Знаменитая лазанья Беппи 5 page

– Но я уже пообещала, да и Беппи хотел, чтобы я… В общем, это не очень удобно, – простонала я. – Пожалуйста, поезжай с нами в среду. Хорошо, если бы ты со мной поехала!

Она замялась.

– Что ж, там видно будет… Я пока не знаю.

– Не можешь же ты все время работать!

Она сморщила нос.

– Дело в том, что я не планирую надолго здесь задерживаться. Я уже скопила достаточно денег, чтобы оплатить дорогу в Соединенные Штаты. Я еду в Нью‑Йорк повидаться с Луисом. Это один из двух парней‑военных, что подвозили нас, помнишь? Тот, что потемнее и посимпатичнее. Ты ведь в курсе, что я с ним переписываюсь?

– Да.

– Мне жутко не хочется оставлять тебя, Кэтрин. Здесь было по‑настоящему классно, но…

Я вспылила:

– Неужели ты думаешь, что влюблена в этого американца?

– Возможно… Ну… Я сама не знаю. – Она смотрела в окно, старательно избегая моего взгляда.

– Ты провела с ним в машине всего‑то несколько часов. Ты едва его знаешь. И теперь собираешься обогнуть половину земного шара, чтобы с ним увидеться?

– Не надо так, Кэтрин, – проговорила она печально.

– По‑моему, это очень глупо, вот и все.

– Я знаю, знаю. Но в нем что‑то есть. Вспомни, какой ты была, когда встретила Беппи. Сама говорила, что только он и был у тебя на уме, разве не так? Так вот, у меня с Луисом то же самое, просто я ничего не говорила ни тебе, ни Маргарет, потому что думала, что все безнадежно. А потом мы начали переписываться и многое друг о друге узнали. Может, он именно тот, кого я всю жизнь искала, Кэтрин, и если я не поеду в Америку, то никогда этого не пойму.

Я молча смотрела на нее. Одри всегда была авантюристкой и вечно искала приключений на свою голову. Мне не верилось, что мы скоро расстанемся.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала… – произнесла я и поняла, что плачу.

– Ох, Кэтрин… – Она вышла из‑за стойки и обняла меня. – Я знаю, знаю.

Она тоже немного поплакала, гладя меня по голове.

– Знаешь, может, у нас еще ничего не получится и я смиренно приползу назад, умоляя Анастасио взять меня обратно.

– Но если у вас все получится, ты ведь останешься в Нью‑Йорке?

Она присела на стул рядом со мной.

– Если честно, так далеко я еще не планировала. Ты сама видела, я работала как проклятая, откладывая деньги на билет… Все, о чем я могла думать, – это когда я снова увижусь с Луисом.

– Это я могу понять.

– А как же ты? – спросила она. – Ты‑то что будешь делать? Вернешься в Лондон или поедешь в Баттипалью, чтобы повидаться с Маргарет?

– Нет, я останусь в Риме и дождусь Беппи. Он обещал, что вернется.

– Но с тобой, когда ты останешься здесь совершенно одна, ничего не случится?

Я состроила выразительную гримасу:

– Совершенно одна я здесь не останусь. У меня ведь есть Джанфранко, чтобы присматривать за мной, верно?

Мы рассмеялись и снова крепко обнялись. Одри налила нам по бокалу кампари с лимонадом, и мы выпили за ее счастливое будущее в Америке.

– Долго еще ты планируешь здесь пробыть? – спросила я.

– Две недели. Я уже забронировала билет и предупредила Анастасио. Но я такая трусиха, что до последней минуты не решалась тебе открыться. Я знала, что это будет просто ужасно.

Я не представляла, как буду жить в Риме одна, без Одри. Покончив с коктейлем, я выбежала из бара и бросилась к синьоре Люси, где могла зарыться головой в подушку и как следует выплакаться.

Последние две недели Одри в Риме промелькнули как один миг. Накануне ее отъезда мы отправились на пляж, но нам было слишком грустно, чтобы мило беседовать.

