Глава 1. Прекрасным венецианским vespro[96], когда все вокруг было расцвечено голубизной и золотом, мы, будучи единственными пассажирами на огромной грузовой

Прекрасным венецианским vespro[96], когда все вокруг было расцвечено голубизной и золотом, мы, будучи единственными пассажирами на огромной грузовой трехмачтовой галере «Doge Anafesto»[97], отбыли из бухты Маламоко, что на острове Лидо. Судно везло оружие и припасы для крестоносцев. Предполагалось, что после того, как корабль разгрузится и высадит нас в Акре, он отправится в Александрию за грузом зерна, который доставит обратно в Венецию. Когда корабль вышел из бухты в Адриатическое море, гребцы сложили весла, а матросы поднялись на обе мачты, чтобы развернуть изящные паруса. Полотнища захлопали, затрепетали на ветру, а затем взлетели, наполненные дневным бризом, такие же белые и колышущиеся, как облака над ними.

– Какой великий день! – воскликнул я. – До чего же у нас превосходный корабль!

Однако отец, не склонный к восторженности, ответил одной из своих поговорок:

– Не хвали день, пока не закончится ночь, не радуйся ночлегу, пока не проснешься утром.

Но и на следующее утро, и в дни, последовавшие за ним, он не мог отрицать, что я оказался прав: корабль наш был так же удобен для проживания, как и гостиница на суше. В прежние годы судно, отправившееся в Святую землю, было бы битком набито христианскими паломниками из всех европейских стран, вповалку спавшими бы на палубе и в трюме, как сардины в бочке. Однако к тому времени, о котором я рассказываю, порт San Zuàne de Acre стал последним и единственным портом в Святой земле, пока не захваченным сарацинами, потому‑то все христиане, кроме крестоносцев, оставались дома.

У нас была на троих одна каюта, прямо под капитанской, располагавшейся на корме. Корабельный камбуз снабжался мясом домашнего скота и птицы из специального загона, так что нам и морякам не пришлось питаться солониной. У кока также имелись разнообразные крупы, оливковое масло и лук. Прекрасное корсиканское вино хранили во влажном, прохладном песке, которым в качестве балласта было заполнено дно трюма. Единственное, чего мы были лишены, так это свежеиспеченного хлеба, вместо этого нам приходилось довольствоваться черствыми бисквитами agiada, которые невозможно было ни надкусить, ни прожевать, их можно было лишь сосать; но это оказалось единственное неудобство, на которое мы могли пожаловаться. На борту судна имелись medegoto, чтобы лечить всевозможные хвори и раны, и капеллан, чтобы исповедовать путешественников и проводить службы. В первое же воскресенье он читал нам проповедь из Екклесиаста: «Мудрый человек да отправится в незнакомые страны, где добро и зло испытает он во всех его проявлениях».

– Расскажи мне, пожалуйста, о тех незнакомых странах, – попросил я своего отца после окончания службы; у нас с ним не было времени поговорить по душам в Венеции. Его ответ, однако, больше сказал мне о нем самом, чем о далеких землях, скрытых за горизонтом.

– Ах, они полны возможностей для честолюбивого купца! – с восторгом произнес отец, потирая руки. – Шелка, драгоценности, специи – даже самый неискусный торговец сможет извлечь из таких товаров прибыль, а что уж говорить об умном человеке! Да, Марко, если ты будешь держать глаза открытыми и не растеряешься, ты, возможно, уже в Леванте поймаешь за хвост удачу. Ибо все тамошние земли предоставляют купцам большие возможности.

– Не сомневаюсь, – сказал я послушно. – Однако я мог бы изучить коммерцию и без того, чтобы покидать Венецию. Меня вообще‑то привлекают… ну, приключения.

– Приключения? Но почему, сынок? Разве от них больше радости, чем от выгодных коммерческих сделок, которые упустили другие? Так в чем же их преимущества? И разве из приключений можно извлечь прибыль?

– Безусловно, прибыль очень важна, – не стал я спорить с отцом. – Но как же волнения и переживания? Экзотика дальних стран, встречи с необычными людьми. Наверняка в твоих путешествиях этого тоже было много.

