Тридцать две Ольги

Судно – как лист, сорванный и унесенный ветром. Теперь морское дно и небо куда ближе, чем берег. Чередуются закаты и восходы, а до причала все еще далеко.

Спокойный и даже безропотный, океан начинает ни с того ни с сего сердиться. Он уже давно испытывает неудобство. Пароход на его поверхности – досадная заноза. Необъятная спина сначала подрагивает. Затем начинают перекатываться бугры мышц. И пошло‑поехало! Резкие, как удары плети, порывы ветра… Вода, подогреваемая гневом, закипает и бурлит.

Океан, словно дикая, необъезженная лошадь, подбрасывает и швыряет пароход из стороны в сторону. Но капитан Каяхара опытный наездник. Необузданности и гневу океана он противопоставит спокойствие и хладнокровие. Не мигая, смотрит он сквозь лобовое стекло, лишь изредка отдавая приказы рулевому матросу, который с трудом удерживает судно на курсе.

Уверенность капитана передается всему населению парохода. Этот шторм для детей уже второй. А значит, не такой и страшный.

Маленькие девочки в глубине трюма, расчертив мелом железную палубу, играют в классики.

Парочка старших колонистов назначила свидание в укромном уголке. Шторм? Но ведь это он бросил их друг другу в объятия.

Райли Аллен записывает в дневнике:

«День этот начался скверно. Но к вечеру погода переменилась. И стало прекрасно. Впервые за всю неделю мы увидели луну. Правда, слабую. Она прорывалась сквозь облака…»

Вначале пароход решили направить в Сан‑Франциско южным путем. С остановкой на Гавайях. Этого хотели все – и дети, и японцы, но особенно Райли Аллен.

В ноябре 1918 года, покидая свою редакцию и свой остров, он был уверен, что вернется в Гонолулу через три‑четыре месяца. Если кто‑то сказал бы тогда Райли, что его миссия не ограничится репортажами из большевистской России и что он займется делом, совершенно ему незнакомым и непривычным – возглавит детскую колонию, а затем и морскую экспедицию, – Райли ответил бы, что речь идет совсем не о нем, а о каком‑то другом человеке.

Но вот сегодня в его дневнике уже июль двадцатого. Почти два года, как он покинул Гавайи.

Когда «Йоми Мару» стоял в Муроране, еще была надежда, что пароход возьмет курс на юг. Райли даже обещал Марии Леоновой показать ей Жемчужную гавань и Дайменд Хэд – потухший вулкан, излюбленное место его прогулок. А детей непременно поведет на Вайкики – лучший в мире пляж. На острове Русском прекрасный берег. Но Вайкики – что‑то особенное.

Легко понять разочарование Райли, когда из штаб‑квартиры Красного Креста пришло указание – «Йоми Мару» пойдет северным путем. Возразить Вашингтону было нечем. Путь этот и в самом деле короче и дешевле.

Если в одном месте собирается тысяча человек, то каждый день у кого‑нибудь да выпадет день рождения.

Ханна Кемпбелл, большой мастер по семейным торжествам, как только попала в колонию, попросила у русских воспитателей списки детей. В них должен быть указан не только год, но и дата рождения. И с тех пор каждый колонист знал – его не забудут и не обойдут в этот самый радостный и вместе с тем, если ты далеко от дома, самый грустный день.

Так было на острове. Так продолжилось и на «Йоми Мару». Верная себе, Ханна запаслась в Японии поздравительными открытками, искусственными цветами, сладостями и сувенирами.

Сегодня, заглянув, как обычно, в свой список, она ахнула. На пароходе тридцать две Ольги, больших и маленьких. И завтра, 24 июля, у них именины, иначе говоря – день ангела.

Не теряя ни минуты, миссис Кемпбелл поспешила к Бремхоллу.

– Барл, мне нужна помощь.

– Что‑то случилось, Ханна?

– Да. Вам знакомо имя Оля?

– Кажется, знаю такую девочку. Но что с ней?

– Не с ней… А с ними. Девочек с таким именем на пароходе несколько десятков. Завтра их святой день. А я просмотрела. Осталось совсем мало времени, чтобы их поздравить.

– Чем могу помочь?

– Я возьму на себя стол и подарки. А вы – остальное. Вы такой выдумщик! – решила польстить Ханна.

– Но ведь это не день рождения…

– Ну и что с того. Православные и католики отмечают память святых, чьи имена носят, очень торжественно. Давайте и мы устроим детям веселье.

– Вам виднее. Вы знаете русских лучше, чем я.