– Знаешь, на самом деле мне очень страшно, Кэтрин, – призналась она, сидя рядом со мной на песке. – Что, если я снова увижу его, а он мне разонравится?

Про себя я задавалась тем же вопросом, но я не ожидала, что Одри тоже это волнует. Она была так не похожа на себя в эти дни – менее самоуверенная и намного более уязвимая. И я уже давно не видела, как она встряхивает головой, чтобы все обратили внимание на ее прелестные светлые волосы.

– Если у вас ничего не получится, ты всегда можешь вернуться обратно, – заверила я.

Она задумчиво посмотрела на море.

– Сомневаюсь, вернусь ли я вообще когда‑нибудь обратно, – вслух размышляла она, а потом нахмурилась. – Что случится с нами – с тобой, со мной и Маргарет? Как ты думаешь, мы еще когда‑нибудь увидимся?

Будущее волновало меня с того самого дня, как я познакомилась с Беппи. Я не представляла себе жизни без него, но в то же время даже вообразить не могла, как мы будем жить вместе. Ведь жили мы слишком по‑разному в мирах, слишком далеких друг от друга.

– Понятия не имею, – призналась я наконец. – Я совсем как ты. Все, о чем я могу думать, – это когда снова увижусь с Беппи. И не могу заглядывать дальше этого.

А потом вернулся Джанфранко с холодной кока‑колой, и мы пили ее, лежа на солнышке, прислушиваясь к веселому гомону других отдыхающих и стараясь не думать о том, что ждет нас впереди.

Пьета заметила, что мать, погрузившись в воспоминания, снова отложила иголку и забросила шитье. Временами Пьете казалось, будто мать вообще забыла о том, что ее кто‑то слушает. Она почти все время смотрела в окно, но не на небо или на причудливые тени от бамбуковых шестов у них в саду. Видела она лишь свое прошлое.

И вот теперь, расшивая нежную поверхность тафты крошечными бисеринками, Пьета размышляла о любви и о том, как непросто ее найти. Мать встретила свою любовь в Риме, у фонтана, ее подруга Одри – в машине, путешествуя по Швейцарии. Очень долго Пьета думала, что и у нее тоже так будет. Когда‑нибудь в совершенно неожиданном месте она повстречает человека, за которого ей захочется выйти замуж. Но пока тех, с кем она знакомилась в барах и клубах, интересовали отношения только на одну ночь, а если очень повезет, на месяц или два. Потом они начинали что‑то невнятно бормотать о свободе, а вскоре и вовсе переставали звонить.

Адолората всегда утверждала, что это происходит оттого, что она слишком настойчива, но Пьета так не думала. По мере приближения к тридцати годам она все больше убеждалась в том, что в мире просто не существовало подходящего для нее мужчины. Видимо, судьба уготовила ей одиночество. Так что она полностью посвятила себя созданию свадебных платьев для других девушек, выслушивая их любовные истории и матримониальные планы и пытаясь гнать от себя тяжелые мысли. Но теперь, слушая исповедь матери, Пьета задавалась вопросом: а не слишком ли рано она поставила на себе крест?

Пьета знала, что уснуть ей не удастся. Она выпила молока, немного прогрела комнату, включив отопление, приняла ванну – словом, сделала все, что способствует крепкому сну. Когда она наконец улеглась и закрыла глаза, ее тело изнемогало от усталости, но мозг отказывался отключаться. Все ее мысли вертелись вокруг любовной истории родителей. Она понимала: если с отцом что‑то случится, очень скоро все будет кончено. При этой мысли она представила отца: как он занимается повседневными делами – играет в карты у дверей «Маленькой Италии» или копает грядки у себя на огороде. А в это время его артерии закупориваются, а он об этом даже не догадывается. Она поневоле начала размышлять о том, как они будут жить без него.

