На краю света: первая экспедиция в Камерун 1947-1948

Трижды корабль чуть не утонул. В Бискайском заливе шторм был на­столько силен, что Джеральд и Йелланд свалились со своих коек вместе со всем скарбом. Становилось все жарче. Корабль подходил к Канарским ост-ровам. В море появились обитатели теплых вод, на корабль залетали экзо­тические насекомые — бабочки, стрекозы и крупные оранжевые божьи ко-ровки. Они появлялись с невидимого, но уже довольно близкого африкан­ского берега.

«Мы видели множество летучих рыб, — писал Джеральд матери. — Вокруг корабля играют дельфины, а вчера мы наблюдали трех китов при­мерно в пятидесяти футах от нас. На поверхности воды много португаль­ских корабликов, странных медуз с небольшими парусами. Они движутся, подгоняемые ветром. Эти паруса ярко-фуксинового цвета, и на фоне голу­бого моря они смотрятся великолепно».

Несмотря на все задержки и шторма, корабль продвигался к своей цели. В сочельник он уже находился в сорока милях от побережья Сенега­ла. Рождество было отмечено поистине лукулловым пиршеством. Сначала в столовой был устроен роскошный обед, затем все принялись распевать Рождественские гимны в каюте помощника капитана, а потом веселье переместилось в гостиную. Естественно, что рождественская вечеринка со­провождалась обильными возлияниями. Это была первая пьянка, живо описанная Джеральдом. На следующее утро он с трудом мог припомнить, что происходило вечером, но Йелланд все записал в своем дневнике.

«Мы набрались до такой степени, что Джерри, который раньше дер­жался от маленького священника и его жены на почтительном расстоянии, почувствовал к ним неожиданный прилив дружеских чувств. Они ушлидовольно рано, но, когда священник вернулся в гостиную за оставленной книгой, Джеральд обнял его, сунул ему в рот сигарету, на немыслимом французском обозвал его «мой милый друг» и предложил вместе выпить. Только приход жены священника спас его от участи, худшей, чем смерть. Взглянув на нее, Джерри возопил: «А вот и моя дама!»

Через несколько дней корабль достиг берегов Африки. Этот момент по­казался Джеральду совершенно волшебным.

«Судно пробивалось сквозь утренний туман по спокойному ровному океану. Едва различимые возбуждающие запахи доносились к нам с неви­димого берега — запахи цветов, сырой растительности, пальмового масла, тысячи других опьяняющих запахов, поднятых с земли восходящим солн­цем — бледным, влажным сиянием света, слабо мерцающим в тумане. Поднимаясь выше и выше, солнце жаром своих лучей разрывало пелену тумана, висевшего над водой и над берегом. Клочья тумана, медленно под­нимаясь вверх, растворялись в воздухе, открывая взору залив и очертания береговой линии. Впервые я увидел Африку».

На блистающей в лучах утреннего солнца воде было разбросано не­сколько лесистых островков, а за ними виднелся берег, покрытый густыми лесами, над которыми возвышался величественный горный массив Каме­рун, позолоченный утренним светом. Над островами летали стаи серых по­пугаев, издавая пронзительные крики и свист. Они направлялись с остро­вов к берегу. Внезапно в разрыве тумана Джеральд увидел крупного орла, охотящегося за рыбой, и двух коричневых коршунов, кружащих над ним в расчете на остатки с барского стола. И затем он снова ощутил волшебный аромат, который становился «сильнее, богаче, опьянял наше воображение картинами огромных лесов, заросших тростником болот и широких тайн ственных рек, мирно текущих под балдахином листвы громадных деревь­ев», — аромат Африки. «Мы почувствовали себя в мире грез».

Много лет спустя, с ностальгией вспоминая первую высадку на афри­канском берегу, Джеральд говорил другу: «Это произвело на меня такое впечатление, что я несколько часов, даже несколько дней после приезда находился словно под воздействием наркотиков. Достаточно было стакана пива, чтобы я воспарил, как орел. Сидеть, пить пиво, наблюдать за ярко-оранжевой ящерицей, покачивать головой... Эти впечатления остались в моей памяти навсегда. Они живы, потому что я тогда жил по-настоящему.

Для Джеральда и его друга Джона Йелланда каждая минута первых дней, проведенных в Африке, каждый вид, каждый звук, каждое лицо, ка­ждое животное и растение было источником удивления и радости. Они словно родились заново — все было им незнакомо и неожиданно. Они бро­дили, словно в трансе, восхищаясь и радуясь тому, что их окружало.

«В первый же вечер, — вспоминал Джеральд, — мы пообедали и отправились в маленький ботанический сад. Британцы повсюду устраивают ботанические сады, это для них словно загородные клубы. Вооружившись факелами мы спустились к небольшой речке, протекавшей в окружении пышной растительности. Словно пара школьников, мы принялись ловить все, что нас окружало, — древесных лягушек, мокриц, многоножек. Мы вернулись в гостиницу, нагруженные банками и коробками, и разбирали свои трофеи до утра».

Из маленькой белой гостиницы, расположившейся на вершине холма посреди уютной, усаженной цветами столицы Камеруна Виктории, Дже­ральд в припадке энтузиазма написал матери: «Страна эта просто велико­лепна. Мы с Джоном буквально захлебываемся от восторга при виде птиц и цветов». Куда бы ни отправились наши исследователи, везде им встреча­лись массы экзотических созданий. На кокосовой плантации неподалеку от города они обнаружили гигантских многоножек — «наша первая добыча, шести футов в длину и толстые, словно сосиски». На берегу их поразили странного вида крабы — «пурпурные, с одной большой клешней и одной маленькой», а также стайки мелких рыбешек, головки которых напомина­ли миниатюрных бегемотов. «Если здесь все так великолепно, — писал до­мой Джеральд, — нам крупно повезло».

Джеральду и Джону часто приходилось общаться с местным населени­ем. Делать это приходилось на ломаном английском, универсальном языке, которым Джеральд очень скоро овладел в совершенстве. Вот как описывал он матери типичный разговор с африканцем:

«Я: Доброе утро (очень по-английски).

Абориген: Доброе утро, сар. (Снимает грязную тряпку, заменяющую ему шляпу.)

Я: Мы ищем маленькую добычу[1]. Здесь есть маленькая добыча?

Абориген: Сар?

Я: Маленькая добыча. МАЛЕНЬКАЯ. ДОБЫЧА.

Абориген: А! Маленькая добыча, сар? Да, у нас есть много, сар, много!

Я (викторианским тоном): Где эта маленькая добыча, а?

(Абориген издает ряд восклицаний и жестов, которых я не понимаю.)

Я (притворяясь, что понял): Ага! Это место далеко-далеко? Абориген: Нет, сар, вы идти, идти пять минут, сар. Я (торжественно воздевая руки): Хорошо, ты показать мне.

Процессия пускается в путь. Впереди идут два аборигена, за ними мы с Джоном, ощущая себя так, словно снимаемся в голливудском фильме. Так мы проходим примерно полмили, а потом наши проводники принимаются отчаянно спорить на берегу довольно бурной реки. Я спросил одного из них, как можно переправиться на тот берег, и он сказал, что перенесет нас. Полагая, что другого выхода у нас нет, я вознес краткую молитву Гос­поду и взгромоздился ему на спину. Как он перебрался через реку, я не знаю: вода доходила ему до бедер, а дно было довольно каменистым. К мо­ему удивлению, он благополучно высадил меня на другом берегу и отпра­вился за Джоном. Я никогда не видел ничего смешнее — Джон сидит на туземце, одной рукой вцепившись ему в шею, а другой придерживая сумку с банками и коробками для образцов. Когда они добрались до середины реки (самая трудная часть путешествия), Джон начал смеяться и его весе­лье заразило туземца. Он остановился посреди реки и согнулся от хохота Я думал, что они оба свалятся в речку и все мои ценные экспонаты унесет течением».

Безопасно преодолев реку и тронувшись на поиски «маленькой добы­чи», англичане ощутили страшную жажду и спросили у своих проводников, нет ли поблизости кокосовых пальм. Кокосовое молоко — единственный напиток, который в Африке можно пить без опаски.

