Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Развитие периодической печати и становление цензуры в России





Следующие после смерти Петра Великого 37 лет вошли в историю нашей страны как «эпоха дворцовых переворотов». Все последователи Петра вплоть до Екатерины II в силу неспособности осуществлять абсолютную монархию не могли претендовать ни на роль идеологов своей страны. Поэтому отношение правительства к печати резко изменилось. Сочинения и статьи уже не использовались в пропагандистских целях. Правительство на какое-то время избрало более доступный способ управления обществом – усиление предупредительных и принудительных мер. В сфере печати государство в первую очередь стремилось регулировать экономическую эффективность типографского дела[298], а также создавало цензурные установления для ввозимых в страну иностранных книг[299] и книг, издаваемых народами империи[300].

Однако усилия Петра Великого, до конца не оцененные в годы правления государя, начали давать всходы уже со второй половины 20-х годов ХVIII в. В декабре 1725 г. открывается, согласно проекту, составленному при Петре I, Академия наук в Петербурге. В 1755 г., благодаря стараниям М.В. Ломоносова, создается первый в России Московский университет, единственный в мире университет без богословского отделения. В 1756 г. появляется в Санкт-Петербурге русский театр во главе с А.П. Сумароковым; в 1757 г. в Санкт-Петербурге же учреждается Академия художеств. Просвещение все шире распространяется как в высших, так и в средних слоях общества, открываются светские училища, покупается все больше книг, отечественных и привезенных из-за границы. Светские писатели (А.Д. Кантемир, В.К. Тредиаковский, М.В. Ломоносов) группируются вокруг Академии наук. Светские знания все больше превалируют над духовными. Уже при Петре II по указу от 4 октября 1727 г. церковные типографии Синода и Александровской лавры вообще удаляются из Петербурга в Москву. В Петербурге остаются только светские типографии при Сенате (для издания указов) и при Академии наук (здесь печатаются научные книги, журналы, газеты). Цензура всего издаваемого возлагается почти исключительно на академию и на Синод (цензура духовной литературы). Достаточно широкая свобода в области распространения знания, идей ограничивается преимущественно научными и личностными привязанностями ученых России.

Анна Иоанновна беспокоится по большей части о том, чтобы во ввозимых иностранных книгах не было дурных отзывов о главных ее приближенных[301] и
о том, чтобы ввозимые книги не причиняли «убытка»[302]. Елизавета Петровна в первую очередь озабочена запретом книг, в которых упоминаются имена императриц-предшественниц Анны Иоанновны и Анны Леопольдовны[303]. Таким образом, инструмент цензуры и печать в целом используются не столько для решения государственных задач или идеологического воздействия на общество и тем более не как средство целенаправленного просвещения народа, сколько для замалчивания неугодных власти фактов. В связи с этим складывается две основные тенденции в распространении информации. С одной стороны, общество, запуганное казнями, ссылками, доносами времен Анны Иоанновны, продолжает оставаться таким же подавленным, в состоянии хронической паники во время правления Елизаветы Петровны, императрицы характера мягкого. Примечателен пример с исполнением указов от 27 октября 1742 г. (касающегося «переправления» печатных изданий, в которых упоминается имя Анны Иоанновны[304]),18 октября 1748 г. и 25 августа 1750 г. Согласно перечисленным правовым актам, российские и иностранные книги, в которых «упоминаются в бывших два правления известных персон имена» должны были предъявляться в Сенат и Академию[305]. Указы произвели на читающую публику такое воздействие, какого не ожидали его авторы: в Академию и Сенат стало стекаться огромное количество самых разнообразных книг, исторических, генеалогических, географических. Во избежание опасности оставить свой народ совсем без книг власти вынуждены были подготовить новый указ, уточняющий, что представлять необходимо только книги, содержащие имена конкретных персон[306].

Покорность, которую демонстрировал русский народ в данный период своей истории, поражала даже членов Синода. Известен курьезный случай, когда Семен Тодорский, в монашестве нареченный Симоном, впоследствии архимандрит Ипатский, подписался под ходатайством о запрещении книги, которую сам же перевел и издал в бытность своего обучения за границей[307]. Характеризуя этот период общественного развития россиян, А.М. Скабичевский писал: «При виде такого трепетно-пресмыкающегося общества, вас нисколько не удивляет, что правительство того времени относится к нему, как к ребенку, распростирая над ним свою опеку порою до поразительных мелочей быта. Опека эта принимает такой патриархальный характер, что в книжном деле правительство не нуждается ни в каких предупредительных или карательных мерах. Оно ограничивается тем, что предписывает своим агентам отбирать у публики те книги, которые ей не следует читать, совершенно подобно тому, как родитель отбирает у своего возлюбленного детища вредные вещи; а еще чаще оно не нуждается и в отбирании, а предоставляет подданным самим представлять начальству то, что им не следует иметь в своих домах, и подданные исполняют волю начальства с примерною покорностью, превышающую ожидания…»[308].

С другой стороны, свобода в области распространения знаний и идей через развитие периодики, в частности журнала «Санкт-Петербургские Ведомости» и его приложений, нередко ограничивалась по инициативе ученых. С самого начала существования Академии в ней боролись две партии: русская, во главе с Ломоносовым, и немецкая, предводительствуемая академиками Шумахером и Миллером[309]. Но если немцы выступали по отношению друг к другу как сподвижники, то русские ученые вела постоянную борьбу внутри своей группы. В результате, с точки зрения общественного прогресса, создалась абсурдная ситуация, когда правительство основывало журнал вне политических видов, в целях просвещения общества и отказывалось от цензуры, довольствуясь личной ответственностью редактора, а узкий круг ученых мужей, занимаясь сведением научных (иногда и личных) счетов на страницах журнала, требовал от власти введения цензурных мер[310]. Одновременно в периодической печати стали появляться фактические ошибки, которые послужили поводом для введения предварительной цензуры[311]. Данные процессы происходили на фоне того, что поддерживаемый императрицей Елизаветой Петровной Синод демонстрировал усердие в ужесточении цензуры и всячески стремился распространить утраченное влияние и на светскую литературу, и на периодику.

Характеризуя доекатерининский период, нельзя не отметить, что Академия, несмотря на перманентную внутреннюю борьбу и борьбу с духовенством, в апреле 1743 г. инициировала решение Сената относительно «обязательной продажи книг» на территории России всем гражданским и военным служащим на 5-6 рублей с каждой получаемой сотни; насильственно к покупке книг было приобщено и купечество. Причиной такого решения в первую очередь стало желание сбыть накопившиеся на складах издания. Возможно, именно этот шаг сказался через 10 лет, когда публика пристрастилась к чтению, а потребность в книгах, особенного «легкого характера»: романов, исторических повестей, сказок и т.д. – возросла настолько, что при Академии пришлось открыть еще одну, кроме печатающей научную литературу, так называемую новую типографию. Ее предназначением являлось одновременно умножение числа книг «для удовольствия народного» и увеличение казенной прибыли.

Тем не менее, было бы неверным характеризовать данный период в развитии общественной мысли как исключительно «сумрачный». Появились отдельные личности, которые делали начальные шаги к прогрессивным изменениям. Ведущей фигурой, конечно, был Михаил Васильевич Ломоносов. Он открыто и одним из первых в России заявил, что возможности человеческого разума безграничны, что наука и просвещение играют решающую роль в общественном прогрессе. Ломоносов создал единую картину окружающего мира, развивающегося по естественным законам. Можно сказать, что он положил начало просветительству как течению русской общественной мысли.