– О да. Экзотика. – Он задумчиво почесал свою бороду. – Пожалуй. Вот, помнится, на пути в Венецию через Каппадокию мы действительно столкнулись с экзотикой. В тех землях растет удивительный мак, он похож на наш обычный красный полевой мак, однако имеет серебристо‑голубоватый цвет. Из молочка, содержащегося в его головках, можно изготовить очень действенное снотворное средство. Я рассудил, что это лекарственное растение заинтересует венецианских врачей, и предвидел хорошую прибыль для нашего торгового дома. А потому хотел отыскать и собрать этот мак, намереваясь посадить его на нашей

плантации крокусов. Ну вот, это и была самая настоящая экзотика, no xe vero? И великолепная коммерческая возможность. К сожалению, в Каппадокии в то время шла война. Все маковые поля были уничтожены, чернь разбежалась, и, увы, не удалось найти никого, кто смог бы снабдить меня семенами. Mi dispiace[98], возможность потеряна.

Я сказал с некоторым недоумением:

– Вокруг бушевала война, а ты заинтересовался лишь семенами мака?

– Ах, война ужасная штука. Она мешает торговле.

– Но, отец, неужели ты не увидел в этом возможность приключений?

– Ты помешался на приключениях, – заметил он ехидно. – Приключения – это всего лишь неудобства и волнения, о которых потом вспоминают. Поверь мне, опытный путешественник составляет свои планы так, чтобы не попасть ни в какое приключение. Самая удачная поездка – это скучная поездка.

– О! – только и сказал я. – А я представлял себе все иначе – ну, там, преодоление невзгод… раскрытие тайн… происки врагов… спасение прекрасных дев…

– И это говорит bravo! – зарокотал дядя Маттео, который как раз присоединился к нам. – Надеюсь, ты развеешь его заблуждения на этот счет, Нико?

– Я пытаюсь, – сказал отец. – Приключения, Марко, не прибавят тебе ни багатина в кошельке.

– Но неужели кошелек – это единственное, что человек должен наполнять? – воскликнул я. – Не должен ли он кроме денег найти в жизни еще что‑нибудь? А как же извечная тяга к чудесам и путешествиям?

– Невозможно найти чудеса, если специально их разыскивать, – проворчал дядя. – Это как истинная любовь или счастье, которые и сами по себе являются чудом. Ты же не можешь сказать: я пойду и найду приключение. Самое лучшее, что ты способен сделать, – это отправиться туда, где подобное может произойти.

– Ну тогда, – сказал я, – мы ограничимся Акрой, городом крестоносцев, славящимся отважными деяниями и темными тайнами, красивыми девицами и жизнью, полной сладострастья. Какое место лучше подходит для приключений?

– Крестоносцы! – презрительно фыркнул дядюшка Маттео. – Это все сказки! Да тем крестоносцам, которым удалось выжить и вернуться домой, пришлось притворяться перед самими собой, что их бесполезная миссия принесла результат. Потому‑то они и хвастались, что видели чудеса в этих далеких землях. Единственное, что они привезли с собой обратно, так это scolamento[99], которые оказались настолько болезненными, что бедняги с трудом могли держаться в седлах.

Я сказал с тоской:

– Так, значит, Акра – вовсе не красивый, полный тайн, соблазнов и роскоши город?

Отец ответил:

– Крестоносцы и сарацины сражались за San Zuàne de Acre больше полувека. Представь себе, как город должен теперь выглядеть. Нет, не стоит. Ты совсем скоро увидишь его собственными глазами.

Та наша беседа слегка меня обескуражила, но не убедила. Откровенно говоря, я пришел к заключению, что у моего отца не душа, а разлинованный гроссбух, а дядюшка же показался мне слишком тупым и грубым для любых тонких чувств. Они бы не узнали приключение, даже если бы оно свалилось на них. Однако я был совершенно иным человеком. И я отправился на нос корабля, чтобы не пропустить появления какой‑нибудь русалки или морского чудовища.