Посреди ночи она встала и спустилась в мастерскую, решив, раз уж не спится, провести эти часы с пользой и поработать. Но в последний момент побоялась, что из‑за усталости допустит какую‑нибудь оплошность, и вернулась в постель.

Она с облегчением вздохнула, увидев, что за окном светает и можно наконец оставить попытки заснуть. Включив прикроватную лампочку, она достала блокнот и ручку и принялась составлять список вопросов врачу, если удастся с ним поговорить.

Пьета варила на кухне крепкий кофе, когда наверху послышались шаги матери.

– Ты спала? – спросила она, когда та появилась в дверях, заранее зная, какой будет ответ.

– Так, подремала немного.

– Послушай, почему бы тебе не лечь снова в постель? А к папе сегодня поеду я.

Но мать покачала головой:

– Я здесь одна не останусь, Пьета. Кроме того, я хочу его видеть.

– Но ты выглядишь усталой.

– Ты тоже. Так почему бы тебе не отправиться в постель?

В итоге они поехали в больницу вдвоем. Тихо сидели в такси, за всю дорогу не проронив ни слова. Обеим не терпелось поскорее добраться до больницы, и вместе с тем обеих приводил в уныние ее металлический запах и бесконечные вереницы палат, переполненных больными и их печальными родственниками.

Беппи явно обрадовался их приходу.

– Я не могу здесь спать, – едва поздоровавшись, пожаловался он. – Шумно, все время горит свет, больные то и дело шастают туда‑сюда. А если что‑то случится, так никого не дозовешься.

Пьета заметила брошюру у его постели. Заголовок на обложке гласил: «Ангиопластика: Ваши перспективы». Она взяла ее в руки и начала читать, в то время как мама суетилась у постели мужа: поправила простыни и налила кофе из термоса в пластмассовый стаканчик.

– Звучит не так уж и безнадежно, – заметила Пьета. – Здесь говорится, что потребуется только местная анестезия, а после операции тебе не придется надолго задерживаться в больнице. А потом тебе просто надо будет принимать препараты, которые они тебе назначат, и следить за рационом. А это значит, никакого сливочного масла, жирного сыра и прошутто[26], папочка.

– Так они говорят, – мрачно ответил он. – Вчера на обед мне принесли творожок и салатик. На вкус как жеваная бумага. Какой во всем этом смысл, а?

– По крайней мере, с тобой все в порядке, Беппи, – пожурила его Кэтрин. – Радуйся, что ты жив и можешь есть творожок. Слава богу, Федерико не растерялся, немедленно вызвал «скорую» и тебя быстро привезли сюда.

– Да уж, слава богу, – согласился Беппи. – Я, конечно, люблю свой ресторан, но мне не хотелось бы там помереть.

Они все утро провели в палате, не давая ему раздражаться и скучать. Пьета выскочила купить газет, кофе и букетик цветов, чтобы хоть как‑то оживить унылую палату, а когда вернулась, увидела, что мать плачет, а Беппи пытается ее успокоить.

– Сейчас же отвези мать домой, – велел он Пьете. – Ей вредно проводить здесь так много времени.

– Нет‑нет, я хочу остаться, – недовольно ответила мать. – Почему все вечно только и указывают мне, что делать? Отправляйся спать, ступай домой… Я сама могу за себя решать. Я же не ребенок.

– Но у нас еще непочатый край работы с платьем, мама, – напомнила ей Пьета. – Может, поедем домой и ты мне поможешь?

– Не притворяйся. На самом деле тебе вовсе не нужна моя помощь. Да и потом, я больше разговариваю, чем шью.

– И все‑таки мне приятно, когда ты рядом.

– Ой, ну ладно. – Судя по ее тону, она наконец сдалась. – Дай мне еще пять минут… Ну, от силы десять. Подожди меня снаружи. Я хочу попрощаться с твоим отцом по‑человечески.