Новые для России идеи были высказаны автором «Проекта формы правления», как считается, Д.М. Голицыным. В данном проекте утверждается необходимость при управлении государством проводить принцип «общей пользы» и учитывать, что «не персоны управляют законом, но закон управляет персонами». Так впервые в России была проведена мысль о законе, стоящем над государем[312].

Другой выдающийся сын России – В.Н. Татищев доказывал, что развитие человечества определяется уровнем «всемирного умопросвещения»[313]. Развитие науки и просвещения он рассматривал так же, как и М.В. Ломоносов, в качестве важнейшей государственной задачи, при этом отмечая, что науки и просвещение должны быть доступны каждому сословию без исключения. Татищев считал, что «воля по естеству человеку нужна и полезна», что рабство является результатом насилия. Но одновременно он принимал крепостное право, усматривая в нем «общественный договор», и стоял на позициях неограниченной монархии.

Эти и другие подобного рода наметившиеся тенденции в отображении общественной жизни России получили дальнейшее развитие во времена правления Екатерины II.

Екатерина II, пришедшая к власти в 1762 г., хорошо знакомая с философией Просвещения, претендовала на роль «просвещенного монарха», преследующего «общее благо». Вслед за Петром I, который еще в 1700 г. указал своим боярам «сидеть у Уложения», т.е. составлять новый свод законов, Екатерина созвала Уложенную комиссию, которая должна была составить «справедливые законы»[314].

В течение двух лет государыня составляла «Наказ» для комиссии, положениями которого должны были руководствоваться депутаты. Основополагающим моментом в этом документе, отразившем реальные тенденции политического развития страны, было обоснование необходимости самодержавной власти, сопровождающейся дальнейшей централизацией власти абсолютного монарха, опирающегося на систему бюрократических учреждений, всецело подчиняющихся этому монарху. Примечательно, что после прочтения «Наказа» приближенными императрицы к публикации была оставлена половина написанного текста.

Примечательно, что, рассуждая, например, о том, как нужно предупреждать преступления, императрица писала о необходимости распространения просвещения[315].

Просвещение необходимо было, в силу того, что Россия претендовала на равноправное положение в одном ряду с другими европейскими государствами. Императрица, с одной стороны, стремилась ничем «не осрамиться перед Европой», а с другой – проповедовала идеи просвещения из чувства самосохранения, так как наука стала творить чудеса, пользоваться которыми могли только просвещенные люди. Таким образом, вопрос об увеличении числа просвещенных людей был вопросом экономического могущества страны. Однако, преследуя идеи просветительства, государыня не подозревала, что, как писал А.М. Скабичевский, «просвещенные люди могут иметь претензию мыслить независимо от предначертаний свыше, и что раз они составляют солидную массу, они сливаются в общественную силу, могущую иметь самостоятельное влияние на ход развития страны и на все ее исторические судьбы»[316]. Именно в силу последнего (того, что не осознавались до конца последствия просвещения для общественного развития и, соответственно, непоколебимости власти) Екатерина на время, возможно, вполне искренно убеждает передовое общественное мнение и Европы, и России в желании построения под ее руководством общества на более разумных и гуманных началах.

Уже к концу царствования Елизаветы Петровны потребность в книгах в России выросла настолько, что казенные типографии не могли справляться со всеми заказами; кроме академической книжной лавки, стали появляться частные, владельцы которых в том числе выписывали и продавали зарубежные издания Вольтера, Руссо, Дидро и других представителей западноевропейской философии, увлекших своими идеями многие русские умы. Так подготавливалось появление интеллигенции в России.

Со вступлением на трон Екатерины II этот процесс усилился при активном содействии государыни. Уже создание Уложенной комиссии и публикация «Наказа» оказали самое влиятельное воздействие на пробуждение общественной мысли, на развитие в ней самостоятельности[317]. Этому же способствовали губернская реформа 1775 г. и жалованная грамота дворянству и городам 1785 г, развивавшие местное самоуправление и направленные на рост числа «среднего рода людей», городского класса России[318].

Кроме этого, правительство, возглавляемое Екатериной II, ставило своей целью насаждение общего, а не только технического и специального, как при Петре Великом, образования. Екатерина заявляла, что намерена воспитать «новую породу людей», для чего открыла в 1764 г. Воспитательное общество благородных девиц (Смольный институт); учредила в 1765 г. Вольное экономическое общество, исследовавшее положение сельского хозяйства в России; способствовала созданию в 1763 г. Медицинской коллегии, готовившей лекарей, учреждению ряда специальных школ, в том числе кадетских корпусов. В 1786 г. был опубликован «Устав народным училищам в Российской Империи», согласно которому в губернских городах должны были учреждаться «главные»[319], а в уездных – «малые» народные училища. 85% всех напечатанных за ХVIII в. книг приходилось на 34-летнее царствование Екатерины. Так стала распространяться мода на образование в среде русского дворянства.

На вышеописанном фоне совершенно иначе, чем в предшествующий период, складывалась общественно-политическая ситуация и происходило пробуждение самостоятельной, критической мысли русского общества, мысли, отходящий от опеки официальных сфер к сферам частных интересов.

Подготавливался этот процесс с помощью прессы следующим образом.
В первые девять лет царствования Екатерины II цензура осуществлялась в рамках, принятых Елизаветой Петровной, т. е. достаточно лояльных[320]. В 1763 г. лишь был издан указ, согласно которому Петербургской Академии наук и Московскому университету (на местах – публичным училищам, а если их нет – городским начальникам) вменялось в обязанность просматривать реестры закупаемых иностранных книг с целью не пропускать в продажу изданий, «которые против закона, доброго нрава, нас самих и российской нации»[321]. В случаях, когда подобные книги все же оказывались в книжных лавках, требовалось конфисковывать подобные лавки, а вырученные деньги направлять в сиротские дома. Появление данного указа демонстрирует, что европейские идеи в России имели к указанному периоду настолько свободное хождение в виде книг, что либерально настроенная к этим идеям императрица не могла не обратить на это внимания.

Год 1771 стал переломным в судьбах российской прессы – указом от 1 марта была разрешена первая частная типография, пока для издания только иностранных книг[322]. В 1776 г. И. Шнор и И. Вейтбрехт получили разрешение на открытие еще одной частной типографии, в которой позволялось печатать книги как на русском, так и на иностранных языках. Таким образом, была разрушена государственная монополия на книгопечатание. Одновременно запрещалось перепечатывать книги других типографий без их специального разрешения. В 1783 г. был издан указ[323], дававший право открывать частные типографии, подобно тому, как открываются заводы и фабрики, при условии извещения об этом городской Управы благочиния и непечатании ничего «противного законам божиим и гражданским»[324]. В результате принятия этого указа стали открываться многочисленные типографии не только в Москве или Санкт-Петербурге, но и в провинциальных городах России. Типографии заводились частными лицами уже не столько в интересах социально-политического характера, сколько в коммерческих – открывались новые типографии и брались в аренду имеющиеся, чтобы извлекать из печатания книг и журналов прибыль[325].

