Жития святых о древнерусской школе и просвещении в агиографии XIX – начала ХХ вв

Вопрос о характере, содержании, уровне и формах древнерусской образованности составлял один из важных предметов полемики в русской общественной мысли XIX в. Сторонники укрепления влияния Церкви на русскую школу стремились показать, что ее участие в деле просвещения во все периоды русской истории было успешным и плодотворным. Противники (либералы, социалисты) отстаивали тезис о том, что, имея в своих руках все русское просвещение на протяжении веков, Церковь так и не сумела его хорошо организовать, а значит, в дальнейшем не должна допускаться к организации школьного дела в России, либо радикально изменить собственные подходы к образованию. В идеологии последовательно проводилась мысль о полном невежестве допетровской России, тогда как в последующий период просвещение перенималось от образованных европейских народов. Точку отсчета, от которой данная идеология может быть подвергнута критике, а вместе с тем и точку построения научной методологии исследования образованности в русской истории задает работа историка И.В. Киреевского, в которой была сделана попытка отказаться от противопоставления «образованного Запада» и «непросвещенной России».[595] Поворот Запада к образованию по античному образцу не может оцениваться положительно, так как он означал отказ от святоотеческое традиции духовного просвещения. Тогда как «учения святых отцов Православной Церкви, – пишет ученый, - перешли в Россию, можно сказать вместе с первым благовестом христианского колокола. Под их руководством сложился и воспитался коренной русский ум, лежащий в основе русского быта».[596] Излишняя идеализация образования допетровской Руси, придающая этой работе несколько односторонний характер, не умаляет заслуг историка в обозначении нового взгляда на проблему. Им так же была высказана мысль о том, что поиск истоков духовной культуры современности, надо производить в древнейшей истории.

Во XIX веке направление исследований состояния древнерусской образованности связано с поиском систематически организованной школы. В ряде работ защищается точка зрения, гласившая, что, по крайней мере, в Киевский период такая школа не только существовала, но была повсеместно развита. В древнерусской письменности термин «школа» впервые встречается в 1382 г. Б.Д. Греков, М.Н. Тихомиров, Л.В. Черепнин, А.В. Арциховский, В.Л.Янин и другие историки, следуя общеевропейской традиции, ретроспективно распространили термин «школа» на учебные заведения Киевской Руси. [597]

Отдельные работы были посвящены изучению рецепции античных традиций образования в русскую культуру через христианство и Византию.[598] Общий обзор исследований, в том числе рецензия на труды В.В. Плотникова, подробно изучавшего этот вопрос в своем диссертационном исследовании, содержится в статье М.Е. Едлинского.[599] Первой основательной и всеми замеченной монографией этого направления было исследование Н.А. Лавров-ского, выполненное на большом круге летописных источников, обзору которых он посвящает отдельное научное сообщение.[600] Н.А. Лавровский стремится доказать повсеместное распространение тесно связанных с Церковью начальных училищ с систематическим набором дисциплин, а также определить состав обучения, опираясь на свидетельства русских летописей и аналогии с византийской и западной школой времен Карла Великого. Книга вызвала большой общественный резонанс, отчетливо обозначив проблему, она стимулировала научный поиск, как последователей, так и противников заявленной позиции. Труд Н.А. Лавровского, по словам А.С. Архангельского, был совершенно справедливо охарактеризован как обстоятельный,[601] впрочем, как и его другие исследования, в том числе в области агиографии.[602] В русле выводов Н.А. Лавровского лежат отчасти суждения митрополита Макария в его «Истории русской Церкви», на них опираются работы С.И. Миропольского, Н.А.Лебедева, несколько иной взгляд представлен в исследованиях Е.Е.Голу-бинского и А.Р. Забелина.[603]

Первый русский систематик всемирной истории педагогики – Л.Н. Модза-левский включил отечественную педагогическую историю в мировой контекст. Его «Очерк воспитания и обучения с древнейших времен до наших дней»[604] получил живой отклик в исторической и педагогической печати того времени.[605] В наброске о допетровском периоде русской образованности Л.Н. Модзалевский предлагает следующую схему: византийская образованность в Киевский период, затмение просвещения и отсутствие даже простой грамотности после монгольского завоевания, заимствование модели западноевропейского схоластического образования (западнорусская и Московская ученость XV-XVII вв.), решительный переход к западноевропейским моделям после Петра.[606] Автор описывает обширный план дисциплин подготовки, но ничего не говорит о широте распространения этой образованности. Древнерусскую педагогическую культуру Л.Н. Модзалевский характеризует с позиции ее направленности на нравственное развитие личности – черта, утраченная в период схоластической западной учености.[607]

