Сатни‑Хемуас в Загробном Царстве

Однажды Сатни‑Хемуас и его сын Са‑Осирис отдыхали на террасе дома. Солнце уже клонилось к западу. Был приятный, тихий вечер.

Вдруг воздух наполнился криками, горестными стенаниями и плачем. Сатни‑Хемуас вгляделся вдаль.

Хоронили богатого горожанина. Погребальная ладья везла через Нил роскошный гроб, украшенный золотом. Подле гроба голосили плакальщицы. А вслед за ладьей плыло множество лодок: это друзья и родственники провожали богача в его вечное жилище.

– Посмотри теперь туда, отец, – тронул его за плечо Са‑Осирис.

Сатни‑Хемуас повернулся и посмотрел туда, куда указывал его сын.

Неподалеку от грузовой пристани в утлой тростниковой лодчонке везли на Запад бедняка. Тело его было завернуто в грубую циновку. И никто не пришел проводить умершего. Только лодочник устало греб веслом, да плачущая вдова сидела рядом.

– О Осирис! – воскликнул Сатни‑Хемуас, отводя взгляд от этого тягостного зрелища. – Великий бог Дуата! Сделай так, чтоб мне воздали в твоем Царстве, как воздастся тому богачу, и да не постигнет меня участь бедняка!

– Нет, отец, – возразил Са‑Осирис. – Ты получишь в Дуате то, что получит бедняк.

Приношения крестьянок для заупокойного культа знатного

Сатни‑Хемуас опешил. Некоторое время он не мог вымолвить ни слова.

– Не ослышался ли я?! – воскликнул наконец он. – Неужели это слова сына, который любит своего отца?

– Именно так, – промолвил Са‑Осирис. – Пойдем.

Он взял отца за руку и потянул за собой. Удивленный Сатни‑Хемуас пошел следом за сыном.

Они переправились через Нил и очутились в городе мертвых, среди гробниц и заупокойных молелен. Са‑Осирис приблизился к подножию скалы, остановился и прошептал заклинание.

В то же мгновение пустыню потряс страшный грохот. Земля разверзлась, и Сатни‑Хемуас увидел огромную пещеру.

– Эта пещера ведет в Преисподнюю, – сказал Са‑Осирис и снова потянул отца за руку.

Они вошли в огромный полутемный зал. Здесь, при желтоватом свете факелов, сгорбившись, сидели какие‑то люди. Их было так много, что невозможно было сосчитать. Люди сучили веревки из волокна, их пальцы были содраны в кровь, но позади людей стояли ослы и пожирали эти веревки.

Как зачарованный смотрел на это Сатни‑Хемуас, пока Са‑Осирис опять не потянул его за собой.

– Пойдем дальше, отец, – сказал он шепотом.

Они подошли к двери, которая вела в следующий зал. Сатни‑Хемуас толкнул ее плечом. Дверь стала медленно открываться, и вдруг подземелье огласил душераздирающий крик.

Сатни‑Хемуас замер, озноб пробежал по его телу. В желтом свете горящих факелов он увидел, что на полу перед ним лежит человек. Нижний шип двери был воткнут в его глаз. Дверь медленно открывалась, и шип так же медленно, с хрустом поворачивался в его окровавленной глазнице.

Сатни‑Хемуас содрогнулся и попятился. Весь бледный, он вошел в следующий зал.

У самых дверей стояло на коленях множество людей. Все с плачем молили о прощении. Вдали же, на почетных местах, сидели праведники.

Позади опять раздался истошный крик.

– Что это? – спросил Сатни‑Хемуас. – От этого крика кровь стынет в жилах.

– Это еще один умерший открыл двери и вошел в Дуат, – ответил Са‑Осирис. – Всякий раз, когда открывается дверь, шип поворачивается в глазу того человека… А сейчас мы войдем в Великий Чертог Двух Истин!

И они вошли в зал Загробного Суда.

Здесь посреди зала на троне царственно восседал сам владыка Преисподней. У трона стояли Тот, Маат и Хатхор. Они следили за тем, как Анубис на весах взвешивает сердца. А в темной пещере, в углу зала, хищно пылали два глаза. Это чудовище Аммат затаилась там в ожидании, готовая, как только бог мудрости огласит обвинительный приговор, броситься на жертву и растерзать ее.