Появление вольных типографий повлекло за собой появление особенных смотрителей, определяемых Синодом и Академией наук, которые должны были следить, чтобы «в печатаемых книгах и прочих сочинениях ничего противного, а особливо закону, правительству и благопристойности, не было»[326]. Следовательно, все печатные книги должны были проходить цензуру в Академии наук, у церкви и у полицейских властей. С одной стороны, вмешательство полиции, в лице полицеймейстера или исправника, представляющих собой не самую грамотную частью российских граждан, в творческую область литературы вызывало негодование со стороны писателей. В связи с этим Радищев писал, что «один немысленный урядник благочиния может величайший в просвещении сделать вред и на многие лета остановку в шествии разума; запретит полезное изобретение, новую мысль и всех лишит великого»[327]. С другой стороны, за все время действия указа 1783 г. полицейскими цензорами не была запрещена к печати ни одна книга, нередко их замечания были малозначительными и даже нелепыми.

Подобный либерализм в отношении к печати сопровождался активным и также достаточно лояльным соучастием Екатерины II в процессе распространения и закрепления идей.

Необходимо отметить, что после оживления журналистики в конце 1750-х гг. – начале 1760-х гг. наступило относительное затишье, когда в период между 1764 и 1769 гг., кроме переизданий «Примечаний в Ведомостях» (1765 – 1766 гг.), специальных «Трудов Вольного экономического общества к поощрению в России земледелия и домостроительства» (1765 – 1775 гг. и с перерывами далее), а также издаваемого Академией наук сборника «Библиотека российская историческая, содержащая древние летописи и всякие записки, способствующие к объяснению истории и географии российских древних и средних времен» (1767 г.), никаких новых периодических журналов не издавалось. Литературных журналов в числе перечисленных также не было. Однако их появлению в конце 60-х годов способствовала сама императрица.

В декабре 1768 г. было объявлено о роспуске Уложенной комиссии впредь до особого извещения, мотивировалось подобное решение необходимостью депутатам-военным вернуться в воинские части для участия в начинающихся военных действиях с Турцией. Комиссия официально не прекратила своего существования, но было очевидно, что ее деятельность не оправдывала ожиданий государыни и была распущена навсегда. Прекращение деятельности Комиссии вызвало многочисленные толки, более оживленные, чем даже сама деятельность комиссии. Екатерина осознавала необходимость успокоить общественное мнение и решила при помощи журнала разъяснить основные принципы правительственной политики.

Со 2 января 1769 г. начинает выходить сатирический журнал «Всякая всячина», издаваемый анонимно, но в котором в качестве редактора и одного из главных авторов выступала императрица. Первый номер журнала вышел без предварительного оповещения и раздавался желающим бесплатно, это не могло не обратить внимания читающей публики на новое периодическое издание. В силу того, что журнал издавался под жестким патронажем Екатерины II (для современников это не было тайной), целью его создания было довести до сознания читателей важнейшие политические тезисы государственного управления, направить общественное мнение в русло абстрактного морализирования, отвлекая внимание от критики социальной действительности, перевести критику на лица в критику на пороки. Вслед за своими современниками Ф.А. Эмин назвал журнал «Всякая всячина» политическим. Первые его выпуски имели высокий спрос, о чем свидетельствует выход второго тиража четырех первых полулистов[328] (в течение 1769 г. было выпущено 52 полулиста «Всякой всячины»).

Однако государыня не хотела действовать навязчиво и потому параллельно с выходом «Всякой всячины» разрешила издание других журналов. Причем разрешение это не оформлялось в законодательном порядке, а объявлялось в первом бесплатном листке: «Мой дух восхищен: я вижу будущее. Я вижу бесконечное племя Всякия всячины. Я вижу, что за нею последуют законные и незаконные дети: будут и уроды ее место со временем заступать»[329]. Тем самым было разрешено существование других журналов, в том числе оппозиционного направления («будут и уроды»).

«Законные и незаконные дети» не замедлили появиться: в течение только одного 1769 г. открылось еще семь еженедельных и ежемесячных журналов[330]. Однако «первые» «дети» в большинстве своем не последовали совету «прародительницы» и стали развивать сатиру «на лица», что вылилось в серьезное противостояние официальному изданию оппозиционно настроенных изданий. На первый взгляд, теоретический спор о характере сатиры на самом деле выходил за рамки литературоведения. Речь шла о праве на свободное общественное мнение, о праве писателей критиковать как вредные общественные явления, так и конкретных их виновников. Пользуясь анонимностью Екатерины как главного автора «Всякой всячины», журналисты-сатирики откровенно выступали против ее трактовок рассмотрения ведущих тем современности: например, проблему крепостного права императрица пыталась навязать в более мягкой, чем ее оппоненты, этической, моральной трактовке[331], а не в социально-политической. Однако журналисты на этом не останавливались, и в связи с критическим отношением к автору как женщине-государыне высказывались крайне нелицеприятно: неоднократно в оппозиционных журналах порицался фаворитизм, дорого обходившийся российской казне; неоднократно Новиков в «Трутне» и «Живописце» откровенно осмеивал «престарелую кокетку», подыскивающую себе молодых любовников[332].

Прилюдное препирательство между верховной властью и подданными было новым явлением для русской действительности. Оно свидетельствовало, что развитие образования и науки дало передовой части дворянского общества понимание справедливости естественных прав. Со своей стороны, власть также осознавала, что в новых условиях нельзя игнорировать решения назревших проблем, но стремилась разрешить их, в первую очередь, с точки зрения минимальных потерь в собственных интересах.

Именно в этот период, период правления Екатерины II, в российской среде стали появляться первые рассуждения о месте и роли народа в общественном развитии, его самосознании и значении просвещения в общественном развитии.
В статье «Речь о существе простого народа», опубликованной в журнале «Смесь», автор пишет, что «простой народ терпелив, он сносит голод, жар, стужу, презрение от богатых, гордость знатных, нападки от управителей, разорение от помещиков»; здесь отмечается, что «простолюдимы безрассудны: они справедливы, верны, набожны и исполняют многие похвальные дела; но не рассуждают, для чего сие делают, и какая им из этого происходит польза. Напротив того, благородные никогда без пользы не будут трудиться»[333].

И хотя последние фразы автор дописывает явно не без иронии по отношению к «благородным», но сознательно или еще неосознанно он тем самым подчеркивает, что человек, обладающий знаниями, самодостаточен, он не способен быть бездумно покорным, он стремится извлекать пользу, в том числе для себя, из того, что делает. И далее автор статьи отмечает: «Пусть народ погружен в незнание (курсив. – С.К.), но я сие говорю богатым и знатным, утесняющим человечество в подобном себе сознании»[334]. То есть автор подтверждает, что народная покорность происходит от «незнания».

В рассматриваемый период вообще было характерным развитие подобного рода идей. Например, Григорий Коробьин, один из наиболее радикально настроенных депутатов Уложенной Комиссии, подал в комиссию специальную записку, в которой анализировалось, почему крестьянину невыгодно работать на помещика, нередко настолько невыгодно, что крестьянин предпочитал податься в бега, теряя свои семьи и все нажитое. Ответ был один – из-за произвола помещиков, в любой момент способных отобрать у своего человека все, что он заработал и отложил на черный день, на старость, для всей своей семьи. Коробьин делал вывод, что «сие угрожает разорением целому государству; ибо тогда только процветает или в силе находится общество, когда составляющие оное члены все довольны: от сего их спокойствие, от сего и дух, к защищению своего отечества распаляющийся, происходит»[335].