«Мы проделали в скорлупе отверстия и сели на обочине дороги немного подкрепиться. Примерно в полумиле от нас росли высокие пальмы. Мы могли видеть, как мужчины забираются на пальмы, усаживаются на ма­кушке и обрубают длинные ветви. Каждая ветка падала с пронзительным свистом, а когда она достигала земли, раздавался гулкий удар. Во время работы африканцы пели, и слушать это пение было очень приятно. Они пели обо всем, что видели, завершая каждый куплет протяжным припевом «Эоооо, эоооо». Когда Джон садился в машину, они пели: «Вот Джон садит­ся в машину, эоооо, эоооо». Затем африканцы делали короткую паузу и пели: «Он едет в Беманду за молоком... эоооо, эоооо». И так далее. Вокруг нас пели птицы, доносился свист падающих ветвей, протяжное пение аф­риканцев — и все эти звуки эхом отдавались в стволах деревьев. Это было чудесно. Джон сел, утирая пот, струившийся по его лицу, отхлебнул коко­сового молока из своего ореха и сообщил мне: «Чертовски здорово, а, па­рень?»

Виктория была всего лишь прологом к настоящему шоу, а «маленькая добыча» ни в какое сравнение не шла с «большой, большой добычей», кото­рую Джеральд с Джоном рассчитывали поймать в диких джунглях. Всю первую неделю они разбирали багаж и готовились к шестимесячному путе­шествию, которое им предстояло. Они намеревались проехать двести миль добраться до маленького городка Мамфе, разбить там лагерь и собирать животных в первобытном тропическом лесу.

В понедельник, 5 января 1948 года они наконец-то двинулись в путь. Такие путешествия стали для них обычными в последующие полгода. Для начала грузовик опоздал на четыре часа и прибыл до отказа забитым родст­венниками и знакомыми шофера. «После продолжительной, шумной и бес­толковой перебранки пассажиры были высажены из машины со всеми хо­зяйственными предметами и домашним скотом. Затем шофер подогнал ма­шину для погрузки; в связи с тем, что он при этом два раза наехал на живую изгородь и крепко задел стену гостиницы, мое доверие к его про­фессиональным способностям значительно уменьшилось, — вспоминал Джеральд. — Имущество наше было погружено в машину с такой ужасаю­щей быстротой и небрежностью, что я принялся гадать, какая его часть доедет до Мамфе неповрежденной. Позднее выяснилось, что пострадали лишь наиболее необходимые и труднозаменимые вещи». На лобовом стекле грузовика большими белыми буквами было выведено «С богом!». «Только значительно позже мы поняли, какой насмешкой звучала надпись на ма­шине».

Итак, великое путешествие началось. В письме к матери, которое ни­когда прежде не публиковалось, Джеральд так описывал начало этого пути:

«Итак, мы готовы были отправиться. Мы с Джоном вышли из гостини­цы и уселись настолько величественно, насколько это позволяли обстоя­тельства. Мы пронеслись по Виктории и проехали примерно пять миль, когда грузовик издал невероятно впечатляющее рычание, затем некоторое бульканье и двигатель заглох. Мы вылезли из машины. Пока шофер и ос­тальные участники экспедиции копались во внутренностях мотора, Пайос (наш стюард) разложил на обочине дороги скатерть, достал пиво и при­нялся отгонять мух от наших лежащих тел. Примерно через полчаса все было готово, мы снова уселись и двинулись дальше со скоростью 15 миль в час. Через десять миль чертов двигатель снова заглох, и все повторилось снова. На пути до Кумбы (городка, где мы намеревались заночевать) мы останавливались четыре раза.

Примерно в десяти милях от Виктории плантации кокосовых пальм ус­тупили место лесам. Мы с Джоном буквально рты разинули от удивления. Ты не представляешь, насколько здесь красиво: гигантские деревья, в сот­ни футов высотой, склоняются над дорогой. Каждое дерево укрыто древес­ными папоротниками, серым мхом и лианами с меня толщиной. На одино­ком телеграфном проводе сидят сотни зимородков, каждый не больше лас­точки, но раскрашен в ярко-оранжевый и голубой цвета. На деревьях расположились стаи птиц-носорогов, а по обочинам дороги шныряют очень красивые ящерицы с оранжевой головкой, ярко-голубым тельцем, по кото­рому разбросаны красные, желтые и ярко-зеленые пятна. На солнце они кажутся невероятно яркими. Однажды из-за грузовика раздался истошный вопль. Мы вскочили, думая, что наш повар свалился и погиб. Оказалось, что он увидел крупную ящерицу (Джон утверждает, что она была четыре фута длиной) на обочине дороги. Мы слезли и окружили эту тварь. Мы стали медленно приближаться, и тогда ящерица набросилась на водителя. Тот, решив, что благоразумие — главное достоинство храбрости, бросился бежать. Так что мы смогли увидеть только длинный хвост, исчезающий в кустах.

Местность вокруг довольно холмистая, холмы покрыты густыми леса­ми. На каждый холм мы поднимались с пугающим скрежетом, производи­мым коробкой передач нашей машины. Спускаясь с другой стороны холма, мы непременно натыкались на речку, которую приходилось преодолевать по мосткам, перекинутым через глубокие овраги. Джон назвал эти мостки «смертельной ловушкой» — четыре прогнивших бревна, связанных не­сколькими сомнительными веревками, без каких бы то ни было поручней или чего-либо в этом роде. После четвертого такого моста мы к ним при­выкли и уже можем преодолевать их, не зажмуриваясь».

Примерно к пяти часам машина добралась до Кумбы, где они останови­лись на ночь в доме местного врача — «симпатичного толстенького малень­кого шотландца, увлеченного орнитологией». Шотландец с гордостью продемонстрировал им свою коллекцию птичьих шкурок. На рассвете ма­шина снова тронулась в путь. Где-то около полудня они добрались до Баке­бе и сделали остановку на три дня, так как гостиница в Мамфе была занята.

«В Бакебе было чудесно. Мы оказались в самой гуще леса. На следую­щий день я нанял охотника и двух мальчиков. Вооружив их нашими ружь­ями, я отправился в джунгли, подобно Фрэнку Баку. В чаще леса царит зеленоватый полумрак. Повсюду возвышаются огромные термитники, на­поминающие гигантские грибы. Вокруг летают необычные белые бабочки, которые мелькают между стволами деревьев, как обрывки белого кружева. На солнечных полянках живет множество насекомых, в том числе и чер­ные муравьи длиной в полтора дюйма. К несчастью, они обнаружили меня прежде, чем я их, и это оказалось весьма болезненно. Я пританцовывал на полянке, а охотники стряхивали с меня муравьев, приговаривая: «Простите, сар», словно это они насажали на меня кусачих тварей. Стоит споткнуться о корень, как слышишь сзади три голоса, вразнобой повторяющих: «Про­стите, сар». Мы увидели нескольких обезьянок на деревьях, следы дукеров, мелких крыс и леопардов. Потом мы обнаружили следы рыжей водосвинки и решили выследить зверя. Мы прошли примерно четыре мили и наткну­лись на целую стаю. Один детеныш находился примерно в двадцати футах от меня».

Наконец-то натуралисты смогли приступить к непосредственному соби­ранию животных. На следующий день Джеральд отправился в лес и среди других зверей поймал существо, оказавшее огромное влияние на его буду­щую карьеру. Это была волосатая лягушка — «здоровенная лягушка, ноги и туловище которой покрыты удивительными наростами, напоминающими волосы». Но большую часть собранных животных составляли звери, пой­манные и подаренные другими людьми. Агент компании «Юнайтед Аф­рика» в Бакебе подарил Дарреллу домашнего детеныша собакоголового павиана, доктор из Кумбы прислал двух птенцов гигантского зимородка, англичанин, живший в сотне миль от Бакебе, предложил Джеральду трех­летнего шимпанзе, местный мальчишка принес «очаровательную крысу с рыжим мехом и желтым животиком», а житель соседней деревни прита­щил детеныша дрила (на сегодняшний день эти обезьяны в Африке нахо­дятся в наиболее бедственном положении).

«Мой дрил — очаровательное крохотное создание ростом примерно в один фут. Он еще очень маленький, и розовые пятнышки у него на спинке размером всего в шиллинг. Сначала он дичился, но очень скоро стал совсем ручным. Когда я возвращаюсь из леса, дрил с громкими криками бросается ко мне, обхватывает мою ногу, забирается до талии и замирает там, изда­вая тихое блаженное попискивание. Уверен, что, когда мы начнем разда­вать зверей, мне не захочется с ним расставаться».

