Философия субординации 3 page

Салли в задумчивости смахнула со страницы кофейные крошки. Она вспомнила, как они однажды все вместе отправились кататься на санях. Было очень холодно. Ричарду только исполнилось семь, а Джинни еще не родилась, Ария ходила беременная ею — «как амбар», с гордостью говорил Джеймс Пейдж. Стоял мороз, градусов, может, десять. Даже снег под ногами скрипел. Лошади летели под гору, большие сани, беззвучно скользя, неслись вперед, и бедненький Ричард, притулившийся между нею и Горасом, даже с головой укутанный одеялом, совсем окоченел. Они с Горасом тоже замерзли, но у них хватало ума помалкивать. А Ричард стал просить: «Мамочка, я хочу домой! Мне холодно!» Джеймс едва повернул голову — он был тогда могучий такой, крепкий мужчина, лицо на ледяном ветру раскраснелось, задубело, только ему, здоровяку такому, что с гуся вода, — и прикрикнул через плечо: «А ну не будь плаксой! Дуй на руки!»

Кроткая Ария ему говорит:

— Я тоже замерзла, Джеймс. Давай правда поворачивать обратно.

— Черт! — Он потянулся назад и похлопал ее по колену — он ее постоянно шлепал, прижимал, гладил и лапал, видно, она не так уж плоха была в постели, хотя по ней в жизни не скажешь. — Ну что ты за него всегда заступаешься? Я вон, когда был в его возрасте...

Салли покосилась на Гораса — у того от холода лицо побелело, как брюква, и пошло пятнами, очки словно примерзли к коже. Шарф он обмотал вокруг шеи несколько раз, шерстяную шапочку надвинул как можно ниже, но это все были вещи магазинные, покупные и не особенно теплые, не то что у Джеймса: ярко‑красные, домашней вязки; понятно, что с Гораса было уже давно довольно этих январских забав, хотя он и не собирался в этом признаваться. Он сидел молча, крепко сжав губы, и смотрел перед собой в затылок Джеймсу. Но тут отозвался, как бы в шутку:

— Лично я, когда был в его возрасте, едва не умер от пневмонии!

— Милый, правда холодно, — проворковала Ария и тронула рукавицей Джеймса за руку.

— Черт! — снова крикнул он, но свесился из саней далеко влево и прикрикнул на лошадей: «Хо!» Лошади тут же завернули обратно.

Потом в доме, помнится ей — или это было уже в другой раз? — Ричард хныкал, а его посадили ножками в ведро со снеговой водой, чтобы не было ознобышей, и мать растирала ему спину, ерошила волосы, и гладила, как собачку, и гнусавила ему свои дурацкие песенки (это Салли так считала, а спросить Гораса, так Ария пела, будто ангел небесный), и вдруг Джеймс сказал, как бы в шутку, но глаза у него были злые:

— Я в его возрасте помогал дяде Айре по снегу растягивать к лету проволоку вдоль оград. И если плакал, что у меня ноги замерзли, дядя Айра только говорил: «Ничего, скоро они совсем отвердеют и перестанут болеть».

Горас сказал (только Салли и, может быть, еще Ария понимали, как он сердит):

— Если не ошибаюсь, он в конце концов застрелился, ваш дядя Айра.

— Не потому, что ноги у него замерзли, — отрезал Джеймс.

Припомнив все это, Салли ясно осознала, что вредный нрав был у ее брата издавна. Она как‑то запамятовала. А ведь он прямо дикарь настоящий, у него и чары в кармане — палочка, змеиная голова. Мальчиком‑то он был не такой, хотя задатки, наверно, и тогда имелись. Она за ручку водила его в церковь и в школу, такой он был робкий и застенчивый, защищала от больших мальчишек; а позже дразнила и подбадривала, чтобы он к девушке хоть подошел. Это дядя Айра на него так повлиял. Очень он был странный человек, их дядя Айра. Даже и не совсем человек — от него и запах шел звериный, будто его мать медведь повалил. Она такая была, что и поверить можно, Лия Старк, праправнучка знаменитого генерала. «Парень!» — только, бывало, и скажет вполголоса дядя Айра, и маленький Джеймс прямо так и подскакивал. Других слов у старика словно бы и не было.