Идеи, изложенные Коробьиным, были близки передовой части общества, что называется, витали в воздухе, и потому получали выражение в публикуемых в журналах материалах. Самые передовые представители общества считали, что сначала необходимо ограничить власть помещика над имуществом крестьянина, а затем и над его личными свободами. Эта же идея нашла отражение в опубликованном в «Живописце» «Отрывке путешествия в*** И*** Т***»[336], где четко звучит мысль о том, что крепостное право – источник народного зла.

Эти идеи были характерны для просветителей в целом, считающих, что не социальные революции, а просвещение народа, воспитание граждан страны в духе высокой нравственности в конечном итоге способны привести к социальному прогрессу, к перестройке общества на принципах равенства и справедливости. Однако все либералы, будучи идеологами дворянства, на данном историческом этапе не требовали отмены крепостного права, они стремились к изменению формы владения крестьянами и выработанным ими продуктам с менее цивилизованной на более цивилизованную. И не более того.

Тем не менее, достаточно острое противостояние радикально настроенных журналов «Смесь», «Трутень», «Живописец» по отношению к правительственной политике, естественно, выливалось в ужесточение цензурных мер против изданий, в связи с чем журнальный век в основном ограничивался одним годом. При этом нельзя сказать, что на этом этапе развития российской журналистики гонения против изданий и издателей были действительно жесткими. Широко известно было, что издателем двух из трех названных журналов и автором всех трех являлся Николай Новиков, но это не мешало ему по закрытии одного из журналов открывать новый. Так, после закрытия «Трутня» Новиков открыл журнал «Живописец», а по закрытии «Живописца» начал издавать «Кошелек». Но это не помешало ему, когда он разработал программу публикации памятников истории культуры и быта Древней Руси в виде исторического произведения «Древняя российская вивлиотека» (1773 – 1775 гг.), получить от Кабинета императрицы 1000 рублей[337] и 200 голландских червонцев.

То есть большой опасности со стороны издателей и журналистов Екатерина II не усматривала вплоть до 1785 г. Но уже в 1770 г. наметилось снижение интереса к сатирическим журналам, который практически совсем иссяк к 1774 г. Это объясняется двумя причинами. Со стороны императрицы потребность в журнальных дискуссиях упала в связи с тем, что неосторожный опыт Екатерины во «Всякой всячине» продемонстрировал, как продвинулось вперед в формировании самосознания российское общество: в открытой дискуссии власти совсем непросто было убедить в правоте своих действий или целенаправить общественное мнение. Со стороны оппозиционно настроенного дворянства такая потребность самоустранилась в силу опасности разгоравшейся гражданской войны между правительственной регулярной армией и отрядами Емельяна Пугачева, на фоне которой вражда между разными группировками дворянства за предполагаемые пути дальнейшего прогрессирования страны уходила далеко на второй план.

Однако советские историографы усматривают совсем другие причины журналистского затишья. О.П. Шарков в работе «Периодизация русской журналистки ХVIII века и проблема жанра» пишет, что в указанный период «передовая журналистика была поставлена перед необходимостью выработки своей положительной программы. Негативная публицистика уже не могла удовлетворить мыслящего читателя. Новые условия требовали и новой идеологической платформы. Взамен осужденных старых общественных институтов следовало предложить новые, прогрессивные, наметить пути их достижения. Часто говорят, что сатирическая журналистика 1769 – 1774 г. была «задушена», «запрещена», но она просто решала задачу негативного освещения русской действительности»[338].

С последней фразой частично можно согласиться. Журналистика частной периодики на конкретном этапе своего развития действительно решила задачу противостояния официальной журналистике и отстаивания более прогрессивных социальных позиций, чем предлагалось проправительственными изданиями. Однако утверждать, что Н.И. Новиков, Ф.А. Эмин или кто-то еще из издателей способен был в первой половине 70-х гг. ставить перед собой в качестве цели формирование предложений по созданию новых социальных институтов взамен старых и, тем более, согласиться, что общественное мнение доросло до этих требований, с нашей точки зрения, необъективно, особенно на фоне относительного затухания социальных споров в период Крестьянской войны. Если бы дворянское общество было готово к рассмотрению проблемы с предложенной О.П. Шарковым точки зрения, то оно не испугалось бы крестьянских волнений, а предприняло попытку использовать ситуацию для кардинальных социальных преобразований. Однако общество не было готово к таким потрясениям. И потому публицистическая деятельность русского дворянства не очень волновала власть, наоборот, как уже отмечалось, в 1783 г. вышел Именной Указ о позволении свободно заводить типографии по всей России.

Тем не менее, резкие изменения в отношении власти к печати и издателям стали происходить с середины 80-х годов. Историки в основном усматривают причины десятилетней реакции, завершившей эпоху Екатерины II, в событиях Французской революции и стремлении правительств европейских государств поставить заслон против вторжения революционных идей в их страны. Автор настоящей работы больше склоняется к точке зрения, предложенной А.М. Скабичевским[339], согласно которой главная причина крылась во внутренних для России обстоятельствах, а не внешних. Одним из важных доказательств сказанному является то, что первые признаки реакции стали проявляться за четыре года до начала революционных событий во Франции, в 1785 г., в связи с чем А.М. Скабичевский пишет: «Дело заключалось просто в том, что в правительственных сферах этого времени преобладали воспитанные в духе старых порядков люди, которые никак не могли привыкнуть к тому, чтобы в обществе совершалось какое бы ни было умственное движение, самостоятельное, независимое и не имеющее ни малейшего официального характера. Они привыкли к тому, что все, по умственной части предпринимаемое – издавался ли журнал или книга, создавалось ли какое-либо просветительское учреждение, – все это признавалось, мало того, что с разрешения начальства, но и самим начальством, и предприниматель, если он до этого времени нигде не служил, делался чиновником на поприще самого исполнения своего предприятия… Теперь же вдруг появились люди, которые вздумали всю свою жизнь посвящать на служение исключительно обществу, проповедуя, просвещая, уча, благотворя и проч., и проч., совершенно независимо от всяких официальных отношений, по своей собственной инициативе и как им Бог на душу положит»[340]. Скабичевский писал о масонах, выведших свою деятельность из-под контроля власти, облекших ее в покровы тайны, создав микрогосударство в государстве.

В руках оппозиционно настроенного к власти масонства, которое называло себя розенкрейцерами, мартинистами, оказалось российское просвещение: Новиков и его «Дружеское ученое общество», владея почти миллионным капиталом и получая ежегодные доходы от 40 до 80 тысяч рублей в год, начинало овладевать умами молодежи через сотни печатных изданий, создание студенческого общества «Собрания университетских питомцев» и «Переводческой семинарии» (последняя содержалась на средствах «вольных каменщиков»). Ими была создана «Учительская семинария», выпускники которой разъезжались по всей территории страны, распространяя идеи масонов. Масоны учредили стипендии бедным студентам и посылали за границу подающую надежды молодежь. Они привлекали к себе, своим идеям и практической деятельности внимание не только нарождавшейся интеллигенции, но и простого народа: во время голода 1787 г. общество безвозмездно раздавало хлеб, скупив его на несколько сот тысяч рублей; члены общества постоянно проводили благотворительные акции по отношению к нуждающимся. Через сто лет был опубликован донос «Нечто о Царскосельском лицее и о духе его», в котором, в частности, говорилось, что «план Новиковского общества был почти тот же, как «Союза благоденствия», с тою разницею, что новиковцы думали основать малую республику в Сибири, на границе Китая и по ней преобразовать всю Россию»[341].

При этом необходимо отметить, что российское масонство сосредоточилось в Москве, второй столице страны, не благоволившей к Екатерине и больше поддерживавшей Павла.