Джеральд всем сердцем полюбил Камерун. Его совершенно очаровал извечный покой девственных лесов, он с восторгом следил за птицами и животными, населяющими этот удивительный мир. Мир дикой природы радовал его не меньше, чем собственная, постоянно растущая коллекция. Но из писем и полевых дневников становится ясно, что Джеральд Даррелл, приехавший в Камерун в 1948 году, — это совсем не тот Джеральд Дар­релл, которого позже узнает весь мир. И в одном отношении смелый два­-дцатитрехлетний англичанин вряд ли бы сумел привлечь сердца тех, кто искренне полюбил его впоследствии. Джеральд искренне любил животных, но смело отправлялся на охоту, если считал это необходимым. Он отправ­лялся в джунгли Камеруна с ружьем, позаимствованным у Лесли, он от­лично умел обращаться с оружием и, не колеблясь, пускал его в ход. Это считалось совершенно нормальным. Ни одна уважающая себя экспедиция в Африку в те дни не обходилась без солидного набора оружия — ведь нужно было питаться самим и кормить собранных плотоядных зверей. Но порой молодой Джеральд Даррелл давал волю своему охотничьему ин­стинкту без особой необходимости, чего он никогда бы не сделал в более старшем возрасте.

Через день после прибытия в Бакебе он попытался подстрелить рыжую водосвинку, считая, что из нее получится отличный ужин, и забывая о том, что за живой экземпляр этого животного он получил бы в Англии сто пять-десят фунтов стерлингов (по сегодняшнему курсу эта сумма равняется примерно трем тысячам). 7 января, в свой двадцать третий день рождения, он подстрелил черного коршуна, воровавшего цыплят. Джеральд убил пти­цу влет в разгар деревенского праздника под восторженные крики местных жителей. «Толпа пронесла меня по главной улице, — писал он домой, — с воплями и песнями. Все пели и танцевали. Тушку птицы я подарил вождю племени, мы вежливо раскланялись и обменялись комплиментами. Я чув­ствовал себя словно в фильме о Тарзане. Моими усилиями репутация Бе­лого Человека не только не пострадала, но и серьезно укрепилась».

В субботу 10 января экспедиция выехала из Бакебе и направилась в Мамфе. Вот как рассказывал о довольно затруднительном путешествии на север Джеральд:

«Утром мы тронулись из Бакебе в Мамфе. Все складывалось невероят­но смешно. Представить себе подобную сцену просто невозмояшо. Наш ба­гаж громоздился огромной горой в шесть футов высотой — коробки с пти­цами, крысами, насекомыми и лягушками. За всем этим богатством при­сматривали Пайос, наш стюард, Филлаи, повар, охотники — Эмануэль, Дэниел и Эдвард, плотник с женой и ребенком, жены и дети охотников, жена вождя племени и трое детей агента компании «Юнайтед Африка». Все рассчитывали вместе с нами добраться до Мамфе. А кроме тех, кого я уже перечислил, на наши проводы пришли примерно пятьдесят родствен­ников, желавших проводить отъезжающих. Было уже около двенадцати. Грузовик должен был прийти к восьми. Но к подобным опозданиям мы уже привыкли. Наконец грузовик прибыл, и, слава богу, он оказался довольно вместительным. Но водитель привез с собой шестерых родственников, ко­торым захотелось прокатиться. Как нам удалось запихнуть все наше богат­ство в кузов — ума не приложу. Примерно шестьдесят человек с пронзи­тельными криками носились вокруг грузовика, пытались залезть в кузов, в воздухе летали связки ямса, сладкого картофеля и бананов. Огромная толпа родственников совершенно меня оглушила. Когда наконец прово­жающие отхлынули, я смог забраться в грузовик. Указав на коробки и клетки со зверьем, я грозно сообщил, что, если хоть одно животное погиб­нет или пострадает по дороге до Мамфе, я всех посажу в тюрьму. После этого африканцы притихли, словно мышки, и мы благополучно добрались до Мамфе».

Мамфе располагается в самой судоходной части крупной реки Кросс-Ривер на границе с необитаемой территорией Камеруна. Это довольно не­здоровое место: здесь очень распространена малярия, да и проказа — не редкость. Джеральд и Джон провели в Мамфе около недели. Они часто обедали в обществе живущего в Камеруне англичанина по имени Робин. Его дом располагался на холме в четырехстах футах выше реки. Джераль­да совершенно очаровал подобный образ жизни — в самом сердце Черной Африки, вдали от цивилизации, но тем не менее во вполне комфортных условиях.

«Дом стоит у слияния двух рек. Водная гладь вокруг широка и необо­зрима, словно крупное озеро. На берегах раскинулся девственный лес, а посередине красуется белоснежная песчаная отмель. По вечерам можно увидеть, как пять бегемотов, живших в реке, резвятся и плещутся в воде. Сумерки сгущаются, и вот животных уже не видно, а слышен только их рев, ворчание и плеск. Две реки сливаются в окружении довольно скали­стых берегов, которые соединены так называемыми подвесными мостами. Термиты славно потрудились над этими хлипкими сооружениями за по­следние двадцать лет. Доски скрипят и крошатся под ногами, когда идешь по такому мостику в ста двадцати футах над стремительным потоком и ост­рыми скалами. Над водой снуют зимородки и ласточки, красные и голу­бые, а но вечерам на окружающих реку деревьях резвятся обезьяны».

В те времена жизнь в Африке была довольно привлекательной для ев­ропейцев, решивших поселиться среди девственной природы. В Камеруне не было отелей, ресторанов, магазинов, кинотеатров, библиотек, электри­чества и — Джеральд сделал на этом особый упор — белых девушек. Но в качестве компенсации этих неудобств путешествующие британцы могли позволить себе роскошь образа жизни, практически не изменившегося со времен расцвета Империи. Джеральд чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Он не мог удержаться, чтобы не написать домой о том, насколько его жизнь в Африке отличается от лишений послевоенной поры в Англии.

«Если забыть о тяжелой работе, связанной с уходом за животными, мы живем здесь, как настоящие аристократы. Нас окружает роскошь. Если нам захочется, мы можем менять рубашки хоть пять раз в день. Я пишу это письмо вот уже полтора часа: я сижу за столом, возле меня стоит ста­кан пива, а Пайос, наш стюард, почтительно стоит за моим стулом, гото­вый в любой момент наполнить опустевший сосуд и подать мне новую сигарету, когда я докурю ту, что торчит сейчас у меня во рту. Пайосу всего шестнадцать лет, но он просто великолепен. Ему удается содержать весь дом в идеальном порядке. Наши постели всегда заправлены, стол накрыт, ванна наполнена водой и так далее. Сейчас время обеда, и до меня доно­сятся соблазнительные запахи — готовят здесь очень вкусно. Цыпленок стоит три шиллинга, бананы — пенни за связку из двенадцати штук. Нам выделяют четыре бутылки виски на месяц, но я выпиваю их в одиночестве, Потому что Джон не пьет. За обедом и по вечерам мы курим сигары, которые тут удивительно дешевы. Штат нашей прислуги состоит из двух пова­ров, двух стюардов и мальчишки-прачки, а также плотника, которому мы платим два шиллинга в день. Мы собираем животных в полной роскоши».

Из честных, откровенных писем, посланных Джеральдом матери, ста­новится ясно, что он полюбил Африку и освоился на новом континенте сразу же, как только ступил с корабля на твердую землю. Он впервые уе­хал из Европы (если не считать самого раннего детства). Старомодный, ко­лониальный образ жизни пришелся Джеральду по душе. Цвет кожи и национальность автоматически причислили его к элите местного общества, как только он ступил на землю Камеруна. По своему отношению к местно­му населению и восприятию собственного статуса и положения Джеральд стал колонизатором из колонизаторов. Он смело общался и с людьми, и с животными, не испытывая ни малейшего страха или затруднения. Время от времени в своих письмах он шутливо называл себя «строителем импе­рии» или «великим белым хозяином».

Освоившись с имперской ролью, Джеральд отправляет домой письма с рассказами о ходе экспедиции. Читать их довольно удивительно. Вот рас­сказ о том, как он покупал у местного охотника довольно редкую птицу.

«Охотник сидел на земле, надвинув шляпу на глаза и куря сигарету. Он подробно объяснял собравшимся африканцам, какой он умный, что сумел поймать такое существо. Охотник поздоровался со мной, не поднявшись, не сняв шляпы и не вытащив сигареты изо рта. К тому моменту я уже был в ярости. «Поднимись, сними шляпу, вытащи изо рта эту гадость и поздо­ровайся со мной, как положено!» — заорал я в лучших традициях Велико­го Белого Хозяина. Охотник подчинился, как нашкодивший школьник».

