Отношения Геббельса с немецкими традициями при осуществлении им культурной, гендерной, социальной, мобилизационной и внешней политики 1 page

В поликратической системе власти Третьего рейха и в специфической модели управления, сформировавшейся в Германии периода национал-социализма, основными чертами которой можно назвать дублирование полномочий, тотальное господство принципа «Разделяй и властвуй!», ненависть к узкоспециальному и профессиональному подходу, отсутствие чёткой нормативно-правовой базы, регламентирующей деятельность государственных и партийных органов управления, высочайшую степень персонализации административных процессов, Геббельс, как человек, пользующийся огромным доверием Гитлера, играл множество ролей и исполнял большое количество самых разнообразных функций, выходивших далеко за рамки пропаганды. Геббельс влиял на социальную политику, гендерную политику, культуру, мобилизационные мероприятия, реорганизацию промышленности, систему государственного и партийного управления, военное строительство и даже систему органов полиции и безопасности.

Известный американский специалист по истории Третьего рейха Джордж Моссе трактовал национал-социализм как новую форму культурной революции[583]. Он интерпретировал ее как усилие по развитию новой идеологии и культуры и созданию революционного «нового человека» вместо материалистической, прагматической и либеральной культуры девятнадцатого века[584]. Исследователь отвергал интерпретацию нацизма как внезапного взрыва иррационального. Национал-социализм Моссе представлял как актуализацию и кристаллизацию элементов специфической традиции в германской истории, начинающейся с войны за независимость против Наполеона, однако не присущей германской истории с более ранних времен. Фашизм был не просто реакционным, но довольно специфическим видом революции справа и базировался на расе и комбинации мистических, даже семиоккультных концепциях, которые использовались для национализации и мобилизации масс. Фашистская культура взывала к прошлому и одновременно к созданию новой расы героев, однако на практике большинство ее национальных и расовых ценностей основывалось на буржуазной или традиционной морали[585]. Такова краткая суть концепции, изложенной Джорджем Моссе в его книге «Кризис немецкой идеологии: интеллектуальные истоки Третьего рейха».

Концепция Моссе, подчёркивает скорее преемственность, нежели разрыв, несмотря на то, что и называет национал-социализм «культурной революцией», её подтверждение мы видели, когда говорили об использовании нацистской пропагандой терминов, имеющих клерикальное происхождение. Однако трудно согласиться с его утверждением о том, что национал-социализм актуализировал и кристаллизировал элементы немецкой традиции, появившейся лишь с начала девятнадцатого века, ведь мифы о героических тевтонцах, миф крови и почвы, миф «Drang nach Osten», культивировавшиеся партийными архаиками вроде Генриха Гиммлера и Альфреда Розенберга, имели куда более древнее происхождение.

Что же касается Геббельса, то он не был сторонником архаических мифов, его взгляды на культуру и искусство отличались умеренным и осторожным модернизмом.

Национал-социалисты, как и большевики, не могли принимать авангард по той причине, что средний человек, человек толпы, составляющий основу этих тоталитарных режимов, был совершенно дезориентирован, и в неясных, непонятных, причудливых художественных образах авангарда чувствовал для себя смутную угрозу и опасность[586].

Это прекрасно понимал Геббельс, писавший в своей статье следующее: «Не означает ли это, однако, какого-то ограничения свободы искусства? Если это и происходит, то только в тех случаях, когда художники отклоняются от своего времени и его требований, а их эксцентрическая жизнь течет за пределами существующего сообщества людей. Такого, естественно, быть не должно. Художник обязан находиться в гуще народа. Искусство не является такой сферой жизни, которая существует сама по себе и должна защищаться от нападок людей. Искусство – это функция жизни народа, поэтому художник должен прислушиваться к его мнению»[587].

Таким образом, культура в Третьем рейхе рвала с традициями прошлого, была дисконтинуитетной в том смысле, что согласно специфике тоталитарного государства, она была обязана его идеологически обслуживать; это, конечно, встречалось и до появления тоталитаризма, но не было абсолютной максимой; и с этой целью государство загоняло культуру в невиданные доселе тесные рамки несвободы, срезая при этом ее верхний, самый свободный, авангардный, интеллектуальный, эстетствующий слой, который, по мнению режима, оторван от народа и вреден для него.

