День рождения

Федя Кузовков с трудом открыл глаза. И с еще большим усилием оторвался от мягкой, никак не желавшей отпускать его подушки. Потянувшись, он осмотрелся – не проснулся ли кто‑нибудь еще.

На соседней койке сладко посапывал Юзек Яновский. Пухлая его щека покоилась на раскрытой книге. Пусть досматривает сон, решил Федя. Он сам пойдет выгуливать собаку.

Кузовок уже стоял у выхода, нетерпеливо дожидаясь маленького хозяина. За стенами казармы столько запахов и света! Зачем же терять время?

К Феде решил присоединиться Павел Николаев.

– Можно с тобой?

– Скорей одевайся…

Кузовок вылетел из открывшейся двери, как из пращи, и скрылся в ближних кустах. А мальчики застыли, ослепленные солнцем.

Солнечный огонь еще только разгорался. Листья из серых становились розовыми. Легкая дымка со стороны Нью‑Йорка таяла на глазах, открывая близкую панораму города. Дети с удовольствием подставили лица свежему ветру.

– У меня завтра день рождения, – неожиданно заявил Николаев, – а я чуть не забыл.

– Поздравляю! – сказал Федя. – Я тоже стал забывать свои дни рождения. А дома все время держал в голове. Ждал подарков.

– Каких? Ты помнишь?

– Однажды мама подарила песочные часы. А папа привез из рейса парусник.

– Большой?

– Больше метра. С якорьком, пушечками и даже флагом.

– Каким флагом?

– Череп и кости.

– Пираты называли такой флаг «Веселый Роджер», – со знанием дела сказал Николаев.

– А тебе что дарили? – в свою очередь спросил Кузовков.

– В последний раз – коньки. До зимы было далеко. Но я решил их опробовать. Вылил на пол целое ведро воды и стал скользить из угла в угол. От мамки тогда попало.

Федя ткнул Николаева в плечо:

– Знаешь, что я придумал?

– Придумал?

– Смотри! – Федя достал из кармана деньги. – Здесь целых четыре доллара. Давай отметим твой день рождения.

– Ты и я?

– Зачем вдвоем? Так не интересно. Пригласишь Александрова, Моржова… Еще возьмем Юзека. С ним проще будет попасть на паром. Договорились? Сегодня же и завалимся в какое‑нибудь кафе.

– Ты, кажется, забыл… Мой день рождения не сегодня, а завтра.

– Что с того! Будем праздновать два дня подряд. Денег хватит.

– Так нельзя…

– Что нельзя?

– Отмечать день рождения заранее, до срока.

– Кто тебе сказал такую ерунду?

– Моя бабушка. Она говорила, это плохая примета.

– А по мне, пируй хоть неделю! Было бы на что, – заметил Федя и погладил подбежавшую собаку.

Набегавшись вволю, Кузовок тяжело дышал и всем своим видом показывал, что пора завтракать.

На кухне Кузовка ждала любимая мясная тушенка. А мальчикам вручили по апельсину, такому же яркому, как утреннее солнце.

– Хочешь познакомиться с моим новым другом? – предложил Николаев.

– Кто‑то из нашей колонии?

– Нет, солдат. Каждое утро он заступает в караул.

– О’кей! – согласился Федя. – Идем.

Покинув кухню, они направились к комендантскому дому, прямо по траве, влажной от росы, вспыхивавшей тысячами разноцветных бусинок. Впереди, без жалости руша эту красоту, носилась собака.

Джон, так звали американца, увидел мальчиков еще издали. Он приставил к ноге винтовку с коротким стволом, приветствуя детей.

– Как дела, Павел? – улыбнулся он.

– Отлично, Джон!

– Ты сегодня не один…

– Все спят, а мы решили прогуляться.

– Кузовков, – протянул руку Федя.

Следуя примеру хозяина, протянула лапу и собака.

– Кузовок, – помог ей представиться Николаев.

– Мальчика и собаку зовут одинаково? – удивился караульный. – У них одно имя?

– Так только кажется.

Федя и Павел радовались, что могут свободно общаться с американцем. Не зря они так усердно, сначала во Владивостоке, а потом и на пароходе, посещали уроки английского.

Долговязый и простодушный Джон понравился Кузовкову. Никакого высокомерия и снисходительности. Он вел себя с мальчиками как с равными. Даже сигаретку предложил.

