Два очень одиноких человека»: 1975-1976

Новый 1975 год начался для Джеральда с катастрофы. В пригласитель­ных открытках, которые он разослал своим друзьям, снабдив их собствен­ными рисунками, говорилось:

«Приглашаю Вас на вечеринку, посвященную моему полувековому юбилею. 7 января 1975 года мне стукнет полвека. Так как это вряд ли слу­чится еще раз, я решил отметить это событие в избранном кругу любимых друзей. Если Вы почтите нашу оргию своим присутствием, пожалуй­ста, дайте мне знать, чтобы мы заранее ублажили повара, заказали устриц, охладили шампанское и обновили ковры. Прилетайте вечером 6-го (на случай тумана) и планируйте отъезд на 8-е. Жду Вас».

Но вечеринка так и не состоялась. За пять дней до дня рождения здо­ровье Джеральда снова ухудшилось, и Джеки вынуждена была разослать всем приглашенным телеграммы о том, что прием отменяется. У Джераль­да обнаружили воспаление легких. Поправился он только в марте. «Семь недель я оставался прикованным к постели, — жаловался он, — и кашлял, словно героиня викторианского романа — только чуть заросшая волосами и выражавшаяся довольно сочно».

В начале года в жизни Даррелла случились и два приятных события. Во-первых, увидела свет его книга для детей «Говорящий сверток». Во-вто­рых, в зоопарк приехал еще один известный актер. На этот раз это был Джеймс Стюарт, которым Джеральд всегда восхищался. Стюарт приехал на Джерси в мае, чтобы открыть павильон ночных животных, где собира­лись разводить лемуров и хутий. Средства на павильон были собраны в Америке. Стюарт искренне интересовался охраной окружающей среды и был рад познакомиться с Джеральдом. Стюарт приехал в Лондон на постановку «Харви». Флер Коулз, богатая американская меценатка, во время дворцового переворота принявшая сторону Джеральда, с легкостью убеди­ла его прилететь на открытие.

«Стюарт был очень скромен, — вспоминал Джеральд. — Высокий, дол­говязый, с мягкой улыбкой и походкой ковбоя, он постоянно отпускал шу­точки приятным, хрипловатым голосом». После обеда Стюарт открыл ком­плекс хутий, со свойственным ему шармом объяснив, что сразу же полю­бил этих зверьков, стоило ему их лишь увидеть — а случилось это пять минут назад. Джеральд и Джеки повели гостей осматривать зоопарк. Стю­арт с женой и дочерью (его дочь работала с Дайан Фосси в Руанде) особен­но заинтересовались детенышами горилл, которых выпустили порезвиться на газон перед главным домом. Маленькие гориллы рвали цветы и играли с деревянной лошадкой, которая была их любимой игрушкой. Затем всех пригласили в дом соседей и друзей Дарреллов, где был накрыт тожествен­ный обед. В комнате стояло пианино, и Стюарт, еще не оправившийся по­сле тяжелого, хотя и короткого перелета, сразу же направился к нему.

— Смотри-ка, это пианинка, — сказал он.

— Джимми, нет, — взмолилась его жена.

— Да, это пианинка, милая, маленькая пианинка, — твердил актер.

— Джимми, ты не должен этого делать, — настаивала Глория.

— Маленькая песенка... — задумчиво сказал Стюарт, и в его глазах за­горелся фанатический огонь. — Одна маленькая песенка...

— Пожалуйста, Джимми, оставь пианино в покое, — безнадежно ска­зала Глория.

— А, знаю... «Рэгтайм ковбоя Джо»... Да, это то, что нужно... Джеральд вспоминал:

«Джимми уселся к пианино. Он поднял крышку, и инструмент оска­лился на него, как крокодил. Мы немедленно поняли два факта. Джеймс Стюарт был напрочь лишен слуха и к тому же не умел играть на пианино. Кроме того, он забыл все слова кроме названия песни. Он нажимал на лю­бые клавиши и что-то хрипло орал. Стюарт повторял и повторял название песни, возвращаясь к началу, когда ему казалось, что он приблизился к концу. Это было безумно смешно, но смеяться было нельзя, потому что пел он невероятно гордо. В конце концов он закончил «Рэгтайм ковбоя Джо» и повернулся к нам, бесконечно гордый своим исполнением.

— Кто-нибудь хочет услышать что-нибудь еще? — поинтересовался он.

— Джимми, нам пора идти, — потянула его за рукав Глория. И они ушли».

Еще одной кинозвездой, проявившей интерес к Фонду, была Кэтрин Хепберн, прилетевшая на Джерси к своему приятелю, сценаристу Биллу Роузу, жившему неподалеку от Дарреллов. Хепберн часто приходила в зоопарк. Здесь она познакомилась с Шепом Маллетом, куратором отдела птиц. Когда Маллет рассказал об этом Джеральду, давнему поклоннику творчества Хепберн, тот попросил дать ему знать, когда актриса придет снова. «Через несколько дней, — вспоминала Джеки, — Джон привел ее и ее секретаршу к нам в поместье. Джерри был счастлив познакомиться с ней. Она была очаровательна и чувствовала себя совершенно свободно. Ее визит доставил Джерри большое удовольствие. Перед уходом Кэтрин со­гласилась расписаться в нашей книге для посетителей. Когда ее секретар­ша захотела последовать ее примеру, Хепберн сказала: «Что ж, попробуй, только подписывайся помельче».

Джеральд снова стал подумывать о кино и телевидении. Но в кино его постоянно преследовали неудачи. Дэвид Кобхэм собирался снимать для Би-би-си «Ослокрадов» с Дэвидом Нивеном и Питером Буллом, но в по­следнюю минуту этот проект был закрыт из-за отсутствия финансирования с греческой стороны. До начала съемок на Корфу оставалась всего неделя. Другой проект Кобхэма казался более перспективным. В 1974 году он об­ратился к Генри Уильямсоиу с просьбой написать сценарий по его книге «Выдра по имени Тарка». Престарелый Уильямсон не смог завершить рабо­ту и предложил отдать ее Джеральду Дарреллу. Когда Джеральд узнал об этом, он заявил Кобхэму: «Если ты не дашь мне написать этот сценарий, я тебя просто убью». В 1975 году Кобхэм прилетел на Джерси с Биллом Тра­версом, жена которого, Вирджиния Маккенна, продюсировала и снима­лась в таких фильмах, как «Рожденная свободной» и «Круг чистой воды». Им предстояло обсудить с Джеральдом возможность адаптации «Тарки» для большого экрана.

«Хотя сам Траверс нам не нравился, — вспоминала Джеки, — потому что он был ярым противником создания зоопарков, Джерри согласился по­пробовать приспособить эту довольно невыигрышную книгу для кино. Это было нелегко — у него было очень много забот. Он не сразу нашел пра­вильный подход, но потом к нему пришла идея, и сценарий был закончен». Джеральд написал сто страниц текста, из которых Дэвид Кобхэм соорудил окончательный сценарий. Фильм был благожелательно встречен критикой. Авторами сценария в нем были указаны Джеральд Даррелл и Дэвид Коб­хэм. Закадровый текст читал Питер Устинов.

