Справедливость в прошлом

Мы много времени посвящаем актуальной справедливости в настоящем здесь и сейчас. Значительно меньше занимаемся справедливостью в прошлом и будущем.

Справедливость перед будущим означает уважение прав тех, которые будут после нас. Ответственность за их место в мире, который не был бы отравленным и пораженным, и который сохранил хотя бы некоторые из своих даров красоты и плодовитости.

Существует тоже какая‑то справедливость перед прошлым, перед теми, которые жили до нас: справедливость, которую даже верующие не исполняют до конца.

Например, многие католики, и даже некоторые епископы перед 200 годовщиной Французской Революции соблюдали скромное молчание относительно 3000 убитых священников, многих изнасилованных монахинь и сотен крестьян, четвертованных в тех провинциях, которые подняли восстание, так как не хотели предать свою религию.

Дело не только в этих ужасах из Вандеи, о которых историки говорят как о систематическом истреблении, первом массовом человекоубийстве в современные времена, совершенными крестьянами — якобинцами, верными своей вере, с намерением привести к «последнему решению», похожему на те, совершенные нацистами, в отношении евреев. Везде происходила резня и преследование верных, сначала во Франции, потом в других странах, в которые пришла революция, даже в Италии. Однако, если действия в Вандеи были самые страшные, то прежде всего потому, что она была территорией учения одного из святых, очень уважаемого Иоанном Павлом II, и папа похоже задумывает провозгласить его доктором Церкви, — Людовика Марии Гриньона де Монтфорта.

По общему мнению, в западной Франции против Якобинского Парижа взбунтовались аристократы и духовенство, так как хотели сохранить свои привилегии. С некоторого времени это мнение остается мистификацией. До сих пор, однако, это изучают в школах, вопреки очевидным документам, убедительно доказывающим, что восстание было вдохновлено народом, который в большинстве случаев упрекал духовенство и аристократию в нерешительности (многие из них убежали за границу, вместо того, чтобы взять на себя ответственность). Это было народное восстание, а не «политическое», хотя (как все, что человеческое) противоречивое. Были допущены ошибки, даже не «общественные», но глубоко религиозные, противоположные попыткам дехристинизации, которую вводило хищное меньшинство из столицы.

Ни одна из современных идеологий не имела поддержки в народе. Марксизм никогда бы не пришел к власти благодаря свободным выборам, а там где, добившись власти, он упал, никто не пошевелил пальцем в его защиту. А чтобы покончить с фашизмом было достаточно 25 июля 1943 года огласить по радио и развесить плакаты на перекрестках улиц, и вместе с падением Берлина исчез нацизм. Однако, с другой стороны, когда Муссолини и Гитлер покончили с либерализмом (несмотря на их красноречивые обещания, о чем нельзя забыть), народ тоже не встал на его защиту. И чтобы оставаться с Французской революцией, народ без ропота согласился на наполеоновский авторитаризм, который подавил «бессмертные» принципы с 1789 года.

Поэтому массовые восстания в защиту христианства на Западе Франции (а позже в Италии, Тироле и Испании, на которую напал Наполеон) было своего рода событием, удивляющим историков. Нельзя забывать, как это слишком долго продолжалось из‑за конформизма перед теми, которые боятся находиться в кругу людей, считаемых историей «блуждающими». Тем более, что сегодня все больше честных людей, даже светских, кажется уверены, что такое мнение было ошибочным.