Федя любил послабления. Но признавал и дисциплину. Он знал по собственному опыту – разгильдяйство к добру не приводит. Вот почему его поразило, как вольно американский солдат обращается с оружием. Небрежно взявшись за ствол, он положил свою винтовку на плечо – прикладом назад. А ведь говорят, ружье хоть однажды может выстрелить само. В России куда строже обращаются с личным оружием, подумал мальчик. Но и умирают чаще. Потому что там идет война.

Внезапно Федя увидел в траве брошенную кем‑то швабру.

– Джон, – сказал он, – хочешь, я покажу, какие приемы выполняет с винтовкой русский солдат?

– Я не имею права передать тебе карабин.

– Обойдусь! – Федя поднял швабру. – Она заменит мне карабин.

Даже с палкой движения Кузовкова были убедительны и изящны.

– Кто тебя этому обучил? – удивился Джон.

– Недалеко от нашей школы находился плац. После уроков мы смотрели, как солдат готовят к параду. А дома повторяли эти упражнения с простой палкой.

– Хотите, покажу вам, как выполняют такие приемы американские солдаты? – сказал Джон и крепко взял в руки винтовку. А он вовсе не увалень, этот американец! Павел и Федя захлопали в ладоши. А Кузовок выразил восхищение по‑своему – громко залаял.

Предложение отметить день рождения Павла Николаева в каком‑нибудь кафе в городе понравилось ребятам. Вот только где?

Федя Кузовков, любивший приключения, был за то, чтобы покинуть Водсворт тайком, Петя Александров был против. Праздник есть праздник. Лучше встретить его открыто, не таясь.

– Вот и отпрашивайтесь, – обиделся Кузовков.

– Хорошо. Езжайте в Нью‑Йорк. Но с кем‑нибудь из взрослых, – разрешил Бремхолл.

Мальчики начали думать, кто из воспитателей мог бы стать их провожатым.

– Не лучше ли обратиться к моим родителям, – предложил Яновский. – Они и подвезут нас, и вечер проведем вместе. А кроме того… – Юзек запнулся.

– Что ты хотел сказать?

– У меня есть дядя. Мамин брат. Он держит в Квинсе небольшой ресторан.

– Вот здорово! – воскликнул любивший вкусно поесть Борис Моржов. – А чем там кормят?

– Польская кухня. Дядя Яцек и тетя Ванда готовят сами. Домашняя пища.

– Я – за! У меня уже слюнки текут!

Все посмотрели на Николаева. Его день рождения – за ним и последнее слово.

– Едем! – сказал он.

…Пан Яцек и пани Ванда (так они представились) встретили гостей на пороге, отозвавшись на колокольчик. Руки женщины были в муке. А ее муж не успел снять фартук.

– Вы приехали очень вовремя, – заявил Яцек. – Мы печем булочки. Специально для вас. Вместе будем вынимать их из печи. Согласны?

– Я хочу помогать, – сказал Кузовков, прижимая к себе собаку.

– Хорошо. Тогда помой руки.

– Булочки так вкусно пахнут! – сказал Моржов.

– Все дело в корице и ванили, – объяснил Юзек. – Мы здесь бываем каждую неделю.

– Потому ты такой круглый! Как колобок.

– А мама говорит, что я сдобный, – нисколько не обиделся Юзек.

– Юзек!

– Да, дядя Яцек.

– Будь добр, повесь у входа табличку!

– Что еще за табличку?

– Мы закрываемся.

– Не рано ли? Еще светло. Вдруг кто‑то постучится…

– Сегодня вы наши единственные посетители.

– Не посетители, а гости, – поправила мужа пани Ванда. – Самые дорогие гости.

Мальчики включились в работу. Из нескольких небольших столов они составили один длинный. Застелили белой скатертью. А в центр поставили вазу с розами.

Когда окна начали тускнеть, зажгли свечи. Из кухни потянулась вереница закусок. Каждая тарелка имела свой цвет и запах. У Моржова закружилась голова – так захотелось попробовать ветчинки. Будь он в окружении друзей, так бы и сделал. Но рядом взрослые: Казимеж и Вероника, Яцек и Ванда. Придется потерпеть.

Наконец все расселись. В бокалы, отражавшие колеблющееся пламя свечей, налили шампанское и фруктовую воду. Хозяин ресторана сказал, что хочет произнести речь.

