Трансформация коммуникативных отношений власти и общества в первой четверти ХIХ века

Анализ эпохи Александра I, последовавшей за периодом духовного террора времени правления Павла I, показывает, что первый этап правления нового государя прошел на волне прогрессивных преобразований. В частности, один за другим последовали указы, восстанавливающие отмененные предыдущим монархом жалованные грамоты дворянству и городам, возвращены на службу исключенные без суда чиновники и офицеры, освобождены из тюрем и ссылок заключенные, упразднена тайная экспедиция и запрещены пытки, разрешены свободные поездки граждан за пределы России.

Важной являлась позиция правительства в области просвещения, сформированная не престарелыми екатерининскими вельможами, а кругом либерально настроенных друзей государя, составивших Негласный комитет, действовавший
в течение первых двух лет царствования.

Началось реформирование всей социально-политической жизни страны.
С образованием в 1802 г. восьми министерств, которым следовало заменить устаревшую систему петровских коллегий, Министерству народного просвещения было отведено одно из ведущих. Данное министерство вместе с включенным
в него Главным правлением училищ выработало план широкого развития среднего и высшего образования. В итоге к 1805 г. в России действовало шесть университетов, 42 гимназии (не считая польских и литовских губерний и Прибалтийского края) и 405 уездных училищ. Столь высоким результатам просвещение было обязано пониманию императором и его окружением особенностей внутренней, общественной жизни России. Она складывалась следующим образом.

Согласно историческим доказательствам, предложенным В.О. Ключевским[361], Петр I старался уравнять сословия общими правами и обязанностями и призвать их к совместной дружной деятельности на благо родины. Поэтому он установил принудительный порядок государственных повинностей для всех слоев русского общества. С отсутствием Петра на исторической арене дворянство стало превращаться из простого орудия правительства в правящий класс, который уходил от государственных обязанностей, не теряя прежних прав или приобретая новые. В силу участия в дворцовых переворотах новое положение дворянства признавалось законодательно, например освобождение от обязательной службы. Вслед за дворянством стало раскрепощаться торгово-промышленное сословие; и оба этих класса, составлявшие незначительную часть населения страны, получали возможность занимать все более исключительное положение.

Крепостное крестьянство, смутно понимавшее несправедливость перераспределения обязательств перед государством без учета его интересов и смутно осознававшее незаконность методов получения выгод дворянством, также считало возможным достижение свободы путем проведения противоправных мер, например восстаний. Число крестьянских мятежей увеличивалось, вылившись в правление Екатерины в громадный по силе Пугачевский бунт. Во имя общественного порядка положение крестьян следовало отрегулировать при помощи законов. Но этого не было сделано, и к концу царствования Екатерины в общественные отношения было внесено еще больше дисгармонии. Как следствие, понижалась способность руководящего класса легитимно управлять обществом[362].

Дворянство, подвергавшееся при действии петровской обязательной воинской повинности военно-технической выучке, в годы правления преемниц Петра сменило получение конкретных знаний и навыков сначала на светскую муштровку, а при Екатерине с освобождением от обязательной службы – на обширный досуг, занимаемый наиболее толковыми представителями руководящего класса чтением чужой литературы, впитыванием чужих мыслей, не адаптированных к российским условиям. В связи с этим В.О. Ключевский отмечал: «Легко заметить скудость политических и нравственных средств, какими этот класс располагал для руководства своим обществом»[363]. В итоге русское дворянство в целом рассматривалось на Западе как «переодетый татарин», а в России – как случайно родившийся на русской земле француз.

Изменить положение впервые попробовал император Павел I. Он оценил политику матери последних лет как зашедшую в тупик и с самого начала своего правления приступил к борьбе с сословными привилегиями. Павел I. отменил или ограничил действие екатерининских жалованных грамот, ограничил деятельность дворянского самоуправления, пытаясь разрушить дворянские корпорации, обслуживающие собственные интересы, ввел телесные наказания для дворян за уголовные преступления наравне с людьми податных сословий. Он не жаловал интеллигенцию и дворянство, особенно писателей, вольнодумцев, потому что видел, как они будоражили общество высокими идеалами служения обществу, а на деле, как правило, добивались привилегий для своего сословия. Однако при всей нелюбви
к писателям и вольнодумцам именно Павел перевел Радищева из Усть-Илимска на жительство под надзор в имение отца писателя. Возможно, такое решение было принято потому, что идеи императора и Радищева пересекались в плане необходимости достижения социального спокойствия путем проведения политики уравновешивания позиций разных сословий[364].

Параллельно Павел I издал в 1797 г. манифест в пользу крестьян, согласно которому землевладелец мог назначать только три дня в неделю для работы на себя; документ закреплял запрет на обезземеливание крестьян.