С другой стороны, культура в Третьем рейхе континуитетна, так как она включает в себя и традиционную буржуазную культуру и особенно народную культуру. Поэтому нацизм – это не только продукт протеста против буржуазного общества, но и его наследник[588].

Геббельс уделял немалое внимание проблемам культурной политики, так как осознавал её идеологическую важность. Это внимание выражалось, как в активном участии министра пропаганды в институциональной борьбе за полномочия в сфере культуры, так и обращении к данной тематике в своих речах и статьях. За право контролировать культуру Геббельсу пришлось бороться с партийным философом Альфредом Розенбергом, автором книги «Миф ХХ века», которую Геббельс назвал макулатурой и «философской блевотиной»[589]. В ней он пропагандировал мифы крови, расы, почвы, ратовал за чистое аполлоновское начало германской расы, восхищался традиционной народной культурой и критиковал капитализм, марксизм, урбанизм, римское право и рационализм, что позволяет называть Розенберга архаиком. Розенберг ещё с 1929 г. возглавлял подразделение НСДАП, ответственное за выработку и проведение партийной политики в области искусства под названием «Kampfbund für deutsche Kultur»[590] (Союз борьбы за немецкую культуру).

6 августа 1933 г. Геббельс выступил на радио по случаю открытия юбилейного представления в честь Рихарда Вагнера. Министр пропаганды начал свою речь с разъяснения целей и задач национал-социалистической революции в области культуры: «Немецкая революция, показавшая ниспровергающие результаты во всех областях общественной жизни не могла пройти равнодушно мимо духовно-культурного состояния нации. Она является революцией именно в хорошем смысле слова, так как она не только изменила людей, в особенности их отношение к вещам и к реальности, а так же угол зрения, под которым для них обычно проходит вся человеческая жизнь во всех оттенках и отражениях. Эта революция заменила безудержный, доведённый до безобразия индивидуализм прошлого столетия со скованными мыслями и ощущениями, она видит не отдельного человека как центр всех вещей и событий, а народ в его совокупности со всеми его гордыми и властными требованиями к всемогуществу жизни. Немецкая революция ведёт политическое и духовное развитие назад к народности и вновь даёт ему вместе с тем твёрдую и незыблемую почву, в которой оно, твёрдо укоренившись в своей земле, сможет побудить творческие и духовные порывы созидателя»[591]. В этом тексте также нашла отражение главная идея Геббельса периода «Machtergreifung» - идея тотальности, то есть необходимости изменения всех сфер жизни и культуры в первую очередь.

В следующей мысли Геббельс подчёркивает дисконтинуитетность культурного развития Германии в период Веймарской республики: «Сегодня не подлежит сомнению, что духовное развитие, которое, очевидно для всех началось в Германии в ноябре 1918 года, было больным в своей внутренней сущности и поэтому неизбежно должно было показать болезненные результаты, которое и показало в действительности. Искусство, которое больше не исходит из народа, в итоге не может найти путь к народу»[592]. Таким образом, в этих высказываниях видение Геббельсом идеала немецкой культуры и причин её кризиса в этом высказывании Геббельса полностью совпадает с воззрениями партийных архаиков из фёлькиш кругов, в частности Альфреда Розенберга.

15 ноября 1933 г. Геббельс выступил с речью под названием «Германская культура перед новыми задачами» в Берлинской филармонии, посвящённой открытию Имперской палаты культуры. И вновь речь началась с изложения Геббельсом культурных и духовных аспектов национал-социалистической революции: «Революции необходимы в жизни народов, а именно они всегда наступают тогда, когда нормальное развитие талантов народа вследствие окостенения его органической жизни черствеет и превращается в хрящ так, что наступает серьёзная угроза здоровому народному бытию»[593]. В этой мысли Геббельса проглядывается концептуальное влияние Шпенглера. Министр трансформировал концепцию философа, изобразив национал-социализм способным свернуть Германию с губительного пути окостенелой «цивилизации» и вновь обрести черты живой «культуры».

