очень плох. Как насчет Маргарет? Она говорит на нем намного лучше меня.

Но Анастасио интересовала только Одри. Я предполагаю, он знал, что она, с ее белокурыми волосами и красивым личиком, будет как магнит притягивать к его заведению всех молодых людей в округе. И он оказался прав. В часы ее смены народ стекался в его маленький бар особенно охотно. Казалось, никто не обращал внимания, если она что‑то не так понимала или путала заказы. В теплые погожие вечера, когда там становилось по‑настоящему тесно, Анастасио прибавлял громкость своего автомата, и посетители вываливали на узенькую улочку, чтобы потанцевать джайв без помех.

Одри стала зарабатывать хоть какие‑то деньги, и нам, безусловно, стало полегче, но все равно недостаточно, чтобы держаться на плаву. Мы все порядком поистрепались и отчаянно нуждались в новой одежде, так что я купила на рынке немного недорогой материи в цветочек и взяла напрокат у синьоры Люси ее швейную машинку. Я сшила три юбки, причем каждая была со своей изюминкой. Юбка Маргарет расширялась книзу, мягко облегая ее бедра, юбка Одри была несколько уже и короче, а у меня – юбка‑клеш. Когда я танцевала свинг, она надувалась колоколом. При виде наших обновок постоялицы синьоры Люси удивились. Маргарет объяснила, что сшила их я, и они начали приносить мне рулоны материи, умоляя сшить им юбки и платья. Я даже изготовила наволочки для подушек‑думок и занавески для синьоры Люси. Молва о моих успехах докатилась и до соседей, и вскоре я уже проводила дни напролет за швейной машинкой. Я брала недорого, но честно зарабатывала свою долю.

Маргарет призналась мне, что чувствует себя ужасно, потому что она единственная, кто не вносит вклад в наш общий бюджет. Она начала одалживать у Анастасио утреннюю газету и просматривать объявления в разделе «Требуется помощь».

– Вот то, что надо, – сказала она как‑то утром, когда мы пили кофе, закусывая одним на троих пирожным. – Графиня Цецилия Де Бортоли ищет няню для двух ее очаровательных ребятишек, а также для выполнения нескольких необременительных хозяйственных обязанностей. Просто прекрасно! Я немедленно позвоню ей, прежде чем она наймет кого‑нибудь другого.

На поверку все оказалось не так уж идеально. Ребятишки были отнюдь не всегда очаровательны, да и графиня важничала не в меру. Она приказала Маргарет носить длинную форменную юбку белого цвета, а в ее «необременительные обязанности по хозяйству» входило приносить гостям кофе и кексы – будто она горничная. Но Маргарет уверяла, что квартира очень красивая, с высокими потолками и мраморными полами, что там прохладно даже в самые жаркие дни. А иногда по утрам она водила детей на прогулку в сады Виллы Боргезе и сидела у фонтана, а они играли или катались на велосипедах.

Недели проходили быстро, и мы были так заняты, что практически друг с другом не виделись. Я каждый день по многу часов проводила за шитьем в нашей маленькой комнате, и признаться, иногда мне делалось одиноко.

– Знаете, где мы еще ни разу не были? – спросила меня Одри в один из редких воскресных дней, когда мы собрались все вместе. – Мы ни разу не были ни в одном из этих уличных кафе на Пьяцца Навона, в котором Кэтрин мечтала посидеть еще в наш первый день.

– Но там такие цены! – воскликнула Маргарет. – Кофе стоит чуть ли не вшестеро дороже, чем у Анастасио. Одному богу известно, сколько они дерут за еду.

– И все‑таки это какое‑никакое приключение, разве не так? – возразила Одри. – Давайте нарядимся, подкрасим губки и посидим вместе со всеми этими богачами. Раз в жизни мы можем себе это позволить!

Маргарет, вероятнее всего, уже порядком насмотрелась на богачей, но она знала, как сильно мне хотелось пойти в кафе.

– Что ж, полагаю, три чашечки кофе нас не разорят, – согласилась она.

Наряжаясь, мы здорово повеселились. Одри подкрасила меня, выбрав гораздо более яркие тона, чем я сама когда‑нибудь осмелилась бы выбрать. Я почувствовала себя в некотором смысле одной из обитательниц пансиона синьоры Люси, но Одри не позволила мне смыть результат ее трудов.

Потом мы выбрали себе наряды. К этому времени я уже сшила для каждой из нас по нескольку вещичек, так что нам не пришлось довольствоваться юбчонками в цветочек или поношенным тряпьем, в котором мы приехали в Рим. Одевшись и накрасившись, мы все разом преобразились: одна из девушек синьоры Люси даже одобрительно присвистнула нам вслед.

Все, что говорят об итальянских мужчинах – щипки за мягкое место, одобрительный свист, – все это правда. И очень неприятно. С момента нашего приезда в Рим на нас заглядывались многие, очень многие, и, как бы эти знаки внимания ни льстили нам поначалу, вскоре они стали нас утомлять. Разодетые в пух и прах, мы произвели настоящий фурор. От пансиона синьоры Люси до Пьяцца Навона путь совсем недолгий, но, когда мы его преодолели, на наших ягодицах буквально не осталось живого места.