Однако преобразовательная деятельность Павла была лишена твердости и последовательности в силу целого ряда причин: от природных данных до воспитания и долгого отстранения от власти. Приступив к искоренению вредных для общества упрочившихся порядков, он начал преследовать лица; желая исправить положение, он ввел гонения на идеи. В непродолжительный срок вся деятельность Павла из преобразовательной превратилась в уничтожительную. Вступив на престол с целью ослабить напряжение в отношениях землевладельцев и крестьян и улучшить положение последних, он вместо этого содействовал расширению закабаления последних: за недолгий период своего царствования государь раздарил своим приверженцам 100 тысяч крестьян с миллионом десятин казенной земли. Так Павел равенство прав для всех превратил во всеобщее бесправие.

Следующую попытку в указанном Павлом направлении согласования интересов разных слоев общества предпринял Александр I. Одновременно с реформами административного характера была заявлена реформа в общественных отношениях. Прежде всего, для ослабления напряженности в общей атмосфере и в качестве благодарности за совершенный переворот новый император вернул привилегии дворянам. Примечательно, что в неофициальном собрании по этому поводу он признавался, что сделал это против воли, так как исключительность дарованных сословных прав была ему всегда «противна».

Также рядом мер с начала царствования было заявлено о намерении правительства подготавливать сначала умы, а затем и законодательные установления для упразднения крепостного права. Поэтому сразу было запрещено давать в периодике публикации о продаже крестьян без земли. Затем, уже с 1801 г., запрещена была раздача населенных имений в частную собственность. В декабре этого же года вышел указ, предоставлявший право всем свободным сословиям приобретать вне городов недвижимое имущество без крестьян. Этот указ разрушал вековую монополию дворянства на землю. Ободренные подобными начинаниями государя свободомыслящие помещики, несмотря на отсутствие закона, стали отпускать на волю целые селения. Поэтому для некоторых помещиков постфактум 20 февраля 1803 г. был издан указ о свободных хлебопашцах, по которому землевладельцы могли вступать в соглашения с крестьянами, освобождая их с землей и образуя тем самым класс «свободных хлебопашцев». Этот указ стал выражением первого решительного намерения правительства отменить крепостное право.

К сожалению, начатые опыты по регулированию социальных отношений проводились торопливо, не всегда до конца продуманно и в согласии одного решения с другим. Кроме того, преобразования внутренней жизни отошли на второй план с активизацией внешних отношений России и Франции. Затем военные походы охладили либеральные настроения государя, хотя устремления отменить крепостное право сохранилось до последних дней его жизни.

Таким образом, автор считает, что первая половина царствования Александра прошла под знаменем уравнения сословий перед законом и введения их в совместную дружную государственную деятельность. В связи с этим для перестройки государственных порядков на правовых основах необходим был серьезный подъем образовательного уровня народа. Вот почему народное образование и цензура вошли в преобразовательные планы правительства важнейшей составной частью.

Соответственно, с подъемом системы просвещения предпринимался целый ряд мер, восстанавливающих прежние свободы печати.

Уже через 19 дней после вступления на престол Александр I издал указ, отменивший решения отца и Екатерины II о запрете на ввоз в страну иностранных книг и нот и о закрытии частных типографий[365]. Были сделаны и дополнения к отменам указов, которые не привносили ничего нового, но повторяли уже имевшуюся практику: цензура книг из ведения управ благочиния была переадресована гражданским губернаторам и директорам народных училищ, ученым обществам, академиям, университетам. Указом 1802 г. предварительная цензура была отменена. Ярким положительным моментом данного указа стало то, что он выводил из-под влияния малограмотных урядников дело печати и перепоручал его профессионалам: профессорам и преподавателям университетов. При появлении цензурных конфликтов стороны могли обратиться в Совет университета для его разрешения или в Главное управление училищ[366].

Таким образом, можно сделать вывод, что обращение к просвещению как к арбитру в делах печати свидетельствует, что просветительская функция печати рассматривалась в качестве превалирующая над полицейской.

Общественность с ликованием встречала каждое новое установление императора, но все, что делалось до 1804 г. в области печати, было решениями не новыми, а лишь возвратом к уже имевшему место раньше. Помимо этого, эйфория надежды охватила далеко не все российское общество, ибо в большинстве своем оно представляло собой «очень печальную картину». Как пишет Скабичевский, «самые передовые и наиболее мыслящие из людей этой среды были в то же время очень поверхностно и плохо развиты для того, чтобы глубоко усваивать те идеи, которым поклонялись, и последовательно, до конца проводить те реформы, которые пытались проводить в жизнь»[367]. На мышление и поступки наиболее образованных людей наложила отпечаток реакция последних лет правления Екатерины и особенно периода царствования Павла I, что породило страх, останавливавший многих на пути в стремлении к преобразованиям. Сам Александр I, ощущал отсутствие в достаточной степени нужных людей. Поколение же, занявшее в 20-е гг. активную социальную позицию, в начале века еще было слишком молодо.