Бисерный узор на ткани начал обретать очертания, и Пьета видела, что трудилась не зря. Но она не преувеличила, сказав, что работы еще непочатый край. У нее уже не сгибались пальцы и болели глаза от долгих часов филигранной работы. И только мысль о том, что она услышит продолжение маминой истории, немного скрашивала мрачную перспективу многочасового сидения за пяльцами.

– Расскажи, что произошло, когда Одри уехала из Рима, – попросила Пьета, едва они уселись за работу. – Неужели ты и вправду осталась там совершенно одна?

– А что поделать?

– У тебя все было в порядке?

– Нет, не очень. Да что говорить, совсем наоборот.

Анастасио буквально спас меня в эти две недели в Риме без Одри. Он попросил меня поработать у него в баре. Я согласилась, хоть и подозревала, что от меня будет мало проку. Рим словно вымер, поскольку многие семьи уехали из города, так что, думаю, Анастасио вполне мог управиться и без меня, но он был по‑настоящему добрый человек и, я уверена, прекрасно понимал, как мне одиноко.

Иногда в бар заходил Джанфранко. Усевшись за стойкой и заказав что‑нибудь выпить, он наблюдал, как я работаю. Часто у меня создавалось впечатление, будто у него на меня какие‑то права: например, он неизменно давал завсегдатаям понять, что я занята. Анастасио ничего не говорил, но я подозревала, что он не жалует Джанфранко.

В конечном счете я оказалась не такой уж бесполезной, как поначалу опасалась. Мне даже понравилось запоминать, что любит выпить тот или иной посетитель, какой крепости кофе он предпочитает и так далее. Ассортимент у нас был более чем скромен: несколько видов свежей выпечки по утрам, а в течение дня десертные тарелочки с закусками: хлеб, моцарелла, салями. На самом деле бар служил скорее местом встреч, где люди заодно могли перекусить на скорую руку и, отрешившись от повседневных забот, ненадолго расслабиться. Сплошь и рядом завсегдатаи останавливались, чтобы перекинуться со мной парой слов, и я поневоле узнавала кое‑что об их жизни – имена их детей, имена тех, с кем они поссорились, их надежды и планы. О себе я говорила немного, потому что, во‑первых, мне не хотелось, чтобы кто‑то узнал, что я одна в Риме, а во‑вторых, чтобы кто‑нибудь из них догадался, что мои надежды на возвращение Беппи таяли с каждым днем.

Я получила от него несколько коротких писем, но их стиль был странен, а слова хаотически разбросаны по листкам. Я с большим трудом понимала, о чем он пишет. Так что я купила блок писчей бумаги, и в те часы, когда не работала в баре или не занималась шитьем, усаживалась за стол и строчила длиннющие послания ему и Маргарет. Я рассказывала им совсем разные истории. Маргарет была в курсе моих отношений с Джанфранко. Она знала, как неловко я чувствовала себя в его компании. А Беппи я пересказывала забавные истории о моих новых знакомых в баре. Раз в неделю я писала родителям, и это всегда давалось мне нелегко. Я не могла сказать им, что Одри и Маргарет оставили меня, потому что пообещала, что мы будем держаться вместе. И хотя я испытывала неловкость, обманывая их, мне и в голову не приходило уехать домой. Если Беппи вернется в Рим и не найдет меня, он, чего доброго, подумает, что я его разлюбила.

Джанфранко давно обещал мне какую‑то необыкновенную поездку и изводил меня просьбами взять отгул в баре. Мне следовало бы отказать, но временами меня даже радовала его компания. Не тогда, разумеется, когда он хвастал тем, сколько зарабатывает в неделю или какую дорогую машину собирается купить, когда скопит еще немного деньжат, но когда он, забывая о своем чванстве, начинал дурачиться и смешил меня до слез.

– И куда же ты меня повезешь? – спросила я в следующий раз, когда он заговорил об этом.

– Как я уже сказал, это тайна, – ответил он. – Я буду здесь в воскресенье утром, так что предупреди Анастасио, что берешь отгул.