И еще Сатни‑Хемуас заметил подле трона Осириса какого‑то человека, облаченного в одежды из тончайшего полотна. Запястья его рук украшали золотые браслеты с изображениями богов, а на груди блестел лазуритовый амулет в виде жука‑скарабея.

– Отец мой Сатни, – тихо проговорил Са‑Осирис. – Видишь ли ты благородного человека, который стоит на почетном месте около владыки умерших? Это и есть тот самый бедняк, которого хоронили безо всяких почестей и везли на Запад в убогой лодчонке, завернутого в грубую циновку. Это он! Его привезли на Суд, взвесили его сердце и нашли, что содеянное им добро перевешивает зло. Но в земной жизни на его долю выпало слишком мало радостей. Поэтому боги велели отдать этому бедняку погребальное убранство богача, которого хоронили с роскошью и почестями. Ты видишь, отец: бедняка поместили среди праведников. Но ты видел и богача, отец мой Сатни! Дверной шип торчит в его глазу. Вот почему я сказал тебе: «С тобой поступят так же, как с бедняком, и да минует тебя доля богача».

– Сын мой Са‑Осирис! – воскликнул Сатни‑Хемуас. – Немало чудес увидел я в Дуате! Но объясни мне: кто те люди, которые беспрерывно вьют веревки, и почему эти веревки пожирают ослы?

– Знай, – ответил Са‑Осирис. – Люди, которые вьют веревки, – это подобие тех, над кем на земле тяготеет проклятие богов. Они трудятся день и ночь, дабы увеличить свое богатство, но золото утекает, как вода сквозь решето, и у них не хватает даже хлеба, чтобы наесться досыта. Когда они приходят в Дуат и выясняется, что их злодеяния многочисленнее добрых дел, боги обрекают их на то же самое, что с ними было на земле… Тем, кто на земле творил добро, здесь тоже воздается добром, а тем, кто совершал зло, воздается злом. Так было, так есть – и не изменится никогда.

С этими словами Са‑Осирис взял отца за руку и вывел его из подземелья.

Са‑Осирис и чародей из Эфиопии

Это удивительное событие произошло в последний год жизни Са‑Осириса. Мальчику тогда исполнилось двенадцать лет.

К отцу Сатни‑Хемуаса, к великому фараону Та‑Кемет, прибыл чернокожий гонец из Эфиопии.

Войдя в зал приемов, гонец поклонился всем присутствующим, поклонился фараону и протянул ему свиток папируса.

– Кто может прочесть этот папирус, не разворачивая его и не повредив печати? – спросил он и насмешливо всех оглядел. – Даю вам десять дней. Через десять дней я снова буду здесь. Если окажется, что в Та‑Кемет нет столь искусного мудреца, которому это под силу, то пусть ваша страна будет посрамлена навеки и пусть признает она превосходство Эфиопии!

Сказав это, гонец опять поклонился, окинул еще раз насмешливым взглядом всех присутствующих и вышел.

Придворные мудрецы и кудесники стояли ни живы ни мертвы. Никто не решался поднять глаза, ни у кого не хватало духу заговорить первым.

Молчание нарушил сам фараон.

– Я жду вашего ответа, мудрецы, – проговорил он с тревогой в голосе. – Неужели же ни один из вас не в силах тягаться с презренной страной варваров?

Мудрецы угрюмо отмалчивались. Фараон посмотрел на сына. Но Сатни‑Хемуасу тоже было нечего сказать.

– Сын мой Сатни! Что это? Или даже тебе не справиться с такой задачей? – воскликнул изумленный фараон.

– Да, владыка, да будешь ты жив, здоров и могуч, – признался Сатни‑Хемуас. – Кто же может прочесть послание, не разворачивая папирус?.. Но эфиоп дал нам десять дней сроку. Я сделаю все, что в моих силах, чтоб не пришлось Та‑Кемет признать превосходство Эфиопии.

Фараон нахмурился. Сатни‑Хемуас отвесил низкий поклон и ушел домой.

…Близился вечер. Вот уже несколько часов Сатни‑Хемуас сидел на террасе, в мрачной задумчивости уставившись в одну точку и ничего не замечая вокруг. Мехитуасехет не тревожила мужа, боясь нарушить течение его мыслей.

Но вот стали загораться звезды. Пора было идти спать, а Сатни‑Хемуас все так же неподвижно сидел. Тогда Са‑Осирис подошел к отцу и спросил:

– Отец мой Сатни, скажи, чем ты так угнетен? Может быть, я смогу тебе помочь.