Поэтому даже после выхода ряда указов, облегчавших судьбы печатных изданий в России, нередкими были случаи запрета книг или изъятия их из продажи и, как правило, уничтожения. Но в целом цензурные меры не были очень строгими.

Тем не менее, нельзя не отметить явную активизацию издательского дела: с восстановлением права открывать «вольные типографии» изменяется статистика частных владельцев типографий. Если в Петербурге в 1801 г. было всего 12 казенных типографий, то в 1807 г. в России насчитывалось 54 казенные и 12 частных типографий. В целом в 1801-1805 гг. в России было напечатано 1304 книги на русском языке и 641 книга на иностранных языках[368]. Однако книгоиздание в начале ХIХ в. еще не стало высокодоходным делом, и потому это был, как правило, не основной, но достаточно затратный бизнес. Настоящим шагом вперед в регулировании вопроса о печати стало создание первого «Устава о цензуре» 1804 г.

Принятый устав выражал позицию правительственных сфер по цензурному вопросу. Об отношении самих авторов к пониманию высокого назначения написанного ими устава говорят следующие выдержки из их проекта: «Разумная свобода книгопечатания обещает последствия благие и прочные; злоупотребление же ею приносит вред только случайный и скоропреходящий. Поэтому нельзя не сожалеть, что правительства самые либеральные по своим принципам находятся иногда в необходимости ограничивать свободу слова, побуждаясь к тому примером, стечением обстоятельств и неотразимым влиянием духа времени. Сожаление усиливается при мысли, что такое ограничение трудно удержать в настоящих пределах и что оно, будучи доведено до крайности, становится положительно вредным». И далее авторы делают очень важные для понимания значения как просвещения и свободы слова, так и процессов общественного развития выводы: «Неоспоримо, что строгость цензуры всегда влечет за собою пагубные следствия: истребляет искренность, подавляет умы и, погашая священный огонь любви к истине, задерживает развитие просвещения. Неоспоримо и то, что свобода мыслить и писать есть одно из сильнейших средств к возвышению народного духа и что свободное высказывание даже ложной мысли ведет только к большему торжеству истины: едва заблужденье отважится заговорить во всеуслышание, множество умов готово будет вступить с ним в гибельную для него борьбу. Наконец, нет сомнения, что истинного успеха в просвещении, прямого и прочного стремления к достижимому для человечества совершенству можно ожидать только там, где беспрепятственное употребление всех душевных способностей дает свободу умам, где дозволяется открыто рассуждать о важнейших интересах человечества, об истинах, наиболее дорогих человеку и гражданину»[369]. Примечательно, что на данном этапе общественного развития способность объективной оценки происходящих процессов исходила не от оппонента власти, а от самой власти – наиболее мыслящей в духе прогрессивных перемен части населения страны.

Содержание устава кратко резюмировать можно следующим образом[370]. Ничего нельзя печатать без предварительной цензуры[371]. Цель цензуры – «доставить обществу книги и сочинения, способствующие к истинному просвещению ума и образованию нравов, и удалить книги и сочинения, противные сему намерению». Цензуру поручено осуществлять цензурным комитетам при университетах. Цензура сочинений, издаваемых «от Главного училищ управления», академиями, учеными обществами и казенными местами возлагается на руководителей организаций. Сочинения церковного содержания остаются в ведении Святейшего Синода и епархиальных архиереев. Иностранные периодические издания, выписываемые через почтамты, рассматриваются «в особенно учрежденной при оных цензуре». Пьесы также рассматриваются цензурными комитетами, при их отсутствии – директорами народных училищ; театральные афиши – гражданским начальством.

Цензоры единолично представляют от себя письменные донесения относительно содержания издания. Если возникают сомнения, сочинение представляется на обсуждение Цензурному комитету и судьба его решается большинством голосов. В параграфе 21 звучит очень лояльный по отношению к свободе слова тезис: «Когда место, подверженное сомнению, имеет двоякий смысл, в таком случае лучше истолковать оное выгоднейшим для сочинителя образом, нежели его преследовать». Разрешалось обсуждение в печати общественно значимых тем.

При этом более подробных рекомендаций, как провести грань между сочинениями, подлежащими запрету или поощрению, в уставе не приведено[372]. Наблюдение за необращением в продаже сочинений «неодобрительного» характера было предоставлено органам местной власти и Министерству внутренних дел.

Устав о цензуре 1804 г. был по достоинству оценен современниками и очень хорошо принят российской журналистикой и общественностью. Он был составлен для того времени, несомненно, в духе, предельно благоприятном для печати. Однако его применение в большей степени зависело от исполнителей. Пока в первой половине правления Александра I атмосфера в обществе была достаточно либеральной, устав мало стеснял деятельность литераторов и журналистов. Но во второй период правления, когда начали нарастать реакционные тенденции, в том числе охватившие Министерство народного просвещения, цензура сделалась строга и придирчива.