Пятьдесят лет спустя читать такое неудобно. Но в то время подобное поведение было совершенно естественным и даже обязательным для англи­чанина в Африке. Для новичка в колониальном мире не было иных приме­ров поведения, а любые отклонения от неписаных правил имперской игры грозили серьезными осложнениями.

Осложнял положение Джеральда и его возраст. Он был обаятельным молодым человеком, обладающим уверенностью в себе и способностью убе­ждать. Но, как и у любого человека его возраста, уверенность в себе с лег­костью превращалась в высокомерие, эготизм — в эгоизм, а энтузиазм — в хамство. Джеральд был замечательным человеком, обаятельным и инте­ресным, с отличным чувством юмора. Но он с легкостью поддавался пере­падам настроения, мог быть чрезмерно властным и грубым. Среди воспи­танных, вежливых англичан среднего класса в Англии сороковых годов он постоянно ощущал ограничения, накладываемые на него обществом. Но в Африке богатый член Белого Клуба буквально расцвел на глазах. Каза­лось, что в дебрях африканских джунглей джинн вырвался из бутылки. Может быть, этот джинн и не всегда заслуживал одобрения, но это был на­стоящий джинн. С возрастом Джеральд Даррелл обрел мудрость и состра­дание к человеку, чувство ответственности за живую природу и за созда­ния, населяющие этот мир.

Со временем англичане решили разделиться. Джон Йелланд устроил свой лагерь в Бакебе, где было удобно собирать птиц, а Джеральд перебрался в Эшоби, небольшую деревушку, затерянную в джунглях экваториального леса, тянувшегося на сотни миль и подступавшего к горам — царству го­рилл. Место для сбора животных и рептилий было выбрано идеально.

В среду 18 января 1948 года Джеральд со своими спутниками покинул комфорт и роскошь Мамфе, променяв их на сомнительные радости Эшоби. По словам местных жителей, в Эшоби без труда можно было найти любое животное. Проехать в эту деревушку было невозможно, поэтому экспеди­ция отправилась пешком, таща весь багаж на спинах, как в древние време­на. Отправление в Эшоби оказалось еще более живописным и необычным, чем все предыдущие переезды.

«Мы с Джоном завтракали под деревьями во дворе гостиницы, когда появились десять моих носильщиков. Вид их не предвещал ничего хорошего.

— Не думаю, что ты дойдешь до Эшоби в такой компании, — с сомне­нием проговорил Джон. — Скорее всего, ты будешь съеден ими, прежде чем вы успеете пройти полмили по лесу.

...В это время подошел парикмахер, чтобы подстричь меня перед ухо­дом в Эшоби. Мысль о том, что перед уходом в лес следует подстричься, была высказана Джоном, и я счел ее вполне разумной.

Я сел, парикмахер почтительно накрыл меня простыней и приступил к работе. Вдруг носильщики начали дружно прыгать, отряхиваться и громко ругаться. Я ничего не понимал, пока не почувствовал на ноге несколько острых укусов: посмотрев вниз я увидел колонну муравьев, приготовив­шихся к атаке. Подо мной переливалась сплошная черная масса. Я позвал на помощь, двое слуг подскочили ко мне, закатали брюки и начали сни­мать с ноги муравьев... Создавшаяся ситуация заслуживает описания: но­сильщики прыгают, пытаясь избавиться от муравьев и очищая от них наш багаж, я усмиряю дрилов, путаясь при этом в простыне парикмахера, а двое слуг продолжают снимать с меня муравьев».

В конце концов экспедиция была готова к выходу. Носильщики взвали­ли на спины тюки с багажом, процессия двинулась к ближайшему подвес­ному мосту и постепенно исчезла в лесу по направлению к Эшоби. За талию Джеральда держались два крохотных дрила, а на руках он нес ма­ленького крокодила, завернутого в простыню. «Мои носильщики зловещего вида шагали вперед, нагруженные багажом, — писал Джеральд матери. — Рядом со мной, как личные телохранители, шествовали Пайос и мой по­вар, а следом семенил Дэн, который нес кошелек и стеклянные банки. Мы пересекли два шатких подвесных моста. Наша экспедиция более всего на­поминала Стэнли, разыскивающего Ливингстоиа в джунглях Африки». Джон Иелланд проводил своего друга до подвесного моста через Кросс-Ри­вер. На другой стороне Джеральд оглянулся и помахал компаньону рукой, а затем повернулся и углубился в лес.

Дорога до Эшоби оказалась невозможно плохой — она постоянно пет­ляла, шла в гору, была очень узкой и страшно длинной. В письме домой Джеральд писал:

«Порой ты чувствуешь тропинку под ногами, а временами она полно­стью исчезает. Большую часть времени тратишь на то, чтобы перелезать через огромные валуны футов шести высотой, через поваленные деревья и прорубать дорогу среди ползучих лиан. Малютки-дрилы вели себя очень хорошо. Они занимались друг с другом, не требуя моего внимания. Время от времени они попискивали, чтобы я знал, что они все еще со мной. Через час дрилы уснули, и мне пришлось поддерживать их рукой, чтобы они не свалились. Когда мы остановились на привал, чтобы выпить пива, Эймос (маленький дрил) бессовестно описал меня, но я был уже настолько мок­рым от пота, что практически этого не почувствовал. По пути к деревне нам пришлось преодолеть быструю речку по весьма неустойчивым и скользким камням. Когда я наконец добрался до берега, то чувствовал себя настоящим победителем. С радостным воплем я прыгнул на берег, но тут оказалось, что он довольно глинистый, ноги у меня разъехались, и я грох­нулся в грязную воду. Дрилы заверещали от ужаса и стали карабкаться мне на голову. Пайос и повар бросились мне на помощь, повторяя традици­онное «Простите, сар». В конце концов мы все же добрались до деревни».

Теперь Джеральд сумел на собственной шкуре ощутить все прелести африканской жизни. В Эшоби он вошел вспотевшим, промокшим, устав­шим, грязным и разозленным. Несколько дней назад он отправил в дерев­ню гонца, чтобы тот подготовил базовый лагерь. Теперь Джеральд, осмотрел приготовленные строения и остался совершенно не удовлетворен. Конечно, до голливудских красот Эшоби было далеко, но все же то строе­ние, которое предстало перед взглядом натуралиста, напоминало лачугу, покрытую банановыми листьями. Джеральд изловил своего посыльного и приказал немедленно устроить все, как должно.

«Вскоре собралась целая бригада, — писал он матери, — по большей части состоявшая из весьма уродливых старух, более всего похожих на ведьм. На них были только какие-то грязные тряпки, обмотанные вокруг пояса. Все старухи курили короткие черные трубки». Через полчаса Дже­ральд решил вернуться в деревню за пивом. «Пайос заставил владельца единственных в деревне стола и стула уступить их мне, и я по-царски рас­положился под единственным же деревом, росшим в центре деревни».

В Эшоби Джеральд впервые лицом к лицу столкнулся со всеми прелес­тями племенной жизни в буше — с нуждой, лишениями и болезнями. «Во­круг меня собралось все население деревни, демонстрируя симптомы всех известных науке болезней — от фрамбезии до проказы. Даже маленькие дети, которым было не больше пяти, с ног до головы были покрыты огром­ными язвами, в которых копошились мухи. У одной женщины напрочь от­сутствовала пятка. У другого мужчины не было носа и половины пальцев». Джеральд с трудом допил пиво и вернулся в свой лагерь, несколько напу­ганный перспективой пребывания в столь нездоровом месте.

За время его отсутствия в лагере навали порядок, построили кухню, бо­лее-менее правильно раскинули палатки. Уже начали строить иомещешш для животных — «Дом Добычи». С визитом вежливости пришел вождь пле­мени, все нанятые Джеральдом работники приступили к исполнению сво­их обязанностей. Так началась первая экспедиция Джеральда Даррелла в джунгли Африки.

Надо сказать, что началась она не слишком хорошо. В первую же ночь в Эшоби разыгралась жуткая гроза. Дождь подмыл неваяшо установлен­ные палатки, и утром оказалось, что практически все имущество промок­ло — постель, книги, сам натуралист, словом, все. В своем дневнике 22 января Джеральд записал:

«Проснулся промокший и продрогший после ужасной ночи, выпил не­много виски с чаем. После этого оказалось, что смерть отступила. Поднял­ся и побрился. Крокодил укусил меня за палец, ранка воспалилась, при­шлось промывать и лечить. Утром оказалось, что Пайос заболел. У него жар, хотя пульс нормальный. Не имея специальных медикаментов, дал ему виски с аспирином, укрыл всеми имеющимися одеялами и заставил по­теть. В три часа он был совершенно здоров и после еще одного глотка вис­ки приступил к работе. Мне приходится держать птиц в коробках, что им не нравится. Если бы Джон это увидел, он бы меня убил, старый страус».