– Оставь меня, сын, – хмуро ответил Сатни‑Хемуас. – Ты еще слишком мал, и незачем тебе знать, какая у меня на сердце забота.

Но Са‑Осирис не оставил отца в покое. Он надоедал ему вопросами до тех пор, пока Сатни‑Хемуас, лишь бы только отделаться, не рассказал про эфиопского чародея.

– …И вот теперь я думаю, как прочесть этот папирус, – закончил Сатни‑Хемуас свой рассказ, тяжело вздохнул и умолк.

Са‑Осирис рассмеялся, беззаботно и звонко.

– И из‑за такого пустяка ты печалишься? Встань, отец. Я прочту это эфиопское послание.

Сатни‑Хемуас метнул в сына гневный взгляд. Но тот продолжал захлебываться смехом, и гнев Сатни‑Хемуаса постепенно сменился удивлением. Немного подумав, он кликнул раба:

– Принеси мне из дома какой‑нибудь папирус!

Когда раб вернулся и с поклоном подал свиток, Сатни‑Хемуас сказал сыну:

– А ну‑ка прочти, что здесь написано.

– Это «Книга Мертвых», – ответил Са‑Осирис и, не развернув папируса, стал читать. Он читал до тех пор, покуда Сатни‑Хемуас не прервал его, воскликнув:

– Достаточно! Сын мой! Завтра же мы идем к фараону, завтра же посрамим перед его величеством посланца варварской страны!

Наутро все придворные мудрецы во главе с Сатни‑Хемуасом собрались в зале приемов. Фараон приказал послать за эфиопом.

Эфиоп немедленно явился на зов его величества. Под мышкой он нес свое таинственное послание. Не скрывая презрительной ухмылки, он оглядел всех и протянул Сатни‑Хемуасу папирусный свиток.

Сатни‑Хемуас тут же передал свиток сыну.

Глаза эфиопа расширились от изумления, когда он понял, что папирус будет читать двенадцатилетний мальчонка.

– Читай же! – приказал фараон.

И Са‑Осирис стал читать то, что было написано в папирусе:

«Было это в давние‑давние времена.

Однажды царь Эфиопии, отдыхая в тенистой беседке на берегу пруда, услыхал чьи‑то голоса неподалеку. Какие‑то люди тихо разговаривали в прибрежных кустах. Царь прислушался.

Поминальный храм фараона Хафра

– Если б меня не страшило возмездие, исходящее от великого Ра, – сказал первый голос, – я бы напустил на жителей Та‑Кемет чары, и все египетские поля на три года стали бы неплодородными.

– Им не страшен неурожай, – возразил второй голос со знанием дела. – В их зернохранилищах достаточно запасов на случай голода… Нет! Чтоб унизить Та‑Кемет и доказать его ничтожество перед Эфиопией, надо сделать из этой страны посмешище. Смех губительней всего на свете! Тот, с кем жестоко расправились, вызывает у людей сострадание и жалость. Но никогда не пожалеют того, кто смешон!.. Вот если б ты мог сделать так, чтоб их владыку, великого фараона, высекли плетьми на глазах у всего народа…

– Я могу это сделать, – заявил первый голос.

Дальше эфиопский царь слушать не стал и бегом бросился к кустарниковым зарослям, откуда доносились голоса.

– Который из вас сказал, что силой его колдовства владыку Та‑Кемет высекут плетьми на глазах у рабов и черни? – нетерпеливо потребовал ответа царь, глядя то на одного, то на другого.

– Это я сказал, – помедлив, признался молодой эфиоп. – Меня зовут Гор. Я сын негритянки.

– Так соверши же свое волшебство, Гор, и я тебя щедро вознагражу!..»

Са‑Осирис замолчал, поднял глаза и в упор посмотрел на эфиопа.

– Да покарает тебя великий Ра! – сказал он. – Это ли написано в твоем папирусе?

– Это, – настороженно подтвердил эфиоп. Он избегал взгляда мальчика. – Продолжай.

«…Гор – сын негритянки слепил из воска носилки и четырех носильщиков, – стал читать Са‑Осирис дальше. – Затем Гор – сын негритянки произнес над восковыми фигурками заклинание, оживил их и приказал им:

– Отправляйтесь в Та‑Кемет. Принесите сюда фараона, всыпьте ему здесь, при всем народе, пятьсот ударов гиппопотамовой плетью и отнесите его обратно. Все это вы должны сделать не больше чем за шесть часов.