При всей либеральности принятого устава даже первая половина ХIХ в. была омрачена цензурными скандалами, хотя их было крайне мало. Один из самых громких – о переиздании книги П.И. Пнина «Опыт о просвещении относительно России». Аргументируя доводы, что мерилом нового века будет законотворчество, и анализируя системы управления народами, автор большое внимание уделил необходимости просвещения для каждого сословия. Несмотря на то, что работа Пнина представляла собой верх свободомыслия начала ХIХ в., в ней необходимость знания особо трактовалась для каждого сословия. Земледельцев следовало обучать только чтению, письму, первым действия арифметики, сельской механике, скотоводчеству, культуре обработки полей и т.д. Мещанам должны были даваться знания по грамматике, географии, естественной истории, физике, введению во всеобщую историю, геометрии, тригонометрии, а также знания, пригодные в промышленной сфере. Для купцов и дворян число изучаемых предметов расширялось. Подобная кастовая трактовка необходимости образования тем не менее была запрещена к печати, несмотря на подготовку переиздания, как указывал автор, по воле монарха. Запрет цензор аргументировал следующим образом: «…разгорячать умы, воспалять страсти в сердцах такого класса людей, каковы наши крестьяне, это значит в самом деле собирать над Россией черную губительную тучу»[373].

В этих замечаниях сказываются устоявшиеся опасения представителей социальной элиты, что печать способна возбудить народные массы на борьбу за свободу, не учитывая того, что, как отмечал еще Радищев, «крестьяне книг не читают», а особенно таких, как книга Пнина. Однако опасность воздействия печати на общественное мнение толкала охранителей власти к изъятию из широкого обращения мыслей о правах народа и их гражданских свободах.

По этой же причине в 1821 г. военный губернатор Малороссии в своем донесении по поводу неповиновения крестьян в одном полтавском имении писал, что волнения эти были вызваны статьей «Взгляд на успехи земледелия и благосостояния в Российском государстве», вышедшей в Москве в «Историческом, статистическом и географическом журнале». Статья, как считал губернатор, была наполнена «неуместными выражениями и осуждениями» по крестьянскому вопросу. Из этих примеров следует, что власть понимала глубокую значимость печатного слова, но неспособна была объективно оценить границы воздействия слова на общественное сознание и потому из чувства безопасности непомерно расширяла эти границы.

Подобные тенденции стали нарастать после неудачных военных походов в союзе с Австрией и Пруссией, когда Александр I охладел к первоначальным либерально-идиллическим настроениям. С новой силой эти тенденции начали проявляться с 1811 г., когда при образовании нового Министерства полиции к обязанностям «особой канцелярии» министра была отнесена «цензурная ревизия»: полиция получила полномочия надзирать за книгопродавцами и типографиями, за иностранными и театральными сочинениями, печатанием афиш и объявлений. Любое сочинение, одобренное цензурой, на пути к читателю могло быть остановлено Министерством полиции (вплоть до упразднения этого министерства в 1819 г.). Как резюмировал Ю. Батурин, «возникла своего рода цензура над цензурой»[374]. Так печать с началом преобладания в российском обществе реакционных тенденций перетекла из ведения профессоров и академиков, следовавших во главе прогрессивных тенденций общественного развития, в ведение людей, обеспокоенных преимущественно политической безопасностью власти.

Двойной цензурный гнет – Главного правления училищ при Министерстве народного просвещения и комитета для цензурной ревизии при Министерстве полиции – отразился на состоянии печати. При этом необходимо отметить, что в период войны с Наполеоном общественная мысль на волне патриотизма, который только приветствовался правительством, практически не давала цензуре повода для интенсивной деятельности.

Перемены в том, что запрещалось или дозволялось пропускать цензорам в печать, происходили постоянно. На протяжении неоднократных кардинальных изменений в политических отношениях России и Франции цензурный комитет давал указания относительно точки зрения, дружественной или враждебной, к европейским странам, Наполеону Бонапарту. Те издания, особенно периодические, которые не поспевали за изменениями в настроении правительства, получали нарекания.

Необходимо отметить, что после войны 1812 г. ситуация в общественной жизни России поменялась на 180 градусов. Если государь вышел из войны с чувством усталости и нежелания продолжать начатые реформы, то предавая часть российского общества после пребывания в Европе испытывала подъем, которого так не хватало в начале царствования Александра. Потому общественная жизнь в этот период получила два направления в своем развитии.