После первого оживленного дня морское путешествие становится монотонным, пока шторм не внесет в него разнообразия. Однако на Средиземном море штормит только зимой, поэтому мне пришлось занять себя изучением всех работ, что матросы выполняют на корабле. Поскольку стояла хорошая погода, экипажу не надо было ничего выполнять, кроме обычной повседневной рутины, так что все, от капитана до кока, охотно разрешали мне смотреть, задавать вопросы, а иногда даже и самому что‑нибудь сделать. Экипаж корабля состоял из людей различных национальностей, но, поскольку все они говорили на торговом французском, который называли sabir, это не мешало нам общаться.

– Ты вообще‑то знаешь хоть что‑нибудь о плавании под парусами, малыш? – спросил меня один из моряков. – Тебе известно, например, какие механизмы на корабле живые, а какие мертвые?

Я подумал и, глядя на паруса, распростертые над кораблем подобно крыльям птицы, предположил, что это, должно быть, и есть живые механизмы.

– А вот и нет, – сказал матрос. – Живыми называются все части корабля, которые находятся в воде. А мертвыми – которые расположены над водой.

Я подумал и сказал:

– Да, но если даже мертвые механизмы погрузить в воду, то и тогда они едва ли смогут называться живыми. Мы все в таком случае умрем.

Моряк быстро произнес:

– Не говори о таких вещах! – И перекрестился. Другой матрос заметил:

– Малыш, если ты хочешь стать мореплавателем, тебе надо выучить семнадцать имен семнадцати ветров, которые дуют над Средиземным морем. – Он принялся считать их, загибая пальцы. – Сейчас мы плывем благодаря пассату, который дует с северо‑запада. Зимой с юга дует свирепый ostralada, он несет штормы. Gregalada (северо‑восточный) ветер – дует со стороны Греции и заставляет море волноваться. С запада дует maistral. Levante (сильный восточный ветер) приходит с востока, из Армении…

Но тут третий моряк перебил его:

– Когда начинает дуть levante, то можно уловить запах циклопов. – Это такие острова? – спросил я.

– Нет. Это такие странные люди, которые обитают в Армении.

У них только одна рука и одна нога. Пользоваться луком и стрелой им приходится вдвоем. Поскольку циклопы не могут ходить, они прыгают на одной ноге. Но если они торопятся, то катятся на боку, помогая себе при помощи руки и ноги. Потому‑то их и называют циклопами[100], ноги у них как колеса.

Помимо того что матросы рассказывали мне о всяких диковинках, они также научили меня играть в угадайку, которую называли викториной: эту игру придумали моряки, чтобы скоротать время в скучных плаваниях. Они, должно быть, совершили уже много таких плаваний, так как викторина была чрезвычайно долгой и нудной игрой, причем каждый из игроков мог выиграть или проиграть за вечер лишь несколько сольди.

Когда позже я спросил дядюшку, не сталкивался ли он когда‑нибудь во время своих путешествий с загадочными армянскими циклопами или другими диковинами, он рассмеялся:

– Хм! Ни один моряк не заходит в чужеземном порту дальше ближайшего кабака или большой лавки. Однако когда его спрашивают, что он видел в дальних странах, ему волей‑неволей приходится что‑нибудь выдумать. Только marcolfo, который поверил женщине, поверит мо ряку!

С этого времени я терпеливо, но вполуха слушал россказни моряков о чудесах на суше, однако продолжал с вниманием прислушиваться к их советам насчет того, что надо делать в море во время плавания. Я узнал, что некоторые вещи они называют между собой иначе, чем простые люди, – так, например, маленькая черная, как сажа, птичка, которую в Венеции называли буревестником, мореходы именовали pet‑relo – «маленький Пьетро», потому что она, как святой, казалось, могла разгуливать по поверхности воды. И еще я выучил стишки, по которым можно было предсказывать погоду:

Sera rosa e bianco matino:

Alegro il pelegrino.

