Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Горный мастер. Малахитовая шкатулка. Уральские сказы – 4Павел Петрович Бажов Горный мастер
Малахитовая шкатулка. Уральские сказы – 4
Текст предоставлен издательством «Эксмо» http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=168172 «П.П.Бажов Малахитовая шкатулка»: Эксмо; Москва; 2003 ISBN 5‑699‑01485‑3 Аннотация
Русский сказочник Павел Петрович Бажов (1879–1950) родился и вырос на Урале. Из года в год летом колесил он по родным местам, и в Уральском краю едва ли найдется уголок, где бы ни побывал этот добытчик устного речевого золота и искатель самородных сказаний. Везде‑то он с интересными людьми знался, про жизнь слушал и во все вникал. День и ночь работал сказочник. И на белых листах распускались неувядаемые каменные цветы, оживали добрые и злые чудовища, голубые змейки, юркие ящерки и веселые козлики. Исследователи творчества П.П.Бажова называют «Малахитовую шкатулку» главной книгой писателя. Сам же писатель говорил: «Хотелось бы, чтобы эта запись по памяти хоть в слабой степени отразила ту непосредственность и удивительную силу, которыми были полны сказы, слышанные у караулки на Думной горе». Всего П.П. Бажов создал 56 сказов, вот один из них, вошедших в сборник «Малахитовая шкатулка».
Павел Петрович Бажов Горный мастер
Катя – Данилова‑то невеста – незамужницей осталась. Года два либо три прошло, как Данило потерялся, – она и вовсе из невестинской поры вышла. За двадцать‑то годов, по‑нашему, по‑заводскому, перестарок считается. Парни таких редко сватают, вдовцы больше. Ну, а эта Катя, видно, пригожа была, к ней все женихи лезут, а у ней только и слов: – Данилу обещалась. Ее уговаривают: – Что поделаешь! Обещалась, да не вышла. Теперь об этом и поминать не к чему. Давно человек изгиб. Катя на своем стоит: – Данилу обещалась. Может, и придет еще он. Ей толкуют: – Нет его в живых. Верное дело. А она уперлась на своем: – Никто его мертвым не видал, а для меня он и подавно живой. Видят – не в себе девка, – отстали. Иные на смех еще подымать стали: прозвали ее мертвяковой невестой. Ей это прильнуло. Катя Мертвякова да Катя Мертвякова, ровно другого прозванья не было. Тут какой‑то мор на людей случился, и у Кати старики‑то оба умерли. Родство у нее большое. Три брата женатых да сестер замужних сколько‑то. Рассорка промеж ними и вышла – кому на отцовском месте оставаться. Катя видит – бестолковщина пошла, и говорит: – Пойду‑ко я в Данилушкову избу жить. Вовсе Прокопьич старый стал. Хоть за ним похожу. Братья‑сестры уговаривать, конечно: – Не подходит это, сестра. Прокопьич хоть старый человек, а мало ли что про тебя сказать могут. – Мне‑то, – отвечает, – что? Не я сплетницей стану. Прокопьич, поди‑ко, мне не чужой. Приемный отец моему Данилу. Тятенькой его звать буду. Так и ушла. Оно и то сказать: семейные не крепко вязались. Про себя думали: лишний из семьи – шуму меньше. А Прокопьич что? Ему это по душе пришлось. – Спасибо, – говорит, – Катенька, что про меня вспомнили. Вот и стали они поживать. Прокопьич за станком сидит, а Катя по хозяйству бегает – в огороде там, сварить‑постряпать и протча. Хозяйство невелико, конечно, на двоих‑то… Катя – девушка проворная, долго ли ей!.. Управится и садится за какое рукоделье: сшить‑связать, мало ли. Сперва у них гладенько катилось, только Прокопьичу все хуже да хуже. День сидит, два лежит. Изробился, старый стал. Катя и заподумывала, как они дальше‑то жить станут. «Рукодельем женским не прокормишься, а другого ремесла не знаю». Вот и говорит Прокопьичу: – Тятенька! Ты бы хоть научил меня чему попроще. Прокопьичу даже смешно стало. – Что ты это! Девичье ли дело за малахитом сидеть! Отродясь такого не слыхивал. Ну, она все