Яцек говорил о своем детстве и любимом Кракове, который покинул вместе с родителями. Как тосковал, с трудом привыкая к новой стране и ее языку. Ему ли не понять этих подростков, чья судьба напомнила и оживила те давние чувства. Но, к счастью, эти дети на пути домой. Он надеется, что Россия возродится, война и голод останутся позади.

– Судьба должна быть благосклонна к тем, чей путь так тернист.

Речь Яцека была столь же простой, сколь и цветистой. Неожиданно он признался, что мечтал быть художником, а стал поваром. Несравнимые профессии? Это только на первый взгляд. И кухня может быть мастерской, где рождаются натюрморты удивительной красоты. Все как у художника – и масло, и богатая палитра.

– Иногда посетителям жаль разрушать то, что они видят на тарелке. – При этих словах Яцек красноречиво посмотрел на убранство стола. – В нашем ресторане даже есть книга отзывов. Как в музее.

– Могу я сделать в ней запись? – спросил Александров.

– О, я знаю эти записи: «Здесь был Петя». Но это я так, к слову. Не обижайся. Конечно, можешь. Но после того как отведаешь наши кушанья. Они сделаны по рецепту польских бабушек. Главные блюда еще впереди. А пока на столе холодные закуски. Поляки очень любят сельдь. Салат с сельдью… Сельдь под маринадом… Сельдь в сметане… Сельдь, жаренная в тесте… Селедочная масса…

– Яцек, остановись. Ты превращаешь ужин в лекцию. Детям это не интересно. К тому же у одного из мальчиков день рождения. Павлику четырнадцать лет. Лучше произнеси тост.

– Ты права, Ванда. Прошу прощения. Четырнадцать лет!.. Тот самый возраст, когда я с родителями прибыл в Нью‑Йорк. Разве забыть, как мы спускались по трапу после долгого пути через Атлантику. Кто‑то меня окликнул. Это был важный господин. Прекрасно одетый, совсем не похожий на других эмигрантов. Как сейчас помню, под сюртуком у него виднелась жилетка и цепочка от часов. «Не поможешь ли мне спустить на берег вещи?» – попросил он.

– Но ты был мальчиком. Почему он обратился к тебе? – спросил Казимеж.

– Да, мальчиком. Но весьма рослым. Уже догнал отца.

– И что дальше?

– Я не знал, как поступить. Боялся затеряться в толчее. Но папа сказал: «Помоги! Помоги, Яцек». Я перенес чемоданы на причал и собирался уйти. Но этот господин задержал меня. «Любой труд требует вознаграждения», – сказал он и достал из жилетки часы. Он исчез в толпе, а я продолжал стоять, зажав его подарок в руке. Позже оказалось: часы эти довольно дорогие, швейцарской фирмы. Из чистого серебра.

– Вы потом встречались?

– Никогда. С тех пор прошло семнадцать лет.

– А часы?

– Они при мне. Сейчас вы их увидите. И даже услышите.

– Они так громко стучат?

– Когда их открываешь, звучит мелодия.

Все, кто сидел за столом, с интересом следили за движениями Яцека. Он вынул часы из кармана, завел их… И, немного выждав, поднял крышку. Наружу вырвалась мелодия, тонкая и нежная.

– Это Штраус, – сказал Николаев.

– Да, верно. Вальс «Сказки Венского леса». Возьми часы. Посмотри их поближе.

Павел бережно принял часы из рук Яцека и приложил к уху.

– Нравятся?

– Очень!

– Можешь не возвращать. Они твои.

Мальчик застыл в недоумении. Не ослышался ли он?

– Твои, твои, – повторил Яцек. – Ты мне напомнил мое собственное детство. У нас с тобой многое совпадает.

– Я тоже приготовил подарок, – сказал Казимеж Яновский и протянул коробочку.

– Что это?

– Сам посмотри.

– Здесь компас.

– Я знаю, почему вы подарили Павлу компас, – сказал Александров. – Чтобы он всегда держал верное направление.

– А у нас оно одно! – воскликнул Борис Моржов. – Это Питер!

Когда мальчики вернулись в лагерь, он уже погрузился в сон. Небо от края до края сияло тысячами блесток. В размеренный и гортанный лягушечий хор врывались пароходные гудки. И все это вместе создавало ощущение покоя. Даже Кузовок не решался нарушить своим лаем эту благодать и тихо терся о ноги.