В них говорилось, что если на закате небо красное или утром белое, то это предвещает хорошую погоду на море, а следовательно, благоприятно для странников, пилигримов. Я узнал, как надо забрасывать scandagio – веревку, размеченную по всей длине белыми и красными лентами, – для того, чтобы измерить глубину под килем. Я научился переговариваться с другими судами, проходившими мимо, – мне разрешили это сделать два или три раза, поскольку в Средиземном море плавало множество кораблей. Я кричал на sabir в рупор:

– Счастливого плавания! Что у вас за корабль?

Следовал глухой ответ:

– И вам того же! «Святой Санг» из Брюгге, мы возвращаемся домой из Фамагусты! А у вас что за корабль?

– «Анафесто» из Венеции, мы плывем в Акру и Александрию! Счастливого плавания!

Корабельный рулевой показал мне, как с помощью замысловато переплетенных веревок он одной рукой управляет обеими огромными прави́лами, которые опускались с обеих сторон до самой кормы.

– Однако в плохую погоду, – сказал он, – требуется по рулевому с каждой стороны, и они должны обладать сноровкой, чтобы по‑всякому вращать румпель в соответствии с командами капитана.

Рулевой разрешил мне постучать его колотушками, когда гребцов на веслах не было. А подобное случалось постоянно: пассат дул почти непрерывно, так что для того, чтобы прокладывать курс корабля, весла почти не требовались. Поэтому гребцы в этом путешествии лишь дважды занимали свои места: в самом его начале, когда вывели нас из бухты Маламоко, и под конец, когда они провели корабль в порт Акры.

– Этот способ называется zenzile, – сказал мне рулевой. – По три человека на каждой из двадцати скамеек, расположенных по обеим сторонам судна.

Каждый гребец работал отдельным веслом, которое вращалось в уключинах. Таким образом, самые короткие весла крепились в центре судна, самые длинные – снаружи, а средние располагались между ними. И матросы при этом не сидели, как другие гребцы, например, на buzino d’oro дожа. Они стояли, опираясь левой ногой на скамью, занося весло вперед. И откидывались обратно, когда делали мощные гребки, приводя в движение корабль сериями стремительных бросков. Рулевой при этом ударял колотушками – сперва медленно, а затем все быстрее и быстрее, по мере того как ускорялся ход корабля; обе колотушки издавали различные звуки, так что гребцы на каждой стороне знали, когда им надо было грести усердней.

Мне ни разу не разрешили грести, так как эта работа требовала такого мастерства, что учеников заставляли тренироваться сперва на учебных галерах, установленных на суше. Из‑за того, что словом «галера» в Венеции часто называли каторжников, я всегда предполагал, что на галерах и галиотах гребцами были преступники, приговоренные к этим изнурительным работам. Однако рулевой развеял это мое заблуждение, объяснив, что соперничество между судами, перевозившими торговые грузы, столь велико, что тут никак нельзя полагаться на каторжников.

– Потому‑то в торговый флот нанимают лишь самых умелых и опытных гребцов, – сказал он. – А на военных кораблях гребут горожане – это своего рода воинская повинность для тех, кто не хочет браться за меч.

Корабельный кок объяснил мне, почему он не печет хлеб.

– Я не держу муку на галере, – сказал он. – Муку тонкого помола невозможно уберечь в море от грязи. А еще в ней могут завестись долгоносики, или вдруг она отсыреет. Именно по этой причине римляне первыми научились изготовлять тесто, которое можно хранить довольно долго. Говорят, что сей пищевой продукт, вне всяких сомнений, volente o nolente[101]изобрел их корабельный кок, после того как мука его промокла от накатившей волны. Он замесил тесто и спас этим муку, затем тонко раскатал тесто и нарезал его тонкими полосками, чтобы они быстрей засохли. Отсюда и произошли все многочисленные по форме и размерам макаронные изделия. Сам Господь послал их нам, корабельным кокам, да и тем, кто на суше, тоже.