– Неужели они думают, что нам это нравится? – возмущенно спросила Маргарет. – Да я ни в жизнь не соглашусь гулять с парнем, который так себя ведет.

– Но некоторые из них довольно симпатичные, – задумчиво проговорила Одри.

– А мне плевать, – решительно заявила Маргарет. – Мне совершенно неважно, какие они там симпатичные, пусть не распускают руки.

Мы выбрали кафе рядом с одним из фонтанов. Официант усадил нас за свободный столик и принял заказ. Было чудесно сидеть там, наблюдая за неторопливо прогуливающимися прохожими.

– Пейте кофе как можно медленней, – проинструктировала нас Одри. – Надо растянуть удовольствие.

Все собравшиеся вокруг нас женщины были элегантно одеты, с тщательно уложенными волосами и безупречным маникюром. В нагретом воздухе носился мускусный аромат их духов, и наша троица сидела по большей части молча, прислушиваясь к их веселому смеху и позвякиванию бокалов и тарелок, в то время как они наслаждались изысканными дорогими яствами.

Вдруг Одри улыбнулась.

– Что там? – спросила ее Маргарет.

– Видишь вон тех двух ребят? Один худенький, черноволосый, и второй, которому не мешало бы немного похудеть? Ну вот, они уже в третий раз прошли мимо нас, и оба глаз не сводят с Кэтрин.

– Чушь, – сказала я. Ведь именно Одри всегда привлекала всеобщее внимание; на втором месте была Маргарет. Иногда я задавалась вопросом, не щиплют ли ребята меня за ягодицы исключительно по необходимости, за компанию с ними.

Но когда они прошли мимо нас в четвертый раз, я подняла глаза и мне действительно показалось, что они на меня пялятся.

Мне стало смешно.

– Держу пари, они думают, мы богатенькие туристки, потому что сидим здесь и попиваем кофеек, вместо того чтобы стоять у барной стойки.

Маргарет тоже засмеялась, но потом заметила что эти двое застряли у фонтана и закурили, поминутно оборачиваясь в нашу сторону.

– О нет, они явно нас ждут. Держу пари, когда мы будем проходить мимо них, от наших ягодиц ничего не останется.

– Ну что ж, в данной ситуации у нас только один выход – заказать еще по чашечке кофе, – сказала Одри. – Может, они устанут ждать.

Но когда мы уходили, они по‑прежнему стояли у фонтана. Худенький паренек отошел от своего приятеля и приблизился к нам.

– Простите, мадам, – окликнул он меня. – Пожалуйста, можно мне с вами поговорить?

Может, это была вежливая форма обращения, отчаянная попытка правильно произносить английские слова? Или, может, это был первый мужчина, приблизившийся ко мне, не ущипнув меня при этом за мягкое место. Но я сама себе удивилась, повернувшись и сказав:

– Что ж, давайте поговорим.

Его друг присоединился к нам, и мы все вместе отправились гулять вокруг пьяццы, болтая на ходу. Они сказали нам, что их зовут Джанфранко и Беппи, и работают они официантами в большом отеле неподалеку.

– Очень элегантный, очень дорогой, – важно заявил Беппи, худенький паренек. – Я там только второй помощник официанта, но мой друг Джанфранко, он – шеф ранга[25]. Он важная птица.

Мне он сразу понравился. Другой, Джанфранко, показался мне чересчур важным, даже надутым, а у Беппи лицо было доброе, оно часто озарялось улыбкой. Он сказал мне, что приехал в Рим совсем недавно и почти никого здесь не знает.

– Джанфранко – мой единственный друг. Мы знакомы с раннего детства. Мы оба из одной деревни, Равенно. Это в горах Базиликата. Она очень красивая. Когда‑нибудь я вам ее покажу.

Я вежливо улыбнулась, а про себя подумала: почему итальянские мужчины считают своим долгом хвастать перед женщинами? Ладно, по крайней мере, они с Джанфранко не распускают руки.

Мы четыре или пять раз обошли вокруг площади, а потом Беппи повернулся ко мне и сказал:

– Завтра у меня выходной, но Джанфранко, он должен работать. Я буду такой одинокий сам с собой. Не согласитесь ли вы пойти вместе со мной изучать Рим? – Он умудрился произнести это так, будто был в одно и то же время убит горем и окрылен надеждой. – Потому что, если вы не согласитесь, я весь день проведу в одиночестве, – театрально завершил он.

– А куда мы пойдем? – спросила я, из последних сил пытаясь сопротивляться его обаянию.

Он широко улыбнулся.

– Я поведу вас на выставку и покажу вам мир, – торжественно провозгласил он.

Одри заинтересовало его предложение:

– Звучит неплохо. Я бы тоже пошла, но я завтра работаю.

– И я тоже. – Маргарет была мрачнее тучи.