ж таки присматриваться к Прокопьичеву ремеслу стала. Помогала ему где можно. Распилить там, пошлифовать. Прокопьич и стал ей то‑другое показывать. Не то чтобы настояще. Бляшку обточить, ручки к вилкам‑ножам сделать и протча, что в ходу было. Пустяшно, конечно, дело, копеечно, а все разоставок при случае. Прокопьич недолго зажился. Тут братья‑сестры уж понуждать Катю стали: – Теперь тебе заневолю надо замуж выходить. Как ты одна жить будешь? Катя их обрезала: – Не ваша печаль. Никакого мне вашего жениха не надо. Придет Данилушко. Выучится в горе и придет. Братья‑сестры руками на нее машут: – В уме ли ты, Катерина? Эдакое и говорить грех! Давно умер человек, а она его ждет! Гляди, еще блазнить станет. – Не боюсь, – отвечает, – этого. Тогда родные спрашивают: – Чем ты хоть жить‑то станешь? – Об этом, – отвечает, – тоже не заботьтесь. Продержусь одна. Братья‑сестры так поняли, что от Прокопьича деньжонки остались, и опять за свое: – Вот и вышла дура! Коли деньги есть, мужика беспременно в доме надо. Не ровен час – поохотится кто за деньгами. Свернут тебе башку, как куренку. Только и свету видела. – Сколько, – отвечает, – на мою долю положено, столько и увижу. Братья‑сестры долго еще шумели. Кто кричит, кто уговаривает, кто плачет, а Катя заколодила свое: – Продержусь одна. Никакого вашего жениха не надо. Давно у меня есть. Осердились, конечно, родные: – В случае, к нам и глаз не показывай! – Спасибо, – отвечает, – братцы милые, сестрицы любезные! Помнить буду. Сами‑то не забудьте – мимо похаживайте! Смеется, значит. Ну, родня и дверями хлоп. Осталась Катя одна‑одинешенька. Поплакала, конечно, сперва, потом и говорит: – Врешь! Не поддамся! Вытерла слезы и по хозяйству занялась. Мыть да скоблить – чистоту наводить. Управилась – и сразу к станку села. Тут тоже свой порядок наводить стала. Что ей не нужно, то подальше, а что постоянно требуется, то под руку. Навела так‑то порядок и хотела за работу садиться. «Попробую сама хоть одну бляшку обточить». Хватилась, а камня подходящего нет. Обломки Данилушковой дурман‑чаши остались, да Катя берегла их. В особом узле они были завязаны. У Прокопьича камня, конечно, много было. Только Прокопьич до смерти на больших работах сидел. Ну, и камень все крупный. Обломышки да кусочки все подобрались – порасходовались на мелкую поделку. Вот Катя и думает: «Надо, видно, сходить на руднишных отвалах поискать. Не попадет ли подходящий камешок». От Данилы, да и от Прокопьича она слыхала, что они у Змеиной горки брали. Вот туда и пошла. На Гумешках, конечно, всегда народ: кто руду разбирает, кто возит. Глядят на Катю‑то – куда она с корзинкой пошла. Кате это нелюбо, что на нее зря глаза пялят. Она и не стала на отвалах с этой стороны искать, обошла горку‑то. А там еще лес рос. Вот Катя по этому лесу и забралась на самую Змеиную горку да тут и села. Горько ей стало – Данилушку вспомнила. Сидит на камне, а слезы так и бегут. Людей нет, лес кругом, – она и не сторожится. Так слезы на землю и каплют. Поплакала, глядит – у самой ноги малахит‑камень обозначился, только весь в земле сидит. Чем его возьмешь, коли ни кайлы, ни лома? Катя все ж таки пошевелила его рукой. Показалось, что камень не крепко сидит. Вот она и давай прутиком каким‑то землю отгребать от камня. Отгребла сколько можно, стала вышатывать. Камень и подался. Как хрупнуло снизу, – ровно сучок обломился. Камешок небольшой, вроде плитки. Толщиной пальца в три, шириной в ладонь, а длиной не больше двух четвертей. Катя даже подивилась: – Как раз по моим мыслям. Распилю его, так сколько бляшек выйдет. И потери самый пустяк. Принесла камень домой и сразу занялась распиливать. Работа не быстрая, а Кате еще надо по домашности управляться. Глядишь, весь