Социальная установка как социально-психологическое явление

На приведенный выше пример можно посмотреть с другой точки зрения. Скорее всего, в экспериментах Лапьера мы сталкиваемся со случаем перехода с межиндивидуального на межгрупповой уровень общения в соответствии с воспринимаемой личностью ситуацией. В этом, скорее всего, и состоит главная роль социально-психологической установки. Дополнительные примеры делают еще более очевидным подобный вывод.

Исследования, проведенные в Западно Вирджинских угольных копях, проведенные в начале 1950-х годов, обнаружили тот же установочный эффект. Шахтеры не имели ни чего против бригад, включающих негров. Но они строго соблюдали сегрегационные правила, выходя на поверхность (325).

Исследования проблемы адаптации женщин к морской службе показали, что сослуживцы-мужчины не испытывают тревоги за женщин, которых они знали лично, но зато беспокоятся за женщин вообще (343).

Такие эмпирические результаты так же истолковывались обычно как несоответствие сложному реальному поведению упрощенных установочных оценок, основанных на расовых, национальных, кастовых и других предубеждениях.

Примем во внимание, что на уровне социальной установки закрепляется социальный опыт личности. Поэтому неразумно рассматривать такие установки, сколько ни приносили бы они ущерба политике или идеологии, только как итог постоянных ошибок и неэффективного поведения. В них обязательно должна содержаться необходимость, оправдывающая их существование. Однако моральные оценки нередко не дают нам увидеть эволюционную уместность явления в регулировании поведения человека.

Наличие психологической установки не вызывает сомнения. Она существует не только у людей, но и у животных. Однако, границы существования социальной установки не совсем понятны. В частности, вызывает сомнение необходимость внесения в понятие социальной установки общественного содержания в виде конкретных расовых предубеждений, суеверий и социальных ярлыков, коль скоро они ведут к совпадению понятий установки и социально-психологического отношения и вызывают упомянутые проблемы в толковании термина социальной установки.

В приведенных примерах, если их лишить конкретного общественного содержания, социальная суть не исчезает. Наоборот, именно сейчас она и начинает становиться очевидной.

В животном мире вариаций поведения, которые приведены в примерах, не бывает. Такие биологические признаки как цвет кожи, оперенья, форма строения тела становятся сигналами, вызывающими однозначное поведение, независящее от смены контекста внешней среды, окружающей животное.

Имея дело с человеком, мы вынуждены признать, что данная стабильность поведения нарушается. Как только обобщенный образ представителей различных социальных групп сменяется восприятием конкретных представителей этих групп, поведенческие реакции респондентов в корне меняются. Становится очевидным, что социальность в приведенных примерах, отражающих взаимоотношения социальных групп, заключена в переходе с групповой на индивидуальную (персональную) ориентацию действий.

Теоретический анализ социального единства, который мы делали ранее, позволяет связать подобную смену социальных установок не с отличием реального поведения от прогнозируемых реакций, а с существованием принципиально различных уровней организации взаимодействия элементов социальной системы.

Поэтому в случае сравнения установки по отношению к прототипному представителю нации с установками по отношению к конкретным людям допускается некорректность, так как основания таких установок совершенно различны. Первые отражают структуру взаимоотношений групп, вторые - структуру внутригрупповых отношений.

Вероятность актуализации установок определенной природы зависит от контекста, в который личность попадает.

Зарубежные исследования подтверждают, что процесс актуализации межгруппового контекста проходит определенный порог осознания, после которого тенденция смещения поведения в ту или иную сторону нарастает. Показательными в этом отношении стали три полевых эксперимента, которые провели Горнштейн, Мертон и Соул. В экспериментах измерялась степень желания оказать помощь "незнакомцу". Результаты обнаружили, что симпатии росли прямо пропорционально подобию испытуемых с незнакомым человеком. Но желание оказать помощь возникало только тогда, когда у испытуемых после определенной степени подобия возникало осознание принадлежности незнакомца к той же социальной группе, что и сам испытуемый (354а). Джон Тернер обсуждая результаты этих экспериментов, приходит к важному и справедливому, на мой взгляд, выводу о том, что: " Рост подобия проходит некоторый критический порог, после которого субъекты воспринимаются не просто подобными, но идентичными с незнакомцем..." (374, p.88). Только с этого момента у испытуемых актуализировались установки внутригруппового уровня взаимодействия.

С подобной реакцией русского населения политики столкнулись, когда речь шла о создании немецкой автономии на территории волгоградских земель: российские немцы, по отзывам местных жителей, в основном были хорошими, работящими и отзывчивыми людьми, но потенциальное соседство с сообществом немцев вызывало явное беспокойство и страх. Личный опыт и контакты с членами внешней социальной группы на индивидуальном уровне не затрагивали принципиально отношений к группе в целом.

Таким образом “парадокс Лапьера” привел к скептицизму среди ученых (см. 10, с.260) только потому, что, маскируясь среди конкретных реалий, актуальная социальная установка оказалась незаметной для внимания исследователей. Это привело к сравнению не сравниваемых вещей.

После того как социальная установка подготавливает личность к конструированию своего поведения на уровне межгруппового взаимодействия, она порождает установки, определяющие способ взаимодействия, в частности, именно тот, который позволяет социальной группе сохраниться по возможности самостоятельным элементом социальной системы