Еще более обещающим было сотрудничество Джеральда с молодым, ди­намичным канадским телевизионным режиссером В. Патерсоном Фернсом, директором кинокомпании «Нильсен-Фернс продакшенз». Жена Фернса, давняя поклонница творчества Даррелла, стала первым исполнительным директором канадского Фонда охраны дикой природы. В апреле 1973 года деловой партнер Фернса, Ричард Нильсен, приезжал во Францию, чтобы обсудить с Джеральдом планы создания документального телевизионного фильма. «Джерри ответил, что не хочет снимать документальный фильм, — вспоминал Фернс, — так как он уже и так сделал массу подобных фильмов для Би-би-си. Ему хотелось сделать телевизионный сериал». Вернувшись из Франции, Нильсен предложил Фернсу снять сериал с Джеральдом Дар­реллом. «Мы сообщили о нашем плане Джерри, — вспоминал Пат Фернс. — Мы решили использовать его книгу «Ковчег на острове», которую он счи­тал своей первой «серьезной» книгой. Сериал должен был сниматься в его зоопарке на Джерси. Актерские способности Джерри сомнения не вызыва­ли. Он был прекрасным рассказчиком, а его умение вплетать в рассказ лю­бопытные истории и анекдоты как нельзя лучше подходило для телевизи­онного фильма».

В октябре 1974 года Пат Фернс прилетел на Джерси, чтобы провести переговоры с телевизионным агентом Джеральда, Диком Оджерсом из агентства Кертиса Брауна. «Это был лучший агент из всех, с которыми мне доводилось работать, — вспоминал Фернс. — Он был джентльменом, все­гда был честен и защищал интересы Джерри просто блестяще». Сериал должен был начинаться с рассказа о маленьких гориллах. Съемки начались 8 мая 1975 года. «Это был довольно сложный период в отношениях Дже­ральда и Джеки, — вспоминал Фернс. — Во время съемок Джеки могла прийти прямо на площадку и начать упрекать Джеральда в чем-то, несмот­ря на работающую камеру».

Этим летом Джеральд, Джеки, Пегги Пил и Пенни Рош отправились на двух машинах путешествовать по югу Франции. Большую часть лета они собирались провести на ферме, арендованной Джеральдом. Почти все вре­мя Джеральд работал над сценарием и закадровым текстом к «Ковчегу на острове». Дэвид Кобхэм снял короткий рекламный фильм под тем же на­званием. Сериал подробно рассказывал о работе Джерсийского зоопарка и Фонда, уделяя особое внимание вопросам разведения диких животных в неволе.

В том же году давний друг Джеральда, Дэвид Хьюз, несколько раз при­езжал к Дарреллам на Джерси и во Францию, чтобы собрать материал для биографической книги, заказанной издательством «Коллинз». Хьюз заме­тил, что Джеральд и Джеки заметно охладели друг к другу. Они по-преж­нему жили вместе, но теперь их общение ограничивалось только самыми необходимыми контактами. В их отношениях не чувствовалось скуки дол­гого брака. Это было простое сосуществование двух людей, абсолютно не разделявших интересы друг друга. «К сожалению, отношения между нами с годами ухудшились, — признавала Джеки, — Мы всеми силами стара­лись скрывать это от посторонних. Мы терпеть не могли выставлять свои отношения напоказ и всегда изображали счастливую пару, так как это было полезно для Фонда». Но в середине семидесятых сотрудникам зоопар­ка стало ясно, что этот брак переживает тяжелые времена.

Хьюзу показалось странным, что Джеки общается с мужем, не выходя из комнаты, а просто задавая вопросы на повышенных тонах. «Какие у нас планы? Где мы будем обедать? Как я могу приготовить обед на десятерых за полдня?» Джеральд же реагировал на них простым кивком, невнятным ворчанием, а порой просто возводил глаза к потолку с тяжелым вздохом. Джеки всегда была хозяйкой дома. Во Франции именно она делала закуп­ки, упаковывала вещи, водила машину, планировала поездки, проверяла бензин, масло и воду, выбирала рестораны, оплачивала счета, следила за выпивкой, одергивая Джеральда, когда тот, по ее мнению, ел и пил слиш­ком много. На Джерси она исполняла роль его менеджера, руководила сек­ретариатом, следила за финансами, подготавливала все его встречи и вы­ступления. Хьюз отметил, что говорила Джеки всегда холодно и отчетливо, с легким странным акцентом. «Круглое лицо резко контрастировало с твер­дым подбородком, — писал Хьюз, — что свидетельствовало о целеустрем­ленности и чувстве юмора. Я сразу же почувствовал, что эта женщина яв­ляется хозяйкой дома. Ее резкость помогала ей справляться с тенденцией Джеральда во всем доминировать. Она была идеальной парой для Даррел­ла. Но для Джеральда Джеки была больше, чем просто жена. Она ненави­дела ханжество. Она ценила остроумие. Она разделяла его юмор».

Но все остальное эти двое больше не разделяли. В своем дневнике Дже­ки записала, что с самого первого дня, когда они встретились в мрачном Манчестере, и на протяжении более чем двадцати пяти лет у них не было ничего общего, кроме любви к животным и к путешествиям. Напротив, многое еще сильнее разделяло их — особенно когда речь заходила о людях. Джеки была социалисткой, постоянно думавшей о потребностях рабочего класса. Джеральд же считал человечество глупой, бездумной и абсолютно деструктивной расой и писал на эту тему стихи, которые многие (и Джеки в том числе) считали унылыми и мизантропическими. Отправившись в Авиньон, столицу хиппи, с Дэвидом Хьюзом и Джеки, Джеральд с явным неудовольствием смотрел на оборванных, жизнерадостных подростков, расположившихся со своими гитарами на главной площади, и заметил: «Человек — самое некрасивое млекопитающее. И это люди, ради которых я работаю!»

Джеральд любил путешествовать с комфортом, как эдвардианский сат­рап. Он вел раблезианский образ жизни, что часто смущало его скромную и экономную жену. Деньги ничего для него не значили. А когда они конча­лись, он садился и писал что-нибудь, чтобы заработать. Хотя удача в по­следние двадцать лет ему улыбалась, у него не было ни капитала, ни собст­венности. Квартира на Джерси принадлежала зоопарку, а французскую ферму он арендовал у брата. Большая часть денег уходила на удовольст­вия, путешествия, роскошные обеды для друзей, дорогие подарки — и, ко­нечно, на зоопарк.

Детали повседневной жизни Даррелла не касались. Он редко носил с собой наличные и чековые книжки. Это раздражало его. В тех редких слу­чаях, когда ему самому приходилось расплачиваться за поездку на такси, он вытаскивал из кармана все имеющиеся у него банкноты и предлагал шоферу самому взять столько, сколько нужно, так как сам не мог разо­браться в достоинстве купюр. Джеральд был заядлым путешественником, но почти никогда не садился за руль. Все заботы по поддержанию его экс­центричного образа жизни он перекладывал на плечи других. Ему нрави­лось готовить, но подготовительную работу и мытье посуды он препоручал помощникам.