С подобным противостоянием, в котором власть однозначно проигрывала, она не могла мириться. Власть видела в высокой морали и новой жизненной философии (с присутствием некоторой самоотверженности) порицание своим действиям. Но и эту, как казалось, игру в новую философию она готова была терпеть, но только до тех пор, пока происходящие процессы не стали выходить на уровень самостоятельности и независимости. Особенно обеспокоилась власть тогда, когда, после появления указа о вольных типографиях 1783 г., «Дружеское общество», помимо типографии Московского университета, учредило две частные типографии: одну – в доме Новикова, другую - в доме Лопухина. Кроме этого, у масонов существовала еще одна типография, которая называлась «тайною», так как она не числилась по общим счетам. В последней типографии, также расположенной
в частном доме, работали немцы, получавшие особое содержание и не имевшие никакого сообщения с работниками других типографий. Здесь печатались издания, особенно важные для масонов. Созданная в 1784 г. «Типографическая компания» на средства своих членов создала крупное издательское производство на 20 печатных станков, выкупила огромный дом, в котором разместились типография, аптека, другие учреждения компании, где жили служащие и рабочие, имелись помещения для собраний.

Могло ли все это не привести в смятение Екатерину II и преданное ей окружение? Тем более, что, согласно своему письменному обещанию, она еще в 1770 г. должна была уступить власть Павлу Петровичу, которому тогда исполнилось шестнадцать лет. Павел поддерживал масонов, в том числе инкогнито финансируя издательскую деятельность Новикова. И императрица закономерно подозревала масонов в приверженности к Павлу Петровичу.

Закономерен вывод, что раздражение государыни нарастало. Сначала Екатерина II попробовала дискредитировать масонов в общественном мнении, выпустив анонимную брошюру, осмеивающую деятельность тайного общества. Затем, в 1786 г., после семилетнего перерыва, она написала три комедии, направленные против масонов. Потерпев неудачу в сфере литературного состязания с Новиковым и его соратниками, государыня обратилась к более действенным формам расправы с социально-политическим противником. Уже в декабре 1785 г. главнокомандующий Москвы граф Я.А. Брюс, ненавидевший розенкрейцеров, получил именной указ освидетельствовать на благонадежность издания Новикова и его самого. Когда список подозрительных, продававшихся в лавке издателя книг был составлен, в него попала сатира на масонов «Тайна противонелепого общества», написанная самой императрицей. После более подробного рассмотрения новиковских книг в марте 1786 г. вышел указ, запрещавший к печатанию и продаже 6 книг[342]. Однако интересно, что при цензурировании книг Преосвещенным Архиепископом Московским Платоном все книги им были поделены на три категории: предназначенные для образования; мистические книги, о которых Архиепископ написал, что «не понимает», и книги «зловредные», «порождения энциклопедистов». Примечательно, что запрещены были не книги из третьей категории, а книги из второй категории. О самом Новикове Платон дал самый высокий отзыв. Тем не менее, 25 июля 1787 г. от императрицы последовал приказ запретить продажу «всех книг, до святости касающихся, кои не в Синодальной типографии печатаны»[343]. Так масоны потеряли возможность вести пропаганду своих идей путем издания нравственных и мистических книг и понесли большие финансовые убытки. Когда в 1789 г. кончился срок контракта Н.И. Новикова на аренду типографии Московского университета, по настоянию Екатерины II он не был возобновлен.
К 1791 г. «Типографическая компания» окончательно разорилась.

В России параллельно с разрастающейся французской революцией усиливалась реакция. Масонские ложи закрывались или преобразовывались в свою противоположность. Не редкостью стало наказание даже за хранение беззлобных карикатур легкомысленными фрейлинами. На фоне такого развития событий был найден повод для ареста Н.И. Новикова, монополиста в области просвещения страны, который за 13 лет, с 1779 по 1792 гг., издал третью часть всей печатной отечественной продукции.

Государственная информационная политика Екатерины II в 1792 г. была ознаменована первым в России процессом по делам печати. Закона, налагающего наказание за торговлю запрещенными книгами, не было. И потому книгопродавцев судили по указу от 1720 г. Наказание им было определено не очень жесткое: в основном – записать купцов «в рабочие люди в уездные города»[344]. Одновременно Н.И. Новиков был приговорен к 15 годам заключения в Шлиссельбургской крепости.

Следующим этапом развития репрессивной информационной политики стали гонения против «вольтерианцев», длительное время находившихся под опекою государыни. Главным объектом носителей философии вольтерьяцев стал автор «Путешествия из Петербурга в Москву» А.Н. Радищев. Впитав ведущие идеи европейского гуманизма, пропустив через себя варварскую жестокость и потрясающую инертность соотечественников, чиновник таможенной палаты, «любитель человечества, возникший на пробуждение несчастных», в течение нескольких лет подготавливал материалы и в течение почти года писал свое «Путешествие из Петербурга в Москву», решив принять участие в политическом просвещении России. Как правило, советское литературоведение представляло Радищева как революционера, призывавшего к свержению самодержавия. Действительно, он писал о правомерной возможности для общества революционным путем расторгнуть «договор» с властью, если власть не будет блюсти интересы общества. Он отмечал, что «священное и политическое, подкрепляя другу друга, союзно (совместно) общество гнетут»[345].

До Радищева в России уже высказывались мысли о возможности расторжения «договора» общества с тираном посредством дворцового, а не общенародного переворота. Так, в «Рассуждениях о непременных законах»[346], подготовленных в 1662 г. Н.И. Паниным и записанных двадцать лет спустя Д.И. Фонвизином, речь шла о легитимной монархии, осуществляемой на основе «общественного договора», когда при помощи законов обеспечивается основная цель монархического правления – благо подданных. Монархия же без четко соблюдаемых законов превращается в деспотическое государство, в котором правит воля или произвол одного человека, отсутствуют гарантии безопасности граждан, их собственности.

Подобные мотивы звучат в творчестве Радищева. Но он указывает, в отличие от своих предшественников, не на малочисленное дворянство как на решающую общественную силу, а на народную массу, на гражданина-труженика, созидающего все материальные ценности в государстве. И он указывает на невозможность игнорирования интересов последнего. Рассуждая в части «Тверь» своего «Путешествия» о земледельце, он пишет от его лица, обращаясь к власти: «Но ты, забыв мне клятву данну, // Забыв, что я избрал тебя, // Себе в утеху быть венчанну, // Возмнил, что ты господь, не я; // Мечом мои расторг уставы, // Стыдиться истине велел, // Расчистил мерзостям дорогу, // Взывать стал не ко мне, но к богу, // А мной гнушаться восхотел»[347].

Необходимо особо отметить, что Радищев писал от имени народа, с позиции народа, он неоднократно указывал власти, что если она не изменит своей политики по отношению к народу, то это может быть чревато революционными потрясениями. Однако утверждать, что своими произведениями автор призывал русский народ к революции, нелепо, ибо «Путешествие» не предназначалось для народного чтения. Автор сам объяснял, что «народ наш книг не читает, да и писана она (книга) слогом для простого народа невнятным»[348]. Назначение произведения – открыть элите глаза на необратимость политических насильственных изменений в случае, если дворянство, власть не начнут цивилизованных преобразований в стране. Доказательством правомерности подобных утверждений являются слова А.Н. Радищева, вложенные в уста одного из литературных героев и отождествляющие героя и автора в их позиции по отношению к народу: «О! Если бы рабы, тяжкими узами отягченные, яряся в отчаянии своем, разбили железом, вольности их препятствующим, главы наши (выделено. – С.К.), главы бесчеловечных своих господ и кровию нашею (выделено. – С.К.) обагрили нивы свои!..»[349]. Таким образом, говоря о необходимости разрешать народные интересы, автор делит сограждан на «они» – народ, – и «мы» – дворянство, интеллигенцию.