– Да. Мы всей семьей – я, Чарльз и наши дети – больше года жили на прииске, рядом с озером Байкал. Люди, нас окружавшие, трудились не покладая рук. Но когда наступал праздник (это русское слово я запомнила одним из первых), все предавались развлечениям.

– Даже зимой?

– Зимой – еще больше. Помню, однажды утром наша прачка, занятая стиркой, случайно взглянула на календарь. Он висел на кухне. Она воскликнула: «Боже мой! Красный!» Дело в том, что праздники отпечатаны в календаре красным цветом. Это был единственный способ распознавания праздников, известный ей. Наша прачка тотчас сложила белье в старый бак для кипячения. Никакой больше стирки в этот день!

– Теперь я понимаю, почему наши дети так любят танцы и веселье, – сказал Бремхолл.

– Это верно. Ничего нет дороже для русской души, молодой или старой, чем праздник, – последнее слово миссис Кемпбелл произнесла с особым чувством.

Четыре дня спустя, 28 июля, Райли Аллен пишет в морском дневнике:

«Сегодня именины Владимиров. На пароходе около сорока мальчиков с таким именем. Вечером в столовой персонала были танцы в их честь…»

А далее следуют цифры:

С полудня 27 июля до полудня 28 июля:

Расход воды – 53 тонны.

Расход угля – 35 тонн.

Больных в госпитале – 8 детей, 3 взрослых.

Пройдено за сутки – 247 миль.

Пройдено от Владивостока – 3921 миля.

Осталось до Сан‑Франциско – 874 мили.

Капитан «Йоми Мару» заполняет судовой журнал. Начальник детской колонии ведет морской дневник. Дети тоже, страничка за страничкой, описывают все происходящее.

Их нисколько не интересует расход воды. Вон сколько ее вокруг! А вот сколько миль прошагал за сутки пароход – эту цифру они называют друг другу перед тем, как уснуть.

Десять миль в час – значит, двести сорок миль за сутки. А иногда, если ходу судна не мешает шторм, выходит и больше. Всего от Владивостока до Сан‑Франциско 4800 миль. Получается, что пароход подойдет к американскому берегу, если, конечно, океан будет вести себя кротко, – 1 августа.

Дети наслушались рассказов своего учителя географии Ильи Френкеля о знаменитых исследователях Тихого океана – Куке, Лаперузе, Бугенвиле, Дюмон‑Дюрвиле…

До американского берега еще далеко – сотни миль. Но колонисты до боли в глазах всматриваются в горизонт. Каждый хочет первым воскликнуть: «Вижу землю!..»

Увы, подняться на мачту – это исключено. На ходовой мостик – тоже нельзя. Значит, остается носовая часть судна. Она не только чуть выше главной палубы, но и на несколько десятков метров ближе к Америке.

– Мистер Френкель, остановите это безумие. Придумайте что‑нибудь, – попросил Аллен.

Френкель задумался.

– Дети, – сказал он. – Самый верный признак близости берега – это птицы.

Первую крылатую вестницу ребята увидели на верхушке мачты. Она вертелась как флюгер, с любопытством разглядывая суетливых пассажиров.

На следующий день показалась еще одна птица. Эта была куда крупнее прежней. Но местом для своего отдыха она выбрала не мачту, а спину черепахи, которая всплыла из глубины, чтобы подышать и осмотреться.

– Есть еще один признак близости земли, – сказал Френкель. – Это запахи, которые приносит береговой ветер.

Федя обрадовался. Теперь он не сомневался – первым увидит Калифорнию его Кузовок.

Расчеты оказались верными. Первого августа в час ночи «Йоми Мару» вошел в бухту Сан‑Франциско. А ранним утром сквозь рассеивающийся туман колонисты увидели огни города. Мало кто из них лег спать в эту ночь.

Вместе с лоцманом на борт поднялся агент пароходной компании мистер Морроу. Он сообщил, что уже сегодня колония высадится на берег, а пароходу еще некоторое время придется постоять на якоре.

Морроу вручил Аллену пачку свежих газет. Давно уже Райли не держал их в руках. Половину первой полосы «Сан‑Франциско кроникл» посвятила прибытию юных петроградцев. Газета сообщала о предстоящей церемонии встречи, устройстве жилья, а также о развлечениях, которые ждут детей…

От капитана Райли Аллен получил уточненные данные о расстоянии между русским и американским берегом, между Владивостоком и Сан‑Франциско. Оно оказалось меньше, чем предполагалось, – «всего» 4495 миль.