Осторожно открыв дверь, чтобы не скрипнуть, мальчики ощупью добрались до постели. Но уснуть сразу не получалось. Каждый лежал с открытыми глазами и думал о своем.

Павлу Николаеву казалось, будто он продолжает слушать хозяина ресторана и все еще видит его жену Ванду. Она несет из кухни на вытянутых руках яркий торт – маленькую земляничную поляну. Ягоды вперемежку со свечами. Свечей ровно четырнадцать – вся его короткая жизнь. Кто это придумал гасить свечи? Наполнить легкие воздухом и одним выдохом превратить свет в тьму. Павлу это удалось с первого раза, и он заслужил аплодисменты.

Мальчик засунул голову под одеяло, укрылся как можно плотнее и открыл крышку часов. Ему снова захотелось послушать вальс Штрауса.

Он вспомнил маму. Она любит танцевать. И вальс – ее любимый танец. В Петрограде день наступает раньше. Мама, наверно, уже давно проснулась и в эту минуту думает о нем. Ах, если бы она могла знать, какой праздник устроили в его честь, какие замечательные подарки подарили… Осталось не так много ждать. Мистер Аллен сказал, что еще до наступления зимы они вернутся домой. Дай‑то Бог!..

С этими приятными мыслями и надеждами он уснул. И спал бы еще долго, пропустив и завтрак, если бы не товарищи. Они окружили койку со всех сторон и, приподняв, стали плавно раскачивать, словно колыбельку, при этом припевая: «Баю баюшки‑баю»… Затем – сильнее и сильнее. Павлу даже пришлось ухватиться за края койки. Как это бывало на «Йоми Мару», во время шторма.

– С днем рождения! С днем рождения! – закричали все в один голос.

Несмотря на ранний час, слух о том, что Николаеву подарили необыкновенные часы, дошел до соседних казарм. Многие решили по пути в столовую посмотреть на подарок и послушать, как часы играют. Но вальс звучал коротко, всего несколько тактов. Вот почему часы прикладывали к уху и по два, и по три раза. Выстроилась очередь.

Никогда Павел не слышал столько поздравлений в свой адрес. Сначала было лестно. Но всему есть предел. Надо помочь товарищу, решил Борис Моржов.

– Уважаемые господа, – обратился он к колонистам в свойственной ему шутливой манере. – В связи с завтраком объявляется антракт.

Знай Моржов, что произойдет дальше, он попридержал бы очередь любопытных, а значит и самого товарища. Но, увы, редко кому удается предсказать ход событий. Тем более обыкновенному мальчику.

Набросив на плечо полотенце, Павел вслед за другими детьми отправился к рукомойнику. Но и здесь выстроилась очередь.

Впрочем, он никуда не спешил. Напротив, ему хотелось, чтобы этот день, начавшийся так рано, продлился как можно дольше.

Выйдя из казармы, он прихватил подарки, полученные накануне. Часы положил в нагрудный карман, ближе к сердцу. А компас держал в руке. Теперь он всегда и везде будет чувствовать себя уверенно. Стрелка часов укажет время, а намагниченная стрелка – меридиан, направление. Чтобы не блуждать в потемках.

– Павел! – услышал он свое имя.

– Доброе утро, Джон! – обрадовался он солдату. – Почему ты здесь?

– Захотелось пить. Рано еще, а уже жарко.

– Можно тебя проводить?

– Конечно. Что у тебя в руке?

– Мне подарили компас. Сегодня мой день рождения.

– Неужели!? Это замечательно! Сколько же тебе лет?

– Уже четырнадцать…

– Совсем взрослый! – Джон обнял мальчика за плечи. – Сегодня самый торжественный день в году. У меня нет сейчас подарка. Но я хочу тебе отдать честь, как важной персоне.

Сначала Джон принял стойку «смирно». Затем, четко печатая шаг, прошел мимо мальчика. Снова застыл. Сделал несколько стремительных, почти неуловимых движений карабином и поднял его к плечу. Раздался выстрел.

Из рассказа Петра Александрова:

– Это случилось утром. Все ушли завтракать. Все, кроме меня и моего двоюродного брата Саши Трофимовского. Мы дежурили по казарме.