Более того, когда автор только приступил к написанию своей книги в 1788 г., он явно не предполагал, какую «бурю» она может вызвать. Впоследствии он даже отмечал, что если бы его «Путешествие» появилось за 10 – 15 лет до французской революции, он вместо ссылки, скорее всего, был награжден на том основании, что в его произведении было большое число указаний на злоупотребления, неизвестные правительству[350]. Скабический также обращает внимание на факт, что «в исходе же 1788 г. (когда Радищев начал работу над «Путешествием». – С.К.) о революции никто еще не помышлял, и очень возможно, что Радищев, собираясь печатать свою книгу, мечтал, что она принесет ему не одни лавры авторской славы, но и милости свыше»[351].

Действительно, Радищев, в течение пяти лет изучавший юридические науки за рубежом, по возвращении на Родину упорно создавал проекты, которые должны были способствовать прогрессивному развитию страны. В частности, он разработал план реформирования отечественного законотворчества: Радищев проанализировал уголовное право и процесс, государственное право, но с особым тщанием рассмотрел вопросы гражданского права. Именно он одним из первых в России дал опыт научной интерпретации русского гражданского права на национальной основе, которое сливалось с «правами граждан». При этом через все построения Радищева в области гражданского права проходила идея равенства, «общественного договора», решающего значения общественного мнения [352]. Проанализировав европейский опыт, он пришел к пониманию необходимости и неизбежности правового решения вопросов государственного устройства общества. Помимо этого, Радищев постоянно разрабатывал проекты таможенного характера[353], так как на последнем этапе служебной деятельности трудился в системе таможенного ведомства. Он же на протяжении многих лет сотрудничал с целым рядом периодических изданий, принимал участие в деятельности «Общества (Собрания), старающегося о переводе иностранных книг на российский язык» – т. е. на протяжении всей жизни имел активную гражданскую позицию и проводил ее открыто, с искренней верой в пользу для государства всего совершаемого им.

Следует также отметить, что по окончании работы над «Путешествием» Радищев не приступил к его печатанию потихоньку по ночам, но отправил для цензуры в Санкт-Петербургскую Управу благочиния; и в конце лета 1789 г. рукопись была возвращена с некоторыми цензурными поправками и подписью обер-полицеймейстера Рылеева, который не только ничего в ней не вычеркнул, но даже ее не читал – последнее является достаточно красноречивым свидетельством относительной мягкости существовавшей цензуры. Получив отказ от содержателя типографии напечатать рукопись, Радищев приобрел типографский станок и в собственном доме приступил к изданию двух своих работ: «Письмо к другу в Тобольск» и «Путешествие из Петербурга в Москву». По завершении работы над последней книгой он отдал 25 экземпляров ее для продажи и ряд экземпляров подарил приятелям. Книга стала быстро расходиться, становиться модной и попала в руки Екатерины II.

Такая подробная остановка на истории появления «Путешествия» необходима, чтобы понять: Радищев не усматривал в своих действиях ничего противоправного, ничего того, в чем его позднее обвинили. Он, набравшись европейских идей, пришедших в Россию не без поддержки императрицы, попытался рассказать о своем видении происходившего в России с тем, чтобы его мыслями заразились сограждане, и это должно было способствовать социальному прогрессу в России, осуществляемому путем исправления указанных в книге ошибок, в первую очередь в системе государственного управления. Радищев поднял в своей работе самые назревшие вопросы своего времени, тщательно обдумав каждый из них и даже предложив решения для некоторых. Он предложил свой проект освобождения крестьян, указал на многочисленные злоупотребления административной власти и недостатки системы образования, обосновал вредность чрезмерной цензуры.

Особо необходимо отметить понимание А.Н. Радищевым пагубного влияния чрезмерной цензуры на процессы общественного развития. Радищев писал, что «цензура сделана нянькою рассудка», а при постоянном наличии няньки нельзя достичь взросления. «Таковы бывают везде следствия обыкновенной цензуры, и чем она строже, тем следствия пагубнее»[354]. Он же одним из первых наших соотечественников разделил идеи немецкого философа И.Г. Гердера, высказанные в диссертации 1778 г. «О влиянии правительства на науки и наук на правительство», процитировав следующее по поводу вреда, наносимого цензурой процессам развития мысли и духа: «В областях истины, в царстве мысли и духа не может никакая земная власть давать решений и не должна; не может того правительство, менее еще его ценсор, в клубоке ли он или с темляком. В царстве истины он не судия, но ответчик, как и сочинитель. Исправление может только совершаться просвещением; без главы и мозга не шевельнется ни рука, ни нога <…>». И здесь же автор «Путешествия» выделил мысли, повторявшиеся позднее в работах его соотечественников, последствия которых, к сожалению, до сих пор не до конца осознаны и современной властью: «Чем государство основательнее в своих правилах, чем стройнее, светлее и тверже оно само в себе, тем менее может оно позыбнуться и стрястися от дуновения каждого мнения, от каждой насмешки разъяренного писателя; тем более благоволит оно в свободе мыслей и в свободе писаний, а от нее под конец прибыль, конечно, будет истине»[355].

Книгою своею А.Н. Радищев пытался помочь власти искоренить недостатки в системе государственного регулирования социальных отношений и тем самым способствовать преуспеванию Российского государства. Однако его усилия не были оценены по достоинству.

Начиная с 90 –х гг., особенно после выхода книги Радищева, ситуация в области печати резко изменилась. Начали запрещаться к продаже книги, к постановке – пьесы, закрываться типографии. Затем от мер, направленных против отдельных книг, правительство перешло к мерам, способным осуществить более жесткий контроль за всей печатной продукцией: цензоры были снабжены подробными инструкциями строжайшего наблюдения за печатью.

Все это сказывалось на результатах печатного дела. Если в1788 г. было издано около 500 наименований книг и выходило порядка 16 периодических изданий, то в 1797 г. книг было издано в два раза меньше, а число периодики снизилось до 5 наименований, причем из них две газеты – «Санкт-Петербургские ведомости» и «Московские ведомости» – были официальными изданиями. Так сказалось усиление централизации власти и подавление каких бы то ни было проявлений самостоятельности в общественной жизни. Проблематика выступлений журналов, которые с новой силой стали появляться в 80-е годы, уже не была столь резкой, критичной, поднимающей насущные проблемы, как в период 1769 – 1774 гг. Она разрасталась вширь, покоряя провинциальных читателей, становясь все более научной или развлекательной. Однако потемкинское удушение общественного мнения до предела ослабило боевой характер журналистики, вывело ее за пределы обсуждения наболевших социальных и политических вопросов.

Окончательный удар по свободе слова со стороны императрицы Екатерины II был нанесен 16 сентября 1796 г., когда последовал указ, согласно которому в Санкт-Петербурге и Москве, а также в портовых городах, имеющих таможни, через которые в основном проникала литература из-за рубежа, была учреждена цензура для всех книг. Без одобрения книг, сочиняемых или переводимых, одной из столичных цензур они не могли быть изданы. Частные типографии, за исключением тех, что «по особому дозволению» вследствие «соглашения и договоров устроены», были упразднены[356]. После выхода данного указа некоторые московские и петербургские издатели, желавшие продолжить свое дело, вынуждены были переехать в провинциальные города. В провинцию пытались переносить свою издательскую базу масоны и раскольники[357].