Капитан корабля продемонстрировал мне, что игла его буссоли всегда показывает на Полярную звезду, даже когда та невидима. Буссоль в те времена только‑только начали использовать в морских путешествиях, как и астролябию, так что оба этих прибора были еще в диковинку. То же самое касалось и periplus – связки морских карт, которые продемонстрировал мне капитан. Там были нарисованы извилистые береговые линии всего Средиземноморья, от Леванта и до Геркулесовых столпов, а также обозначены все течения в морях: Адриатическом, Эгейском и так далее. Вдоль этих нарисованных чернилами береговых линий наш капитан и другие знакомые ему капитаны кораблей отметили ориентиры на суше, которые видны с моря: маяки, мысы, отдельно стоящие скалы, – в общем, все, что помогает моряку определить, где он находится. Что же касается морей, то буквально всю карту капитан исчеркал пометками об их глубинах, течениях и скрытых рифах. Он рассказал мне, что постоянно вносит поправки на основе того, что обнаружил сам или слышал от других капитанов: рельеф и глубина морского дна могут изменяться – например, при заилении, как это часто происходит у берегов Египта, или из‑за активности подводных вулканов, как это случается вокруг Греции.

Когда я рассказал отцу, что видел periplus, он улыбнулся и сказал:

– Все лучше, чем ничего. Однако у нас есть кое‑что поинтересней. – И он вынес из нашей каюты связку бумаг едва ли не толще periplus. – У нас есть Китаб.

Дядя с гордостью произнес:

– Если капитан обладает Китаб и если его корабль может плыть по суше, он сумеет пересечь Азию до самого восточного Китайского океана.

– Я приобрел его, несмотря на большие расходы, – сказал отец, протягивая Китаб мне. – Его скопировали для нас с оригинала, который был нарисован арабским создателем карт аль‑Идриси для короля Сицилии Руггиеро.

Впоследствии я узнал, что слово «китаб» на арабском означает всего лишь «книга», все равно как у нас Библия. Однако Китаб аль‑Идриси, так же как и Святая Библия, представлял собой нечто большее, чем просто книгу. На первой странице было начертано полное название, которое я смог прочесть, потому что оно было переведено на французский: «Обращение к пытливому человеку, как исследовать регионы Земли, ее провинции, острова, города, их размеры и расположение, а также советы и помощь тому, кто желает пересечь Землю». Однако все иные слова, испещрявшие страницы сей книги, были начертаны отвратительным червеподобным письмом, каким пишут язычники в арабских странах. Лишь кое‑где отец или дядя четко записали на родном языке название того или иного места. Когда я переворачивал страницы, чтобы прочесть эти слова, то заметил кое‑что весьма меня развеселившее.

– Да ведь тут все нарисовано вверх ногами! Взгляни, сапог Итальянского полуострова пинает Сицилию в направлении Африки.

– На Востоке всё изображают вверх ногами и задом наперед, – пояснил дядя. – На всех арабских картах юг сверху. Китайцы называют буссоль иглой, указывающей на юг. Ты еще познакомишься с подобными обычаями.

– Однако, если не считать этой особенности, – сказал отец, – аль‑Идриси был удивительно точным, нанося земли Леванта и те, что лежат за ними, до самой Средней Азии. Надо полагать, он когда‑то и сам там побывал.

Китаб состоял из семидесяти трех отдельных листов, сшитых задом наперед. Они представляли собой карты сухопутных земель, если ехать с запада на восток и с севера на юг. При этом все карты были поделены параллелями в соответствии с климатическими зонами. Соленые морские воды были раскрашены в голубой цвет с прерывистыми белыми линиями, изображающими волны; внутренние озера были зеленого цвета с белыми волнами; реки представляли собой изогнутые ленты зеленого цвета. Суша была окрашена в грязно‑желтый цвет, с точками из золотой фольги, обозначавшими города, большие и маленькие. Там, где суша вздымалась в виде холмов и гор, очертания рисунков напоминали гусениц, окрашенных в пурпурный, розовый и оранжевый цвета.

Я спросил:

– А что, возвышенности на Востоке и правда так ярко раскрашены? Пурпурные вершины гор и…

Словно в ответ на мой вопрос, наблюдатель на самой высокой мачте вдруг закричал:

– Terra la! Terra la! Земля!

– Ты скоро и сам все узнаешь, Марко, – сказал отец. – Берег уже виден. Так узри же Святую землю.