Другую схему предлагает в «Истории русской Церкви» Е.Е. Голубин-ский.[608] Просвещение по греческому образцу было водворено у нас очень ненадолго в высшем (боярском) сословии и быстро угасло, выродившись в простую грамотность, поддерживающую начетничество, в границах почти только священнического сословия. Причиной тому было вовсе не монгольское завоевание, но неудачный выбор способа, посредством которого это просвещение насаждалось. Владимир Великий, по мнению автора, выбрав веру и крестив Русь, имел намерение в полной мере приобщить страну к греческой просвещенности в самом широком смысле, включая ее ученость и ее художественную жизнь. Однако эта попытка не удалась. Школы, едва появившись, угасли. Владимир, Ярослав, его дети – вот поколения, в границах которого окончилось, едва начавшись, русское просвещение. В этих поколениях мы встречаем привезенных греческих учителей, владеющих систематически научной подготовкой. Однако позднейшие писатели демонстрируют совершенный упадок школы, являя одну только грамотность, которая на Руси активно развивалась, не нарушаемая монгольским завоевание.[609]

П.Ф. Каптерев[610] предложил схему трех периодов развития отечественного просвещения – церковного, государственного и общественного, интегрируя в рамки церковного периода Киевскую и Московскую эпохи. Характеристику церковного периода он строит почти исключительно на материале московского периода, полагая, что достоверную характеристику киевской эпохи получить трудно из-за недостатка свидетельств. Основываясь на Послании архиепископа Новгородского Геннадия и на постановлениях Стоглавого Собора, он крайне низко оценивает уровень грамотности на Руси, в том числе и в среде духовенства. Вместе с тем, П.Ф. Каптерев отмечал, что состояние книжной культуры в Московский период вовсе не такое уж низкое, существовали монастырские и домашние библиотеки с богатым набором книг, велась обширная переписка и летописание. При отсутствии систематической школы, П.Ф. Каптерев выделяет особый тип учености - «начетничество» - совокупность познаний, приобретенная в силу обширного, но недисциплинированного и некритического чтения, руководимого не школой, но предпочтениями и пристрастиями.[611]

Вышеназванные работы предлагали различные схемы развития школьного просвещения на Руси с древнейших времен, обозначив несколько точек зрения на проблему. Чем более ранний период попадал в поле зрения исследователей, тем более напряженными были научные споры. В чем же заключалась причина этих разногласий? Мы полагаем, что в историографии один из ответов на данный вопрос лежит «на поверхности» - это недостаток исторических свидетельств. Из указанных работ далеко не все опирались на жития. Специальных исследований основанных на агиографическом материале, было немного. Отдельные авторы в работах по истории русской школы использовали материалы житий наряду с другими источниками, как правило, летописями. Проблему сложности извлечения из житий исторически достоверных фактов, можно продемонстрировать на примере ряда работ.

Жития как свидетельство наличия просвещенного древнерусского общества рассматриваются в труде митрополита Макария (Булгакова). Характеризуя древнерусскую образованность, например хождение на Руси Священного Писания, богослужебных книг и житий, систему обучения разным наукам, Макарий ссылается на рукописные источники – жития (Нестора) Бориса, Феодосия Печерского и «святого Володимера».[612] Разделяя мнение защитников школьной основы русской культуры, Макарий (Булгаков) допускал, что «училищ книжных» уже при Владимире было открыто «множество», но все они являлись «приходскими» и «первоначальными», то есть, предназначены были обучать будущих церковнослужителей «славянской грамоте» и «церковному пению», а иногда даже и «языку греческому»; при этом в первую очередь образование получали княжеские дети.[613]

В «Истории русской церкви» Е.Е. Голубинского, жития также выступают источником, однако интерпретация фактов агиографического материала иная. Разбирая в качестве источника текст жития Феодосия Печерского,[614] профессор выделил одно примечательное место, которое, по мнению автора, характеризовало степень образованности святого. В тексте фигурировала фраза «извычеся грамматикия» (об образовании Феодосия), которая была интерпретирована Е.Е. Голубинским как система комплексного образования. Другая фраза «веля на учение божественных книг единому от учителей» была понята им как доказательство наличия частного, не общешкольного образования и подтвердила тезис Е.Е. Голубинского, что при князе Владимире введение школ на Руси не состоялось.[615] Однако приведенные автором фразы можно понимать иначе: 1) употребление выражения – есть характеристика организации обучения (с учетом этимологии слова); 2) это ошибка переписчика, который заменил слово «грамматика»; 3) это часть описательного канона, влияния греческой письменности на автора жития. Обозначенная проблема еще раз подтверждает точку зрения Н.К. Никольского, который, полемизируя с выводами Е.Е. Голубинского в книге о Клименте Смолятиче, отмечает, что «состояние южнорусского просвещения в XII веке, остается до нашего времени предметом разногласия в ученой степени. Причина такого разногласия скрывается как в недостатке критических монографий об авторах этого времени, так и в малом числе дошедших до нас письменных памятников домонгольской эпохи».[616]

Восполнить пробел библиографических и историографических данных относительно трудов по истории русской школы, в которых в качестве источников использовались жития святых, может отчасти брошюра Ф.И.Леонтовича «Школьный вопрос в древней Руси»[617], а также книга Владимира Васильевича Григорьева «Исторический очерк русской школы».[618] На последней работе можно остановиться более подробно, так как она является типичной иллюстрацией того, как мало определенного и точного, по мнению исследователей той эпохи, давали жития святых для истории русской школы и просвещения.