Почти сразу же стали поступать животные. Джеральд отправил маме список своих приобретений:

«Четыре дикобраза (по пять шиллингов за каждого); один мангуст (два Шиллинга); одна летучая мышь (один шиллинг); четыре детеныша кроко­дила (по пять шиллингов — самый длинный в четыре фута длиной); два броненосца (пять шиллингов каждый), девять черепах (по одному шил лингу), десять крыс за два шиллинга (они замечательно зеленые с яркими мохнатыми спинками и носами); один взрослый желтый бабуин за два фунта и один красноухий гвенон за два шиллинга».

Даже Джеральду было трудно точно определить, к какому виду принад­лежат приобретенные им животные, но один или два привлекли его внима­ние.

«Желтый бабуин, которого я назвал Джорджем, поступил ко мне из Французского Конго, проделав путь в пять сотен миль. Представляете, как быстро распространяются здесь новости — уже в Конго знают, что я поку­паю животных. Джордж ростом в два фута и ручной, как котенок. Если почесать его под мышкой, он валится на спину и заливается смехом. Афри­канцы поначалу боялись его, но скоро полюбили, и теперь он большую часть времени проводит на кухне, учиняя там настоящий разгром. Если обед задерживается, значит, Джордж опять разлил суп или устроил какое-ни­будь другое безобразие.

Красноухий гвенон совершенно очарователен. Его спина разрисована зелеными полосами, ноги и руки симпатичного серого цвета, щеки белые красные уши и красный хвост длиной два фута. Ярко-красный! У него са­мые крупные светло-карие глаза, какие мне только доводилось видеть у обезьян. Он издает приятное, негромкое щебетание, похожее на птичье. Пальцы у гвенона длинные и костлявые, как у старика. Когда даешь ему пригоршню кузнечиков, он берет их своими длинными пальцами, внима­тельно рассматривает и отправляет в рот, а потом инспектирует состояние своих ладоней — все ли пальцы на месте».

Экспедиция Джеральда произвела огромное впечатление на невероятно бедное население окрестных деревень. Африканцы являлись в любое время дня и ночи, порой проходя довольно длинный путь. Они приносили на­столько странных и разнообразных животных, что даже профессиональ­ный зоолог затруднился бы с точным определением половины из них. Самым замечательным в работе Джеральда было то, что он никогда не знал, какое животное появится из очередной корзины — маленькое или большое, редкое или обыкновенное, опасное или кроткое.

Как-то раз в два часа ночи Джеральда разбудил дрожащий ночной сто­рож, сообщивший ему, что прибыл человек с огромным питоном. Дже­ральд с неохотой поднялся, ожидая увидеть охотника с двухфутовой змеей. «Толпа, в которой оказались почти все жители деревни, хлынула в лагерь. В центре беснующейся, жестикулирующей массы людей четыре человека несли на палках на плечах огромную плетеную корзину, напоминавшую своими очертаниями гигантский банан. Они поставили корзину к моим ногам....В корзине, заполнив ее целиком, находился питон таких размеров, какого мне еще не приходилось видеть. Он был настолько велик, что не умещался в корзине: около трех футов хвоста змеи торчало наружу и было крепко притянуто лианами к внешней стороне корзины». Когда стало ясно, что вытряхнуть змею из корзины не удастся, Джеральд попытался выта­щить питона за хвост. Когда и этот маневр окончился неудачей, он стал та­щить ее за голову. Но питон упорно не желал покидать свое убежище. Пришлось разрезать корзину и вытряхивать питона. «Питон смотрел на меня сверкающими черными глазами и громко шипел. Мне пришлось сбе­гать в палатку и подкрепиться добрым глотком виски, чтобы успокоить разгулявшиеся нервы. Теперь я Первый Человек в деревне, потому что прикоснулся к голове и к хвосту змеи и остался в живых».

Большинство животных, приносимых в лагерь, были вполне обыкно­венными. За редкими экземплярами Джеральду приходилось отправляться самостоятельно. Вот как описывает он свое первое путешествие по тропи­ческому лесу. Красота леса, звуки и запахи девственной природы очарова­ли Джеральда навсегда.

«В листве под ногами копошатся сотни видов насекомых, каких я не только никогда не видел, но о каких я даже никогда не слышал. Стоило пе­ревернуть прогнившее бревно, как перед моими глазами открывался мир, подобного которому не встретишь даже в фантастическом романе. Каждое дуплистое дерево — это общежитие для самых разных созданий от змей до летучих мышей, от сов до удивительных пауков. Любой лесной ручеек встречал меня лягушачьим хором, балетом крохотных рыбешек, а с укры­вающих речушку деревьев дождем сыплются разнообразные плоды, ветки, лепестки цветов. Повсюду кишат млекопитающие, птицы, рептилии и на­секомые, обитающие в этом залитом солнцем, благоухающем царстве при­роды. Никогда не знаешь, куда посмотреть. Каждый лист, цветок, лиана, любое насекомое, рыба, лягушка или птица заслуживают самого подробно­го изучения. Я знаю, что ночью лес поступает в распоряжение совершенно других, спрятавшихся от солнечного света созданий. Любому натуралисту прекрасно известно, что ничто так не сбивает высокомерие ученого, как тропический лес».

Джеральд ощущал свое единение с миром окружающих его джунглей. «В Камеруне я побывал в соборе, — вспоминал он, — уходящем высоко в небо, так что было невозможно разглядеть фрески на потолке. Таким собо­ром был для меня тропический лес. Не побывав в тропическом лесу, невоз­можно себе представить, насколько он сложен, удивителен и разнообразен. Впервые читая «Путешествие на «Бигле» Чарлза Дарвина, я считал, что он поддался поэтическому преувеличению. И только здесь, в Африке, я понял, что Дарвин не сумел по-настоящему оценить всю красоту тропическо­го леса».

Охота в этом первобытном мире была трудным, а порой и опасным за­нятием. Однако Джеральд очень быстро стал в этом деле настоящим спе­циалистом. Охотничьи вылазки его не пугали. В погоне за соблазнительной добычей он считал, что цель оправдывает средства.

«Я совершал совершенно незаконные поступки, охотясь по ночам при свете фонарей. Мы пользовались фонарями, похожими на шахтерские. Их укрепляли на лбу. В ярких лучах можно было видеть, как сверкают глаза животных, а свет настолько ослеплял их, что мы могли ловить зверей го­лыми руками. Каждую ночь я в сопровождении нескольких охотников от­правлялся в лес, пытаясь раздобыть чрезвычайно редкого лемура — ангван­тибо. Если бы мне удалось его поймать, сотрудники Лондонского зоопарка были бы на седьмом небе от радости. Но пока удача мне не улыбнулась.

В ту ночь нам не везло. Мы прошли несколько миль, не встретив ни од­ного животного. Затем мы вышли на берег реки. Речка была не слишком широкой, но довольно быстрой. Берега ее состояли из огромных плит серо­го песчаника. Вода пробила в камне несколько своеобразных канатов при­мерно трех футов шириной и двух футов глубиной. Берега речки густо по­росли папоротниками. Со мной были всего два охотника. Элиас — малень­кий и толстый, с лицом старого боксера — переваливался с боку на бок. Он любил яркие саронги с голубыми и оранжевыми цветами по всему полю. Другого охотника звали Андрая[2]. Он был высоким и гибким, обладал кра­сивым лицом и удивительно длинными пальцами. Походка Андраи была осторожной, крадущейся. Он жестикулировал, как типичный грек, а в оде­жде предпочитал бледные, пастельные тона. В эту ночь к нашему постоян­ному составу присоединился молодой парень по имени Эймос, на которого мы нагрузили все сети, сумки и мешки. Эймос оказался для нас довольно странным спутником. Он часто спотыкался, с грохотом ронял жестяные банки, с шумом раздвигал кустарник и при каждом удобном случае цеп­лялся за ветки различными частями своего груза.