Неожиданно под окнами раздался выстрел. Мы выбежали и увидели страшную картину. На траве, у обочины дороги, лежал мальчик. Я не сразу узнал в нем Павла Николаева, потому что голова и рубашка были залиты кровью.

Над ним склонился знакомый нам американский солдат Джон. Он расстегнул свою санитарную сумочку, вынул бинт и стал перевязывать рану. Но сразу понял, что помощь бесполезна. Павел не подавал признаков жизни.

Убитого окружила толпа колонистов. Из столовой выбежала одна из наших воспитательниц и начала кричать: «Коля, сынок мой! Что с тобой сделали?» Ее успокоили, сказали, что это не ее сын, а другой мальчик.

Джон, между тем, взял карабин за дуло и, волоча его по земле, зашагал как пьяный к караульному помещению. А мы двинулись за ним. По дороге он пытался выхватить короткий тесак, висевший у него на поясе. Но не получилось – тесак застрял в ножнах. Похоже, застежка мешала. Позже, при допросе, он сказал, что в отчаянии хотел себя зарезать.

Джону не позволили покончить жизнь самоубийством выбежавшие на выстрел офицеры и солдаты.

Солдата увели, а мы вернулись к месту, где лежал наш убитый товарищ. Вскоре пришла машина. Санитары завернули тело в брезент и увезли в морг.

Колонисты не расходились. Никто не мог поверить в происшедшее. Казалось, это сон, если бы не кровь на траве. Самое ужасное, что Павел погиб в свой день рождения. Наша колония понесла в Нью‑Йорке вторую потерю – после смерти Леночки, моей сестры.

Газета «Русское слово».

Сентябрь 1920 г.

Около 9 утра из форта Водсворт к нам в редакцию донеслась ужасающая весть. 14‑летний Павел Николаев, один из членов Петроградской детской колонии, был убит случайным выстрелом.

Павел Николаев был убит в 7. 30 утра из винтовки в висок только что сменившимся с караула часовым Джоном Беренгаймом. Разряжая свое ружье после сдачи поста, солдат недосмотрел застрявшую в винтовке пулю. Когда он вскинул винтовку на плечо, курок зацепился за висевшую через плечо сумку, и произошел выстрел. Пуля угодила бедному Павлуше прямо в висок. И он тут же на месте скончался.

Когда солдат Беренгайм понял, что случилось, он обезумел от ужаса и хотел покончить жизнь самоубийством, но был обезоружен подоспевшей стражей.

Военные власти приступили к расследованию.

Павла Николаева похоронили на следующий день. Тело предали земле днем. А отпевание состоялось утром в военной часовне форта.

Часовня была небольшой, а проститься с мальчиком пришли сотни людей. Не только дети и воспитатели, офицеры и чиновники Красного Креста, но и обыкновенные горожане, прослышавшие о шальной пуле и беде, постигшей колонию.

Пришли генерал Буллард со свитой, капитан Каяхара и его старший помощник, пришла Варвара – многодетная мама, пришел хозяин ресторана Яцек и его жена Ванда, а вместе с ними и другая супружеская пара – полицейский Казимеж и Вероника.

Не прошло еще и двух дней, как они сидели за столом, смеялись и шалили, лакомились горячими булочками, которые пахли ванилью… Павлик гасил свечи, а Моржов и Александров спели наскоро сочиненную в честь дня рождения песенку… А сейчас за стенами часовни горят другие свечи и звучат другие песнопения…

– Пан Яцек, – сказал Петя. Он подошел вместе с Кузовковым. – Мы должны вам кое‑что отдать. Точнее, вернуть.

– О чем вы?

– Павлику уже не нужны часы. Мы их нашли в кармане его сорочки. Они шли как ни в чем не бывало. Только были чуть запачканы кровью. Она даже не успела засохнуть.

Яцек поднес часы к лицу.

Машинально нажал крышку, и она послушно открылась, выпустив из плена веселую и беспечную музыку.

Услышав вальс, Ванда вздрогнула.

Их очередь уже приблизилась к распахнутой двери часовни, откуда доносился чистый голос дьякона, певшего псалмы.

– Хочу попросить вас, – сказал Яцек перед тем, как войти в часовню. – Когда вернетесь в Петроград, передайте эти часы семье Павла Николаева… И напишите мне. Хорошо?

– Обязательно.