Далее министр пропаганды характеризует «культурный упадок» Веймарской республики продолжая использовать терминологию Шпенглера: «Творческий человек, потеряв однажды твёрдую почву народности, на которой он должен стоять сильными ногами, чтобы выстоять в штормах жизни, остаётся с враждебным отношением цивилизации, которое погубит его рано или поздно. Не является ли именно побеждённая немецкая духовная эпоха красноречивым этому доказательством? Немецкое искусство, оторвавшись от сил народности, и почитая лишь индивидуальное понятие свободы, которое быстро превратилось в интеллектуальную анархию, и потеряло себя в густых зарослях угара современной цивилизации, вскоре стало лишь экспериментом, забавой или обманом»[594].

Однако министр пропаганды видит беды немецкой культуры не только в отказе от идеалов народности и индивидуализме: «Вместе с тем классовая сегрегация произошла и в культурной сфере. Деятель искусства, который должен быть глашатаем всего народа недвусмысленно встал на сторону собственности и образования. Он станет чужим народу так же, как народ стал чужим ему»[595]. Как видим в этом высказывании Геббельс требует нивелировки социальных различий в искусстве, и здесь прослеживается влияние его «левизны» на политику в сфере культуры.

Затем Геббельс недвусмысленно выразился относительно того стоит ли немцам продолжать культурные традиции прошлого: «Это трагедия человека, несущего культуру в Германии, который находясь на рубеже двух всемирноисторических эпох, не имеет духовного мужества осуществить разрыв с прошлым и найти путь в будущее»[596].

В 1933 г. Геббельс одержал важную победу над своим оппонентом Розенбергом, получив контроль над Имперской палатой культуры. Она в свою очередь делилась на семь палат: кинематографии, театральную, музыки, прессы, печати, радио, изобразительного искусства. Это был своего рода профсоюз работников культуры, включавший в себя 250 000 членов. 12 февраля 1934 г. Имперская палата культуры получила корпоративное членство в Германском трудовом фронте[597]. Таким образом, сформировалась сложная картина институциональной борьбы, в которой Геббельс использовал ресурс министерства пропаганды, то есть государственного органа, а так же в альянсе с Робертом Леем партийный ресурс, опираясь на самое многочисленное и богатое подразделение НСДАП – Германский трудовой фронт, против ресурса партийной организации Розенберга «Боевой союз за немецкую культуру». Ещё одним важным ресурсом, носящим не институциональный, а персонифицированный характер, в борьбе Геббельса с Розенбергом в сфере культуры было расположение Гитлера.

Геббельс имел более современные взгляды на искусство, нежели Розенберг, и старался сотрудничать с Рихардом Штраусом, Вильгельмом Фуртвенглером, Готфридом Бекком и Мартином Хайдеггером. Во многом эта политика Геббельса была продиктована прагматическими соображениями, выражавшимися в необходимости поддерживать респектабельный образ нового режима за рубежом.

Геббельс даже испытывал симпатии к авангарду. Эти симпатии объясняются тем, что сам он находился под сильным влиянием «стальной романтики», экспрессионистские и футуристические истоки которой очевидны[598]. Министру пропаганды долго пришлось биться с Розенбергом, прикрывая представителей «нордического экспрессионизма» Нольде, Барлаха и Шмидта-Ротлуфа, искусство которых автор «Мифа ХХ века» считал вырожденческим, а также организатора их выставок Шрайберга, которого Розенберг однажды даже назвал «Отто Штрассером от искусства»[599].

Острейший накал борьба между Розенбергом и Геббельсом из-за экспрессионизма приобрела в марте 1934 г., когда в Берлине прошла выставка итальянского футуристического искусства. В оргкомитет выставки входило немало известных и влиятельных людей: сам Геббельс, друг Гитлера Ханфштенгл, сын бывшего кайзера Август Вильгельм Гогенцоллерн, теоретик футуризма Филиппо Маринетти, итальянский посол Чарутти. Открытие выставки сопровождалось скандалом: Розенберг в партийной газете обвинил итальянских футуристов в «культурном большевизме». Итальянская сторона назвала утверждения Розенберга фальсификацией истории искусств, а также процитировала слова Муссолини о том, что новому государству должно соответствовать и новое искусство. Гитлер о выставке не высказывался[600].