Мы решили пройти вдоль этих каналов. Первым шел Элиас, за ним я, за мной Андрая, а за ним наш придурок Эймос, производивший шума не меньше, чем стадо испуганных слонов. Элиас сказал, что мы можем встре­тить крокодилов, и вырезал мне рогатину на случай подобной встречи. Я подумал, что вероятность такого события весьма мала, поэтому, когда никто не видал, выкинул свою рогатину. Не успел я это сделать, как Элиас внезапно остановился и протянул мне руку, шепотом прося передать ему рогатину. Я ответил, что потерял ее. Элиас застонал от возмущения, выта­щил свое мачете и кинулся вперед. Я попытался рассмотреть, кого же он пытается поймать. И тут я увидел что-то темное, извивающееся, размером примерно с детеныша крокодила. Элиас подкрался ближе, сделал быстрый бросок и попытался прижать лежавшего зверя к песку плоской поверхно­стью ножа. Это ему, однако, не удалось, зверь проскользнул между ногами Элиаса и, нырнув в воду, быстро поплыл в сторону Андраи. Тот бросился ему навстречу, но зверь проскочил мимо него и, похожий на миниатюрную торпеду, устремился в мою сторону. Я был убежден, что мы имеем дело с крокодилом, поэтому, когда животное приблизилось ко мне, я бросился на него, стремясь сверху схватить его голову. Зверь судорожно метнулся в сторону, я почувствовал, как его тело скользнуло по моей груди, руки мои не успели ухватиться за него, и он поплыл дальше. Теперь на пути зверя оставался только Эймос. Андрая, я и Элиас наперебой кричали, объясняя ему, что нужно делать. Эймос остановился и с разинутым ртом смотрел на плывущего зверя. Приблизившись к Эймосу, не сделавшему ни малейшей попытки схватить его, зверь проплыл мимо него и спокойно направился дальше, поднимая легкую волну. Он успел доплыть до груды крупных кам­ней на берегу, а Эймос все еще стоял неподвижно и следил за ним.

...Эймос показал нам скалу, под которой спрятался зверь. Скала нахо­дилась около воды, чуть выше поверхности воды находилось отверстие, в котором скрылся зверь. Элиас и Андрая одновременно склонились к ней и стукнулись с размаху головами. После короткой перебранки Андрая снова наклонился и засунул руку в нору с целью определить, какова ее длина. Зверек, очевидно, приготовился к таким действиям. Через мгновение Анд­рая с криком боли вытащил обратно окровавленную руку.

— Эта добыча кусает людей, — произнес Элиас с видом человека, сде­лавшего важное открытие.

С трудом удалось нам доказать Андрае, что именно ему, как самому вы­сокому из нас, следует снова просунуть руку в нору и извлечь оттуда зверь­ка. В ходе острой дискуссии Элиас и Андрая взаимно обвинили друг друга в трусости и успешно доказали ошибочность подобного утверждения.

Андрая лег на живот в шести дюймах от воды и стал медленно вводить руку в нору, все время объясняя нам, как умно он это делает. Затем насту­пило короткое молчание, нарушавшееся только яростным сопением Анд­раи, старавшегося нащупать зверя. Вдруг раздался торжествующий крик, Андрая вскочил на ноги и выпрямился, держа зверька за хвост.

До последней минуты я был убежден, что мы имеем дело с очередным детенышем крокодила, поэтому, увидев находящегося в руке Андраи зве­ря, был сильно удивлен. Андрая раскачивал за хвост крупную, с пригла­женной шкуркой водяную землеройку — одно из редчайших животных За­падной Африки.

Землеройке, однако, быстро надоело висеть на собственном хвосте, она слегка повернулась, грациозно подтянула свое мускулистое, гибкое тело и впилась зубами в большой палец Андраи. Гордый охотник взметнулся в воздух, разразился душераздирающими криками боли и стал дергать ру­кой, стараясь вырвать палец из зубов зверька.

— О-о-о! О-о-о! — кричал он. — О, Элиас, Элиас, отцепи его! О-о-о! О, Иисус! Он убьет меня... О-о-о! Элиас, скорее!

Мы с Элиасом включились в борьбу, пытаясь помочь Андрае, но я так хохотал, что толку от меня было немного. Наконец мы отцепили землерой­ку от пальца охотника и засунули ее, шипящую и яростно сопротивляю­щуюся, в мешок. Андрая сидел на берегу речки, тихо стонал и оплакивал гибель своего бледно-розового саронга. Когда он убедился, что смерть ему не грозит, мы двинулись в обратный путь. На берегу реки мы поймали двух крокодилов, так что ночной поход оказался весьма удачным».

Нельзя отрицать, что Джеральд и его африканские помощники, к кото­рым он стал относиться со всевозрастающей симпатией, в сложившихся обстоятельствах проявили храбрость, настойчивость и немалый опыт. Ка­залось, Джеральд с колыбели готовился к такому занятию, как ловля зве­рей в ночных джунглях. Его энергия и энтузиазм были неистощимы, чувство юмора никогда его не покидало, а непредсказуемость жизни зверо­лова доставляла ему истинное наслаждение. Джеральду нравилось ощуще­ние неизвестности. Он никогда не знал, что готовит ему грядущий день. Ночь за ночью, день за днем отправлялся он в тропический лес и практиче­ски никогда не возвращался с пустыми руками. Коллекция животных и птиц росла и требовала ухода. Джеральд писал матери:

«Мой день проходит так. В шесть часов в палатке появляется Пайос и будит меня. Он приносит мне чай. После трех чашек я наконец ощущаю себя живым и прямо в ночной рубашке отправляюсь кормить птиц и про­верять, кто сбежал или сдох этой ночью. К тому моменту когда я завершаю это важное дело, вода уже согрета и я могу помыться. После ванны я наде­ваю обычную одежду, вытаскиваю обезьян из спальных коробок и привя­зываю их к колышкам. За это время Пайос успевает приготовить мне зав­трак: папайя, два яйца, тост и кофе. Я съедаю завтрак, выкуриваю сигаре­ту и приступаю к основной работе дня.

Сначала ко мне прибегают четверо деревенских мальчишек с птицами, которых мне нужно посмотреть. Заслуживающих внимания я оставляю для Джона, а остальных покупаю на корм плотоядным, потому что они все равно уже полумертвы от жестокого обращения. После этого я направля­юсь к Дому Добычи, где моих указаний уже дожидается Дэн, мой десяти­летний помощник. Я чищу птичьи клетки, а он моет контейнеры для зерна и воды и наполняет их.

Затем мы переходим к животным. Мангусте нужно дать дохлую птицу, чтобы можно было почистить ее клетку, не боясь быть искусанным. Потом я приступаю к клеткам с дикобразами. У меня есть взрослая пара, одна взрослая самка и маленький детеныш. Детеныш очень мил. По вечерам он резвится и играет, как крольчонок. Если его напугать, он упирается лапа­ми в землю и топорщит свои иголки, становясь похожим на твою игольни­цу. После дикобразов я перехожу к летучим мышам. Они всю ночь уплета­ли бананы и папайю, поэтому утром их клетка похожа на настоящую по­мойку. После этого мне нужно накормить обезьян, которые галдят так, что не слышно даже собственных мыслей.

После обезьян меня ждут рептилии. Хамелеону нужно дать воды и на­ловить кузнечиков. Черепахи предпочитают фрукты и зелень. А крокоди­лов нужно помыть (довольно трудное занятие, надо заметить).

И вот настало время обеда. Пайос подает мне суп, цыпленка со слад­ким картофелем и зеленой папайей, свежие фрукты, кофе и сигару. Труд­на ты, доля зверолова! После обеда я засыпаю до чая (если всю предыду­щую ночь бродил по лесу) или отправляюсь в лес с охотниками. После чая мы повторяем все сначала: кормление дикобразов, обед для летучих мы­шей, кормление крыс, молоко для обезьян, мясо для мангусты, вода и так далее, и так далее. Примерно около семи я наконец-то добираюсь до ван­ны. Ванна моя стоит прямо на улице, и я принимаю ее на глазах восхи­щенных зрителей. После ванны ужин: утка, или оленина, или мясо дико­браза, горошек, картофель, сладости, кофе, сигара. На десерт меня ждет виски. Затем я обхожу свое хозяйство, проверяя, все ли в порядке, и ло­жусь спать.

Мне нужно так много рассказать тебе, что если бы у меня было время, я сел бы и написал тысяч десять слов. Я бы рассказал о том, как толпы ме­стных мальчишек каждое утро притаскивают мне банки и коробки с кузне­чиками, как местный крестьянин пытался утопить свою жену и как я с моими помощниками с трудом оттащили этого человека и не дали ему уто­пить еще и собственную тещу...»