Джеральд обожал устраивать шумные вечеринки, он любил жизнь и ее наслаждения. Но его настроение часто менялось, поэтому все заботы ло­жились на плечи Джеки. «Нам нужно как следует выпить!» — заявил Дже­ральд в конце долгого и шумного обеда на ферме. Джеки вспылила: «Гос­поди, да заткнись же ты, Джерри! Всем уже давно достаточно, и тебе в том числе!» Любимой фразой Джеральда, которую он готов был произносить в любое время суток, была: «Настал момент выжать маленький стаканчик красного винца из левой почки». Если он быстро справлялся с этим делом, то переходил к более печальным вариантам: «Не могли бы мы где-нибудь остановиться и пропустить стаканчик?» Когда Джеки, стройная, энергич­ная и подтянутая, скрывалась в доме или в саду, Джеральд — «этакий бо­родатый Геркулес», по выражению Лоуренса — оставался в своем кресле и продолжал высказывать свои соображения о природе человека, о вселен­ной и о других проблемах, занимавших в тот момент его разум.

Малоизвестный древнегреческий поэт Архилох разделил людей на тех, кто похож на лису, и на тех, кто более всего напоминает ежа. Еж подчиня­ет свое существование вселенскому организационному принципу, а лиса поступает так, как ей заблагорассудится, не подчиняясь единому морально­му принципу. Джеральд был ежом (как и Данте, например), а его брат Ларри был типичной лисой (как и Шекспир). Хьюз сразу же заметил, что братья очень похожи друг на друга. У них одинаковый темперамент, они оба любят розыгрыши и шутки, но Ларри всегда был чрезвычайно умным человеком, ничего не принимавшим на веру, а Джерри, напротив, доверял всем и всегда. Если сказать коротко, один из них был мыслителем, вто­рой — верующим. Лоуренс не только ни во что не верил, он не верил даже в то, что что-то возможно сделать. Джеральд же не только верил во все, но и считал, что нужно что-то делать, даже если в конце концов битва будет проиграна.

Но ему приходилось платить высокую цену. «Его представление о буду­щем нашего мира, — писал Дэвид Хьюз, — полностью строилось на его собственных действиях, и это самым пагубным образом сказывалось на со­стоянии его банковского счета и лишало душевного покоя». Быть знаменитостью нелегко. Чем больше лести выслушивает человек, тем сильнее на­чинает он верить в то, что достоин всех этих слов. «Я шарлатан, — посто­янно повторял Джеральд. — Сохранить трезвый рассудок мне помогает толь­ко постоянное самоосуждение. Да и то далеко не все считают меня психи­чески здоровым. Я должен постоянно остерегаться лести. В случае, подоб­ном моему, очень важно не переборщить, не перегнуть палку, суметь отде­лить истину от фальши. Иначе в один прекрасный момент вы начнете верить всему, что о вас говорят. Я ищу истину. Не считайте меня претен­циозным. Мне нужна правда. Только этого я и ищу». В своей жизни ему удалось добиться очень немногого. По крайней мере, так считал он сам. «Мои достижения можно сравнить с попыткой срыть Эверест с помощью чайной ложки». Громадность и необъятность проблемы, которую он попы­тался решить, угнетала его. Сравнивая собственные достижения с дости­жениями пятидесятилетних Дарвина и Фабра, Джеральд впадал в уныние. «Где, черт побери, они находили на все это время? — спрашивал он. — На Джерси мне с трудом удается выкроить хотя бы полчаса, чтобы заняться чем-нибудь стоящим».

Темная сторона натуры Джеральда — его отчаяние, вспышки гнева, мизантропия, переедание, пьянство, постоянная тяга к путешествиям, стремление буквально часами жариться на солнце — уходила корнями в подсознательный страх того, что его жизнь проходит бесплодно. Он счи­тал, что ничего не успел сделать — и не успеет в будущем. Скорость разру­шения природы усилиями человека приводила его в ужас. Каждый час в его зоопарк приходили сообщения со всех концов света об эрозии почвы, об уничтожении животного и растительного мира. Миллионы случаев эко­логического вандализма стремительно вели наш мир к катастрофе. И Дже­ральд понимал это лучше других. Но даже в столь отчаянном положении у него еще сохранялась небольшая надежда. «Насколько мне известно — это единственный мир, и я в нем живу, и он живет во мне, как та утка, ко­торую мы съели за обедом, и в нем живут все уличные хамы, и Джеки, а поголовье горных горилл уменьшается с каждым днем, в нем есть вино и мои ужасные кузены, и Ларри пишет свои нечитабельные книги, и белые ушастые фазаны успешно размножаются, и жизнь продолжается».

Даже сейчас, страдая от лишнего веса, лишившись всех иллюзий, на­блюдая за тем, как рушится его брак, Джеральд Даррелл по-прежнему с почтением и глубочайшим уважением относился к жизни. Он никогда не переставал любить всех живых созданий, населяющих этот мир. Его удив­ляли и восхищали муравьи, осы, полет птиц, закат солнца и краски восхо­да. Только это казалось ему заслуживающим внимания и изучения, все же остальное скользило сквозь пальцы, словно песок. Дэвида Хьюза всегда по­ражало то, с каким вниманием и сосредоточенностью Джеральд изучает жизнь крохотных созданий, снующих вокруг его кресла, стоящего во дворе французской фермы. «Его поведение, — писал Хьюз, — напоминало мне ребенка, который изо всех сил старается стать взрослым. Его желание не­медленно определить вид пролетевшей мимо бабочки, проследить, куда му­равьи тащат зернышко, было чисто мальчишеским. В течение всей жизни он сумел сохранить эту свежесть восприятия, интерес к природе и живот­ным. Эти качества проявились в нем буквально с рождения и не исчезли до самой смерти».

Но не все было так хорошо. В марте пост секретаря Фонда заняла Джу­ди Макрелл, познакомившаяся с Дарреллами на Корфу за несколько лет до того. Летом она приехала во Францию. Джеки и Джеральд показались ей «очень одинокими людьми». «Их нельзя было назвать даже друзьями, — вспоминала она. — Между ними не было любви». Джеки показалась Джу­ди очень одинокой. «Джерри так никогда и не сумел повзрослеть в эмоцио­нальном плане, — вспоминала Джуди. — Он по-прежнему оставался не­опытным и напуганным мужчиной, несмотря на все его бесконечные ин­трижки. Он был прекрасным человеком, он делал удивительные вещи, но жить рядом с ним было очень трудно. Его нетерпение и огорчение из-за того, что человек делает с окружающей средой, делали его буквально невы­носимым. Однажды Джеки сказала мне, что подумывает о продолжении своей книги «Звери в моей постели». Новую книгу она собиралась назвать «Моя жизнь со зверем». Но она по-прежнему разделяла любовь Джерри к животным и к природе, хотя и уже не в такой степени, как раньше. Преж­де чем принять душ, Джеки выискивала в ванной всех пауков и аккуратно выгоняла их из комнаты. А когда она выходила из душа, все изгнанные пауки немедленно туда возвращались».