На взгляд автора, проведенные Александром I преобразования не внесли кардинальных положительных изменений в государственную жизнь, не устранили многочисленных злоупотреблений и недостатков в управлении страной. Под влиянием внешнеполитических событий, в том числе необходимости борьбы с последствиями французской революции, русское правительство самим историческим ходом событий становилось все более консервативным в рамках международных отношений. Но нельзя было поддерживать охранительные начала на Западе и одновременно продолжать развивать либеральные преобразовательные тенденции внутри своей страны, поэтому правительство все больше склонялось к консерватизму. Таким образом, правительство и передовая часть русского общества разошлись между собою как никогда ранее. И это привело к образованию тайных обществ.

Итак, на состояние внутренних процессов наложили серьезный отпечаток последовавшие к концу второго десятилетия события международного характера. Французская революция получила значительный отклик в Европе, в первую очередь, распространив новые идеи свободы, такие, как свобода слова, совести и печати, идеи демократии, включающие понятие власти народа. Вслед за наполеоновскими войнами, совпавшими с началом индустриализации, урбанизации, ростом движений за политические реформы, наступил этап экономического упадка, спровоцировавший в Англии реформу избирательного закона (1819 г.), в Германии – организованное национальное движение (1819 г.), в Испании – революцию 1820 г. против абсолютизма Фердинанда VII. В 1818 г. германские студенты устроили беспорядки и отпраздновали в Вартбурге 300-летний юбилей реформации. Проведенная в следующем году австрийским правительством Карлсбадская конференция, объединившая представителей немецких государств, в качестве основы революционного зла выделила университеты и прессу и выработала целый ряд мер, призванных к борьбе с просвещением и источниками распространения информации. Россия, победившая Наполеона, но ставшая «покорною рабою Австрии», также прибегла к чрезвычайным мерам, предложенным Карлсбадской конференцией.

Как результат чрезвычайных мер – Министерство народного просвещения учредило Ученый комитет, который должен был рассматривать все книги, предназначенные для обучения. Пристальное внимание было обращено не на то, чему учили, а на то, как мыслили и чувствовали. Особенно раздражали цензоров науки философия и логика, «мнимая наука» естественного права. Одновременно отзывались на родину российские студенты из европейских, в первую очередь, германских университетов, и одновременно от преподавательской деятельности был отстранен ряд профессоров.

С этого времени, как отмечает В.О. Ключевский, получает серьезное развитие «политика народного просвещения» и «полиция умов становится серьезным вопросом; она выразилась в целом ряде тревожных мер, принятых для того, чтобы дать надлежащее направление литературе и народному образованию, т.е. школам»[375].

Вольнолюбивость тона российской периодики в 20-х гг. ХIХ в. значительно снизилась по сравнению с первыми годами правления Александра I, одновременно бдительность цензоров многократно возросла, и новые газеты и журналы разрешались с большими затруднениями. Был ужесточен целый ряд запрещений. Согласно предписанию Министерства народного просвещения от 24 мая 1818 г. обо всем, что касалось правительства, можно было «писать только по воле самого правительства, которому лучше известно, что и когда сообщить публике; частным же лицам не следует писать о политических предметах ни за, ни против: и то, и другое нередко бывает одинаково вредно, давая повод к различным толкам и заключениям»[376].

23 июля 1824 г. последовал Высочайший указ о запрещении российским чиновникам, находящимся на службе, издавать собственные сочинения, касающиеся внешних и внутренних отношений Российского государства, без разрешения начальства. В 1825 г. по настоянию графа А.А. Аракчеева было запрещено в периодике помещать информацию о военных поселениях без его одобрения. В 1826 г. вышло запрещение газетам писать о «политических видах Его Величества», помимо случаев перепечатки информации из периодики Министерства иностранных дел. Таким образом, журнальная публицистика вынужденно исчезала со страниц изданий.

Практически произошло, как писал А.М. Скабичевский, «уничтожение гласности обличительной»[377]. На фоне растущего непонимания и недоверия между правительством и передовым дворянством взращивался протест элиты русского общества, вылившийся в события 14 декабря 1825 г.

Как в 1826 г. государю из крепости писал А. Бестужев, в ходе войны в российском обществе сложилась атмосфера, когда русский солдат понял, что вышел победителем из войны, но остался крепостным: «Мы избавили родину от тирана, а нас вновь тиранят господа»[378]. Этот ропот (который нередко выражался в форме массовых крестьянских волнений: с 1801 по 1812 гг. произошло 185 крестьянских волнений, с 1813 по 1825 – уже 540!) не могли не слышать истинные сыны России. Лучшая часть передового дворянства после военных испытаний и похода в Европу осознала насущную необходимость начатых государем в первые годы его правления преобразовательных процессов и не желала оставаться в стороне от них. Они и составили костяк тайных обществ.