Книга В.В. Григорьева вышла в 1900 году. Опорой исследования стали важнейшие труды, относящиеся к данной теме, важнейшим источником становятся агиобиографии Максима Грека, Александра Ошевенского, Ефросинии Полоцкой и других. На первых же страницах, автор рассматривает характер домонгольского образования. «Так как в это время (княжение Владимира), - пишет автор, - для распространения и утверждения христианства была существенная потребность в священниках, то в школах обучались, главным образом, те из народа, которые подготовляли себя к священству. Обучившиеся книжному знанию священники в свою очередь должны были открывать школы в своих домах и обучать детей грамоте и этим содействовать распространению грамоты».[619] Однако утверждение автора о роли священников в просвещении несколько завышено, тем более что обучающиеся грамоте люди далеко не все были предназначены к монашескому служению. Ярким примером могут служить все те же жития, в которых указаны люди разных сословий и занятий, прошедших обучение грамоте, кто в условиях домашних, кто у сведущих в грамоте священников. Сообщения В.В. Григорьева о князьях, заботившихся об организации школ, было взято по сообщению автора из «Летописи Татищева».[620] Однако документальным подтверждением, по мнению Е.Е. Голубинского, этот источник служить не может, так как «проверенные» свидетельства мы имеем только относительно примера Ярослава Мудрого. Профессор утверждал, что сведения об устроении школ времен Ярослава были по аналогии распространены автором и на других князей, действовавших по примеру Великого князя. «Ни древнерусская летопись, - пишет Е.Е. Голубин-ский, - ни другие памятники письменности не говорят ничего такого. Все это лишь предположения, которые выдаются за факты».[621]

Состояние русской школы в послемонгольский период, по мнению В.В.Григорьева, изменилось мало, так как монгольское нашествие не имело рокового значения в судьбе русского просвещения. В этом утверждении автор присоединяется к мнению митрополита Макария и Е.Е. Голубинского, высказывавших аналогичные суждения. Как видно из рассуждений ученый также столкнулся с отсутствием надежных источников. Однако следует отметить, что ни «Очерк» В.В. Григорьева, ни «История русской церкви» Е.Е.Голубинского не преследовали столь узкой цели: изучить жития как источник по русской образованности. Просматривая библиографию различных журналов, мы все же нашли одну работу, посвященную целиком данной проблеме.

Примером тематической работы может послужить исследование Василия Петровича Виноградова, доцента Московской Духовной академии, под названием «Жития древнерусских святых как источник по истории древнерусской школы и просвещения».[622] В работе автор поставил себе несколько задач, которые он решает через изучение свыше четырех десятков текстов, взятых из недавно опубликованных археографических сборников: Памятников старинной русской литературы в издании В.А. Яковлева,[623] публикаций житий в изданиях Общества Любителей древней письменности, Четьих Миней митрополита Макария в публикации по Синодальному списку, из изданий по рукописям из собраний Троицкой Лавры, Московской духовной Академии.

Исследование представлено читателю в нескольких тематических частях, каждая из которых составляет отельную публикацию. В первой части изучается вопрос о типах древнерусской школы на материалах агиографической литературы домонгольского периода: Киево-Печерского Патерика, житий Ефросинии, княжны Полоцкой и Ефросинии Суздальской. В последнем памятнике В.П. Виноградова заинтересовало упоминание неких «философов», от которых учился боярин Феодор. В интерпретации автора, это некие лица иностранного происхождения, вероятно, выходцы из греков, которые «время от времени появлялись при княжеских домах».[624] В целом же анализ этих памятников особенно женских житий не дает, по мнению В.П. Виноградова, утвердительных ответов. Так, например, жития двух святых с именами Евфросиния, содержат в себе очень много «общих мест», повторений, что дало автору возможность усомниться в достоверности текстов, заподозрив агиографа в плагиате.