– Но ты не можешь хотя бы намекнуть?

Признаться, я не до конца ему доверяла, и мне казалось неразумным устремляться куда‑то очертя голову, не предупредив никого, куда мы едем, – хотя бы одного Анастасио.

Джанфранко снисходительно взглянул на меня:

– Тебе нипочем не догадаться, так что нет нужды и намекать. Просто жди меня здесь в воскресенье, с утра пораньше.

Мне следовало проявить характер и твердо отказать ему, но каким‑то уму непостижимым образом Джанфранко всегда удавалось одерживать надо мной верх. Казалось, проще было ему уступить. Я практически не сомневалась, что он просто отвезет меня на какой‑нибудь особенный пляж или на вершину какого‑нибудь холма, чтобы насладиться видом и поесть мороженого.

Так что в воскресенье утром я ждала его. Анастасио только‑только открыл бар, и мы пили кофе, когда появился Джанфранко. Он с важным видом подошел к стойке и театральным жестом швырнул на нее ключи от машины.

– Ну, ты готова?

– Думаю, да, но, поскольку я так и не знаю, куда мы едем, я не уверена, что взяла то, что надо. – Должно быть, это прозвучало по‑детски, но мне было наплевать.

– У меня есть все, что надо. – Он взял меня за руку. – Ну же, идем, путь предстоит неблизкий, так что не будем терять время даром.

Сегодня у него была другая машина: новехонькая, отполированная до зеркального блеска. То, с каким видом он открыл дверцу, натолкнуло меня на мысль, что он хотел, чтобы я это заметила.

– У кого ты ее одолжил? – спросила я.

– Я ее не одалживал.

Не успела я забраться на пассажирское сиденье, он включил зажигание и помчался по узкой улочке, опустив стекла и включив радио на полную громкость.

– Ты что же, купил ее?

Он самодовольно кивнул:

– Ничего, а? И почти задаром.

Мы вырулили на шоссе, ведущее на юг, и Джанфранко показал на аббатство Монте‑Кассино на вершине холма. Я бы предпочла, чтобы он держался за руль и смотрел на дорогу. Машину он вел с ужасающей скоростью, и ему явно нравилось висеть на хвосте у идущей впереди машины, чтобы иметь возможность поминутно давить на клаксон и в любую минуту пойти на обгон.

– Эта малышка мчится как пуля, – заметил он, постучав по приборной доске. – Мы в два счета доберемся до места.

Когда на обочине замелькали дорожные знаки, возвещавшие о приближении к Неаполю, я задалась вопросом, как далеко он собрался меня везти, но знала, что спрашивать бессмысленно. И только когда я поняла, что мы приехали в город, решилась заговорить:

– Джанфранко, ты привез меня в Неаполь. Здесь же небезопасно!

Он пожал плечами:

– Для туристов – очень может быть, но не для меня.

Я ждала, что он вот‑вот остановится, но он продолжал нестись по мощенным булыжником площадям, с грохотом пересекая трамвайные линии. Я опустила стекло еще ниже и высунула голову. Здесь пахло совсем не так, как в Риме, и было куда грязнее, но зато и оживленнее.

– Скоро мы остановимся? – спросила я.

Джанфранко покачал головой:

– Нет, еще не скоро.

Мы миновали Везувий, и у меня захватило дух, потому что я прежде никогда не видела настоящего вулкана. Наконец мы выехали на дорогу, бежавшую вдоль побережья. Вскоре она сузилась и напоминала теперь узенькую ленту; по одну ее сторону возвышалась гора, а по другую зиял крутой обрыв. Даже Джанфранко приходилось сбрасывать газ на крутых поворотах и прижиматься к обочине, чтобы пропустить автобус.

Он вполголоса выругался.

– Мне чертовски повезет, если я сегодня не разобью ее вдребезги, – пробурчал он.