Проанализируем состав декабристов. Как правило, это дети дворян, придерживавшихся передовых взглядов в эпоху Екатерины II. Если рассмотреть их возраст, то следует отметить, что ответственным за события 14 декабря был признан 121 человек и только двенадцати из них исполнилось 34 года, остальным – менее 30 лет. Но если отцы были просто вольнодумцами, мечтавшими о новых принципах общежития, то дети выросли свободомыслящими деятелями[379]. Этому причиной стало образование и воспитание, пришедшее в Россию через представителей Запада.

Рассмотрим, каким образом это произошло. В конце ХVIII в. в нашу страну начался третий по счету прилив французских эмигрантов из революционного отечества. И хотя большая часть из них были аббаты (Мальтийский орден, как известно, находился под покровительством императора Павла I), они создали великосветские школы в Петербурге и, осуществляя иезуитское влияние, принялись за воспитание молодого поколения. Однако сочетание вольтерьянских преданий отцов с католическим воспитанием дало неожиданный результат, который усилился после массового посещения молодым поколением Европы, – произошло формирование высокого патриотического чувства. В обществе появилось много мыслящих людей типа Чацкого (не зря пьеса А.С. Грибоедова быстро разошлась по России в списках и заучивалась наизусть), для которых идеи о личном счастье уступали первенство стремлению к общему благу. Они и становились членами тайных обществ[380].

Следует отметить, что, как пишет В.О. Ключевский, при Александре тайные общества составлялись также легко, как в конце ХIХ в. акционерные компании, и революционного в них было не больше, чем в последних. Члены тайных обществ собирались на тайные заседания, но все были хорошо известны полиции. Само правительство считало возможным не только для гражданина, но даже для чиновника принадлежать к тайному обществу, не усматривая в этом ничего преступного. Только указом 1822 г. было решено брать подписку с чиновников, что они не будут принадлежать к тайным обществам.

Тайные общества, как правило, не имели целью обязательное свержение государя[381]. Петербургское тайное общество Союз спасения в качестве цели своей деятельности провозгласило «содействие в благих начинаниях правительству в искоренении всякого зла в управлении и в обществе». Организация, просуществовавшая до 1821 г. (пусть и менявшая свое название, программы), не считала себя революционной, в ней долгое время обсуждалась идея обратиться к государю с надеждой, что он поддержит ее цели. Более того, ряд авторов отмечает, что Александр I знал главных членов Северного и Южного обществ, цели их деятельности, даже читал некоторые их проекты[382]. А цели ставились следующие. «Каждый (член общества. – С.К.) по своей части (деятельность членов разделялись по предметам их занятий или службы. – С.К.) обязан был приобретать познания (выделено. – С.К.), могущие сделать его полезнейшим гражданином, и сведения (выделено. – С.К.), потребные для действия общества, которое само оставалось неизменно первоначальному своему назначению, то есть: 1-е. Поддержание всех тех мер правительства, от которых возможно ожидать хороших для благосостояния государства последствий; 2-е. Осуждение всех тех, которые не соответствуют этой цели; 3-е. Преследование всех чиновников, от самых высших до самых низших, за злоупотребление должности и за несправедливости; 4-е. Исправление по силе своей и возможности всех несправедливостей, оказываемых лицам, и защита их; 5-е. Разглашение всех благородных и полезных действий людей должностных и граждан; 6-е. Распространение убеждения в необходимости освобождения крестьян; 7-е. Приобретение и распространение политических сведений по части государственного устройства, законодательства, судопроизводства и прочих; 8-е. Распространение чувства любви к Отечеству и ненависти к несправедливости и угнетению»[383]. Под большей частью этих целей мог подписаться государь, однако его деятельность к середине 20-х гг. уже не была в должной степени активной.

Смерть Александра I в Таганроге и заминка с престолонаследием подтолкнули декабристов к тому, чтобы просветительские цели сменить на революционные. Делалось это в надежде всколыхнуть общество даже при отсутствии четко продуманного плана действий.

Не останавливаясь на подробностях событий 14 декабря, автор комментирует последствия. Историографы досоветского периода объясняют активное вмешательство гвардии в процесс престолонаследия в первую очередь тем, что на протяжении всего ХVIII в. после смерти Петра I именно гвардейцы были решающей силой во всех дворцовых переворотах. Однако важнейшим отличием данного участия гвардии в перераспределении верховной власти стало выступление не в защиту интересов конкретного лица, а в защиту нового социального порядка.
В случае удачи восстания декабристы предполагали обратиться к Государственному совету и Сенату с предложением образовать временное правительство (в него, в том числе, должен был войти главный идеолог социальных преобразований первой половины ХIХ в. М.М. Сперанский), которое бы управляло страной до собрания Земской думы, предложенной Александром I и Сперанским в преобразовательном проекте. Последней отводилась задача разработать новые правила государственного устройства. Таким образом, члены тайных обществ в большинстве своем не предлагали ничего кардинально нового, они требовали исполнения ранее намеченных правительством преобразований. Когда после восстания стали говорить о декабристах как о заговорщиках, М.С. Лунин пояснял: «Достаточно заметить, что заговор не длится десять лет сряду, что заговорщики не занимаются сочинением книг, дабы действовать словом, восторжествовать убеждением, что им не приходит на мысль испрашивать согласия у власти, которую намереваются ниспровергнуть; наконец, что заговорщики не остаются неподвижно каждый на своем месте [когда их намерения открыты], когда наполняются темницы и начались истязания»[384]. Как резюмирует В.О. Ключевский, «вожди движения поставили себе целью новый порядок, предоставив выработку этого порядка представителям земли, значит, движение было вызвано не определенным планом государственного устройства, а более накипевшими чувствами, которые побуждали как бы то ни было направить дело по другой колее»[385].