В конце лета во Франции изменились налоговые правила, и Лоуренс был вынужден попросить брата съехать с фермы. Джеки и Пегги Пил при­нялись искать новое жилье в этом районе. После долгих поисков они на­шли виллу неподалеку от Граса в краю известняковых плато и восхити­тельных заросших оливами холмов. В конце ноября 1975 года, незадолго до дня рождения Джеки, Джеральд, его новая секретарша, Сью Бейтмен, Пегги Пил и Дэвид Хьюз упаковали все вещи Дарреллов и переехали в но­вый дом. Вилла напомнила Джеральду огромное орлиное гнездо, располо­жившееся над долиной.

Атмосфера в новом доме складывалась напряженно. Джеральд пил, был мрачен и раздражителен. Дэвид Хьюз тоже находился не в самом лучшем настроении, поскольку все еще переживал свой развод с Май Цеттерлинг. «Дом в метафорическом смысле слова отражал эмоциональное состояние тех, кто его населял, — вспоминал Хьюз. — Он был суровым, выкрашен­ным в белый цвет, почти пустым, кошмарно современным и чудовищно вывернутым наизнанку — спальни располагались на первом этаже, а есть и отдыхать предлагалось в подвале. Джерри и Джеки постоянно ссорились. Они оскорбляли друг друга, причем Джерри не стеснялся в выражениях. Джеки не отставала от него. «Я вышла замуж за человека, который женил­ся на ком-то другом», — сказала она мне. Атмосфера в доме напоминала романы Скотта Фитцджеральда — подобное случается в дорогих рестора­нах, где люди едят и пьют, но в глубине души они давно уже мертвы. Ду­маю, что Джеки возненавидела секс, что разозлило Джерри еще сильнее».

Хьюз завязал роман с секретаршей Джеральда, Сью Бейтмен. Это не понравилось Джеральду, но разбираться с влюбленными он поручил Дже­ки. «Меня в буквальном смысле отправили домой с первым же самоле­том, — вспоминал Хьюз. — И за мой собственный счет, должен добавить, 80 фунтов в один конец». Больше Дэвид Хьюз с Джеки не встречался.

Вернувшись на Джерси, Джеральд стал готовиться к поездке в Ассам, чтобы на месте ознакомиться с ситуацией по охране окружающей среды в Индии. Особенный интерес у него вызывала карликовая свинья, один из видов, находящихся под угрозой уничтожения. В ходе этой экспедиции ему предстояло снять очередной документальный фильм для Би-би-си. Фильм «Животные — жизнь моя» должен был быть показан в рамках проекта «Мир вокруг нас». Режиссером фильма стал Дэвид Кобхэм. В сценарии рассказывалось не только об охране окружающей среды в Ассаме, но и о жизни Джеральда Даррелла, о его неустанной работе по сохранению вы­мирающих видов животных.

Джеки окончательно решила все свои проблемы. «Я заявила Джерри, что не намерена более терпеть его поведение, — рассказывала она, — и ре­шила уйти от него». Джеральд давно ждал от нее такого поступка. Их брак давно пережил себя, но тем не менее это событие тяжело повлияло на Дар­релла. Когда Джуди Макрелл сообщила ему, что оставляет пост секретаря Фонда — ей нравилась работа, но жизнь на Джерси стала для нее невыно­симой, — Джеральд впал в такую ярость, что запретил ей показываться ему на глаза и полностью прекратил всякое общение с ней. Его мир рушился.

Вот что вспоминает Джеки о мучительном периоде разрыва с Джераль­дом.

«С ним стало очень трудно жить. Я говорю не только о пьянстве, хотя даже одной этой причины было бы более чем достаточно. Он стал очень обидчивым. С возрастом его юмор перестал быть спонтанным, стал слиш­ком изощренным. Он стал более циничным, перестал радоваться жизни. Ситуация, складывающаяся в мире, скорость уничтожения животных и растений, тотальная глупость человечества угнетали его. На своем пятидеся­тилетии он заявил, что не намерен более терпеть идиотов. Так он относил­ся к миру. И в то же самое время он становился все более раздражитель­ным, взрывался по поводу и без повода. Чаще всего его ярость проявлялась в криках и скандалах, но даже это было очень трудно выносить. Тяжело жить с человеком, который настолько поглощен собственным проектом, что не хочет ни видеть, ни замечать ничего и никого вокруг. Я начала ду­мать, а что вообще я делаю рядом с этим человеком? Мне сорок шесть — и я могу еще найти свое место в жизни. Я с горечью вспоминала о своей не­удавшейся карьере оперной певицы.

Жизнь с Джерри была очень тяжелой. Никогда нельзя было догадать­ся, в каком настроении он поднимется утром. Его раздражали любые мело­чи, и свое раздражение он вымещал на всех вокруг, в том числе и на мне. Я просто устала от всего этого. Когда я начинала возражать, он отвечал: «Ты — моя жена и должна все терпеть». Это возмущало меня до глубины души! Несмотря на его юмор — он по-прежнему мог быть очень веселым, когда ему этого хотелось, — наша жизнь была очень мрачной и безрадост­ной. Джеральд страдал от депрессии. В 1968 году у него случился нервный срыв, едва не приведший к самоубийству. После него Джерри больше ни­когда не был прежним.

Это был очень тяжелый период для нас обоих. Вот почему я решила уйти. Я чувствовала, что мне нужно бежать, если я хочу сохранить хотя бы остатки рассудка. Я год за годом тратила на спасение Фонда, спасение жи­вотных. Но теперь Фонд твердо стоял на ногах. В середине семидесятых я решила — сейчас или никогда. Я была замужем за Джерри больше два­дцати пяти лет — пожизненное заключение!»

Но страдала не одна Джеки — в браке редко страдает только один из партнеров. Люди, близко наблюдавшие семейную жизнь Дарреллов, заме­чали, что Джеральд получает больше, чем отдает. Ближе всех Дарреллам был Джереми Маллинсон, научный руководитель Фонда, старинный друг Джеральда и Джеки. «Я наблюдал за тем, как рушится их брак, — вспоми­нал он. — Было бы несправедливо во всем винить одного Джерри. Они оба были виноваты в распаде своей семьи. Джеки слишком ревновала мужа к зоопарку и Фонду. Она была очень мстительна. В середине семидесятых годов отношения между ними резко ухудшились. Джеки буквально уничто­жила его».

К Рождеству состояние Джеральда резко ухудшилось. Он глубоко лю­бил Джеки — она никогда не понимала, за что, — но сохранить брак было уже невозможно. Джеки сбросила маску. Джеральд был потрясен. На еже­годном рождественском ужине в поместье это заметили все присутствую­щие, хотя лишь немногие догадывались об истинной причине его тревоги. «Джерри был очень странным, — вспоминали Сэм и Кейт Уэллер. — И вся атмосфера этого вечера была ненормальной. Джерри был напряжен и замкнут. Нам стало ясно, что между ним и Джеки что-то произошло. Эмо­циональное напряжение буквально чувствовалось в воздухе». Это заметил и Майкл Армстронг: «Джеральд стал много пить, это не нравилось Джеки. В конце концов она выхватила у него бутылку со словами: «Без меня ты был бы полным ничтожеством!»