В конце концов мы въехали в живописный городок. Ничего подобного я в жизни не видела. Розово‑белые домики пристроились прямо на отвесных склонах утеса, а чуть повыше узкой полоски пляжа выглядывала церковка с куполом из разноцветной черепицы. Перед нами расстилалось искрящееся бирюзовое море, на нем покачивались белые крапинки корабликов. Я не могла представить себе, как можно, живя здесь, не просыпаться каждое утро с улыбкой радости на губах.

Джанфранко нашел, где остановить машину. Когда я выбралась наружу, то с трудом удержалась на ногах, до того они занемели.

– Это Позитано, – объявил Джанфранко. – Постой здесь, а я принесу кофе и что‑нибудь перекусить.

Он вернулся с рисовыми шариками, завернутыми в бумажные салфетки. Когда я надкусила маленький колобок, мне в рот потекла теплая сливочная масса расплавленной моцареллы.

– Ну что, теперь мы можем отправиться на экскурсию? – спросила я, когда мы покончили с едой.

Судя по выражению его лица, эта идея явно пришлась ему не по вкусу.

– Честно говоря, я немного побаиваюсь оставлять здесь машину.

Я так и покатилась со смеху:

– Джанфранко, ты шутишь? Неужели ты привез меня в эту даль, чтобы торчать у машины? Ну же, пошли, я хочу здесь все осмотреть.

Чуть поодаль трое мальчишек гоняли в футбол. Джанфранко подкинул им немного мелочи и указал на машину.

– Присмотрите за ней, ладно? – сказал он и с неохотой последовал за мной по узким крутым улочкам, то и дело оборачиваясь.

Мы вместе карабкались по бесконечным ступенькам и проходили мимо вплотную примыкавших друг к другу домов, поминутно останавливаясь, чтобы я могла бросить взгляд на витрину дорогого бутика или заглянуть в прохладный полумрак церкви. Джанфранко явно скучал, но меня это не волновало. Мне хотелось увидеть как можно больше. Я знала, что вряд ли когда‑нибудь снова окажусь в Позитано.

Спустя час или два Джанфранко не выдержал:

– Катерина, у меня уже ноги гудят. Сегодня у меня выходной, мне отдохнуть надо. Давай вернемся и посидим на пляже.

Внизу, на пляже, царил шик. В холщовых шезлонгах возлежали холеные дамы в шляпах с широкими полями, все в золотых украшениях, с ярко накрашенными губами. Я в своей простенькой, сшитой своими руками юбчонке явно пришлась здесь не ко двору.

Мы пробыли там совсем недолго. Джанфранко решил, что снова проголодался, и выразил желание пообедать на террасе помпезного отеля, нависавшего над пляжем.

– А ты не боишься, что там все очень дорого? – спросила я.

Он снисходительно махнул рукой:

– Я могу себе это позволить. Я, в отличие от Беппи, домой ни гроша не отсылаю.

И все‑таки, когда мы вошли на террасу, я нерешительно затопталась за его спиной. Я была уверена, что официанты в два счета поймут, что мы за птицы. Но Джанфранко были чужды подобные сомнения. Напротив, он даже вогнал меня в краску, забраковав предложенное нам сначала место и настояв на том, чтобы нас посадили за столик с более достойным видом.

Он заказал спагетти с моллюсками и графин охлажденного белого вина. Я никогда прежде не ела моллюсков, поэтому внимательно наблюдала за Джанфранко, чтобы понять, что делать. Наматывая на вилку спагетти, надо было следить за тем, чтобы не забрызгаться оливковым маслом, в котором они буквально плавали. Когда я в конце концов отправила их в рот, то поняла, что жую что‑то неимоверно вкусное, отдающее морем, чесноком и свежей петрушкой. Я сразу вспомнила Маргарет: она бы оценила это блюдо.

Потом в углу террасы уселся старичок с гитарой и негромко, но проникновенно запел неаполитанскую любовную серенаду.

– Вот бы Беппи сейчас был с нами, – вздохнула я. – Ему бы понравилось.

Джанфранко надулся как индюк.