С точки зрения автора работы всему этому не суждено было исполниться в силу объективных причин. Нельзя введением конституции сделать счастливым народ, ибо, чтобы конституция заработала, народ должен хотя бы осознавать ее значение и выполнять ее установления. Для этого необходим достаточно высокий уровень общественного сознания, а уровень общественного сознания, как свидетельствует история развития человечества, напрямую зависит от уровня экономического состояния общества, который, в свою очередь, зависит от уровня образования. Следовательно, пока человек не обеспечит самые необходимые потребности – потребности материального характера, он не приступает к отстаиванию потребностей духовного характера – защиты своих гражданских прав. Так как удовлетворение материальных потребностей невозможно без повышения уровня образования, декабристы делали основную ставку на приобретение и распространение знаний, в первую очередь в области социального регулирования[386]. Происходило это следующим образом.

Устав Союза благоденствия предписывал всем членам активно участвовать в легальных периодических изданиях, рекомендовал заниматься выпуском сочинений, доступных представителям каждого сословия. Так как публицистика была практически запрещена и заменялась литературной критикой, в уставе была сформулирована литературно-эстетическая и журналистская позиция декабристов. Декабристы особенно активно взаимодействовали с журналами «Сын отечества» (1816 – 1825 гг.), «Соревнователь просвещения и благотворения» (1818 – 1825 гг.), «Невский зритель» (1820 – 1821 гг.) и альманахами «Полярная звезда» (1823 – 1825 гг.), «Мнемозина» (1824 – 1825 гг.), «Русская старина» (1825 г.), где анализировали состояние общества и излагали свои реформаторские идеи. Это был верный подход, когда через средства печати, а также в процессе межличностной коммуникации народ должен был при помощи знаний получать представление о своем месте, значении и роли в государстве и осознанно выбирать позицию, способствующую отстаиванию его интересов. Именно общественные идеи, или «общественное мнение», считали члены «Союза благоденствия», являлись главной силой, которая двигает человеческое общество. Стоит создать передовое общественное мнение, полагали они, и возникнут все необходимые условия для преобразования России.

С точки зрения такого подхода, необходима была кропотливая и малозаметная работа, дающая результат по истечении длительного времени (хотя некоторые декабристы думали, что общественное мнение можно будет изменить через 20 лет, т. е. к 1839 г.). Много проще было просто ввести конституцию (вопрос лишь в том, смогла ли она в этот период работать полноценно; но, возможно, ее введение ускорило бы процессы общественного развития). И много проще, чем заниматься многолетним просветительством и подготовкой широких масс к осознанной защите своих прав, было сделать ставку на вооруженное, революционное изменение системы государственного управления. Однако совершенно очевидно, что ни поспешное введение конституции, ни революционные потрясения не могли дать ожидаемого результата.

Таким образом, в крепостной России начала ХIХ в. в силу того, что предпосылки к социальным преобразованиям, возникающим на определенном уровне общественного сознания, не созрели, ни Александр I, ни Сперанский и их практические последователи, вышедшие на Сенатскую площадь в декабре 1825 г., не были способны коренным образом изменить ситуацию. Однако все они дали серьезную пищу для изменения мышления последующих поколений. М.С. Лунин в работе «Взгляд на русское тайное общество с 1816 до 1826 года», анализируя влияние тайного общества на россиян, утверждал: «Тайное 10-тилетнее существование доказывает, что тайное общество руководилось мудростию и было по сердцу народу. <…> Действуя умственною силою на совокупность народную, оно успело исправить мысли, чувства и даже страсти к цели коренного преобразования правительства. <…> Зрелость гражданственности ускорила новые стихии, которые тайное общество излило в область мысли. Оно рассеяло едва ли ни общий предрассудок о невозможности другого, кроме существующего, порядка и убедило народ, что раболепство пред лицами должно замениться подчинением закону. Тайное общество постоянно доказывало <…> крайнюю потребность гласности (курсив. – С.К.) установить как право и требовать от каждого как законность <…>[387] Тайное общество ожидало, что образование совокупности народной доставит внутри Порядок и Правосудие, силу и уважение извне. Для достижения этой цели тайное общество обращалось ко всем сословиям и говорило языком для всех понятным»[388].