И вот порождения эфиопского чародея ночью отправились в долину Нила. Они проникли в покои властителя, схватили его, связали, швырнули на носилки и помчались во весь дух в Эфиопию. Там они избили фараона розгами и гиппопотамовыми плетьми и той же ночью унесли обратно в Та‑Кемет.

Наутро фараон призвал своих приближенных.

– Я велю казнить начальника стражи и всех, кто стоял в карауле! – кричал он в гневе. – Как могло случиться, что в спальню моего величества беспрепятственно проникли враги? Они унесли меня в Эфиопию и там избили розгами и плетьми. Клянусь могуществом Птаха, все было именно так, как я говорю!

Вельможи изумленно переглянулись: не помутился ли у фараона рассудок?

– О владыка! О наше солнце! – пролепетал один из них. – Не печалься. Великая Исида исцелит твой недуг. Прикажи послать за врачевателями.

– Вы думаете, я сошел с ума? Так поглядите же!

И фараон показал свою жестоко избитую спину. Вся она была в кровоподтеках и синяках.

Возглас изумления вырвался у вельмож.

Но тут к фараону приблизился придворный мудрец, чародей и хранитель папирусов Гор – сын Па‑Неше.

– Владыка, да будешь ты жив, здоров и могуч! – сказал он. – Стражники неповинны. Это эфиопские чародейства. Но, клянусь богами, я проучу колдуна, злоумышляющего против твоего величества!..»

Са‑Осирис снова прервал чтение.

– Верно ли я читаю то, что написано в папирусе, презренный эфиоп? Отвечай!

Эфиоп стоял сжавшись, склонив голову. Колени его дрожали.

– Каждое твое слово истинно, о мальчик, мудрый не по годам…

Са‑Осирис стал читать дальше:

«…Гор – сын Па‑Неше дал фараону перстень с амулетом. Ночью скороходы Гора – сына негритянки опять проникли во дворец, чтобы похитить фараона, унести в Эфиопию и отхлестать плетьми. Но они не смогли одолеть чудодейственной силы амулета и ушли восвояси.

Зато эфиопский царь в ту ночь был похищен! Гор – сын Па‑Неше тоже слепил из воска четырех носильщиков и повелел им принести царя Эфиопии в Та‑Кемет, всыпать ему при всем народе пятьсот ударов плетью и унести обратно.

Утром царь Эфиопии призвал к себе Гора – сына негритянки, показал свою жестоко избитую спину и напустился на чародея с криком:

– Посмотри, что сделали со мной в Та‑Кемет! Видишь?! Клянусь: если ты не сумеешь впредь уберечь меня от их волшебства, я предам тебя лютой казни!

Гор – сын негритянки изготовил свои талисманы и отдал их царю. Но едва наступила ночь, восковые скороходы Гора – сына Па‑Неше вновь пришли в Эфиопию, похитили царя и опять высекли его на глазах у толпы.

И на следующую ночь повторилось то же самое.

Эфиопский царь был в отчаянии.

– Горе тебе, злодей! – визжал он, потрясая кулаками. – Из‑за тебя я претерпел от египтян столько унижений! Клянусь всемогущими богами, завтра на рассвете тебя бросят на съедение крокодилам! Стража, сюда!..

– Господин мой и повелитель! – в слезах пал на колени Гор – сын негритянки. – Если ты велишь меня казнить, кто другой спасет тебя от восковых скороходов? В Эфиопии, кроме меня, нет других мудрецов.

Дозволь мне отправиться в Та‑Кемет. Я должен увидеть и убить этого чародея.

Царь подумал‑подумал и бросил злобно:

– Хорошо, ступай. Даю тебе полмесяца сроку.

Гор – сын негритянки поклонился и пятясь вышел из покоев.

На закате дня он покинул столицу Эфиопии и направился в Та‑Кемет. Путь ему предстоял далекий. Семь раз успела облететь небосвод Ладья Вечности, прежде чем он достиг фараонова дворца.

Стражники выставили копья ему навстречу. Но Гор – сын негритянки околдовал их и беспрепятственно прошел в покои владыки.

– Эй! Кто здесь осмелился чародействовать против моего царя?! – закричал он на весь дворец. – Выходи, ничтожный! Я бросаю тебе вызов: мы будем состязаться в искусстве колдовства.