– Ну, тогда договорились. Только вы и я, Кэтрин, – весело проговорил Беппи. – Встретимся в десять часов у фонтана около кафе. Мы с вами проведем чудесный день, обещаю.

Когда они уходили, я заметила, что Джанфранко то и дело оглядывается на меня. Что‑то в выражении его лица натолкнуло меня на мысль, что он чем‑то недоволен.

Пьета обрадовалась: наконец‑то в рассказе появился ее отец. Несмотря на то что было уже очень поздно, она ждала продолжения.

– Ну так расскажи мне, что произошло на свидании, – настаивала она. – И как он тебя разыграл?

– Нет‑нет, теперь я уже достаточно устала и очень хочу спать, – пробормотала мать. – Да и тебе тоже пора. Давай отложим разговоры до завтра. А утром я куплю что‑нибудь из еды и отнесу твоему отцу. Ты только представь, чем его там накормят, в этой больнице? И что он скажет?

Пьете стало совестно.

– Если бы не я, ты давно бы уже спала.

– Нет, мне самой было очень приятно вспомнить. Но теперь мне и в самом деле пора в кровать. Завтра я снова тебе помогу – по крайней мере, пока не понадоблюсь твоему отцу.

– И ты расскажешь мне дальше? Начнешь с того места, где мы остановились?

– Там видно будет. Посмотрим.

Пьета проснулась рано, даже слишком рано. Мама, как ей представлялось, встанет не раньше чем через час. Она спустилась вниз, сварила кофе и, устроившись на ступеньках заднего крыльца, стала пить его, то и дело обжигаясь.

Небо подернулось туманной дымкой: день обещал быть жарким. Пьета коротала свободное время, снуя по кухне и накрывая на стол для матери: поставила пачку ее любимых хлопьев, кувшинчик молока, плошку и ложечку, а рядышком положила сложенную газету. Потом заварила чай.

Но мама спустилась вниз уже полностью одетая.

– Я не стану завтракать, – коротко объявила она. – Мне надо побыстрее в больницу.

– Выпей хотя бы чаю.

– Нет, нет, нет. – Она была настроена решительно. – Я попытаюсь поговорить с доктором и спросить, что он думает по поводу Беппи. Как только увижу, что с ним все в порядке, приеду домой, вероятно, уже к обеду. А ты пока что займись платьем.

И Пьете пришлось пить чай в одиночестве. В доме царила непривычная тишина, и никаких признаков Адолораты. Скорее всего, она вчера вечером сбежала к Идену. Наверное, сейчас она просто не в силах смотреть в глаза матери и сестре.

Ей не очень хотелось корпеть в душной швейной мастерской над свадебным платьем сестры, но стоило ей приступить к работе, как неприятное чувство исчезло. За шитьем она только и думала что об истории, рассказанной матерью накануне. Казалось, будто все это произошло с незнакомыми ей людьми. Пьете не терпелось услышать продолжение. Она хотела узнать, как ее родители полюбили друг друга, а еще больше – как они стали теми, какие они сейчас.

Но когда мама вернулась домой, уголки ее глаз были красны. Пьета заподозрила, что она плакала.

– Что сказали врачи? Плохие новости? – кинулась расспрашивать она.

– Да нет, не совсем, – проговорила мать. – Просто мне показалось, что сегодня утром папе стало настолько лучше… Я думала, худшее уже позади.

– Но это не так?

– Они хотят провести еще кое‑какие обследования – сделать рентген сердца и кровеносных сосудов. Может, они вставят ему в артерию такую специальную тоненькую трубку, чтобы открыть просвет и позволить крови свободно циркулировать. Они говорят, что делают это каждый день, но…

– Но что?

– Существует определенный риск. Доктор сказал, что во время этой процедуры умирает менее двух процентов больных. Но ведь это тоже люди, верно? А что, если Беппи станет одним из них?

– Ты не имеешь права так думать, мама, – сурово сказала Пьета, тоже встревожившись, но изо всех сил стараясь этого не показывать.

– Ничего не могу с собой поделать, – проговорила мать; лицо ее сморщилось, и на минуту она стала похожа на потерянного ребенка. – Что я буду без него делать, Пьета? Как мне без него жить?

Пьета крепко обняла ее. Так они и стояли посреди кухни, охваченные одними и теми же чувствами. Пожалуй, никогда они еще не были так близки.

– Мама, может, я могу чем‑то помочь? – первой прервала молчание Пьета. – Хочешь, я поеду в больницу вместе с тобой? И сама поговорю с доктором – чтобы убедиться, что операция действительно пойдет папе на пользу?

– Нет‑нет, нельзя надоедать доктору. Он занятой человек. Да и твой отец сам этого хочет. Ему надо снова поверить в собственные силы. Он настроен решительно.

Они оставались на кухне еще некоторое время. Пьета заварила матери чаю и разогрела обнаруженный в холодильнике суп, но та не проявила никакого интереса ни к тому, ни к другому.

– А как насчет свадьбы? – спросила Пьета, наблюдая, как она безучастно помешивает ложкой суп. – Может, Адолорате следует ее отложить?