день в работе, и скучать некогда. Только как за станок садиться, все про Данилушку вспомнит: – Поглядел бы он, какой тут новый мастер объявился. На его‑то да Прокопьичевом месте сидит! Нашлись, конечно, охальники. Как без этого… Ночью под какой‑то праздник засиделась Катя за работой, а трое парней и перелезли к ней в ограду. Попугать хотели али и еще что – их дело, только все выпивши. Катя ширкает пилой‑то и не слышит, что у ней в сенках люди. Услышала, когда уж в избу ломиться стали: – Отворяй, мертвякова невеста! Принимай живых гостей! Катя сперва уговаривала их: – Уходите, ребята! Ну, им это ничего. Ломятся в дверь, того и гляди сорвут. Тут Катя скинула крючок, расхлобыснула двери и кричит: – Заходи, нето. Кого первого лобанить? Парни глядят, а она с топором. – Ты, – говорят, – без шуток! – Какие, – отвечает, – шутки! Кто за порог, того и по лбу. Парни, хоть пьяные, а видят – дело не шуточное. Девка возрастная, оплечье крутое, глаз решительный, и топор, видать, в руках бывал. Не посмели ведь войти‑то. Пошумели‑пошумели, убрались да еще сами же про это рассказали. Парней и стали дразнить, что они трое от одной девки убежали. Им это не полюбилось, конечно, они и сплели, будто Катя не одна была, а за ней мертвяк стоял. – Да такой страшный, что заневолю убежишь. Парням поверили – не поверили, а по народу с той поры пошло: – Нечисто в этом доме. Недаром она одна‑одинешенька живет. До Кати это донеслось, да она печалиться не стала. Еще подумала: «Пущай плетут. Мне так‑то и лучше, если побаиваться станут. Другой раз, глядишь, не полезут». Соседи и на то дивятся, что Катя за станком сидит. На смех ее подняли: – За мужичье ремесло принялась! Что у нее выйдет! Это Кате солонее пришлось. Она и сама подумывала: «Выйдет ли у меня у одной‑то?» Ну, все ж таки с собой совладала: «Базарский товар! Много ли надо? Лишь бы гладко было… Неуж и того не осилю?» Распилила Катя камешок. Видит – узор на редкость пришелся, и как намечено, в котором месте поперек отпилить. Подивилась Катя, как ловко все пришлось. Поделила по‑готовому, обтачивать стала. Дело не особо хитрое, а без привычки тоже не сделаешь. Помаялась сперва, потом научилась. Хоть куда бляшки вышли, а потери и вовсе нет. Только то и в брос, что на сточку пришлось. Наделала Катя бляшек, еще раз подивилась, какой выходной камешок оказался, и стала смекать, куда сбыть поделку. Прокопьич такую мелочь в город, случалось, возил и там все в одну лавку сдавал. Катя много раз про эту лавку слыхала. Вот она и придумала сходить в город. Затворила избушку и пошла пешочком. В Полевой и не заметили, что она в город убралась. Узнала Катя, где тот хозяин, который у Прокопьича поделку принимал, и заявилась прямо в лавку. Глядит – полно тут всякого камня, а малахитовых бляшек целый шкап за стеклом. Народу в лавке много. Кто покупает, кто поделку сдает. Хозяин строгий да важный такой. Катя сперва и подступить боялась, потом насмелилась и спрашивает: – Не надо ли малахитовых бляшек? Хозяин пальцем на шкап указал: – Не видишь, сколь у меня добра этого? Мастера, которые работу сдавали, припевают ему: – Много ноне на эту поделку мастеров развелось. Только камень переводят. Того не понимают, что для бляшки узор хороший требуется. Один‑то мастер из полевских. Он и говорит хозяину потихоньку: – Недоумок эта девка. Видели ее соседи за станком‑то. Вот, поди, настряпала. Хозяин тогда и говорит: – Ну‑ко, покажи, с чем пришла? Катя и подала ему бляшку. Поглядел хозяин, потом на Катю уставился и говорит: – У кого украла? Кате, конечно, это обидно показалось. По‑другому она заговорила: – Какое твое право, не знаючи человека, эдак про него говорить? Гляди вот, если не слепой! У кого можно столько бляшек на один