Экспедиция в Ассам откладывалась, брак рушился. Джеральд впал в глубокую депрессию. Он по-прежнему жил вместе с Джеки, но более не считал себя женатым на ней. И тогда Джеки пришла на ум идея. Джерри плохо себя чувствует, сказала она его личному помощнику Джону Хартли. Почему бы не отвезти его погреться на солнышке? В течение последних двух лет Фонд занимался вопросами охраны окружающей среды на Маврикии. Именно на этом острове был уничтожен дронт — нелетающая птица, кото­рая стала эмблемой Фонда и Джерсийского зоопарка. По сравнению с Ас­самом, эта поездка была неутомительной, а контакты с местными властями давно установлены. Шестинедельная поездка на Маврикий была быстро организована. Отъезд наметили на конец марта.

Джеки же решила отправиться в Австралию, чтобы собрать материал о работе австралийских женщин по охране окружающей среды. За время этой поездки она хотела как следует обдумать свою жизнь и будущее. Дже­ральд принял ее предложение, но не хотел, чтобы она ехала одна. В каче­стве секретарши он предложил ей Сью Бейтмен, которая перед Рождест­вом оставила работу в Фонде.

Джеральд отправился в Борнмут, поселился в отеле. Он хотел пови­даться с Маргарет, а также показаться своему врачу Алану Огдену. Но сло­жившаяся ситуация и одиночество тяжело повлияли на него. Он беспро­будно пил и мрачно изучал девять томов книги Хэвлока Эллиса «Психология секса», купленные в борнмутском книжном магазине. («Любой, кто зани­мается разведением редких животных, знает, насколько важен секс», — говорил он, объясняя свой интерес к столь нетривиальной проблеме.) По­степенно Джеральд опускался в бездну черной депрессии. Тревожась о со­стоянии мужа, Джеки позвонила Алану Огдену. Тот застал Джеральда пья­ным, в ужасном состоянии и немедленно поместил его в частную клинику. Алан перезвонил Джеки и предупредил, что ей будет лучше отложить по­ездку в Австралию. Ее отъезд мог сказаться на психическом состояния Джеральда. К тому же она может понадобиться. Джеки согласилась ос­таться и отправилась во Францию. Там она провела три месяца — с янва­ря по март. За это время она осознала, что брак их полностью разрушен, что она спокойно может жить в одиночестве, заниматься чем угодно и об­думывать свою жизнь. «И тогда я сказала себе: «Сейчас или никогда!» — вспо­минала она. — Я жалела только об одном — что не сделала этого раньше!»

В жизни Даррелла произошло и еще одно неприятное событие. Дэвид Хьюз приехал навестить Джеральда в Борнмут, когда Джеки бросила его. Биографическая книга о Даррелле, над которой он работал в течение пре­дыдущего года, оказалась невостребованной. И крушение брака стало не единственной причиной. Джеральд считал, что в этой книге слишком мно­го разговоров и чересчур мало внимания уделено вопросам охраны окру­жающей среды. Коллинз расторгнул контракт, не выплатив последнюю часть аванса. Хьюз предпочел спокойную и более доходную жизнь профес­сора в Америке.

Джеральд вернулся на Джерси полностью разбитым. Джон Хартли встретил его в аэропорту и сразу же понял, что оставлять его одного нель­зя. «Он плакал, был угрюм и подавлен, — вспоминал Хартли. — Я очень любил его, и мне было больно видеть его в таком состоянии. По вечерам в зоопарке было очень одиноко, а навещали его лишь немногие. Я чувство­вал, что мне нужно переехать в главный дом хотя бы на несколько самых критических дней». Джон вернулся домой, сказал жене о своих планах, со­брал все необходимое и поселился в главном доме, намереваясь провести рядом с Джеральдом столько времени, сколько потребуется. «Мы много разговаривали, — вспоминал он, — слушали музыку, немного выпивали и пришли к согласию о том, что мир — ужасное место».

Джеральд попал в ад, его душа погрузилась во мрак. Вскоре приехала его сестра Маргарет, а следом за ней из Америки прилетел Том Лавджой. «Джерри был совершенно разбит, — вспоминала Маргарет. — Он не мог выносить одиночества. Ему нужна была женщина, пусть даже простая ку­харка или горничная. Он нервничал, если в доме не было женщин. Но не­смотря на свое состояние, он сказал мне: «Если Джеки все же решится по­стучать в мою дверь, надеюсь, ты ее впустишь». Время от времени Дже­ральда навещали друзья. «Он был очень, очень подавлен, — вспоминал Дэвид Кобхэм. — Его лодка разбилась о скалы. Это было очень печально. Я знал, что он много пьет и что с ним трудно жить, но он был замечатель­ным человеком, делавшим важное и нужное дело. Было ужасно видеть его в таком состоянии».

Пусть даже разрыв казался Джеральду настоящим адом, но нужно при­знать, что он пошел на пользу и Джеки, и самому Джеральду. Их брак пе­рестал быть полноценным давным-давно. Боль, испытываемая Джераль­дом, объяснялась, с одной стороны, потерей любимого человека, а с дру­гой — тем, что уход Джеки оставил его в одиночестве — а одиночества он перенести не мог. «Если бы я не приняла решения уйти, — вспоминала Джеки позднее, — мы бы вместе пришли к заключению, что нам лучше расстаться. Помните старинную поговорку о том, что вслед за уважением уходит и любовь? Джерри, конечно, был очень сердит и говорил мне, что сделает все, чтобы изгнать даже саму память обо мне и полностью исклю­чить любой мой контакт с зоопарком. И он сдержал обещание. Думаю, он был так разгневан потому, что мой уход образовал пустоту в его жизни. Хотя Джерри говорил, что никогда не хотел, чтобы я уходила, я чувствую, что эти слова были продиктованы не любовью ко мне, а тем неудобством, с которым был связан мой уход. Он полностью зависел от меня и от моего мнения. Я делала для него все. Даже несмотря на то, что я больше не зани­малась делами зоопарка, я продолжала оставаться его менеджером, бан­ковским управляющим, секретарем и так далее. Теперь же он остался один. Не эмоционально, а практически. Стоило мне уйти, как Джерри по­нял, сколько я делала для него. Мне говорили, что он был вынужден на­нять трех сотрудников, чтобы выполнять те обязанности, которые выпол­няла я на протяжении нашей супружеской жизни».

Пытаясь излечиться от сердечной боли и снять нервное напряжение, Джерри занялся написанием стихов о животных. Это помогло ему еще в шестидесятые годы. 27 февраля 1976 года он писал Ширли Томас из зоо­парка: «В свободное время я по мере сил пытаюсь превзойти старшего бра­та в поэзии. Я написал цикл стихов о животных под названием «Антропо­морфия» и надеюсь, что мне разрешат самому их проиллюстрировать. Ес­тественно, мои стихи более мистичны и философичны, чем поэтические опусы Ларри, и Вы сразу же это поймете из прилагаемого примера. Я чув­ствую, что ничто так не помогает избавиться от страданий, как сочинение стихов».