Геббельс оказался перед сложной дилеммой: продолжать конфронтацию с Розенбергом и всем крылом фёлькиш архаиков партии, во чтобы то ни стало, поддерживая экспрессионистов, с перспективой разбалансировать своё положение во властной элите Третьего рейха и вызвать недовольство Гитлера, либо постепенно снизить накал борьбы, используя представителей «нордического экспрессионизма» как разменную монету.

В период прихода к власти национал-социализм использовал революционную бутафорию в своих целях. Но после окончания «периода борьбы» и революции режим не мог решиться отодвинуть фёлькиш традиционализм с его враждебной модернизации романтикой крови и почвы, чтобы продолжить рационально-модернистскую, технически-функциональную культуру Веймара, если конечно хотел говорить о немецкой национальной окраске[601]. Национал-социализм не мог отказаться от фёлькиш риторики по идеологическим причинам, а не только потому, что за неё ратовали партийные архаики вроде Розенберга.

В 1937 г. начался новый период в нацистской культурной политике, среди черт которого можно назвать подлаживание под вкусы Гитлера, которые тяготели к архаике и антимодернизму, не исключая, при этом, определённой терпимости к модерну, исходя из требований политической конъюнктуры. В этой ситуации министр пропаганды негласно поддерживая деятелей современного искусства, тем не менее, старался угодить Гитлеру, например, вместе с Борманом отвернувшись от Шираха, навлекшего на себя гнев фюрера чересчур открытым выражением симпатий к импрессионистам[602]. В 1937 г. президент Имперской палаты искусств профессор Адольф Циглер под руководством Геббельса организовал выставки «дегенеративного искусства», экспонаты которых составили, находящиеся в государственной собственности творения абстракционистов. Он преследовал две цели: воспитание отвращения к абстракционизму, с последующей его продажей получивших оригинальную рекламу экспонатов за границу, «менее прозорливым нациям», получив за них столь необходимую рейху валюту, на которую покупались творения «настоящих старых мастеров»[603].

Двойственность политики Геббельса по отношению к современному искусству демонстрирует судьба представителя «нордического экспрессионизма» Карла Шмидта-Ротлуфа. Он подвергался нападкам со стороны розенберговского «Союза борьбы за немецкую культуру», но благодаря Геббельсу с 1937 г. он иногда выставлялся, преимущественно с натюрмортами и резьбой по дереву. В том же 1937 г. 608 его работ было изъято из музеев, из них 55 отправились на выставку вырожденческого искусства. В 1939 г. Геббельс приказал сжечь некоторые его работы, вместе с работами других художников. В 1941 г. он был исключён из Палаты изобразительных искусств, что, однако, не помешало Геббельсу в 1943 г. распорядиться выставлять в пику Розенбергу его картины на закрытых выставках для рабочих[604].

Геббельс признавал огромные успехи США в данной области кинематографа. Особое восхищение у него вызвал музыкальный фильм «Broadway – Melody» темпом и динамикой, которым, как он считал, следовало поучиться[605]. В репертуарах кинотеатров господствовало игровое развлекательное кино, причём, несмотря на то, что пропаганда заявляла о еврейском засилье в Голливуде, американские фильмы занимали почти 15 % от кинопроката, попав под официальный запрет Министерства пропаганды лишь 28 февраля 1941 г. Явно пропагандистские фильмы до войны составляли лишь 10 % репертуара[606].

Таким образом, буржуазная культура для Геббельса была куда важнее архаичной народной культуры, апологетом которой выступал Альфред Розенберг. Что было продиктовано рядом причин: стремлением Геббельса к формированию положительного образа режима, пониманием того, что апелляцией к архаичной народной культуре невозможно удовлетворить потребности населения в развлечениях, личными симпатиями министра пропаганды. Следовательно, в области культуры министра пропаганды можно считать модернистом, культурная политика которого во многом, особенно в сфере массовой культуры, в значительной степени продолжала линию развития, обозначившуюся в период Веймарской республики.