Однако из этой издательской проблемы местные власти извлекли выгоду: развитие типографий было очень выгодно и удобно, так как в них печатались деловые бумаги, правительственные указы, постановления. Начиная с 90-х гг. на местах стали возникать типографии и по инициативе губернаторов, однако работа этих типографий не всегда была планомерной и, как правило, именно типографской, а не издательской.

Тем не менее, издания ХVIII в., как оригинальные, так и переводные, качественно отпечатанные, снабженные иллюстрациями, стоили дорого и не были доступными для основной массы российского населения. Поток информации, хлынувший, благодаря Екатерине II, в Россию в виде книг и принесший новое мировоззрение, новое мироощущение, захватил, в первую очередь, передовую часть дворянства и почти не коснулся народа. Народ, в силу нараставшего отрыва от него дворянства, оказался еще дальше от интеллигенции, чем прежде. Никто - ни правительство, ни дворянство – не ставил целью поднять народ до своего уровня. Ноты заботы о народе стали активно раздаваться в обществе со стороны интеллигенции, но постановка и решение народных проблем еще не предполагали участия в этих процессах самого народа. Подобное станет актуальным только во второй половине следующего века.

Массовая народная книга продолжала развиваться в рукописных традициях[358] и гравированных изданиях – календарях, исторических повестях, сказках. В годы царствования Екатерины II печатные издания создавались и в государственных типографиях, но чаще это были полукустарные книги, предельно доступные по изложению и по своему изобразительному оформлению, уходящему корнями к лубку. Постепенно к концу ХVIII в. сформировалась целая индустрия по производству книг, отвечающих народному вкусу; книги стали распространяться тысячными тиражами в городской и крестьянской среде. По этим изданиям, зачитывавшимся до дыр, народ учился; с их помощью он познавал мир, но чаще все-таки развлекался, «рассматривал» истории в картинках, которые не будили мысли, а только возбуждали эмоции.

Если же характеризовать состояние цензуры, сложившееся к концу царствования Екатерины II, следует отметить, что, в частности указом 1796 г., институт цензуры официально был закреплен и профессия цензора получила государственный статус.

Однако, несмотря на жесткость правительственных установлений относительно свободы печати, общество, поднявшееся за годы правления Екатерины II в самосознании, в осознании своих прав, не спешило, как во времена Елизаветы Петровны, отказываться от книг или периодики. Свидетельством этому являются ужесточающие цензуру указы, выходившие во время правления Павла I, и, в частности, указ от 17 мая 1798 г[359], согласно которому была введена цензура во всех портах, директорами почт были получены особые предписания по задержке «вредных писаний» и «всей империи» была обнародована неминуемость наказания за получение из-за границы периодических изданий, «наполненные зловредными умствованиями».

Анализ управленческих решений эпохи Павла I показывает, что император в большинстве случаев делал указания с точностью «до наоборот» тому, что повелевала его мать. И только в области цензуры он не просто стал достойным преемником Екатерины II, но пошел дальше в плане ужесточения правил ее осуществления. Он сконцентрировал управление цензурой в своих руках, создав Цензурный совет, который иначе называли Советом Его Императорского Величества и который рассматривал все книги, признанные цензурою недозволенными или сомнительными; его решения, как правило, зависели от решения государя. Под патронажем Павла I был избран полный состав цензоров. В результате ужесточения цензуры в течение 1797 – 1799 гг. в стране было конфисковано 639 наименований книг, большую часть из которых предали огню.

Одновременно осуществлялась централизация духовной цензуры. Если прежде духовная цензура проводилась представителями высшей церковной власти, епархиальными владыками, духовными учебными заведениями, некоторыми духовными особами и смешанными комитетами, ведавшими делами светской и духовной цензуры[360], то при Павле I была создана “Учрежденная в Москве Духовная цензура для свидетельства и рассмотрения сочиняемых и переводных книг до Церкви и учений церковных касающихся», находящаяся в ведении Святейшего Синода и осуществляющая надзор над всей печатной духовной продукцией.

Четко выстроив систему цензуры внутри страны, государь завершил реформу в области печатного слова указом от 1800 г. о запрещении ввозить в страну всякие книги и ноты, опубликованные на любом языке.

Этот период отношений власти и общества, рассматриваемый через призму жесткой регламентации потока информации, А.М. Скабичевский назвал «цензурным потопом». Начался террор против всех мало-мальски интеллигентных людей; те, кто имел отношение к книгам, а особенно кто производил их, вызывали не только подозрение у власти, но и откровенную ненависть. Следует отметить, что общество в целом осознавало искусственность разжигаемой вражды к писателям и книгам и сочувствовало тем, кто незаслуженно подвергался репрессиям.

В целом деятельность Павла I в сфере цензуры явилась ярким подтверждением тезиса, что чем реакционнее система правления, чем менее она направлена на удовлетворение потребностей общества, тем жестче ее отношение к свободе слова, свободе печати, или, если рассмотреть этот тезис в обратном порядке, – степень свободы общества определяется степенью свободы печати.

Анализ генезиса взаимоотношений общества и власти от образования древнерусского государства до начала XIX века позволил сделать следующие выводы.

1. Князья Киевской Руси (особенно Владимир и Ярослав Мудрый) поощряли распространение письменности, грамотности, книг на территориях своих владений, так как высоко оценили возможности письменной коммуникации, способной формировать в народе представление об окружающем мире, создавать систему ценностей, воспитывать воздержание и покаяние. Книги рассматривались князьями как механизм распространения христианства, объединявшего русские земли – так письменная коммуникация помогала решать политические задачи. Уже светская литература Древней Руси пропагандировала идеи объединения, гражданственности, ответственности за все происходящее на родной земле.

Анализ переводной литературы показал, что имели хождениярелигиозные сочинения, не признаваемые официальной церковью - это является свидетельством относительной свободы мысли, верования. Во времена Древней Руси существовала свобода авторского письма, позволявшая летописцам разоблачать «неправду» князей.

2. На взгляд автора, расцвет письменной культуры Древней Руси был прерван с началом междоусобиц, монголо-татарским нашествием и натисками ливонских рыцарей. В этих испытаниях русский народ потерял значительную часть своих пассионариев. Как свидетельство этому – в летописях начинает подчеркиваться авторитет князя, гиперболизируется любовь народа к нему, гневно обличаются непокорные князю бояре. Все это доказывает выполнение литературой «заказа», последовавшего со стороны власти. На рубеже ХIV-ХV вв. русская книжность переживает период второго, так называемого южнославянского влияния, которое отражается не только на пополнении библиотек сербскими и болгарскими рукописями, на манере письма и художественном оформлении рукописей, но и на появлении политических посланий, в том числе политической сатиры.
В литературе с особой силой начинают звучать идеи общерусского единства – письменная коммуникация активно воздействует на сознание широких народных масс, побуждая развитие исторического самосознания и чувства патриотизма.

С точки зрения автора, уже на данном этапе появляется разделение в народе – одни готовы выполнять политический «заказ» власти, другие – готовы бороться с властью при помощи политической сатиры. Но и те, и другие социально активные члены общества составляют столь ничтожную его часть, что уровень общественного сознания колеблется в пределах нулевой отметки: сказывается скудность представлений «молодого общества» об окружающем мире, отсутствие навыков анализировать события и отдавать предпочтения одним перед другими.