Джеральд провел в Эшоби несколько недель. Коллекция его росла с та­кой скоростью, что Дом Добычи скоро был полон. Джеральд изучил мест­ные леса и повадки животных, а также обычаи местных жителей. Он проникся любовью и уважением к этим бедным, но добрым, смелым, вер­ным и талантливым людям. Африканцы тоже полюбили Джеральда. Хотя он по-прежнему оставался для них «хозяином», но он больше не чувствовал себя в их окружении чужим и не требовал, чтобы они относились к нему почтительно и благоговейно. Он все больше чувствовал себя в Африке как Дома. «Вечерами, — писал он матери, — я отправляюсь на кухню побол­тать с африканцами, чтобы обсудить такие животрепещущие темы, как то, кто должен управлять Камеруном и действительно ли бог создал мир за семь дней». Отъезд Даррелла из Эшоби огорчил и его самого, и африкан­цев.

«За два дня до того, как я должен был покинуть Эшоби и присоединить­ся к Джону в Бакебе, меня посетил вождь и сообщил, что в честь моего отъезда жители деревни устраивают прощальный вечер с танцами. Меня просят принять участие в торжестве....Мое появление в деревне был встречено аплодисментами и приветственными возгласами. Я увидел мно­гочисленную толпу жителей деревни всех возрастов, одетых в свои лучшие костюмы; среди прочих здесь находился и мальчуган в привлекательном костюмчике из двух тряпок от старого мешка, на одной из которых боль­шими белыми буквами было выписано название фирмы; вождь и члены со­вета надели свои самые яркие, праздничные наряды. Элиаса, который был назначен распорядителем праздника, я узнал не сразу: на нем были огром­ные парусиновые туфли, коричневые, заколотые булавками брюки и яркая зеленая рубашка. На конце длинной цепочки для часов висел большой сви­сток, который Элиас частенько пускал в ход для наведения порядка.

...По сигналу Элиаса оркестр приступил к работе. Прыгая внутри круга танцующих и вихляя всем телом, Элиас непрерывно выкрикивал команды и указания: «Вперед... встречайтесь и кружитесь... поворачивайтесь впра­во... приседайте... все вперед... снова приседайте... вперед...» и так далее Когда танцы закончились, вождь произнес в мою честь речь. Это было очень смешно, потому что он стоял в центре площади и несчастный маль­чик, которого использовали как переводчика, должен был пробегать по двадцать ярдов, чтобы сообщить мне о том, что он сказал, а затем бежать обратно, чтобы выслушать следующее предложение. Речь вождя выглядела примерно так:

— Жители Эшоби! Вы все знаете, зачем мы сегодня собрались... по­прощаться с джентльменом, который так долго был вместе с нами. Нико­гда еще в истории Эшоби не встречали мы такого человека... деньги текли из его рук так же легко, как воды в руслах ручьев и рек. Те, у кого были силы, ловили в лесу добычу, за которую они получали хорошие деньги. Женщины и дети приносили кузнечиков и муравьев, получая за них деньги и соль. Мы, старейшины деревни, хотели бы, чтобы господин навсегда по­селился у нас, мы дали бы ему землю и построили хороший дом. Но госпо­дин должен вернуться в свою страну с добычей, которую мы, жители Эшо­би, поймали для него. Мы надеемся, что господин расскажет жителям сво­ей страны, как жители Эшоби помогали ему. Мы надеемся, что господин снова вернется к нам и пробудет с нами подольше.

Эта речь была встречена продолжительной овацией. Я поблагодарил всех за любезность и доброту, обещал вернуться при первой же возможности и сказал, что об Эшоби и его жителях сохраню самые приятные воспо­минания. Это мое утверждение, кстати, бьшо вполне искренним. После этого оркестр, состоявший из трех барабанов, двух флейт и бубна, испол­нил африканскую версию «Боже, храни короля» и вечеринка завер­шилась».

Силы Джеральда были на исходе. Он находился на грани нервного ис­тощения. Ему приходилось жить в нездоровой и необычной для себя обста­новке. Его кусали и царапали самые разнообразные клыки, когти, зубы, шипы, клювы, хоботки и челюсти. В него вцеплялись клещи, муравьи, вши, жуки и крысы. Он всю ночь собирался упаковывать багаж и живот­ных, чтобы на рассвете покинуть Эшоби и добраться в Мамфе к десяти, пока не станет слишком жарко. Но после ужина силы оставили Джераль­да, и в девять часов он рухнул как подкошенный. К десяти он уже не мог встать. В туалет его провожали Пайос и Джордж, местный мальчишка. Джеральд скорчился на постели, предоставив сборы своим помощникам. Каждые пять минут в палатку вбегал верный Пайос, смотрел на Джераль­да и укоризненно покачивал головой. Позже к Джеральду зашел Джордж, решивший порадовать его сообщением, что если тот умрет, то у Джорджа больше никогда не будет такого хорошего хозяина.

«Это было начало приступа песчаной лихорадки, которую я где-то под­цепил, — писал Джеральд матери. — Состояние мое было паршивым: ли­хорадка эта не убивает и не причиняет особого вреда, но во время болез­ни ты постоянно ощущаешь, что вот-вот умрешь. Ты ходишь, покачиваясь, словно мертвецки пьяный, все, что находится дальше десяти футов от тебя, расплывается в тумане. Ты потеешь, словно в аду, и чувствуешь, что твоя голова распухает буквально на глазах».

В таком состоянии Джеральду предстояло совершить пятичасовой пе­реход через буш под лучами жаркого экваториального солнца. Опершись на верного Пайоса и на вырезанную кем-то из жителей деревни палку, не­счастный белый человек плелся за колонной из шестидесяти черных но­сильщиков, половину из которых составляли женщины. Через первую же маленькую речку его перенес старик, который пришел попрощаться. «Я за­плакал, когда увидел, что вас несут, — сказал Джеральду Пайос. — Я ре­шил, что вы умерли». Процессия двинулась дальше, медленно поднима­ясь на холм. Джеральд был вынужден буквально повиснуть на Пайосе. Но­сильщики двинулись дальше. Скоро они исчезли из виду. «Каждые двести ярдов мы останавливались, чтобы передохнуть, — вспоминал Дже­ральд. — Я падал на тропинку, обливаясь потом, как герой фильма, а Пай­ос обмахивал меня шляпой».

Так или иначе, но Джеральд сумел добраться до Мамфе к половине де­сятого, а уже в два часа он обедал с Джоном Йелландом в Бакебе. Воссоединение компаньонов было сердечным. Джеральд высоко ценил Джона как орнитолога и человека, ему нравилась неторопливость и чисто англий­ское чувство юмора, присущее этому доброму и мудрому человеку. Как приятно было снова оказаться в обществе соотечественника, разговаривать на нормальном английском языке, услышать новости последних месяцев и осмотреть коллекции друг друга.

После трех дней отдыха в Бакебе Джеральд почувствовал себя гораздо лучше. Его огорчало только то, что ему так и не удалось поймать ангванти­бо. Но вскоре и эта причина для огорчений исчезла. Вскоре после возвра­щения в Бакебе Джеральд отправился в экспедицию к горе Нда-Али, почти отвесные склоны которой покрывали густые леса. Джеральд должен был устроить лагерь и провести в горах дней десять, занимаясь ловлей шимпан­зе, живших в горах. Он писал домой:

«Рано угром я сел на велосипед, на раме примостился местный маль­чишка с сумкой, набитой пивом и провизией, и отправился на встречу с охотником, который должен был стать моим проводником. Мы проехали около пяти миль. Я уже начал сомневаться, что мои ноги способны сделать хотя бы еще одно движение. Но тут я заметил человека, который шел ко мне с корзиной из пальмовых листьев. Думая, что меня ожидает еще одна мешотчатая крыса или дикобраз, я остановился и подождал его. Когда аф­риканец подошел, я, к своему удивлению, узнал в нем одного из охотни­ков, которые помогали мне в Эшоби. Я спросил его, что он принес, и он от­ветил, что у него есть маленькая добыча. К стыду своему, я должен при­знаться, что, увидев содержимое его корзины, практически утратил дар речи. Я щедро вознаградил охотника, бросил мальчишку и с триумфом вернулся домой, прижимая к груди драгоценного ангвантибо».