Учитывая обстоятельства, «прилагаемый пример», посвященный судьбе одного из вымирающих животных, совершенно замечателен:

Высоко, на заснеженных вершинах Анд,

Можно встретить лишь одного зверя,

Который оказался достаточно умен, чтобы доказать

всем смотрителям,

Что им всем необходима ученая степень.

Очковый медведь — это чудо,

Очковый медведь — не дурак.

Очковый медведь с редкой мудростью

Не тратил даром времени в школе.

Очковый медведь выучил испанский,

Очковый медведь научился рисовать,

Очковый медведь совершенно спокойно

Мог умножить двадцать на четыре.

Очковый медведь был образцовым животным, продолжал Даррелл. Он научился писать, рисовать, вязать, ткать и петь. Он изучил историю, нау­чился считать, не загибая пальцы. И лишь одно обстоятельство повергало его в глубокую депрессию — он не умел говорить и был вынужден подпи­сываться, ставя крест.

Но однажды кто-то подарил ему попугая

(Чрезвычайно дурно воспитанную птицу),

Которая умела делать хорошо лишь одно — говорить,

И Очковый медведь был спасен.

Птица стала его постоянным компаньоном,

Медведь писал письма друзьям совершенно спокойно,

А в конце этих посланий они находили подпись:

«Ачковый мидведь, Б.Н.».

Если ваш учитель спросит вас,

Как пишутся слова «кларет» или «зефир»,

Я предлагаю, не тратя лишних сил,

Пойти и купить себе попугая.

25 марта 1976 года, незадолго до отплытия Джеральда на Маврикий, Пегги Пил встретила его в Лондоне и записала в своем дневнике: «Джеки уехала во Францию. Я ничего не спросила, но подозреваю, что она бросила Джерри. Он выглядел очень одиноким. С ним была Энн Питерс. Мне пока­залось, что она тоже собирается на Маврикий». Похоже, в качестве под­ружки. «Энн стала первой девушкой, с которой Джерри начал встречаться после разрыва с Джеки», — вспоминал Джон Хартли.

В апреле после отъезда Джеральда на Маврикий Джеки вернулась на Джерси, чтобы забрать вещи и привести в порядок счета Джеральда. Тогда она была в зоопарке в последний раз. Саймон Хикс, прибывший на Джер­си, чтобы занять пост зоологического координатора Фонда, а впоследствии ставший секретарем Фонда, вспоминал: «В зоопарке царила полная нераз­бериха, и я с первого же дня включился в работу. Господи, сказал я себе, мне-то зачем это нужно? Джеральд Даррелл за границей, его жена упако­вывает свои вещи и уезжает. Приехали телевизионщики. «Мистер Даррелл здесь?» — спросили они. «Нет, он за тысячи километров отсюда, — отве­тил я. — Я здесь новичок и не могу вам ничем помочь. Я совершенно рас­терян». Никто не посвятил меня в тайну. Мне пришлось во всем разбираться самому. Я ничего не понимал, кроме того, что положение очень серьезное». Уезжая, Джеки оставила прощальную записку Джереми Маллинсону: «Про­щайте, надеюсь больше никогда в жизни не увидеть это чертово место».

В этот момент Джеральд был далеко от Джерси — и морально, и физи­чески. Он впервые оказался на Маврикии, втором по величине из Маска­ренских островов, лежащем к востоку от Мадагаскара. Этому острову было суждено оказаться местом осуществления наиболее долгосрочного и успеш­ного проекта Фонда охраны дикой природы.

В марте 1976 года совершенно разбитый Джеральд вместе с Джоном Хартли и Энн Питерс вылетел на Маврикий. Шестинедельная экспедиция была спланирована так, чтобы у него была возможность отдохнуть и не­много понежиться на солнце. В те времена Маврикий был довольно неиз­вестной страной. Джеральд увидел его из иллюминатора самолета — «зеле­ный, рдеющий, с голубовато-пурпурными горами, окруженный белопен­ными рифами и глубокой синевой Индийского океана». В экологическом смысле на острове произошла настоящая катастрофа. Самолет приземлил­ся на руинах острова, где когда-то гнездился легендарный дронт. Большая часть уникальной островной фауны была уничтожена человеком еще в прошлом веке. Не менее разрушительную роль сыграли и спутники челове­ка — собаки, кошки, свиньи, крысы, обезьяны, мангусты. За удивительно короткое время печальную судьбу дронта разделили огромный бескрылый черный попугай, гигантская черепаха и дюгонь. «От уникальной и совер­шенно безвредной для человека фауны, — писал Джеральд, — остались всего несколько птиц и ящериц. Но даже и они, а также все, что осталось от девственного леса, испытывают невероятное давление». Маврикийская пустельга, розовый голубь и попугай-пересмешник — самые редкие виды в мире — подвергались истреблению со стороны орд яванских макак, кото­рые поедали их яйца и уничтожали птенцов.

По мере того как Джеральд знакомился с обстановкой на острове, по­ездка, спланированная как увеселительная, предусматривающая знакомст­во с охраной окружающей среды, постепенно превращалась в серьезную экспедицию, во время которой оставалось немного времени и на отдых. Прибыв на Маврикий, участники экспедиции остановились в штаб-кварти­ре хранителя лесов Вахаба Овадалли, с которым и Джеральд, и Джон Хартли немедленно подружились. Хранитель лесов оказался очень друже­любным человеком, сторонником охраны окружающей среды. Он настаи­вал, чтобы после ознакомления с состоянием популяции пустельга, розо­вых голубей и попугаев экспедиция отправилась на Круглый остров, кото­рый по своей значимости можно сравнить только с Галапагосскими островами, но которому угрожала серьезная экологическая катастрофа.

Найти розовых голубей в природе было нелегко, так как их количество сильно сократилось. Чтобы их увидеть, экспедиция отправлялась в лес но­чами и при свете факелов разыскивала гнезда птиц. Для Джеральда путе­шествие по зарослям криптомерий в долине Розовых Голубей в поисках редких птиц было увлекательным приключением. Он забывал о своем по­гибшем браке, о проблемах Фонда и Джерсийского зоопарка, он снова по­гружался в мир живой природы, вспоминал детство, проведенное на Кор­фу. Красота окружающей природы завораживала даже такого искушенно­го человека, как Джеральд. На закате он забирался на деревья и ждал, когда голуби вернутся на ночлег. Пролетавшие мимо птицы проявляли к нему не меньший интерес, чем он к ним. Позже он писал:

«Солнце опустилось очень низко, и небо из металлического, зимородко­вого стало нежным, бледно-голубым. Внезапно откуда-то появилась стая белоглазок, маленьких хрупких зеленых птичек с бледными кремовыми кругами вокруг глаз. Птички расположились на дереве надо мной. Они принялись переговариваться между собой, издавая резкие, высокие звуки, и в то же время демонстрировали мне чудеса акробатики, выискивая между сосновыми иголками крохотных насекомых. Я поджал губы и издал звук, напоминавший их крики. Эффект был поразительным. Все птички замерли, замолчали, забыли об ужине, собрались на ветке прямо над моей головой и уставились на меня черными глазками, обведенными белыми кругами. Я издал еще один крик. Какое-то время птички ошарашено мол­чали, а затем начали возбужденно переговариваться и приближаться ко мне. Если бы я протянул руку, то мог бы до них дотронуться. Я продолжал подражать их крикам. Белоглазки казались все более и более встревожен­ными. Они склоняли головки, приближались ко мне все ближе и ближе. Птички чуть было не садились на меня, продолжая обсуждать столь стран­ное явление резкими, пронзительными голосками».

