Геббельс об итогах существования Третьего рейха и его ошибках

Дневники Геббельса, в русском переводе публикуемые под названием «Последние записи», особенно важны тем, что автор подводит в них итоги существования «тысячелетнего рейха», анализирует причины ошибок режима, делает выводы. Дневник содержит данные с 28 февраля 1945 г. по 10 апреля 1945 г.

Главная тема дневника – это, конечно же, военное положение. Геббельс пишет о наступлениях войск антигитлеровской коалиции, упорной обороне вооруженных сил рейха, нехватке сырья и продовольствия, сбоях военного производства, бомбардировках англо-американской авиацией немецких городов и тому подобных проблемах военных будней. Но, помимо всего этого, в дневнике автор размышляет о более глобальных вопросах.

Каким виделось послевоенное будущее мира Геббельсу? Министр пропаганды прогнозировал экспансию большевизма в Европе. Страны Запада, по его мнению, не смогли бы противостоять этому. Вот что он пишет об обстановке в США и Великобритании: «В США сейчас проходят крупные забастовки, причем они дают себя знать в военной промышленности. Такие факты стоят теперь на повестке дня, как в Англии, так и в Америке. Они симптоматичны для того глубокого кризиса, который царит в западных вражеских странах»[752].

Из руководителей Третьего рейха Геббельс склонен больше всех других обвинять во всех бедах Геринга, а затем Риббентропа. Министр пропаганды критикует личный состав ВВС за праздную, роскошную жизнь[753], а их командующего – за некомпетентность и за несоответствие духу национал-социализма[754].

Претензии Геббельса к Герингу уже не к как главнокомандующему ВВС, а как к однопартийцу, еще более серьезны: «Он не национал-социалист, он просто сибарит»[755]. И далее категорично заявляет о том, что у Геринга столько же общего с партией, сколько у коровы с исследованием радиации[756].

Геббельс жалуется на отсутствие сильного управления в гражданском и военном секторах и сетует на то, что все приходится докладывать лично самому фюреру[757]. Он критикует методы осуществления оккупационной политики национал-социализма и сравнивает их с советскими: «Для оккупации Румынии нам потребовалось в свое время двести сорок тысяч человек, в то время, как Советы, как достоверно сообщают, довольствуются четырьмя дивизиями НКВД. Этого вполне достаточно. Мы, немцы, всегда совершаем на оккупированных территориях ошибки, стремясь всё делать сами. С одной стороны, мы потратили на это слишком много сил, а с другой – лишь настроили против себя население оккупированных районов»[758].

Но главный поток критики Геббельса обрушивается на сухопутные войска и их командование. Из всех армейских полководцев похвал Геббельса удостаиваются только Шёрнер и Модель. Шёрнера, который тогда командовал группой армий «Центр» Геббельс хвалит за доклады о методах поднятия морального духа, за использование новых, современных методов, за то, что он командует войсками не из кабинета за письменным столом и военной картой, а непосредственно на месте[759]. Но по сути все «новые методы» Шёрнера сводились к жестоким репрессиям против собственных солдат.

Геббельс критикует аппарат военного управления за чрезмерную громоздкость: «Штуккарт сообщает мне, что верховное командование вермахта и верховное командование сухопутных сил вместе заказали примерно для 54 тысячи человек достаточное количество квартир в Тюрингии. Как может аппарат военного командования такой численности вообще еще командовать! Эти раздутые штаты настолько мешают ему, что оно вообще не способно более выполнять какую-либо работу, требующую импровизации»[760]. 10 марта 1945 г. запись дневника продолжает тему: «Верховное командование вермахта и главное командование сухопутных войск хотят эвакуировать из Берлина в случае угрозы 50 тысяч человек – так огромен наш руководящий военный аппарат. И при такой его численности нет осязаемых творческих решений»[761].

14 марта Геббельс делится с дневником своими впечатлениями о представителях генералитета, занимающихся обороной Берлина. Вот что он пишет про генерала Реймана: «Это обычный тип буржуазного генерала, который верно и храбро исполняет свои обязанности, но от которого, пожалуй, едва ли следует ожидать исключительного усердия»[762].