С точки зрения автора, значение просветительской деятельности, осуществленной декабристами, по отношению ко всем сословиям общества преувеличивалась[389]. Однако апостольская деятельность членов тайного общества принесла свои плоды. Как считают декабристы, влияние, произведенное их идеями, было столь сильным, что император Александр I во время Варшавского сейма 1818 г. обязался даровать русским конституцию, правда, тогда, когда они будут в состоянии оценить ее пользу. И после разгрома декабристов число тайных обществ только нарастало, ибо много проще устранить носителей идей, чем сами идеи. Развитие общественного движения в России конца 40-50 гг. ХIХ в. подтвердило это.

На фоне таким образом изменившегося самосознания общества реакционно настроенные чиновники Министерства духовных дел и народного просвещения, Главного правления училищ, как и вся бюрократия, ревностно охранявшая свои позиции, не отягченные перед общественностью чрезмерной ответственностью, старалась уже введенные строгости, ставшие нормой в 20-е гг., в отношении распространения идей, способных заразить свободомыслием широкие слои, узаконить. С этой целью несколько лет велась разработка новых цензурных уставов. Новый устав 1826 г. нацеливал всей печатной продукции дать «безвредное для блага Отечества направление»[390]. А в качестве третьего главнейшего объекта опеки цензуры после науки, воспитания юношества и нравственности с внутренней безопасностью указывалось «направление общественного мнени я (курсив – С.К.), согласно с настоящими политическими обстоятельствами и видами правительства»[391]. Таким образом, события 14 декабря еще больше способствовали развитию строгой охранительной позиции правительства, когда власть полностью взяла в свои руки процессы регламентирования и формирования общественного мнения.

Политику в области цензуры должен был направлять Верховный цензурный комитет, куда входили три министра: народного просвещения, внутренних и иностранных дел (Главное правление училищ было устранено от решения цензурных вопросов). Под его непосредственным ведением состояли Главный цензурный комитет в Санкт-Петербурге и комитеты в университетских городах. Если Устав 1804 г. предлагал толковать сомнительные места в пользу автора, то настоящий – в пользу запрещения. Согласно новому уставу, ежегодно под наблюдением руководителя Верховного цензурного комитета составлялось по обстоятельствам времени «наставление» для цензоров, т.е. указывались запрещенные и разрешенные темы и направления их развития. При этом совершенно была запрещена всякая инициатива общественной мысли в плане социального и правительственного регулирования отношений: «Запрещаются к напечатанию всякие частных людей предположения о преобразовании каких-либо частей государственного управления или изменении прав и преимуществ, высочайше дарованных разным состояниям и сословиям государственным, если предположения сии не одобрены еще правительством»[392].

Таким образом, волевым действием общественность отстранялась от активного участия в социальных преобразованиях. Это также полностью противоречило установлениям предшествующего устава.

Статьи, которые касались вопросов государственного управления, говорилось в уставе, «не могут быть напечатаны без согласия того министерства, о предметах коего в них рассуждается»[393]. Запрещено было говорить не только о правительстве, но даже о «властях», то есть обо всей администрации, чтобы не ослабить «должного к ним почтения», не ослабить «чувства преданности, верности и добровольного повиновения».

Уставом был установлен принцип множественности цензур: духовной, иностранных сочинений, журналов, театральной, римско-католического и протестантского вероисповедания, книг медицинской тематики, учебников, сочинений о царстве Польском и великом княжестве Финляндском. Им было закреплено авторское право и одновременно значительно поднята планка ответственности автора, так как последний уже подвергался несравненно большим, чем цензор, взысканиям: автор оплачивал убытки, понесенные издателем за признанное вредным сочинение, когда сочинение конфисковывалось. В первое время по принятии устава 1826 г. издавались новые дополнения к нему, еще больше стеснявшие свободу печати.

Устав, прозванный «чугунным», просуществовал в течение двух лет, он стал тяжелым гнетом для современной литературы. Как писал П.К. Щебальский, «дела цензурных архивов небольшого периода времени, в который он действовал, наполнены запрещениями, урезками и произвольными изменениями цензурою представляемых рукописей»[394].

Постепенно, с возвращением жизни в привычные рамки после декабристского восстания, в правительственных сферах все больше упрочивалось мнение, что, с одной стороны, невозможно, а с другой стороны – вредно брать всю литературу под безусловную опеку правительства. И с 1827 г. началось составление нового цензурного устава, который был утвержден в апреле 1828 г., устав, более либеральный и более долговечный, действовавший на протяжении всего периода правления государя Николая I.