Только когда над деревом пролетели два розовых голубя и Джеральд поднял бинокль, чтобы как следует разглядеть их, эти любопытные крошки наконец-то взлетели. Первый голубь уселся на дерево рядом с Джераль­дом, и тот смог его поймать при помощи специальной сети.

«Я осторожно держал птицу в ладонях. Голубь лежал спокойно, не дви­гаясь, часто моргая от удивления. Это была совершенно замечательная птица. Глядя на нее, ощущая под пальцами шелк ее перьев, ощущая частое сердцебиение, я испытывал глубокую печаль. В моих руках сидел один из тридцати трех уцелевших розовых голубей на Земле. От бесчисленных стай, затмевавших небо, остались лишь тридцать три голубя. Когда-то здесь оставалось и тридцать дронтов, безвредных нелетающих птиц, кото­рые исчезли с лица земли из-за глупости и беззаботности человека, истреб­ленные кошками, собаками и обезьянами. Эти птицы исчезли навсегда, потому что никто не позаботился о них и не предоставил им убежища, где они могли бы спокойно жить и размножаться. Но хотя бы розовым голубям мы могли еще помочь».

Правда, Джеральд заметил, что розовый голубь и сам не слишком-то много думает о продолжении рода. Удобно устроившись на конце ветки, он вполне может отложить яйцо в пустоту.

Следующим пунктом программы был Круглый остров, лежащий в че­тырнадцати милях к северо-востоку от Маврикия. Площадь его не более 375 акров, но на этой довольно скромной территории встречается огромное множество совершенно уникальных растений и животных, в том числе во­семь видов местных рептилий, шесть из которых находятся под угрозой уничтожения (два вида гекконов, два вида сцинков и два вида змей); не менее десяти видов редчайших растений, причем шесть из них являются эндемиками. К тому же на Круглом острове гнездится редчайший вид буре­вестников. «На каждом акре этого вулканического острова, — писал Дже­ральд, — можно встретить больше уникальных, редчайших животных и растений, чем в любом другом уголке земного шара». Завезенные челове­ком козы и кролики нарушили равновесие природы, пожрали раститель­ность и подрыли корни. Девственным лесам был нанесен непоправимый ущерб. Редкие пальмы и деревья твердых пород, в частности черное дере­во, были уничтожены навсегда. Круглый остров напоминал безжизненную лунную поверхность. Следом за растительностью исчезли насекомые. Яще­рицы и змеи лишились источника пищи и тоже вымерли. Правительство Маврикия осознало опасность и приняло меры по сокращению численно­сти коз, отстрелу кроликов и восстановлению растительности на острове, хотя сделано было очень немного.

Но Джеральд был в восторге. «Теперь совершенно ясно, что через три­дцать-сорок лет, — писал он, — Круглый остров станет самым замечатель­ным примером охраны и восстановления окружающей среды на практике, хотя всего несколько лет назад он являл собой безжизненную пустыню». Экспедиции Даррелла дали разрешение вывезти в Джерсийский зоопарк редких животных. Через четыре дня Джеральд покинул Круглый остров, увозя с собой несколько пар гекконов и сцинков.

Поездка на Родригес заняла больше времени. Этот сухой, пыльный ост­ров лежал в 350 милях к востоку от Маврикия. Родригес когда-то был ме­стом обитания гигантских черепах и странной одинокой птицы пустынни­ка, но оба вида были безжалостно истреблены французскими поселенцами еще в восемнадцатом веке. Джеральд с Джоном хотели ознакомиться с со­стоянием популяции золотых крыланов. Этих летучих мышей сохранилось всего 120—130 особей. Даррелл хотел отловить несколько пар, чтобы соз­дать жизнеспособные колонии на Джерси и на Маврикии. Мышей ловили с помощью специальных сетей, дымовых костров и подгнивших фруктов.

Джунгли Родригеса ночью — не место для слабонервных. Москиты чуть ли не до костей обглодали Джеральда и его спутников, а внезапно по­шедший тропический ливень не оставил на них сухой нитки. Местные жи­тели соорудили им шляпы из банановых листьев, но на листья набросились крупные местные улитки и почти полностью их сожрали. Все же считать неудачной эту поездку было нельзя. Экспедиция вернулась на Маврикий с восемнадцатью крыланами.

На Маврикии Джеральда поселили в роскошном отеле, раскинувшемся под пальмами на белоснежном пляже. От открытого океана лагуну отделял небольшой коралловый риф. Этот риф стал для Джеральда настоящим от­крытием. Перед ним предстал совершенно иной мир. «Под водой ты пре­вращаешься в коршуна, — писал он. — Ты паришь над лесами, горами и песчаными пустынями этой океанской вселенной. Ты чувствуешь себя Икаром». Маврикий показался Джеральду раем на Земле, он надеялся, что правительству достанет ума объявить эти рифы национальным морским парком, как это уже сделали Танзания и Сейшельские острова. Накануне отъезда Джеральд плавал на рифе. Его окружали огромные стаи рыб, под ним раскинулся настоящий подводный сад.

«Я плавал с рыбами примерно полчаса. Это было незабываемо: то мне казалось, что подо мной весенний лес, шелестящий листьями, а через мгно­вение я видел ярко-синее средиземноморское небо, каким-то чудом перене­сенное в океан. Неподалеку я заметил небольшое коралловое деревце, на котором не было ни морских ежей, ни рыб-скорпионов, и уселся на него. Я снял маску. На горизонте возвышались снежные горы Маврикия. Почти до самой вершины их укутывали зеленые леса, и лишь на макушке красо­валась белоснежная шапка. Между мной и горами в небе дрожали пять ра­дуг. Я решил, что Маврикий — это совершенно замечательное место».

Вернувшись на Джерси, Джеральд обнаружил, что Джеки собрала свои вещи и уехала. По взаимному согласию она забрала их «Мерседес». В мае состоялась их последняя встреча.

«Мы встретились в Борнмуте, — вспоминала Джеки. — Это была полу­нейтральная территория. К этому моменту мне удалось успокоиться и взять себя в руки. Я была поражена тем, что и Джерри отлично владел со­бой. Я сказала ему, что не собираюсь возвращаться, но он не захотел со­гласиться с моим решением. Он сказал, что сожалеет о своем поведении, и пообещал, если я вернусь, взять меня с собой в Россию или в любую дру­гую страну, куда я захочу. Он настаивал, чтобы я еще пару дней подумала обо всем, что я и сделала. За это время я успела посоветоваться с адвока­том, потому что хотя Джеральд и говорил, что все имущество будет разде­лено между нами поровну, письменного подтверждения его слов у меня не было. Когда Джерри понял бы, что я действительно не собираюсь возвра­щаться, он мог оказаться не столь щедрым. Из офиса моего адвоката я по­звонила ему и сообщила, что окончательно решила уйти от него. Джерри взорвался. На этот раз ему не удалось совладать с собой, и он дал волю языку».