Геббельс пишет о необходимости проведения чисток верхушки вермахта[763]. Затем он делает еще более серьезный вывод: «Я подробно излагаю фюреру свою мысль о том, что в 1934 году мы, к сожалению, упустили из виду необходимость реформирования вермахта, хотя для этого у нас и была возможность. То, чего хотел Рем, было, по существу, правильно, разве что нельзя было допустить, чтобы это делал гомосексуалист и анархист. Был бы Рем психически нормальным человеком и цельной натурой, вероятно, 30 июня были бы расстреляны не несколько сотен офицеров СА, а несколько сотен генералов. На всем этом лежит печать глубокой трагедии, последствия которой мы ощущаем и сегодня. Тогда как раз был подходящий момент для революционизирования рейхсвера. Этот момент из-за определенного стечения обстоятельств не был использован фюрером. И вопрос сейчас в том, сумеем ли мы вообще наверстать то, что было нами тогда упущено. Я очень в этом сомневаюсь. Но в любом случае такую попытку следует предпринять»[764].

Министр пропаганды сравнивает советскую и немецкую военные элиты: «Наш генералитет слишком стар, изжил себя и абсолютно чужд национал-социалистическому идейному достоянию. Значительная часть наших генералов даже не желает победы национал-социализма. В отличие от них советские генералы не только фанатично верят в большевизм, но и не менее фанатично борются за его победу, что конечно, говорит о колоссальном превосходстве советского генералитета»[765].

Таким образом, выводы Геббельса достаточно однозначны, хотя и касаются только военно-политического аспекта преемственности Третьего рейха. Министр пропаганды упрекнул режим в том, что у него в момент нахождения в точке бифуркации, а именно ей в дневнике предстают события ночи «длинных ножей», не хватило последовательности и решительности для осуществления разрыва с традициями буржуазного прошлого в области военного строительства, и уничтожив основы старых вооруженных сил, создать принципиально новые, полностью соответствующие реалиям установившегося режима.

Деятельность Геббельса на посту министра пропаганды и его взаимоотношения с немецкими традициями в период существования Третьего рейха носили сложный, нередко противоречивый характер, так как определялись множеством факторов: влиянием Гитлера, нацистской идеологией, личными качествами и свойствами идентичности Геббельса, должностными обязанностями, спецификой поликратической модели механизма национал-социалистического государства, рационализмом и необходимостью учитывать объективные внешние обстоятельства. Эта противоречивость особенно отчётливо наблюдалась в двух микроисторических эпизодах первых шагов министра пропаганды, когда он, вандалистским образом перестроив старинный памятник архитектуры, практически одновременно продемонстрировал личное стремление к разрыву с прошлым, включая веймарскую и кайзеровскую эпохи, и публичное стремление нацистов продолжать традиции немецкого прошлого, выраженное в организованном им праздновании «Дня Потсдама», что можно считать ярким проявлением феномена двоемыслия.

Главной идеей Геббельса времён нахождения у власти, обусловившей разрыв с традициями, являлась идея тотальности, требования которой заключались в необходимости изменения режимом всех сфер жизни. Эта идея, выдвинутая им в период «Machtergreifung» пересекалась с лозунгами «второй революции», к которым он относился сочувственно, но была пресечена событиями 30 июня 1934 г. Затем Геббельс модифицировал её в военные годы, выдвинув концепцию тотальной войны, которая была призвана преодолеть мешающие мобилизации буржуазные традиции, но она вновь была остановлена поликратическим устройством и отчасти непреклонностью Гитлера, не оправдывавшего радикальных мер.

Заключение

Начав данное исследование, представляющее собой попытку «встраивания» биографии Геббельса в протяжённый отрезок немецкой истории 1871-1945 гг., включающей в себя три различных государственно-политических образования мы выделили десять устойчивых традиций, разделив их на четыре группы. Первые три из них являются традициями эпохи модернизации и, так или иначе, проявляются на протяжении всего исследуемого периода континуитета. Четвёртая группа традиций произрастает из архаики, и приобретая популярность в периоды кризисов, перечёркивает традиции эпохи модернизации.

Геббельс взаимодействовал со всеми четырьмя группами традиций. В детстве и юности наибольшее влияние на него оказали католицизм в лице его матери и протестантская этика в лице его отца. Процесс формирования его идентичности и его идеологических взглядов происходил после 1918 г., то есть во время слома и кризиса устоявшихся в ней немецких традиций. Даже католицизм не смог позитивно преломиться в его идентичности. Одной из причин этого являлись душевные переживания, вызванные физическим увечьем.