узор украсть? Ну‑ко, скажи! – и высыпала на прилавок всю свою поделку. Хозяин и мастера видят – верно, на один узор. И узор редкостный. Будто из середины‑то дерево выступает, а на ветке птица сидит и внизу тоже птица. Явственно видно и сделано чисто. Покупатели слышали этот разговор, потянулись тоже поглядеть, только хозяин сразу все бляшки прикрыл. Нашел заделье. – Не видно кучей‑то. Сейчас я их под стекло разложу. Тогда и выбираете, что кому любо. – А сам Кате говорит: – Иди вон в ту дверь. Сейчас деньги получишь. Пошла Катя, и хозяин за ней. Затворил дверку, спрашивает: – Почем сдаешь? Катя слыхала от Прокопьича цены. Так и сказала, а хозяин давай хохотать: – Что ты! Что ты! Такую‑то цену я одному полевскому мастеру Прокопьичу платил да еще его приемышу Данилу. Да ведь то мастера были! – Я, – отвечает, – от них и слыхала. Из той же семьи буду. – Вон что! – удивился хозяин. – Так это, видно, у тебя Данилова работа осталась? – Нет, – отвечает, – моя. – Камень, может, от него остался? – И камень сама добывала. Хозяин, видать, не верит, а только рядиться не стал. Рассчитался по‑честному да еще говорит: – Вперед случится такое сделать, неси. Безотказно принимать буду и цену положу настоящую. Ушла Катя, радуется, – сколько денег получила! А хозяин те бляшки под стекло выставил. Покупатели набежали: – Сколько? Он, конечно, не ошибся – в десять раз против купленного назначил, да и наговаривает: – Такого узора еще не бывало. Полевского мастера Данилы работа. Лучше его не сделать. Пришла Катя домой, а сама все дивится. – Вот штука какая! Лучше всех мои бляшки оказались! Хорош камешок попался. Случай, видно, счастливый подошел. – Потом и хватилась: – А не Данилушко ли это мне весточку подал? Подумала так, скрутилась и побежала на Змеиную горку. А тот малахитчик, который хотел Катю перед городским купцом оконфузить, тоже домой воротился. Завидно ему, что у Кати такой редкостный узор получился. Он и придумал: – Надо поглядеть, где она камень берет. Не новое ли какое место ей Прокопьич либо Данило указали? Увидел, что Катя куда‑то побежала, он и пошел за ней. Видит – Гумешки она обошла стороной и куда‑то за Змеиную горку пошла. Мастер туда же, а сам думает: «Там лес. По лесу‑то к самой ямке прокрадусь». Зашли в лес. Катя вовсе близко и нисколько не сторожится, не оглядывается, не прислушивается. Мастер радуется, что ему так легонько достанется новое место. Вдруг в сторонке что‑то зашумело, да так, что мастер даже испугался. Остановился. Что такое? Пока он так‑то разбирался, Кати и не стало. Бегал он, бегал по лесу. Еле выбрался к Северскому пруду, – версты, поди, за две от Гумешек. Катя сном дела не знала, что за ней подглядывают. Забралась на горку, к тому самому месту, где первый камешок брала. Ямка будто побольше стала, а сбоку опять такой же камешок видно. Пошатала его Катя, он и отстал. Опять, как сучок, хрупнул. Взяла Катя камешок и заплакала‑запричитала. Ну, как девки‑бабы по покойнику ревут, всякие слова собирают: – На кого ты меня, мил сердечный друг, покинул, – и протча тако… Наревелась, будто полегче стало, стоит – задумалась, в руднишную сторону глядит. Место тут вроде полянки. Кругом лес густой да высокий, а в руднишную сторону помельче пошел. Время на закате. По низу от лесу на полянке темнеть стало, а в то место – к руднику солнышко пришлось. Так и горит это место, и все камешки на нем блестят. Кате это любопытно показалось. Хотела поближе подойти. Шагнула, а под ногой и схрупало. Отдернула она ногу, глядит – земли‑то под ногами нет. Стоит она на каком‑то высоком дереве, на самой вершине. Со всех сторон такие же вершины подошли. В прогалы меж деревьями внизу видно травы да цветы, и вовсе они на здешние не походят.
|