Джеральд получил своего первого ангвантибо очень вовремя. Вскоре после этого из Англии пришло сообщение (от приятеля Джеральда по Уипснейдскому зоопарку, Кена Смита), что Британское зоологическое об­щество отправляет в Камерун на поиски этого загадочного животного ле­гендарного зверолова Сесиля Уэбба. Ветеран-зоолог, объездивший с экспе­дициями половину мира, считал Даррелла и Йелланда новичками, неспо­собными поймать по-настоящему редкого зверя. Со своей стороны, они относились к нему как к досадной помехе, опасному сопернику.

В конце концов Уэбб встретился с новичками. «Он оказался крупным, высоким мужчиной (шести футов шести дюймов ростом, я полагаю (около двух метров), — писал Джеральд матери, — с выступающей вперед челю­стью и водянистыми голубыми глазами. Одет он был в вылинявшие джин­сы, а на голове его красовалась настолько странная панама, что я с трудом подавил в себе желание расхохотаться. Он беззаботно спросил нас, удалось ли нам поймать ангвантибо, на что мы ответили утвердительно. За не­сколько дней до нашей встречи я ненадолго уезжал в Беменду и только что вернулся в Мамфе, где и остановился знаменитый исследователь. С преве­ликим удовольствием я сообщил ему, что у нас есть целых три ангван­тибо!!!!»

Но и Уэбб не вернулся из Камеруна с пустыми руками. Джеральд пере­дал ему самое замечательное животное из своей коллекции — шимпанзе Чалмондейли (Чамли). Английский чиновник подарил обезьяну Дарреллу с тем, чтобы тот передал ее в Лондонский зоопарк. Джеральд согласился, полагая, что шимпанзе не может быть больше года и размеры его довольно скромны. Каково же было его удивление, когда из прибывшего грузовика выгрузили большой ящик, в котором сидел взрослый шимпанзе лет вось-ми-девяти, с огромными руками, громадной головой, массивной волосатой грудью, по объему примерно вдвое превышавшей грудь самого Джеральда, и крупными зубами, придававшими его липу зловещее, воинственное вы­ражение.

«Я открыл дверцу с некоторым внутренним трепетом. Чалмондейли удовлетворенно вздохнул, звякнул длинной цепью, прикрепленной к его ошейнику, элегантно почесал под мышкой и вышел из клетки. Вниматель­но оглядев окружающих, он царственным жестом протянул мне руку для пожатия и вошел в дом так, словно был его хозяином. Чамли осмотрел нашу гостиную с видом среднеевропейского монарха, инспектирующего гостиничную спальню на предмет нахождения в ней клопов. Затем, види­мо, удовлетворившись увиденным, он подвинул к себе кресло, уселся в него, скрестив ноги, и выжидающе уставился на меня.

Некоторое время мы молча разглядывали друг друга. Потом я вытащил пачку сигарет. Чалмондейли немедленно оживился. Было совершенно ясно, что после долгого путешествия ему не помешала бы сигаретка. Я протянул ему пачку, он вытащил сигарету, осторожно сунул ее в рот, а затем положил пачку на стол. Я протянул ему коробок спичек, полагая, что закурить будет обезьяне не по силам, но он ловко открыл коробок, зажег спичку, закурил и бросил коробок на стол. Чамли снова скрестил ноги и откинулся в крес­ле, с блаженным выражением на лице выпуская клубы дыма через нос».

У Чалмондейли были и другие пристрастия. Он любил горячий, слад­кий чай и пил его из огромной, сплющенной металлической кружки, пере­ворачивая ее до тех пор, пока последние капли оставшегося на дне сахара не попадут к нему в рот. После этого он либо протягивал кружку за добав­кой, либо просто отставлял ее в сторону. Проявил Чамли любовь также и к пиву, хотя Джеральд предложил ему этот бодрящий напиток всего лишь раз. Шимпанзе мгновенно вылакал бутылку с явным удовольствием, опья­нел и начал буянить. После этого ему не давали ничего крепче лимонада или чая. Джеральд расставался с этим удивительным животным с чувством глубокой грусти, но вскоре им суждено было свидеться вновь.

Наконец в июле настала пора упаковывать вещи и сворачивать экспе­дицию. Начинались дожди. К тому же у Джеральда закончились деньги. Расходы на путешествие и содержание птиц и животных оказались весьма значительными. Ситуация стала настолько угрожающей, что Джеральду пришлось смирить свою гордыню и отправить домой слезную телеграмму с просьбой выслать 250 фунтов (по нынешним деньгам примерно пять ты­сяч фунтов). Денег ему одолжила подружка Лесли, владелица магазина Дорис.

Компаньоны распродали ставшее ненужным оборудование. Джон Йел­ланд записал в своем дневнике:

«Джеральд начал продавать наш дом вечером и продал его вместе со всем содержимым, включая его собственный зонтик и тропический шлем, мое масло для кожи, два мешка кукурузы, полмешка кокосов, всю посу­ду, кастрюли и сковородки, а также несколько обойм патронов. Познания Джеральда в торговле оказались настолько обширными, что он сумел за пятнадцать шиллингов всучить какому-то типу будильник, который отста­вал за сутки на целых полтора часа. Он продал и разбитые часы — они продолжали тикать, вот только стрелки у них не двигались. В конце кон­цов мы обедали на треснутых тарелках, но у нас появились деньги, чтобы отправить телеграммы в зоопарки Честера и Бель-Вью».

Джеральд с Джоном собирались отплыть 24 июня, но их коллекция животных оказалась настолько большой, что все клетки и коробки — пять­сот кубических футов — не уместилась на корабле, который они выбрали. Корабль отплыл без них. К счастью, вскоре отплывал грузовой пароход Но даже его пришлось ждать целый месяц. Компаньоны стали готовиться к отплытию.

«Нельзя подняться на борт парохода, — писал Джеральд, — и ждать, что кок станет кормить ваших животных». Для кормления зверей и птиц следовало сделать колоссальные запасы. Очень скоро лагерь экспедиции в Кумбе стал напоминать огромный рынок. Повсюду валялись бананы, па­пайи, ананасы, апельсины, яйца, связки кукурузных початков, картофель и бобы, а вдалеке красовался обглоданный скелет целого буйвола.

В этот момент Джеральд свалился с жесточайшей малярией. Целую не­делю его била лихорадка. Экспедиция должна была добраться в порт Тико, откуда отплывал корабль, вечером 24 июля. На следующий день на рассве­те корабль отправлялся в Англию. Но за день до отплытия доктор катего­рически запретил Джеральду вставать. «Вы должны провести в постели не меньше двух недель, — заявил он. — Вы не можете отплыть с этим суд­ном». В противном случае упрямый англичанин мог умереть прямо в море, о чем доктор ему и сообщил.

Но трясущийся, покрытый потом Джеральд втиснулся в кабину грузо­вика и под проливным дождем вместе со всем своим зверьем отправился в порт. Перед погрузкой дождь наконец прекратился, но животные основа­тельно промокли по дороге. Находящийся буквально при смерти Джеральд не успокоился, пока не высушил несчастных зверей и не накормил их. А затем стюард принес ему бутылку виски, способного свалить и лошадь, и Джеральд улегся на свою койку, уверенный в том, что эту ночь он не пере­живет.

Но он ее пережил. Путешествие пошло ему на пользу, к тому же им очень повезло с погодой. Матросы нашли для шимпанзе Су место для игр, а также одеяла и лакомства для всех обезьян, которые простужались или бо­лели. Единственное происшествие за все время путешествие — это бегство мангусты. Она вылезла из клетки и свалилась за борт.

В четверг 10 августа 1948 года в четыре часа вечера корабль вошел в доки Ливерпуля. Джон Йелланд и Джеральд Даррелл ступили на англий­скую землю. Африканское путешествие закончилось. Они отсутствовали более семи месяцев и за это время собрали более двухсот животных и птиц. Они привезли в Англию девяносто пять млекопитающих (включая трех ан­гвантибо, сорок обезьян, детеныша шимпанзе и гигантскую белую мангу­сту), двенадцать рептилии и девяносто три редкие птицы. Груз был на­столько экзотичным, что привлек внимание местной прессы. «Ангвантибо прибыл! — гласили заголовки. — Единственный живой ангвантибо в евро­пейском зоопарке!»

«Вот и последняя клетка установлена в машине, — писал Джеральд, — грузовики трогаются в путь, увозя животных навстречу новому этапу в их жизни. А мы начинаем уже думать о подготовке нового путешествия».

Экспедиция в Африку была невероятно трудным делом, но увенчалась полным успехом, что перевело Джеральда Даррелла и Джона Йелланда в ряды самых крупных британских звероловов. Эта экспедиция стала исход­ным пунктом выдающей