В период послемонгольский тип школы и грамотности, вслед за другими учеными, на которых ссылается автор, определен достаточно точно. Речь идет о «научении грамоте при помощи священных книг и для их понимания – такова задача и цель древнерусской школы до Петра Великого».[625] В подтверждение этой мысли, В.П. Виноградов приводит свидетельства из памятников XIII века: жития Авраамия Смоленского и Валаама Хутынского, жития Стефана-просветителя Пермского и Сергия Радонежского, написанные иноком Епифанием и характеризующие агиографию XV века, жития святых, сочиненные сербом Пахомием, и многие другие тексты XV-XVI веков, в том числе и Макарьевского цикла.[626] Изучая текст жития Антония Римлянина, В.П.Виноградов, обращает наше внимание на то, как в агиографическом каноне закрепились не реально отображаемые сведения биографии святого, а собственное представление агиографа о просвещении.[627] Здесь стоит сделать оговорку на то, что подробного анализа памятника мы здесь не встречаем, автор скорее следует авторитетному для него мнению В.О. Ключевского и А.П.Кадлубовского.

Немаловажный вопрос, который поднимает в своем исследовании В.П.Виноградов, – это «вопрос о распространенности школ в разных концах Руси». Здесь автор пользуется достаточно простым методом извлечения из текстов географических названий городов и местечек, упомянутых в тексте.[628] Такой же способ извлечения информации мы находим в разборе социального положения обучающихся, упомянутых в житиях святых. Предметом анализа становятся 37 текстов о святых, миниатюры на рукописях, начиная с древнейшего периода до второй половины XVII века.[629] Например, в тексте жития Сергия Радонежского, по миниатюре автором составляется картина устройства «класса», определяется, сколько учеников находилось в группе «одного учителя». Далее автор анализирует сведения относительно количества предметов, наличия пособий-азбуковников, наказаний за проделки учеников, существования пансиона в различных школах, в том числе монастырских, а также выделяет тип «идеального» ученика.[630]

Вторая часть исследования посвящена рассмотрению вопроса о внешкольном самовоспитании и времяпрепровождении учеников на примерах все тех же святых и их жизнеописаний. Читая тексты, В.П. Виноградов отмечает, что при описании юношества будущего много «общих мест». Практически во всех житиях, описание внешкольных, внеучебных занятий будущего святителя представлено как время, когда юноша «с удвоенным усердием продолжает изучать божественное писание».[631] При этом после завершения школьного обучения будущий святой в течение всей своей последующей жизни занимается самообразованием. В.П. Виноградов подтверждает это примерами из монашеских житий. Так святитель Стефан Пермский после окончания обучения грамоте «выбрал именно такой монастырь, который был богат книгами».[632]

В заключительной части работы В.П. Виноградов останавливается на вопросе о характере массового просвещения народа и общественного служения русских святых этой на «ниве».[633] В этом разделе автор разбирает деятельность преимущественно иноков, характер просветительской деятельности раскрывают содержания житий Феодосия Печерского, Сергия Радонежского, Димитрия Прилуцкого, Авраамия Ростовского, Пафнутия Боровского, Зосимы и Савватия Соловецких. Однако для более детального, внимательного изучения В.П. Виног-радов выбирает совершенно другие тексты. Житие Ефросина Полоцкого привлекло внимание автора рассказом о попе Иове и дьяконе Филиппе, «обладавших неистощимой энергией в делах просвещения». Из жизнеописания Мартирия Зеленского, автор выделил рассказ о священнике Борисе, служившем в Благовещенской церкви Великого Новгорода и много сделавшем для просвещения народа. Следует отдать должное стремлению автора к «новизне» и глубокому прочтению текстов в изучении данного вопроса: мало кто из рассматриваемых нами ученых обращался к «второстепенным» персонажам жития. К сожалению, материал заключительного раздела представлен кратко. Сам автор объяснил свою попытку эскизно рассмотреть проблему служения, нежеланием повторяться с материалами книги С.И. Смирнова, за исключением «указания тех черт и фактов, которые в названной книге или совсем не указаны или же представлены менее документально».[634]

Интерпретация скудных фактов жития относительно просвещения особенно в домонгольский период, вызвала в науке немало споров. Изучавшие жития ученые, неоднократно высказывали мысль о том, что жития мало пригодны в качестве исторического источника. Сведения же о детстве святого, являются наименее достоверным материалом из текста жития. Если исторические деяния святого, в той или иной степени хорошо знакомы, в том числе по другим источникам, то о годах юности, как правило, иных «источников» кроме жития нет. Агиографы заполняли эти пробелы «общими местами», донося до «читателей» лишь общие вероятностные сведения о характере образованности в тот или иной период, в том числе перенося свои познания о просвещении на материал житий. Таким образом извлечь из жития информацию об уровне образованности святого, священнослужителя, агиографа, сведения об организации школ, различных учебных заведений, их роль в распространении грамотности – все это представляло определенную проблему в изучении агиобиографий.