На шум сбежались придворные. Потом пришел и сам фараон. Увидев эфиопского колдуна, все в страхе притихли.

– Где же ты? Или ты боишься? Отзовись! – кричал Гор – сын негритянки, не обращая внимания на вельмож из фараоновой свиты, столпившихся вокруг.

– Я здесь! – раздалось в ответ, и в зале невесть откуда возник Гор – сын Па‑Неше.

– Значит, это ты чародействуешь против меня, ничтожный? – прохрипел, трясясь от злобы, Гор – сын негритянки. – Прокляни же тот час, когда ты появился на свет!

Он произнес магическое заклинание, и вдруг посреди зала взвился огненный вихрь. Мгновение спустя уже весь дворец был охвачен пламенем. Каменные колонны горели, точно сухая древесина.

Тогда Гор – сын Па‑Неше сотворил свое заклинание. Едва он произнес его, с неба хлынул ливень и затушил огонь.

Эфиоп взмахнул рукой – и вся земля Та‑Кемет погрузилась в темноту. Стало холодно, как в подземелье.

Крики ужаса огласили дворец. Но Гор – сын Па‑Неше только усмехнулся. Он тронул рукой волшебный амулет – и на небе опять засияло солнце.

От злости эфиоп даже засопел. На лбу его вздулись жилы, похожие на узловатые веревки. Он что‑то пробормотал – и внезапно вокруг фараона выросла каменная стена.

– Вот гробница для вашего повелителя! Он навеки замурован!

Гор – сын негритянки торжествующе оглядел собравшихся. Но не прошло и минуты, как сложенная из исполинских глыб стена растаяла словно туман.

И понял наконец эфиоп, что не под силу ему бороться с египетским чародеем. Дрожащим голосом произнес он заклятие, сделался невидимым и бросился из дворца вон.

Но Гор – сын Па‑Неше успел схватить его за шею.

– Вот он, эфиопский колдун! Смотрите на него все!

И все вдруг увидели, что Гор – сын Па‑Неше держит за шею жалкого общипанного гусенка.

– Не губи меня, могучий чародей, – взмолился гусенок. – Преврати меня снова в человека. Я больше не причиню вашей стране зла.

Гор – сын Па‑Неше задумался. Все ждали.

– Ты даешь священную в этом клятву? – спросил после долгого раздумья Гор – сын Па‑Неше.

– Да, да, господин! Именем Ра клянусь не возвращаться в Та‑Кемет, пока не пройдет полторы тысячи лет».

– …На этом кончается рассказ, что записан в папирусе, – объявил Са‑Осирис. – Верно ли я его прочел? Отвечай, презренный эфиоп!

Эфиоп не ответил. Он стоял, закрыв лицо руками и весь дрожа.

– О владыка, да живешь ты, да здравствуешь и да благоденствуешь! – воскликнул Са‑Осирис. – Погляди на этого злодея! Клянусь богами, этот человек и есть тот самый Гор – сын негритянки, о котором говорится в папирусе. Он не раскаялся в своих злодеяниях и, когда прошло полторы тысячи лет, вернулся в нашу страну, чтобы чародействовать. Но клянусь, владыка, что и я не кто иной, как тот самый Гор – сын Па‑Неше. Я узнал в Царстве мертвых, что наш враг, эфиопский колдун, собрался вновь напустить чары на Та‑Кемет. А среди твоих подданных нет мудреца столь искусного, чтоб противоборствовать ему. Я умолил великого Осириса позволить мне вновь появиться на свет и не допустить посрамления Та‑Кемет. И вот я воплотился в стебель дыни, из которого Мехитуасехет сварила напиток.

Тут Са‑Осирис произнес заклинание. Рухнул эфиоп на пол, корчась в страшных судорогах, и затих. Вспыхнуло пламя и превратило мертвого эфиопа в горстку пепла.

От изумления все потеряли дар речи. Никто даже не успел сообразить, что произошло, как Са‑Осирис стал таять в воздухе – и навсегда исчез.

Сатни‑Хемуас закрыл руками лицо и разрыдался от горя.

Шли годы. У Сатни‑Хемуаса подрастал уже второй сын – выдумщик и озорник по имени Уси‑мен‑Гор.

Но до конца своих дней не переставал Сатни‑Хемуас приносить жертвы в честь Са‑Осириса, величайшего писца и мудреца.