Рассмотрение вопроса о сочетании архаики и модернизма в идеях и деятельности Геббельса логично продолжить на примере гендерной политики. Министр пропаганды уделял ей немалое внимание, о чём свидетельствует тот факт, что уже спустя шесть недель после назначения Гитлера рейхсканцлером он произносит речь, в которой разъясняет программу НСДАП по изменению положения женщины. В ней присутствует ряд исторических экскурсов, демография и политика. Новоиспечённый министр соглашается с мыслью Трейчке о том, что именно мужчины делают историю, но тут же подчёркивает, что именно женщины дают жизнь и мужской части человечества[607]. Далее он, признавая тот факт, что НСДАП в годы Веймарской республики являлась единственной политической партией, не допускавшей женщин к повседневной политике, аргументирует это иным предназначением женщины. Вместе с тем Геббельс называет женщин партнёрами мужчин не только в сексе, но и в труде, и говорит об абсурдности идеи отстранения женщины от работы и общественной жизни, тут же делая оговорку: «Но вместе с тем нужно сказать, что, то, что принадлежало мужчине, должно оставаться у него. Сюда относятся политика и военное дело. Это не пренебрежение к женщине, а только признание того, как она может наилучшим образом использовать свои способности и таланты»[608].

Геббельс подвергает критике период эрозии традиционной гендерной идентичности: «Современный век с его обширными революционными преобразованиями в правительстве, политике, экономике, социальных отношениях изменил и женщин, и их роли в общественной жизни. То, что было невозможно несколько десятков лет тому назад, сейчас каждодневная реальность. Это благородно и похвально, но это также унизительно. Эти революционные преобразования забрали у женщин их исконное предназначение. Их взору открывалось то, что им нельзя было видеть. В результате возникло искаженное общественное мнение, что идеалы прошлого сегодня не нужны»[609].

27 января 1934 г. партийное издание «Фолькишер беобахтер» опубликовало статью Геббельса под названием «Больше нравственности, меньше ханжества». Она начиналась с откровенного признания автора, в том, что национал-социалистическая революция делает ошибки. Статья несет в себе отпечаток идей тотальности революции. Геббельс провозглашает необходимость общественного регулирования великих моральных основ народной жизни. Но при этом говорит о недопустимости установления кодексов для личного поведения людей. Геббельс уничижительно критикует неких людей, категорию которых не называет прямо. Тем не менее, становится очевидно, что он имеет ввиду консерваторов, влившихся в НСДАП и проводящих свою политику от имени национал-социализма. Он приводит пример, когда один из чиновников, «обнаруживший привлекательность национал-социализма через три месяца после того как мы пришли к власти»[610], увидел рекламный плакат, на котором была изображена привлекательная женщина, держащая кусочек мыла на самом интимном месте, велел его запретить как неподобающий моральным устоям.

Министр пропаганды обрушивается с резкой критикой на носителей пуританской морали в национал-социалистическом движении, негодуя по поводу их намерений запретить женщинам курить, употреблять спиртные напитки, появляться одним в общественных местах, ввести цензурирование произведений, представляющих серьёзную опасность для моральных устоев общества. Так же он высказывается против вмешательства церкви и оценки роли женщины сквозь призму религиозного сознания. «Мы живем в набожном государстве или в эпоху жизнеутверждающего национал-социализма?»[611], - вопрошает рейхсминистр.

Магда Геббельс в интервью корреспондентке лондонской газеты «Дейли мейл» от 6 июля 1933 г. подчеркивала, что материалы, печатающиеся в Англии, об отчуждении немецких женщин от работы, преувеличены и полны предубеждения. Жена министра пропаганды заявила, что немецкая женщина не может работать только в трех профессиях: на военном поприще (как это принято во всем мире), в управлении государством и в юридической практике[612].