– Он никогда в жизни не бывал в подобных местах, – коротко отрезал он и, жестом подозвав официанта, заказал кофе с мороженым.

– Что мы дальше будем делать? Снова спустимся на пляж? – спросила я.

– Нет, вернемся к машине. Я хочу двинуться дальше, чтобы ты могла увидеть все побережье Амальфи.

– Но нам вовсе не обязательно… – начала я, но он и слушать меня не захотел. Решение было принято.

Если бы мы ехали хотя бы немного медленнее, поездка была бы приятной, но он гнал как безумный по узенькой дороге, которая, как мне казалось, вот‑вот приведет нас в пропасть. Последним пунктом нашего путешествия стал городок под названием Вьетри‑суль‑Маре, где на обочинах дорог громоздились яркие расписные вазы, а придорожные сувенирные лавочки были битком набиты декоративными тарелками, чашами и плитками, расписанными в той же броской манере. Джанфранко настоял на том, чтобы купить мне в качестве сувенира кафельную плиточку ручной работы, хотя я уже переживала из‑за того, что он и так достаточно много на меня потратил.

А потом мы возвращались назад по извилистому шоссе, ненадолго задержавшись в Амальфи, чтобы Джанфранко мог освежиться пивом с оливками, прежде чем тронуться в неблизкий путь назад, в Рим.

Наконец он согласился, что пора возвращаться. Мы забрались в машину, и вдруг что‑то пошло не так. Когда он включил зажигание и надавил на газ, машина в ответ только глухо кашлянула.

– Вот черт, – буркнул он.

– Что случилось?

– Плохи наши дела, по‑моему.

Он повернул ключ еще раз или два и опять надавил на газ. Похоже, он здорово разозлился.

– Ну же, давай, заводись, – бормотал он.

Но машина издала глухой умирающий стон, а потом воцарилась тишина.

Меня охватило отчаяние. Машину я никогда не водила и поэтому понятия не имела, почему может внезапно заглохнуть мотор. Так что я оставалась на пассажирском сиденье, когда Джанфранко полез под капот. Покопавшись там минут десять, он со стуком захлопнул крышку и вернулся в машину. К тому моменту его настроение было чернее его рук, вымазанных машинным маслом.

– Вот дерьмо! – рявкнул он и в сердцах ударил кулаком по приборной панели.

День был долгим, и манера вождения Джанфранко вывела меня из себя. Мое терпение лопнуло:

– Какой смысл теперь ругаться и колотить по панели? Лучше скажи, что нам делать.

Он драматически воздел кверху руки:

– Если бы я знал!

Я была очень зла, но не на Джанфранко. Если бы мои друзья не бросили меня, если бы Одри, Маргарет и Беппи не уехали из Рима, ничего бы этого не произошло.

– Что ж, почему бы тебе тогда не попытаться найти гараж или, по крайней мере, автомеханика, чтобы он посмотрел, в чем дело?

Обиженно скривив губы, Джанфранко выбрался из машины во второй раз и, не оглядываясь, припустил по дороге.

Мне показалось, что его не было целую вечность. Я не прихватила с собой ни книжки, ни журнала, чтобы скрасить одиночество, так что оставалось только смотреть в окно и наблюдать за городской жизнью. Толстяк‑официант обслуживал посетителей кафе на углу, где еще недавно мы беззаботно пили пиво, молодая мамаша и две ее маленькие дочки не торопясь продефилировали мимо, да промчалась горбатая старуха, неся в руках корзину с продуктами к ужину. Меня покоробило при мысли, что все они торопятся домой, к близким, которые с нетерпением их ждут. Мне страстно захотелось оказаться там, где я, по сути, и должна находиться, – за прилавком бакалейной лавочки, предвкушая, как приду домой, где за кухонным столом меня ждут мама и папа, как мы вместе поужинаем тушеным мясом с вареной картошкой.