Впереди были четыре года ссор и горечи. Разрыв был полным. Джеки больше никогда не встречалась с Джеральдом, им нечего было сказать друг другу. Хотя Джеральд продолжал активно работать в своем зоопарке, его жизнь стала совершенно иной, он был в ужасном состоянии. Джеки чувст­вовала себя как в ссылке. Ей тоже пришлось нелегко. «Я никогда не забуду это мучительное для меня время, — вспоминала она. — На меня обрушил­ся такой стресс, Джерри оказался таким мстительным, что от нервного срыва меня уберегла только поддержка близких друзей».

19 июля 1976 года Джеральд написал Лоуренсу о разрыве с Джеки: «Джеки ушла. Ты был очень добр, когда пригласил меня пожить немного во Франции, но я предпочитаю зализывать свои раны в одиночестве. Я хочу поехать в Грас. Если нам удастся встретиться, когда я соберусь воз­вращаться, можно будет сходить на бой быков. Думаю, мне будет приятно увидеть, что терзают не меня одного».

Но этот план не был осуществлен. Джеральд, Джон Хартли и Дениз Лиддлоу, гибкая, смуглая уроженка Карибских островов, ставшая секрета­рем зоопарка и получившая от Джеральда прозвище Радуга, уехали на юг Франции и поселились на белоснежной, увитой бугенвиллеями вилле в Каннах, куда их пригласили Франсуа и Шейла Браш. Шейла принадлежа­ла к богатой американской семье, владевшей фирмой «Джонсон и Джон­сон». Она всегда поддерживала Фонд и жертвовала крупные суммы. «Дже­ральд развлекался тем, что писал книгу о Маврикии, — вспоминал Джон Хартли, — хотя большую часть времени он проводил в местных рестора­нах. Он много ел, еще больше пил, потом возвращался домой и добавлял еще. Он часами мог сидеть на открытой веранде, греясь под лучами солн­ца. Порой он засиживался на веранде на всю ночь, отправляясь спать лишь в четыре-пять часов утра. Это была довольно спорная терапия — но ему она помогла». Канны очень понравились Джеральду. Он сумел справиться с сердечной болью при помощи бара «Негреско» (самого роскошного отеля Канн) и стройной чернокожей девушки. Постепенно он стал возвращаться к нормальной жизни.

Адвокат Джеки бомбардировал его письмами. «Джеральд выдвигал смехотворные обвинения, — вспоминала Джеки. — Его поведение страш­но меня раздражало. Только когда я пригрозила, что подам в суд и расска­жу о нервном срыве и о его пьянстве, он стал более сговорчив». Джеральд никак не мог успокоиться. В августе он вернулся из Канн и написал Ло­уренсу: «Боюсь, Джеки ко мне не вернется. Она поступает со мной очень жестоко. Видимо, я причинял ей боль с завидной регулярностью. Я этого не замечал, но она абсолютно в этом убеждена».

Джерри сопротивлялся требованиям адвокатов изо всех сил. «Джеки разослала повестки всем, кому только смогла. Это была настоящая брако­разводная битва, — вспоминал Джереми Маллинсон. — Джерри, порой даже в ущерб собственным финансовым интересам, стремился защитить Фонд всеми силами». Наконец все вопросы были решены, и британский суд весной 1979 года развел супругов на основании «неразрешимых проти­воречий».

Так как Джеральд не был резидентом Соединенного Королевства, суд не присудил Джеки половину его состояния, на что она так рассчитывала, указывая на то, что без нее Джеральд ничего не добился бы. Суд постано­вил, что Джеральд должен выплачивать Джеки регулярно индексируемое содержание в размере 7000 фунтов стерлингов в год. Джеральд считал, что налоги с этой суммы должна выплачивать сама Джеки. «Он не хотел мне ничего отдавать, — вспоминала Джеки. — Лишь суд вынудил его сделать это. Но чтобы получить от него хотя бы пении, я должна была отказаться от всех своих прав на то, что мы с ним имели на Джерси. К чести Джераль­да надо сказать, что, хотя мне потребовалось немало времени на то, чтобы отсудить у него какие-то деньги, он всегда честно выплачивал оговоренную сумму, несмотря на собственные финансовые затруднения».

Однако ощущения у обоих были не из лучших. И Джеральд, и Джеки были разгневаны, чувствовали себя преданными и не хотели видеть друг друга. Джеральд всегда любил Джеки больше всех на свете. Он не пред­ставлял, что их жизнь может завершиться подобным образом, и всю вину за это возлагал на свою бывшую жену, обвиняя ее в том, что она самым подлым образом его бросила. Когда он узнал, что должен будет платить алименты, то просто вышел из себя. Эта сумма казалась ему несправедливо большой. «Я решил продать дом в Грасе, — писал он Лоуренсу, — так как содержать его мне не по средствам. Сейчас мне нужны наличные, так как придется выплачивать огромные алименты. Как несправедливо со стороны суда было заставить меня платить — ведь я абсолютно не виноват в распа­де нашей семьи».

Джеки, разумеется, видела все по-другому. Она ушла, потому что Дже­ральд сделал их дальнейшую совместную жизнь невозможной. «То, что я выдержала так долго, до сих пор меня удивляет, — вспоминала она много лет спустя. — Я отказалась от всего, что было мне дорого, — бросила се­мью, забыла о карьере, пожертвовала своим здоровьем, отдала ему два­дцать восемь лучших лет своей жизни. И за все это я получила жалкие гро­ши и сердечную боль. Меня лишили законного места в анналах зоопарка и Фонда, словно меня никогда и не существовало».

Взаимные обвинения — неотъемлемая часть любого болезненного раз­вода, но даже в угаре судебной тяжбы Джеки не могла не признать: «Дже­ральд Даррелл был слабым человеком, как и большинство людей на нашей планете. Но он очень любил природу и отдавал все свои силы сохранению окружающей среды. Это великий человек нашего времени, и его вклад в дело охраны природы еще только начинает получать признание».

Джеральду пришлось нелегко. Его жизнь разбилась на две части. Зоо­парк и созданный им Фонд процветали и становились все более известны­ми. Уже насчитывалось более пятнадцати тысяч членов Фонда по всему миру, двести тысяч человек ежегодно посещали его зоопарк, в состав на­учных комитетов Фонда входили ученые с мировыми именами, Федерация зоопарков присудила Джеральду пять премий, ему удалось получить по­томство от десятков животных, которым в естественных условиях грози­ло полное исчезновение. Но в личном плане Джеральд был несчастен, его литературная деятельность приостановилась. Новые книги более не встре­чали такого восторженного приема, как прежде, тиражи падали. В 1975—1976 годах его доход составил всего треть от дохода предыдущих лет. Удача отвернулась от Джеральда Даррелла и, казалось, больше нико­гда к нему не вернется.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