В своей статье «Женщины, которых мы можем любить» в 1936 г. Геббельс писал: «Мы понимаем тот тип женщины, который остальной мир хотел бы иметь у себя, но там не понимают женщин, которые нам подходят в большей степени. Это не тип Гретхен (героиня произведения Гете «Фауст»), которую иностранцы воспринимают как ограниченное, малоинтеллектуальное создание, но женщина, способная в интеллектуальном плане стоять рядом со своим мужем, поддерживая его в борьбе за существование, которая делает окружающий его мир прекраснее и богаче. Такой в настоящее время идеальный тип женщины для немецкого мужчины. Более того, такая женщина должна быть способной стать матерью. К одному из самых больших достижений национал-социализма относится то, что он сделал возможным для значительно большего числа женщин, чем это было раньше, стать матерями. И они становятся матерями не потому, что так угодно государству, и не потому, что так хотят их мужья. Это происходит главным образом вследствие их собственного желания принести на свет здоровых детей, сделать их достоянием нации, и тем самым внести свой вклад в дело ее сохранения»[613].

Вот что пишет об идеале женщины в глазах Геббельса его биограф Курт Рисс: «Он терпеть не мог невзрачных, бледных секретарш и требовал, чтобы они выглядели холеными и хорошо одетыми. Он также ненавидел тех, кто непрестанно рассуждал о том, что предначертание женщины – кухня и дети. Его чувства оскорблял вид большинства жен гауляйтеров, безвкусно наряженных провинциалок, словно воплощающих идеал женственности по-нацистски. В конце концов, он написал едкую статью, где вдоволь посмеялся над подобными представлениями»[614].

Из вышеизложенного можно сделать вывод о том, что Геббельс хотел видеть немецкую женщину современной, соответствующей требованиям индустриального общества, приобщённой к светской жизни. Его видение роли женщины в обществе отличается как от мнений буржуазных консерваторов, апеллирующих к традиционной морали XIX века, так и от мнений представителей «фелькиш» крыла партии, ратующих за образ женщины крестьянской народной культуры. Но с другой стороны национал-социалистическая идеология и должность обязывали Геббельса пропагандировать культ матери и хранительницы чистоты германской расы. Нужно сказать, что самому Геббельсу в его семье удалось совместить эти два трудно сочетаемых требования. Магда Геббельс хорошо выглядела и со вкусом одевалась, участвовала в светской жизни, общалась с прессой, а так же воспитывала шестерых детей.

Начавшаяся война со всеми её последствиями первоначально сделала взгляды Геббельса на положение женщины в обществе более консервативными. 16 февраля 1940 г. он пишет: «Женщины тоже ведут войну тем, что они рожают детей»[615]. 25 августа 1940 г. он обсуждает важную проблему с руководителем немецкого трудового фронта (DAF) Робертом Леем: «Говорил с Леем. Он хочет – и именно во время войны – основать Дом мод, которому бы его жена и Магда покровительствовали. Я категорически против. Жены должны сидеть дома и появляться на людях только с мужьями. Так хочет народ, и это правильно»[616].

Видимо, к такому мнению Геббельса подтолкнули либо тяготы войны, либо информация о том, что немецкий народ неодобрительно высказывается об эмансипации женщин.

Когда военные тяготы становились все ощутимее, и обострялась нехватка рабочих рук, целесообразно было использовать женский труд на военных производствах, как это было в СССР, Великобритании и США. Однако в Третьем рейхе мобилизация женщин в военную промышленность наталкивалась на множество препятствий: традиционная ментальность, идеология, административный ресурс чиновников НСДАП, не желавших отправлять своих жен на заводы. Особенно сложно было заставить работать дам из высшего общества, да и из средних слоев, так как они либо уезжали в сельскую местность или на курорты, либо обзаводились легкой работой в каком-нибудь бюро. Семьи чиновников, служащих, офицеров и людей свободных профессий были возмущены «большевистскими методами» трудовой мобилизации и вмешательством в частную жизнь.

Гитлер воздерживался от применения решительных, жестких мер в этой сфере, отвергая уравнение женщины как коммунистическое, а Геринг вообще заявлял, что «кобылу хорошей породы нельзя впрягать в плуг». Геббельс и министр вооружений и боеприпасов Альберт Шпеер были наиболее последовательными сторонниками принудительной мобилизации женщин на производство. Жена Геббельса Магда подавала личный пример, работая на фабрике, куда ежедневно добиралась и возвращалась обратно на общественном транспорте. Для борьбы с «беженками», пребывающими на курортах, Геббельс предложил ввести регистрацию и отправлять женщин, пребывающих более четырех недель в этих местах на военное производство, а также конфисковать их пустующие квартиры[617]. Однако все эти усилия Геббельса не увенчались успехом, отчасти из-за того, что Гитлер не желал давать санкции на решительные действия, отчасти из-за того, что даже предпринимаемые меры спускались на тормозах чиновниками разных инстанций более низкого уровня.