Период с 1918 по 1926 гг. являлся для Геббельса временем острого кризиса, совпавшего с кризисом общества. Это время для него характеризовалось активными мировоззренческими поисками, результаты которых и тогда и в дальнейшем обусловили двойственность и противоречивость его идеологических воззрений и политической практики. В этих исканиях будущий министр пропаганды прошёл длинный и сложный путь от романтизма к марксизму, затем к «левому» национал-социализму, испытал замётное влияние идей «консервативной революции», обращал свой взор к большевистскому опыту в России. В этом интеллектуальном поиске собственной идентичности отразились сложные и противоречивые взаимоотношения Геббельса с немецкими традициями. Противоречивость проявлялась в одновременном присутствии в нём радикализма, выражавшегося в неприятии старого буржуазного мира, декларировании необходимости создания «нового человека», не связанного с этим миром, а с другой стороны в неприятии рвущих с традиций аспектов марксизма, например, классовой борьбы, стремлении к поиску положительных аспектов в историческом опыте кайзеровской Германии, что мы видели на примерах его отношения к социал-демократии.

Личному ощущению кризиса в этот период жизни Геббельса сопутствовало ощущение им глобального кризиса немецкого общества, которое он излагал в своих дневниках и других источниках. Видение Геббельсом причин кризиса и путей выхода из него отличалось от видения авторами других известных произведений, носящих для национал-социализма программно-мировоззренческий характер. В отличие от «Моей борьбы» Гитлера и «Мифа XX столетия» расовые вопросы занимали в личных источниках Геббельса второстепенное место. Это обстоятельство объясняется, главным образом, тем, что молодость Геббельса проходила в Германии, а не в Восточной Европе, где национальный вопрос стоял остро и до Первой мировой войны. Кроме того, источники раннего периода жизни Геббельса отличаются высокой степенью «германоцентризма». В отличие от Гитлера и тем более Розенберга, создавших, по сути дела, монистские расово детерминированные макро концепции развития мировой истории Геббельса интересовала только Германия и причины кризиса современного ему немецкого общества в её истории. Даже интерес к России преследовал лишь цель поиска в её опыте элементов, пригодных для использования в своей стране.

Помимо отсутствия расового детерминизма второй особенностью идеологических воззрений Геббельса была его «левизна». Она проистекала из ощущения несправедливости окружающего мира и неудовлетворённости собственным социальным положением, которые сформировались у Геббельса еще в студенческие годы, усугубившись трудностями профессиональной самореализации.

Антикапиталистический аффект свойственен национал-социализму в целом и почти всем национал-социалистам, за исключением лишь наиболее близких к традиционной промышленной элите Геринга и Риббентропа. Возникает вопрос о том, чем же антикапитализм Геббельса отличался от антикапитализма Гитлера, уничижительные высказывания которого в адрес буржуазии общеизвестны[766]. Антикапитализм Гитлера имел два ограничителя, которых не было у Геббельса. Во-первых, это расизм, который обеспечивал благожелательное отношение Гитлера к немецкому предпринимателю как к выразителю духа нордической расы, во-вторых, готовность Гитлера идти на компромиссы.

Первый всплеск «левизны» Геббельса можно обозначить 1924-1926 гг. когда ратовал за сближение с Советской Россией вплоть до образования враждебного Западу блока, что было продиктовано как идеологическими воззрениями, так и реалиями Версальско-Вашингтонской системы международных отношений, а кроме того, вслед за братьями Штрассер требовал национализации крупной собственности. Этот всплеск был погашен внутренней психологической тягой Геббельса к подчинению сильной личности Гитлера.

Третьей особенностью идеологических воззрений Геббельса «периода борьбы» являлась апелляция к архаике. Представления Геббельса в данной сфере также были достаточно оригинальны. В отличие от Розенберга он не выдвигал концептуальных требований «очистки» Германии от явлений модернизации, появившихся в кайзеровский период, не требовал в отличие от Отто Штрассера и Эрнста Никиша проведения радикальной деурбанизации. Критикуя урбанизм, Геббельс, тем не менее, не выдвигал требований переселения городских жителей в сельскую местность, реализация которых явилась бы резким разрывом с кайзеровской Германией и Веймарской республикой, но и не высказывал несогласия с этими предложениями Штрассера и Никиша.

Таким образом, апелляция к архаике играла в деятельности Геббельса скорее демагогически-популистскую роль, так как служила простым объяснением сложных проблем. Тем более, что в период пребывания у власти Геббельс постепенно свернул критику урбанизма, использовав её лишь в тексте доклада на партийном съезде 1936 г. в Нюрнберге для нападок на большевизм.

Будучи прагматиком и реалистом Геббельс уже с середины 20-ых гг. был склонен к поиску новых средств, методов и инструментов, которые национал-социалистический режим мог бы использовать для завоевания масс и преодоления кризисных явлений. Причины этих явлений Геббельс видел в неспособности правящих элит кайзеровской Германии адекватно отвечать на последствия индустриальной капиталистической модернизации. Эта модернизация в видении Геббельса, усугубившись влиянием Великой французской революции, привела к эрозии традиционных ценностей, разложению народной общности, отчуждению между массами и государством. Геббельс изображал все партии политического спектра Веймарской республики реликтами старого мира и «системы», неспособными найти дорогу в будущее и предложить способы выхода из кризиса. Исключение он сделал лишь для НСДАП и КПГ.

Признавая сильные стороны марксизма и его привлекательность в условиях Веймарской республики, Геббельс стремился к перенятию НСДАП у КПГ и СДПГ полезного опыта пропагандистской деятельности, а также к адаптации того вульгаризированного марксизма, который был доступен его пониманию к немецкой действительности и традициям.

Пути выхода из кризиса Геббельс видел в уничтожении либерализма и в борьбе с марксизмом путём привлечения на сторону НСДАП рабочего класса как его социальной основы.

Четвёртой особенностью идеологических воззрений и политической практики Геббельса был правовой нигилизм. Он характерен как социальное явление практически для всех обществ, находящихся в кризисе, постреволюционном состоянии. Правовой нигилизм Геббельса выражался в презрительном отношении Геббельса к законодательству Веймарской республики, парламентаризму и праву как социальной ценности. Правовой нигилизм выражался также в стремлении уничтожить «систему», используя все возможности, данные ей самой.

Влияние марксизма, идеологии «консервативной революции», в особенности ван ден Брука с его критикой элит кайзеровской Германии предопределило сугубо негативное отношение Геббельса к элитам, с ней связанным. Эти обстоятельства привели к второму, менее заметному всплеску его «левизны», который произошел в период прихода НСДАП к власти, выразившись в недовольстве Геббельса сотрудничеством с представителями крупного капитала. Он был погашен осознанием того, что без их помощи вряд ли удастся заполучить власть, а также пониманием временного характера альянса.

Пятой чертой воззрений Геббельса было яркое и концептуальное осознание принципиальной новизны национал-социалистического движения, а также целей и задач, стоящих перед ним. В 1932 г. Геббельс, продолжая развивать положения о принципиальной новизне национал-социалистического движения, разрабатывает концепцию «тотального» характера власти, который должен быть создан движением. Он особо подчёркивал устарелость прежних политических режимов, говоря о том, что они неадекватны современным условиям. Главными отличиями национал-социалистической диктатуры от предыдущих форм государства Геббельс считал широкое использование пропаганды и социальной политики.

В период «Machtergreifung», когда у Геббельса появилась практическая возможность реализации своего видения национал-социализма, произошёл второй всплеск его «левизны». Он выражался в идее тотальной революции, призванной преобразовать все сферы общественной и частной жизни, в институциональных схватках Геббельса с консервативными политиками в лице Папена, Гугенберга и Нейрата при образовании министерства пропаганды, а также в его сочувственном отношении к призывам «второй революции» направленной против традиционного правого немецкого консерватизма. Этот всплеск был погашен известными событиями 30 июня 1934 г.

Слово «революция», являющееся самым часто употребительным в лексиконе Геббельса периода «Machtergreifung» каждый раз, применительно к различным сферам жизни приобретало различный смысл. В микроисторическом эпизоде перестройки здания министерства пропаганды слово «революция», употреблённое Геббельсом в дневнике означало стремление к радикальному разрыву с кайзеровской Германией и Веймарской республикой. В речах Геббельса, того же периода, посвящённых проблемам развития культуры «революционность» национал-социализма приобретает двоякий характер по отношению к культуре немецкого прошлого. С одной стороны, революционность понималась Геббельсом как необходимость уничтожить все негативные явления, возникшие в немецкой культуре в период модернизации, включающие в себя кайзеровскую и веймарскую эпохи. То есть он декларировал необходимость вновь вернуться к архаическим идеалам «народности», отождествляемым с живой «культурой», выражающей спасительный путь и противостоящей губительным и индивидуалистическим тенденциям немецкого культурного развития в две предшествующие Третьему рейху эпохи, которые неизбежно вели к мёртвому, закостенелому состоянию «цивилизации». Но в той же речи, он фактически противоречит сам себе, провозглашая необходимость разрыва с прошлым и поиска пути в будущее в сфере культурного строительства.

Столь же противоречивым смысл «революционного» характера преобразований общественных отношений выглядел в речах Геббельса периода 1933-1934 гг., посвящённых гендерной проблематике. С одной стороны министр пропаганды критиковал эрозию традиционной гендерной идентичности, положительно отзывался об «идеалах прошлого», а с другой критиковал образ немецкой женщины, разделяемый консервативными буржуазными кругами и представителями «фелькиш» крыла партии.

Политическая практика Геббельса, направленная на реализацию идей «тотальной революции» явилась наряду с другими мероприятиями нового режима причиной его конфликта и разрыва с влиятельным крылом «консервативной революции», представленным Освальдом Шпенглером и Эдгаром Юлиусом Юнгом. Эти мыслители являлись выразителями авторитарного прусского духа и стремились к его возрождению в Германии. Идеи «тотальной революции» с их требованием вмешательства режима во все сферы общественной и частной жизни вступили в противоречие с прусским идеалом государственности, разделяемым этими мыслителями. Шпенглер и Юнг апеллировали к таким традиционным прусским ценностям, как сдержанность и самодисциплина, получившим практическую реализацию в период кайзеровской Германии в самоограничении и самообязывании государства правом.

Новое очертание в период «Machtergreifung» приобретает правовой нигилизм Геббельса. Если период «борьбы» его правовой нигилизм проистекал из ненависти к Веймарской республике, её конституции и политической системе, то во время пребывания у власти право как социальная ценность представляло для Геббельса рудимент старого буржуазного мира, не способный выполнять новые функции в новом «тотальном» государстве. В качестве заменителя права он предлагал пропаганду, как более адекватный новым условиям инструмент воздействия на общественные отношения. Кроме того, «революция» в сознании Геббельса представляла собой еще и разрыв законности. В вопросе о социальной ценности права Геббельс следовал в фарватере идей Гитлера[767] и общегосударственной политики Третьего рейха. Но, к счастью, за 12 лет своего правления национал-социалисты не смогли вытравить правосознание из ментальности немецкого народа, и в двух новых немецких государствах право вновь заняло важное и почетное место в системе ценностей общества.

Пропаганда в концепции Геббельса являлась важнейшим инструментом социальной политики, даже более важным, чем сами социальные программы. Она являлась для него адекватным современной ему обстановке средством преодоления негативных последствий модернизации, восстанавливающей идеалы народной общности и согласие между всеми частями общества. В период пребывания у власти Геббельс, в отличие от «периода борьбы» тщательно избегает в своих речах и статьях вопроса о форме собственности на средства производства, говоря лишь об устранении причин классовой борьбы, путём объединения рабочих и работодателей в Трудовом фронте.

Наряду с главой Трудового фронта Робертом Леем Геббельс сыграл важнейшую роль в воссоздании традиции народной общности, прерванной как модернизационными процессами, так и самой сущностью политической системы Веймарской республики с жесткой борьбой её акторов между собой. Степень разрыва с традицией народной общности, существовавшей в кайзеровской Германии, детерминировалась двумя элементами. К первому из них относится основа народной общности. Новый режим возвёл в абсолют расовое основание народной общности, переведя её тем самым из разряда позитивных в разряд негативным традиций. Русский философ Николай Александрович Бердяев справедливо называл расизм самой грубой формой материализма, гораздо более грубой, нежели материализм экономический[768]. Таким образом, национал-социалисты, культивируя Volksgemeinschaft на расовой основе, осуществили культурно-исторический регресс. Роль Геббельса в этом процессе также была двойственной и противоречивой. С одной стороны он как человек, не одержимый расовым детерминизмом не играл главной роли в этом процессе. С другой стороны он, еще в 20-ые гг. исключив евреев-фронтовиков из народной общности, разрушил одно из главных её оснований – общность судьбы.

Вторым элементом, детерминирующим разрыв национал-социалистической народной общности с народной общностью в кайзеровской Германии, была принципиальная новизна методов, используемых для её культивирования. Геббельс всячески её подчёркивал, стремясь представить режим в выгодном свете не только на фоне других стран, но и в сравнении с немецким прошлым.

С 1938 г. в политической деятельности Геббельса и в его идеологических воззрениях наступает фаза радикализации, обусловившая разрыв с традициями. Первым признаком этой радикализации была организация им погрома «Хрустальной ночи». В военные годы происходит дрейф антисемитских установок из социально-экономической плоскости в расовую. Кроме того, в сознании Геббельса, разделённом двоемыслием, вызванным несоответствием части персональной идентичности министра пропаганды конспирологический миф о наличии сговора между евреями-капиталистами и евреями-коммунистами, который он в довоенный период пропагандировал на публике и критиковал в дневнике и неформальных беседах становится максимой его мышления. Это выразилось в переходе Геббельса в военный период на конспирологическую риторику и в дневниках, а не только в публичных выступлениях, что обусловило не только политический, но и личностный разрыв министра пропаганды с кайзеровской Германией, в которой невозможно представить государственного деятеля такого уровня, мыслящего конспирологическими мифологемами.

Радикализация Геббельса была вызвана такими причинами как желание следовать в фарватере воззрений Гитлера и требования пропагандистской эффективности в тяжёлых условиях войны.

В годы тотальной войны происходит еще один третий всплеск левизны Геббельса, выразившийся в стремлении к нивелировке буржуазных ценностей немецкого общества и обусловленное им восхищение советским строем, не предназначенное по понятным причинам для внимания широкой публики. В конце войны в дневнике министра пропаганды обнаруживается заключительный всплеск его левизны, выразившийся в осознании чуждости и несоответствия национал-социалистическому режиму руководства сухопутных войск по причине его «буржуазности», унаследованной от прошлого. Восхищение Геббельса советской системой, становившееся все более отчётливым в заключительный период также служило косвенным свидетельством его сожаления тем, что национал-социалистический режим не проявил аналогичной радикальной последовательности в создании новых политических институтов и ликвидации старых.

Национал-социалистическая «революция» наиболее ярким адептом которой был Геббельс была сложным многозначным явлением оттенки которого в сознании каждого из вождей Третьего рейха могли заметно отличаться. Это было вызвано такими факторами как объективные противоречия и кризисные явления в немецком обществе периода, предшествующего генезису национал-социализма, так и свойствами персональных идентичностей тех или иных лидеров. Например, для Розенберга она означала попытку «очиститься» от негативных последствий модернизации путём возврата к архаике. Примерно тоже самое, но с разными акцентами, она значила для Гиммлера и Дарре[769]. Для Штрайхера она значила, прежде всего, избавление от еврейского влияния. Можно констатировать, что её понимание Геббельсом было наиболее многовариантным. В целеполагании самого Геббельса понятие «революции» означало необходимость решительного разрыва с прошлым, однако по причине наличия в идеологии и политической практике режима мощной архаической компоненты, опрокинутой в прошлое, это требование разрыва вуалировалось и на практике выглядело противоречивым.

Автор одной из самых известных биографий Гитлера Иоахим Фест понимал «революционность» режима в двух смыслах. Первое понимание касалось оценки общего исторического значения национал-социализма в немецкой истории и испытало на себе влияние теории модернизации. В соответствии с ним Фест считал, что Гитлер и национал-социалистический режим дискредитировав и уничтожив консервативные ценности, облегчил путь для либеральной модернизации Германии. Второе значение «революционности» режима Фест видел в попытке коренного преобразования государства и общества в «свободную от конфликтов, по-боевому сплочённую народную общность»[770].

Проецируя первое макроисторическое понимание Фестом «революционности» национал-социализма на микроисторические эпизоды биографии Геббельса можно сделать вывод о том, что министр пропаганды имел более чёткое, концептуально осознанное и бескомпромиссное стремление к разрыву с консервативными традициями, нежели то, что, продемонстрировала общая политическая практика режима. Исходя из второго понимания, в деятельности Геббельса при выше обозначенных аспектах преемственности преобладали элементы разрыва. Таким образом, можно констатировать превалирование в биографии Геббельса элементов разрыва с кайзеровской Германией и Веймарской республикой над элементами преемственности.