Должно быть, я задремала, потому что, выглянув из окна во второй раз, я увидела, что на улице уже зажглись фонари, и дневная жара немного спала. Джанфранко и след простыл. Во рту у меня пересохло, и я подумала о том, чтобы купить в кафе стакан кока‑колы, но мне было неловко заходить туда одной, так что я тихонько сидела в машине, прислонившись головой к окну и надеясь, что Джанфранко возвратится до наступления темноты.

Когда он в итоге вернулся, то захлопнул за собой дверцу с такой силой, что какое‑то время я не решалась с ним заговорить. Очевидно, дела обстояли неважно, и он был зол не на шутку. Я поняла, что мне надо вести себя поосторожнее, и стала ждать, пока он сам мне обо всем расскажет.

– Идиотский город, тупые людишки, – произнес он наконец.

– Что, ни одного автомеханика?

– О да, одного я все‑таки нашел. Но он уже закрывал свою лавочку и сказал, что может осмотреть машину не раньше завтрашнего утра. Просто уму непостижимо. В Риме таких бездельников поискать!

– И что же нам теперь делать? Попытаться найти место, где переночевать?

– Я уже попытался, но ты представить не можешь, как здесь все безумно дорого. Все для туристов‑богачей, а не для простых итальянцев, – едко процедил он. – К тому же я потратил все, что у меня было, на обед и на подарок тебе.

– У меня есть немного денег… – Я достала из сумочки кошелек и вытащила оттуда пачку купюр. – Этого непременно должно хватить.

– На один номер, может, и хватит…

В горле у меня пересохло, а голова раскалывалась от боли. Мне жутко хотелось домой, даже если «дом» означал мою опустевшую комнату в пансионе синьоры Люси.

– А автобус отсюда ходит?

Он покачал головой.

– Выходит, мы здесь застряли?

– Да, да… Мне очень жаль, правда. – Теперь его тон был скорее унылым, чем рассерженным. – Боюсь, нам придется ночевать в машине.

Мысль о том, что я буду вынуждена ночевать рядом с ним, слушать, как он храпит и посапывает, ощущая на себе его несвежее дыхание, повергла меня в ужас. Никогда прежде мне не доводилось проводить целую ночь наедине с мужчиной, и мне не хотелось, чтобы Джанфранко стал первым.

– Это невозможно.

– А какой у нас выбор? Сиденья откидываются, и, по‑моему, в багажнике завалялась пара пледов. Когда кафе закроется, здесь все вымрет. Это, может, не так уж и плохо. – Он ухмыльнулся, глядя на меня в упор. – Здесь нам будет вполне удобно, правда?

Мне вспомнилось, что во время нашего путешествия автостопом по Европе, как бы поздно ни было, нам всегда удавалось найти приличное место для ночевки. Я взглянула на Джанфранко: интересно, что означает эта загадочная ухмылка? У меня в голове забегали подозрительные мысли. Сказал ли он правду? Или он заранее все это подстроил с целью удержать меня рядом с собой на всю ночь? Я не сомневалась: окажись здесь Одри с Маргарет, они бы нашлись что сказать.

Он протянул руку и накрыл ею мою.

– Я присмотрю за тобой, – сказал он. – Не беспокойся.

Я выглянула наружу и увидела, как толстяк‑официант наклонился, чтобы поставить чистую пепельницу на один из уличных столиков.

– Я сейчас пойду и спрошу в кафе, – сказала я. – Может, они порекомендуют мне какое‑нибудь недорогое местечко.

Толстяк изъяснялся на итальянском языке с жутким акцентом, и я едва могла разобрать, что он лопочет. Я бросала беспомощные взгляды в сторону машины, надеясь, что Джанфранко выйдет и поможет мне, но он демонстративно уставился в противоположную сторону.

– Мне нужна комната на одну ночь, – выговорила я, спотыкаясь на словах. – Что‑нибудь недорогое, потому что у меня совсем мало денег. Прошу вас, помогите мне. Мне больше некуда идти.