С 1944 г. Геббельс, пользуясь своей властью министра пропаганды, гауляйтера Берлина и имперского уполномоченного по ведению тотальной войны, начал кампанию по привлечению женщин во вспомогательные структуры вооруженных сил, например, помощницами зенитчиков[618]. 5 марта 1945 г. Геббельс обратился к Гитлеру с идеей формирования в Берлине нескольких женских батальонов. Такая мера могла бы, по его мнению, оказать большое моральное воздействие на немецкие войска в целом, воодушевить их на еще более ожесточенное сопротивление врагу. «Надо использовать их на втором рубеже; тогда у мужчин пропадет желание отступать с первого»[619], - писал он в те дни. Однако традиционное представление о роли женщины в обществе не позволило Гитлеру даже в самые критические моменты истории бросить на фронт немецких женщин[620].

Рассмотрев фактический материал, касающийся мнений Геббельса о роли и месте женщины в национал-социалистическом обществе и государстве можно сделать ряд выводов. Во-первых, нельзя однозначно сказать, что министр пропаганды в гендерном вопросе последовательно стремился соблюдать традиции или наоборот идти вразрез с ними. Во-вторых, одни и те же факторы как, например, Вторая мировая война, оказывали разное влияние на гендерную политику Геббельса и соответственно на её отношение к традиции. Но ряд факторов и условий, оказавших влияние на формирование идентичности Геббельса, а также на проводимую им гендерную политику всё же можно классифицировать на два вида.

К первому виду относятся факторы и условия, детерминирующие разрыв гендерной политики Геббельса с традицией, ко второму факторы и условия, детерминирующие преемственность гендерной политики и взглядов Геббельса на роль и положение женщины в национал-социалистическом обществе и государстве по отношению к традиции. В их числе можно назвать наличие фундаментального классического университетского образования, способствовавшего формированию современных взглядов Геббельса на место женщины в обществе и его презрительному отношению к патриархальным устоям. К нему же можно отнести и отсутствие у Геббельса в отличие от большинства нацистов опыта участия в войне, формирующего чувство мужского фронтового братства, и как следствие пренебрежение к женщине, её возможностям и способностям. Влияние Магды – современной, светской и эмансипированной женщины являлось фактором разрыва. Неудачный опыт приобщения к католической религии так же стал дисконтинуитетным фактором, потому что обусловил саркастическое отношение Геббельса к традиционной морали. Влияние левых, социалистических идей опять-таки вместе с военными трудностями подтолкнуло Геббельса к идее более широкого привлечения женщин к несению тягот тотальной войны, что неизбежно приводило к крушению устоявшихся среди представителей тогдашнего среднего класса представлений на место женщин в обществе, а так же к их эмансипации.

Ко второму виду можно причислить саму национал-социалистическую идеологию, пост министра пропаганды и влияние Гитлера. Расизм, межрасовый и межгосударственный социал-дарвинизм являвшиеся краеугольными камнями единственной идеологии Германии в период с 1933 по 1945 гг., а также должность обязывали Геббельса пропагандировать культ матери и большой семьи, что как социальное явление было характернее для аграрного или индустриализирующегося немецкого общества второй половины XIX в., нежели для индустриального общества Германии тридцатых годов XX в., и выглядело архаично. Адольф Гитлер был весьма консервативен в гендерном вопросе и пресекал решительные действия Геббельса в этой сфере, что мы увидели на примере трудовой мобилизации женщин.

Что касается методов осуществления Геббельсом гендерной политики, то они были скорее эволюционными, нежели революционными, за исключением периода тотальной войны. В общем и целом деятельность Геббельса в сфере гендерной политики способствовала скорее эмансипации женщин и разрыву с традицией, нежели её реставрации.