3. Находясь в состоянии социальной апатии после 250-летнего монголо-татарского ига и не меньших по продолжительности междоусобиц русских князей и не будучи готовым отстаивать свои права и гражданские свободы, русский народ с незначительными сопротивлениями принимает жесткую централизацию власти в связи с объединением русских земель. Рукописная книга начинает выполнять идеологические функции, становясь орудием воздействия на социум и отличаясь откровенно воинственной тенденциозностью.

4. Автор считает, что Иван Грозный, подчинив себе всю экономическую и социально-политическую жизнь в стране, тем самым лишил народ возможности самосовершенствования, выработки внешней ответственности через укрепления собственности, а впоследствии – через становление разного рода свобод.

5. Действующая власть, дабы «неисправные» книги не использовались в политической борьбе против нее, сначала принимает постановления, запрещающие чтение и хранение подобных книг, затем, с конца ХV в., летописные записи начинают контролироваться государственной властью, постепенно превращаясь
в «чтение для политического воспитания подданных».

6. Причину начала книгопечатания на Руси автор усматривает в том, что упрочение государственности, сопровождавшееся распространением грамотности и образования, увеличение числа церквей и монастырей, начало государственной реформы управления, необходимость исправления церковно-служебных книг – все это требовало распространения литературы, прошедшей через централизованную цензуру, и требовало значительного увеличения числа выпускаемых книг. Это подвело государя и церковь к пониманию необходимости стимулирования книгопечатания.

7. Если в Европе появление печати было вызвано всеобщим пробуждением умов, вылившимся в эпоху Возрождения, то в России народ не поднялся до понимания значения печати, ее необходимости и роли в общественном сознании; наоборот, народ стал орудием в руках сил, пожелавших изгнать первопечатников из Москвы. И если в Европе печатные станки изначально оказались в руках не только представителей власти, но и политиков, людей науки, литературы, искусства, то в России печать начала свою жизнь, являясь монополией церкви и царской власти. В силу этого в Россиине существовала печатная публицистика в собственном смысле этого слова, широко распространенная на Западе, не было печатной периодической прессы. Все, что было неугодно власти, выходило в рукописном варианте. Тем самым впервые литература разделилась на официальную и неофициальную.

8. Первые образцы народной политической агитации датируются началом ХVII в. («подметные письма», летучие листы – «писания», возникшие на волне «Смутного времени»). Для борьбы с «прелестными» письмами и «ложными» изданиями правительством снаряжались целые экспедиции. И можно сделать вывод, что в допетровской Руси тщательно устранялось всякое разномыслие в письменной коммуникации, хотя существования цензуры в современном понимании еще не было.

9. Назначение первой русской рукописной газеты «Куранты» состояло не в том, чтобы быть средством массовой информации, как в Европе, а в том, чтобы аккумулировать сведения для узкого круга элиты, получаемые из чужих земель с целью корректировки государственной политики и формирования имиджа страны в глазах других государств.

10. Автор пришел к выводу, что Петр Алексеевич стал первым государем, взявшим четкий ориентир на западный путь цивилизационного развития, опирающийся на интенсивные преобразования, повышение интеллектуального потенциала страны и высокий престиж труда. И он стал первым из русских царей, кто не стремился отлучать свой народ от знаний, информации, а умело использовал информацию на благо поставленным государственным целям: понимая насущную потребность общественной поддержки в своих преобразованиях, он пытался произвести изменения в общественном сознании, чтобы получить такую поддержку при помощи прессы, постоянно осуществляя целенаправленное идеологическое воздействие на общество.

11. Петру I целенаправленно отстранил от идеологического влияния на культуру и общественную жизнь народа церковь за счет переподчинения печати своей, светской власти. С этой целью Петр Алексеевич открывал гражданские типографии, заказывал печатание книг за рубежом.

В отличие от своих предшественников Петр I создал газету как правительственный орган, но предназначенный для работы с массовой аудиторией, через газету государь стремился оказывать систематическое влияние на своих подданных, разъясняя проводимую внутреннюю и внешнюю политику: публичная мысль превращается в орудие правительственной деятельности. Предпринимая многочисленные шаги по осуществлению российского просвещения, Петр Алексеевич первым из русских государей стал создавать публичные библиотеки.

12. По-прежнему оппозиционная литература выходила в рукописном варианте. Это были сатирические произведения и прокламации, направленные против господствующих классов; литература, оппозиционная петровским реформам. «Самовольно» выходил и русский лубок, так как Петр приказал поставить и его под государственный контроль.

13. Поскольку печать во времена правления Петра I имела правительственное происхождение и полностью контролировалась государем и его сподвижниками, в цензуре не было большой надобности, несмотря на то, что полемика из сферы религиозной перешла в сферу гражданских и политических понятий (тем не менее, официальный светский контроль за печатным делом духовенства в форме предварительной цензуры датируется 1720 г.).

14. К сожалению, во время правления Петра Алексеевича еще не сложилась в русском обществе еще та сила, которая могла оценить и поддержать предложенные царем-преобразователем реформы. Несмотря на то, что эпоха Петра I впервые за несколько сотен лет подняла человека до уровня, когда ему разъясняли государственную политику и когда власть смотрела на него не как на безгласного исполнителя, а как на возможного активного участника преобразований, Петр – представитель верховной власти – с узким кругом своих сподвижников самостоятельно пытался вывести общество из вотчинной эпохи в попечительскую и, может быть, полицейскую. Его усилия не пропали даром, но на это потребовалось время.

15. Подводя итоги постпетровского периода развития отношений между властью и обществом, складывающихся на уровне свободы распространения мысли и печатного слова, необходимо отметить, что период от Петра Великого до Екатерины Великой не дал России харизматических правителей, и это сказалось на отношение к печати: она использовалась не в идеологических целях, а как одна из промышленных отраслей. С целью увеличения дохода от этой государственной отрасли правительство утвердило обязательную покупку книг всеми гражданскими и военными служащими. Это распоряжение и посеянное Петром просвещение дали плоды: светские знания стали получать все большее распространение, стимулируя развитие печати.

Цензура возлагалась почти исключительно на академию наук и на Синод. Еще не понимая опасности цензуры, ученые требовали ее ужесточения от правительства по отношению друг к другу. Цензурные преследования выражались или в непечатании издания, или в изъятии его из продажи. В других мерах не было необходимости, потому что общество еще не способно было прекословить власти, оно не выделило из своей среды оппозиции, и потому для общества был характерен высокий порог самоцензурирования.

16. Оппозиция стала появляться только во времена Екатерины II, и сама императрица во многом способствовала этому, в очередной раз подтверждая прискорбную истину, что революции в России, как правило, начинаются сверху.

Екатерина, как и Петр, будучи в определенной мере приверженцем западной формы общественного развития, понимала необходимость скорейшего просвещения для россиян, высоко ценила идеологические и пропагандистские возможности печати и потому прилагала максимум усилий к использованию последней в проведении внутренней и внешней политики. Однако она не учла того, что свободно развивающееся общество мыслит свободно. Пока политика Екатерины являлась частью авангарда общественной мысли, распространяющиеся в среде русского дворянства, русской интеллигенции идеи, даже альтернат

Date: 2015-11-14; view: 693; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию