Отношения Геббельса с немецкими традициями при осуществлении им культурной, гендерной, социальной, мобилизационной и внешней политики 3 page

В целом можно сказать, что проведению тотальной мобилизации в Германии препятствовали такие элементы немецкой национальной традиции как капитализм, протестантская этика, высокие стандарты потребления, укоренившиеся в сознании среднего класса, традиционные взгляды на роль женщин в обществе, не позволяющие им работать на тяжёлых производствах, заменив тем самым ушедших на фронт мужчин.

Деятельность Геббельса по тотальной мобилизации имела как дисконтинуитетные, так и континуитетные аспекты. Первые выражались в его пропагандистской деятельности, где он требовал нивелирования социальных различий в распределении военных тягот, подчёркивал разницу между кайзеровской Германией в Первую мировую войну и Третьим рейхом во Вторую мировую, требовал привлечения женщин к труду на военных производствах, что вело к их эмансипации и подвергало эрозии традиционную гендерную идентичность, подчёркивал необходимость рассмотрения еврейского вопроса с расовой точки зрения, вбивал в головы сограждан конспирологические мифы. Континуитетные аспекты заключались в попытках министра пропаганды ликвидировать сложившуюся в Третьем рейхе и беспрецедентную в немецкой истории систему государственного управления, именуемую как «хаос компетенций».

От рассмотрения проблем отношений с традициями при осуществлении мобилизационной политики Геббельса мы переходим к исследованию в ракурсе континуитета его видения внешней политики Третьего рейха. Геббельс в отличие от Гитлера, Розенберга, Риббентропа, Геринга и Нейрата не относился к числу функционеров Третьего рейха непосредственно участвовавших во проведении внешней политики Германии, однако, как говорилось выше в сферу компетенции его министерства входило ведение пропаганды за рубежом, а кроме того, министру в силу его обязанностей приходилось разъяснять населению цели и задачи внешней политики режима.

20 октября 1933 г. Геббельс выступает перед общественностью в берлинском дворце спорта с продолжительной речью под названием «Борьба Германии за мир и равноправие». Информационным поводом для неё стал выход Германии из Лиги наций. Несмотря на заявленную внешнеполитическую тематику, очевидную уже из названия, большую её часть оратор посвятил внутриполитическим проблемам. И уже в начале речи Геббельс называет одной из главных заслуг национал-социалистического движения то, что в результате его победы западноевропейская культура была спасена от большевизма[663]. Затем министр переходит к ответам на основные распространённые критические замечания, раздающиеся из-за рубежа в адрес нового режима, подчёркивая при этом его легитимность, опирающуюся на массовую поддержку народа, единство которого обеспечено социальными программами, такими как «Зимняя помощь» и борьба с безработицей[664].

Геббельс все больше попадает под влияние Гитлера и его внешнеполитической концепции, проистекавшей из расового мировоззрения и требовавшей союза с расово близкими англичанами: «Фюрер счастлив. Рассказал мне о своих внешнеполитических планах: вечный союз с Англией. Хорошие отношения с Польшей. Зато расширение на Востоке. Балтика принадлежит нам… Конфликт Италия – Абиссиния – Англия, затем Япония – Россия уже у порога. Тогда придет наш великий исторический час. Мы должны быть готовы. Грандиозная перспектива. Мы все глубоко захвачены»[665].

Былая симпатия Геббельса к большевизму, интерес к Советскому Союзу, интерес к русской истории и культуре – все это исчезает. На первое место выходят антикоммунизм и русофобия.

23 августа 1935 г. Геббельс делится с дневником своими впечатлениями о бывшем деятеле КПГ: «Читал книгу Торглера… Отвратительное большевистское болото… Торглер уже на свободе»[666]. Позже Торглер, раскаявшийся и написавший антикоммунистическую книгу, стал сотрудником министерства пропаганды.

Однако и во внешней политике Геббельс проявил себя прагматиком, для которого здравый смысл выше идеологии, что выразилось в его скептическом отношении к желаемому Гитлером альянсу рейха с Англией: «Иден назначен преемником Хора, министра иностранных дел Англии. Для нас неудачно. Иден антифашист и антинемец. Плохая замена. Он, однако, сделал головокружительную карьеру!»[667]

Геббельс по-прежнему видит в коммунистической пропаганде своего главного конкурента, влияние которого он стремится нивелировать. 22 октября 1936 г. он пишет: «Мы построим величайший в мире радиопередатчик. Москва задрожит»[668].

В сентябре 1935 г. Геббельс выступает на партийном съезде в Нюрнберге с докладом озаглавленным «Коммунизм без маски». Информационным поводом, подтолкнувшим министра пропаганды к выбору темы доклада, стали появившиеся в английской прессе статьи, в которых сравнивался коммунистический СССР и национал-социалистическая Германия, и делались выводы об их идентичности[669]. Автор одной из этих статей указывал на гонения интеллигенции, притеснения религии, цензуру и милитаризм как на признаки сходства между двумя режимами[670]. Основной темой его доклада было изложение угрозы, представляемой большевизмом западной цивилизации с его идеей мировой революции. Конечно, при этом он, следуя канонам национал-социалистической идеологии, преувеличивал роль евреев в этих процессах, изображая их как главную движущую силу, однако не использовал при этом конспирологических концепций, объявляющих о единстве целей евреев коммунистов и евреев капиталистов, что будет активно делать позже. На фоне складывавшейся в 1935 г. внешнеполитической картины, а именно подписания между СССР и Францией Договора о взаимной помощи 2 мая 1935 г. и подписания Договора о взаимопомощи между СССР и Чехословакией 16 мая 1935 г., а так же проведения в Москве Седьмого конгресса Коминтерна, на котором была выработана новая тактика для коммунистических движений, предусматривавшая возможность и желательность сотрудничества с социал-демократами и другими левоцентристскими силами, выбор Геббельсом тематики доклада и его определение его содержания выглядят продиктованными исключительно прагматическими соображениями о защите национальных интересов Германии, требовавшими активных действий по дальнейшей ревизии Версальско-Вашингтонской системы международных отношений. Сама речь предназначалась для иностранцев, и её текст был сразу же переведён сотрудниками министерства пропаганды на английский язык.

На очередном партийном съезде в Нюрнберге в 1936 г. Геббельс в своём докладе названном «Большевизм в теории и практике» вновь обращается к теме антикоммунизма. Он продолжает развивать поднятую в прошлогоднем докладе тематику, приспосабливая её под новые обстоятельства и снабжая новыми примерами. В объяснении истоков большевизма Геббельс министр пропаганды использует архаическую фёлькиш риторику, изображая его как продукт эрозии традиционных ценностей: «Большевизм мог зародится только в еврейском мозгу, а бесплодный асфальт крупных городов сделал возможным его рост и распространение. Он мог быть принят только подорванной морально и материально войной и последовавшим экономическим кризисом частью человечества»[671].

Всё это резко контрастирует с его просоветскими русофильскими настроениями первой половины двадцатых годов и сближает видение Геббельсом проблем взаимоотношений Германии и СССР с взглядами Гитлера, Розенберга и Гиммлера.

Вот его оценка событий, произошедших в СССР в 1937 г. 26 января 1937 г. он пишет: «Обвиняемые сознаются во всем. Им дали какой-то яд. Или они в гипнозе, иначе это просто невозможно понять… Советы безумствуют. Московский процесс уже никого не обманет. Варварская страна с методом Ивана Грозного. Бломберг (первый и последний министр обороны Третьего рейха – М.Б.) высоко ценит их армию, но фюрер с ним не согласен»[672]. Репрессии в СССР заставили Геббельса подвергнуть переоценке личность Сталина, к которому ранее он относился с пиететом: «Сталин психически болен, иначе невозможно объяснить его кровавый режим. Но Россия теперь не хочет знать ничего, кроме большевизма»[673].

Заключение пакта Молотова – Риббентропа поставило Геббельса в тупик, так как нападки на большевиков и марксистов с самого 1933 г. были частью повседневной официальной политики. Министру пришлось принимать экстренные меры по торможению антисоветской кампании. Так, например, 25 августа 1939 г. в Мюнхене должна была состояться лекция на тему «Обвиняется Москва – Коминтерновский план мировой диктатуры», которую в последний момент заменили концертом русской музыки[674].

Геббельс нигде открыто не высказывал своего мнения по поводу этого шага германской дипломатии. Но, судя по всему, его оценка была сдержанно положительной. Вот что он пишет об интервью Свена Гедина – пронацистски настроенного шведского писателя: «В нем он трубит о Германии как о противнике России. Мы немедленно опровергнем это»[675].

10 октября 1939 г. Геббельс пишет: «В «Известиях» очень позитивная и враждебная Антанте статья, которая полностью совпадает с нашей точкой зрения. Говорят, что ее написал сам Сталин. Она удивительно пришлась нам ко времени и будет принята с благодарностью. Русские до сих пор исполняют все свои обещания… Москва неповоротлива, но, тем не менее, очень полезна нам… Фюрер тоже думает, что статью в «Известиях» написал Сталин. Сталин – старый, опытный революционер… Его диалектика во время переговоров была превосходна»[676]. 27 октября 1939 г. Геббельс в своем дневнике приветствует советско-германское экономическое сотрудничество: «В Берлин для торговых переговоров прибыла русская делегация. В Москве мы заключили договор о поставке на 1 млн. тонн фуражной пшеницы. Это большой человеческий, а также и деловой успех»[677].

В дневниках Геббельса содержится немало полонофобских тирад. Ненависть к Польше была присуща и национал-социалистам, и представителям традиционной элиты, например, военным. Вот что писал крупный военный деятель Третьего рейха фельдмаршал Эрих фон Манштейн: «Польша вызывала у нас горькие чувства, так как она по Версальскому договору приобрела немецкие земли, на которые не могла претендовать ни с точки зрения исторической справедливости, ни на основе права народов на самоопределение. Кроме того, этот факт для нас, солдат, в период слабости Германии был постоянным источником озабоченности. Взгляд на географическую карту подтверждал всю неприглядность создавшегося положения. Какое неразумное начертание границ! Как искалечена наша родина! Этот коридор, разрывающий империю и Восточную Пруссию! Когда мы, солдаты, смотрели на отделенную от страны Восточную Пруссию, у нас были все основания беспокоиться о судьбе этой прекрасной провинции!»[678]

Однако в видении решения польского вопроса между традиционными германскими элитами и национал-социалистами была огромная разница. Немецкий генералитет осторожно подходил к этой проблеме, опасаясь агрессивного силового решения, так как война с Польшей немедленно бы втянула рейх в войну на два фронта, к которой он был не готов. В общем, по выражению Манштейна, генеральный штаб страдал от ситуации, сформулированной Бисмарком как «кошмар коалиций»[679]. Национал-социалисты в этом вопросе не отличались осторожностью, однако после того, как Великобритания и Франция сдали Гитлеру Чехословакию, их расчёт на то, что эти гаранты Версальско-Вашингтонской системы международных отношений в очередной раз закроют глаза на ещё один агрессивный односторонний шаг Германии по её слому, вполне понятен.

Ещё одно важное отличие в подходах к решению польской проблемы между представителями традиционной элиты и нацистами заключалось в следующем: первые, руководствуясь старым национализмом, не исключали ассимиляции поляков немцами, причем не столько этнической, сколько культурной, вторые, руководствуясь расизмом, собирались постепенно уничтожить «неполноценное» польское население. Вот что писал об этом Генрих Гиммлер: «В нашу задачу не входит германизация Востока в старом смысле этого слова… Наша задача – проследить, чтобы на Востоке жили люди чисто германской крови»[680]. Геббельс был чуть менее категоричен: «На поляков действует только сила. В Польше уже начинается Азия. Культура этого народа ниже всякой критики. Только благородное сословие покрыто тонким слоем лака. Оно – душа сопротивления. Поэтому его надо убрать»[681]. Хотя годом ранее, в 1938 г., запись более радикальна: «Нам не нужны эти народы, нам нужны их земли»[682]. Позже Геббельс под влиянием обстоятельств займет более осторожную и реалистичную позицию в вопросе об оккупационной политике, отличающуюся от позиции ортодоксальных расистов вроде Гиммлера или гауляйтера Коха.

Геббельс создал свою концепцию развития международных отношений, которая являлась модификацией того марксизма, который был доступен его пониманию. Он достаточно оригинально для нациста обосновывал агрессивную экспансионистскую внешнюю политику режима, и это обоснование отличалось от обоснований Гитлера, Гиммлера и Розенберга. Если последние обосновывали территориальные притязания Германии и экспансионистскую внешнюю политику режима необходимостью расширения жизненного пространства для жизни германской расы и культивирования её чистоты через создание крестьянских поселений на Востоке и мифом «Drang nach Osten», то Геббельс экстраполировал картину социальных и межклассовых противоречий обществ европейских стран XIX-XX вв. на сложившуюся в двадцатые и тридцатые годы для Германии внешнеполитическую обстановку. Эта экстраполяция изложена в двух его статьях: «Мораль богачей», написанной 25 марта 1939 г. в ответ на раздражённую английскую реакцию в отношении ввода немецких войск в чешскую часть Чехословакии и «Классовая борьба народов?», написанной 3 июня 1939 г.

Естественно, что роль бедных, нуждающихся и угнетённых, автор в своих статьях отвёл Германии и Италии, а роль богатого угнетателя Великобритании. В «Морали богачей» министр полностью продемонстрировал не только свои левые политические взгляды, но и немецкий комплекс «Haßliebe» по отношению к Великобритании, во многом вызванный догоняющим путём модернизации и завистью к английской колониальной империи.

«Богачам значительно легче быть моральным, нежели беднякам; богатство часто является защитным валом, бедность, напротив, побуждает к действию. К примеру, богач никогда не придёт к мысли украсть хлеб. Хлеб всегда крадёт только голодный, не имеющий денег, чтобы купить его. […] Для бедняков намного строже так же и правила семейного и социального сосуществования, нежели для богачей. Бедные живут в тесноте в перенаселённых домах, в то время как богатые живут в просторных виллах с таким количеством комнат, что нет риска надоесть друг другу. […] Что касается самой морали, то в большинстве случаев моральные люди уже пережили бурную жизнь. Народная мудрость гласит, что наихудшие шлюхи в старости становятся благочестивыми богомолками. Природа облегчает этику в том пункте, и легко понять, почему в зрелом возрасте можно пытаться искупить разгульную жизнь. Они хотят забыть печально известное прошлое, и поэтому любят проповедовать этику тем, кто находится все еще в середине жизни, или даже все ещё не начал жить. Все внезапно перевернулось. Старики требуют морали от молодежи, особенно когда они жили в своей собственной молодости по полной. Это верно не только для людей, но также и для народов. Это - реальная причина, почему мы в настоящее время не можем согласиться с демократическими государствами, Англией, прежде всего. Англичане говорят много о политической этике. Они имеют все, в чем они нуждаются. Они установили мировую империю в то время, когда политика не была такой, чтобы соответствовать морали. Теперь они защищают их империю с моральной банальностью. Они даже не думают о краже пищи, так как они не хотят есть. Они имеют достаточно пищи всякий раз, когда они хотят ее. Они могут шутить о нашем Четырехлетнем плане, так как они имеют в их распоряжении огромное богатство их империи»[683], - писал Геббельс, парируя недовольство англичан.

В статье «Классовая борьба народов?» министр пропаганды охарактеризовал Версальско-Вашингтонскую систему международных отношений как господство богатых народов над бедными, назвав её капиталистической[684]. Затем Геббельс сравнивает обострение политической ситуации в Европе с обострением межклассовых противоречий в немецком обществе второй половины XIX в.: «Даже естественные и элементарные требования бедных народов были насмешливо выброшены на ветер. Их большей частью вовсе не принимали к сведению. К примеру, так же вели себя и буржуазно-капиталистические партии в довоенное время в старом рейхстаге по отношению к социальным требованиям немецких рабочих. При голосовании в парламенте они принципиально занимали сторону плутократической партии со всем весом её влияния, чтобы сохранить возмутительный угрожающий здоровью детский труд и труд беременных женщин. […] Плутократические партии закладывали тем самым основу классовой борьбы, марксизма и прогрессирующей большевизации рабочего класса. […] Теперь мы переживаем схожий процесс в международной области»[685].

Далее министр пропаганды сравнивает требования Германии к гарантам Версальско-Вашингтонской системы международных отношений, называемых им плутократиями с социальными требованиями немецких рабочих к старому буржуазному германскому государству, обрисовывая борьбу молодых бедных «пролетарских» немецкого и итальянского народов за свои права против старых богатых английских и французских плутократов[686]. Из этих двух статей можно сделать вывод о том, что Геббельс приспособил к традиции идею классовой борьбы, которая в марксистском ее понимании противоречит традиции, так как нарушает народную общность. В трактовке Геббельса эта идея становится вполне традиционной, так как используется для внешнеполитической борьбы, скрепляя народную общность перед внешней угрозой.

В разделении народов на «пролетарские» и «буржуазные» Геббельс отнюдь не был новатором. Идею их борьбы между собой ещё в начале XX в. развивали итальянские националисты. Затем в двадцатые годы её переняли представители национал-большевистского течения консервативной революции[687], к которому будущий министр пропаганды был наиболее идеологически близок.

Министр пропаганды очень осторожно подходил к экспансионистской политике Третьего рейха, понимая, что она может привести к большой войне. В мае 1939 г. он полагал, что в случае начала немецкой кампании против Польши Англия и Франция останутся в стороне. Вот что он говорил своему сотруднику Фрицше: «Вся эта болтовня о войне – совершенный вздор. Конечно, наш удар направлен против Польши, но это не будет войной против Запада. У Англии сдадут нервы, и получится новый Мюнхен».[688] Однако в августе он стал более реалистичным. После совещания у Гитлера, на котором обсуждались военные, дипломатические и пропагандистские аспекты предстоящей операции против Польши, он в отчаянии и гневе крикнул Фрицше, когда тот спросил его о результатах: «Мы не для того работали шесть лет, чтобы на седьмом году потерять все!»[689]

Сразу же после начала войны в «Фолькишер беобахтер» появляется статья Геббельса под названием «Вина Англии», в которой министр пропаганды привёл весьма любопытные объяснения вины британской правящей элиты в начавшейся войне. В ней автор продолжает развивать идеи, высказанные в статьях «Мораль богачей» и «Классовая борьба народов?»: «Англия - капиталистическая демократия. Германия – социалистическое народное государство. И мы не думаем, что Англия - самая богатая страна в мире. Есть лорды и бизнесмены в Англии, которые являются фактически самыми богатыми людьми на земле. Широкие массы, однако, видят мало этого богатства. Мы видим в Англии армию миллионов обедневших, социально порабощенных, и угнетаемых людей. […] Германия, с другой стороны, основывала свою внутреннюю политику на новых и современных социальных принципах. Именно поэтому она представляет опасность для английской плутократии. И также то, почему английские капиталисты хотят разрушить Гитлеризм. Они понимают под Гитлеризмом все обширные социальные реформы, которые произошли в Германии с 1933. Английские плутократы справедливо боятся того, что положительные явления заразительны, что они могут подвергнуть опасности английский капитализм. […] Немецкий народ сегодня защищает не только свою честь и независимость, но также и большие социальные успехи, которых он достиг благодаря упорной и неутомимой работе с 1933»,[690]- писал Геббельс.

Затем он объявляет о крушении существующего мирового порядка: «Весь мир пробуждается сегодня. Им нельзя управлять капиталистическими методами 19-ого столетия. Народы прозрели. Они однажды нанесут ужасный удар по капиталистическим плутократам, которые являются причиной их страдания. Это неслучайно, что именно национал-социализм обладает исторической задачей выполнения этой миссии. Плутократия разрушается интеллектуально, духовно, и не в слишком отдаленном будущем, в военном отношении. Мы действуем, следуя словам Ницше: «Толкните то, что падает»[691].

Как мы видим риторика пропаганды Геббельса, заостряющая внимание на социальных достижениях своей страны и на социальных бедствиях во враждебных странах весьма похожа на советскую пропаганду, тем более, что в их основе лежит всё та же примитивизированная для нужд воздействия на массовое сознание теория классовой борьбы.

В XX в. идеологии становятся не только основой мировоззрения, но и оказывают существенное влияние на внешнюю политику, подчас становясь мощным ресурсом влияния на международной арене. Этот ресурс получил в теории международных отношений название «soft power» - «мягкая сила». Его воздействие заключается в привлекательности идеологии государства для других государств и социальных групп. Действие этого ресурса отчётливо проявляется во второй половине XX в. во внешней политике США и СССР, которые активно использовали в своей внешнеполитической пропаганде идеи свободы и социальной справедливости соответственно. В статьях Геббельса мы увидели некие зачатки того, что можно назвать квази «soft power». Их нельзя считать «soft power» в полном смысле по множеству причин. Во-первых, потому, что его пропаганда в этих статьях предназначалась, главным образом, для внутреннего пользования, во-вторых, потому, что, как писал сам Геббельс национал-социализм не для экспорта.[692] Кроме того, экспортные возможности национал-социалистической идеологии крайне ограничены, ввиду её расовой ортодоксальности, что исключает универсализм данной идеологии и даже социалистический компонент нацизма, который гипертрофирует министр пропаганды неразрывно связан с расовым и в отрыве от него теряет всякий смысл, так как социальные программы Третьего рейха служили делу укрепления основанной на расовом принципе народной общности.

В свете нашей проблемы вышеизложенный материал можно интерпретировать следующим образом: в пропаганде по отношению к Англии Геббельс использует ресурс, который начал создавать ещё Бисмарк, то есть достижения в области создания социального государства, поэтому можно сказать, что в данной сфере присутствует определённая степень преемственности, но само применение даже этого квази «soft power», не говоря уже о «soft power» в полном смысле возможно только лишь в XX в., и невозможно в эпоху Бисмарка, что знаменует собой отчётливый разрыв с его эпохой. Кроме того, Геббельс использовал метод пропаганды, который мы обозначили как квази «soft power» лишь в отношении «расово близких» англичан, что обусловлено крайне ограниченным утилитарным универсализмом национал-социалистической идеологии в теоретическом аспекте, и оставлением «открытой двери» для заключения мира с Великобританией, например, в случае смены правительства, на практике.

Геббельс был единственным из высших руководителей Третьего рейха, кто открыто поддержал легионеров Хория Симы в их противостоянии с Антонеску. Дневниковые записи, начиная с осени 1940 г. и до июня 1941 г. выражают немалый и сочувствующий интерес автора к «Железной гвардии» Хория Симы и ненависть к режиму Антонеску. При этом проглядывается видение Геббельсом тождества ситуации, складывавшейся в Румынии и ситуации в Германии в период прихода НСДАП к власти. Антонеску, конечно же, являлся олицетворением всего старого, коррумпированного, сравнимого с консерваторами периода заката Веймарской республики и времени начала «Machtergreifung», а «Железная гвардия» и её лидер Хория Сима отождествлялись с НСДАП и её фюрером. Запись от 30 ноября 1940 г.: «В Румынии Железной гвардией было расстреляно 61 чел. Из числа старых коррупционеров. Это нужно только приветствовать»[693]. Запись от 25 января 1941 г.: «В Румынии всё ещё никакой ясности. Легионеры продолжают бунтовать, и Антонеску разрешил открыть огонь. Фюрер встал на его сторону. Он хочет заключить договор с государством, а не с каким-то политическим мировоззрением. Согласно сообщениям из Софии легионеры контролируют значительную часть страны. Но это пока не очевидно. В любом случае я всей душой на их стороне»[694].

Запись от 27 января повествуют о кровавой развязке драмы: «В Румынии движение легионеров потоплено в крови. 1200 убитых только в одном Бухаресте, их Антонеску также поносит в своём воззвании. Он хочет свести счёты со всеми «от Хория Симы до последнего бродяги». И после этого он ссылается на поддержку Рейха. Это ужасно, что же политика так отрицательно воздействует на характер человека? Легионеры чудовищно просчитались. Но всё же они идеалисты и на голову выше масонов, евреев и ростовщиков, которые теперь аплодируют Антонеску. Конечно, Железная гвардия не владела собой. Но разве мы могли догадываться об этом в 1933 и 1934? Вот, что может произойти с движением, если его лишить вождя»[695].

Ситуация в Румынии в начале 1941 г. была довольно сложной и в Берлине не было единого мнения кого стоит поддержать в борьбе за власть в этой нефтедобывающей стране: радикальное, подражающее НСДАП и итальянским фашистам движение Железной гвардии или авторитарную военную диктатуру Антонеску. В сторону первого варианта, очевидно увидев в них идеологическое родство, склонялся не только Геббельс, но и часть разведывательных структур СС[696]. Гитлер и германский генералитет исходили из чисто прагматических соображений, боясь нестабильности в стране, имеющей стратегическое значение для Германии, и поэтому поддерживали существующий режим в лице Антонеску. В дневниках Геббельса прослеживается борьба прагматизма, навязываемого Гитлером и идеологических симпатий автора. 5 февраля 1941 г. Геббельс пишет: «Я полагаю, что для нас выгоднее поддерживать Легион, а не Антонеску, но фюрер возражает: Легион подвержен мистицизму и имеет слишком мало общего с реальностью. Антонеску предстоит научиться тому, чему Легион до сих пор не научился. Однако лишь Антонеску мог бы включить вооружённые силы в Легион. Но Легиону и вооружённым силам необходима основательная чистка. Естественно, что долго управлять, опираясь на вооружённые силы, невозможно, прежде всего потому, что они задействованы для обороны границы. Это всегда было моим мнением. Сейчас мы все должны исповедовать чисто национальный эгоизм. Здесь фюрер также совершенно прав. Легион несопоставим с Партией, но и Антонеску с фюрером. Он ведь румын! Я весьма сомневаюсь, что Антонеску когда-нибудь, как полагает фюрер, сможет возглавить Легион. Этому препятствуют слишком глубокие противоречия. В настоящий момент основная задача обеспечить нам замирение на Балканах. По крайней мере, в течение всей весны. Мы больше заинтересованы в румынской нефти, чем в форме государственного устройства в Румынии»[697].

В записи от 17 февраля вновь берут верх идеологически окрашенные оценки: «В Румынии ситуация точно такая, как я её и представлял. Антонеску без народа. Но наш МИД его поддерживает. СС и СД решительно настроены против Риббентропа, поставляющего фюреру несовершенную информацию. Ибо сам он утратил связь с Движением. Он просто жалобщик! Но об этом я буду ещё раз докладывать фюреру. Масоны, а также евреи снова получают доступ к прежним должностям. Бедный Антонеску! Ныне он официально ликвидировал устои государственности, родоначальником которых был Легион. К чему же это может привести, когда мы повсюду действуем столь же неудачно, как и здесь. Мы помогаем лишь представителям национальных партий, не имеющих поддержки в народных массах. Наподобие Муссерта или Квислинга. Это рок! В Болгарии, сообщает Гласс, у власти круги крайних реакционеров, от которых нам ничего ожидать не приходится. […] Генерал войск немецкого гарнизона написал льстивое письмо Антонеску. Креатура реакционеров. Именно она проклинала нас, когда мы только боролись за власть»[698].

Видение Геббельсом румынского вопроса отчётливо свидетельствует о разрыве с традициями. Во-первых, потому что при его рассмотрении он руководствовался идеологическими симпатиями, а не прагматическими соображениями, из которых исходил Гитлер и генералитет. Во-вторых, он поддержал радикальное во многом дисконтинуитетное для Румынии политическое движение. В-третьих, он обвинил представителя традиционной немецкой элиты в поддержке Антонеску. В-четвёртых, хотя Геббельс не пишет об этом в дневнике прямо, но, тем не менее, прослеживается концептуальное различие в восприятии автором существующей военной авторитарной диктатуры Антонеску и её альтернативы в лице Хория Симы. Необходимо вспомнить текст Геббельса «Советы диктатору и тем, кто хочет им стать», анализ которого был проведён в предыдущей главе. Антонеску являет собой тип авторитарного диктатора старого буржуазного мира: он опирается на военную силу, предстаёт выразителем интересов высшего класса, не способен управлять массами и убеждать их. В Хория Симе министр пропаганды, возможно, разглядел новый, претендующий на тотальность тип диктатора, сравнимый с Гитлером и Муссолини.

Инструкции Геббельса своим подчинённым относительно изображения главного врага Рейха являлись практическим воплощением теоретических, установок, изложенных в его статьях: «Самым опасным и хитрым нашим противником была и остается Англия. Англичане сделали все возможное, чтобы окружить Германию кольцом враждебных ей государств. Народ Германии сегодня уже не расколот на десятки других партий, а является собой сплоченное общество. После окончания польской кампании конфликт с Англией неизбежен, и борьба с ней будет жестокой. Если бы народ Германии оказался без вождя, он был бы беззащитен перед опасностью… Мысль потопить лайнер «Атения» пришла в голову Черчиллю, чтобы втянуть в водоворот войны и Соединенные Штаты…»[699] Риторика военной пропаганды Геббельса, направленной против Англии и Франции, была антибуржуазной и антизападной. Вот одна из его фраз: «Теперь на западные государства плутократов обрушилась лавина германских войск»[700].