Салли потрясла головой, как будто это были не воспоминания, а сны и хотелось от них проснуться. Во всем доме по‑прежнему ни звука. Ясно, что он уснул — спит себе, как бревно в трясине, уж она‑то знает своего братца. Там она его и найдет, за кухонным столом, где он в засаде сидит, хоть обойди вокруг него, хоть рождественский обед стряпай — он и не почует. Она положила книжку на белый плетеный столик и спустила ноги с кровати. У двери постояла еще, послушала. Ни звука. Открыла дверь в коридор — и замерла. На площадке лестницы, нацеленный прямо на нее, с потолка свисал старый Джеймсов дробовик, а вокруг со всех сторон перепутанной паутиной, будто пьяный паук наплел, к взведенному курку шли натянутые веревочки. Шагни она неосторожно за дверь, зацепись ногой, и Джеймсов дробовик отстрелил бы ей голову. У нее болезненно заколотилось сердце, она с трудом глотнула воздух, прижала сложенные ладони к груди. Нет, не может быть! Да он еще хуже, чем этот жуткий капитан из книжки! Она подержалась за косяк, пока пройдет головокружение, осторожно переступила обратно, напоследок еще раз долгим взглядом, с отвращением, будто на угрей мистера Нуля, посмотрела в коридор и тихонько закрыла дверь. «Он сошел с ума, Горас», — произнесла она вслух и только теперь осознала, что это, по‑видимому, так и есть.

Память о Горасе, на этот раз наяву, повлияла на ее настроение. Ее муж, такой тонкий и до нелепости добрый человек, прославившийся на всю округу своим врачеванием без боли, человек культурный, который заводил у себя в приемной пластинки, когда музыкальной трансляции еще и на свете не существовало, и читал только умные, серьезные книги! Его образ возник перед Салли с такой наглядностью — его образ и горькое сознание, что этого человека, сделавшего в мире так много добра, уже нет в живых, — что она вдруг не смогла больше ни о чем другом думать, кроме обиды и ужасной мести. Ей представилось, как Горас перебирает у себя за столом пластинки, склонив лысую голову, поблескивающую в свете лампы, будто головка младенца, покрытая нежным первым пушком, мягкие губы его поджаты, на подбородке темнеет ямка; как, выбрав себе пластинку по настроению, он осторожно ставит ее на диск и поднимает на лоб очки в черной оправе одним рассеянным, легким толчком среднего пальца безупречно чистой правой руки — и так стоит несколько секунд, глядя себе под ноги, на лохматый половичок, засунув кончики пухлых пальцев в карманы жилета и с упоением вслушиваясь в первые такты, а потом большими шагами — он всегда так ходил, хотя был низенький и полный, — отходит к книжной полке, вытаскивает себе на вечер книгу и с этой дорогой добычей усаживается за мраморный чайный столик, где его дожидается вечерний чай и она, Салли Пейдж Эббот, с вязаньем — тогда еще не старая, еще красавица. Он никогда не носил синих и зеленых цветов, только коричневые, в тон скудных остатков каштановых волос вокруг лысины: темных оттенков, как свежевспаханная земля на горном склоне, или более светлых, но тоже теплых, как дубовые листья осенью. Кофе он пил со сливками и с сахаром — три кусочка, курил табак, который у него хранился в желтом янтарном стаканчике под медной крышкой. Имел смешную детскую привычку, читая газету, отрывать и жевать катышки бумаги, но Салли не вмешивалась, пусть. Плакал над кинофильмами, знал наизусть массу стихов, часами работал у себя в садике. Сенсуалист — так он однажды с улыбкой назвал себя Джеймсу. Ему и невдомек было, что ее брат Джеймс его презирает.

У Салли было такое чувство, что дух ее мужа находится где‑то рядом и с грустью и неодобрением видит бурлящую в ее сердце злобу. Но что есть, то есть, против правды не пойдешь, а правда та, что ей легче обернуть вспять Ниагарский водопад, чем высечь в своем сердце хоть искру тепла к брату. Со сжатыми зубами, с кремнистым блеском в глазах, несмотря на слезы, лелея в глубине души убийственные планы — как будто ее брат Джеймс был один виноват и в крушении всех ценностей, и в подходе «Воинственного», и в гибели и упадке по всей вселенной, — она опять воспользовалась судном, потом вывернула его за окно и, слишком распаленная, чтобы даже помыслить о сне, частично обратила свое внимание к книге. Как можно было понять, там, где возобновлялся рассказ, «Воинственный» еще не настиг ее друзей на «Необузданном».

...Капитан усмехнулся:

— Как бы не так! У них скорость в три раза выше нашей. Суденышко у них легкое, быстроходное. Такая у Темного повадка. Мы и ста ярдов не пройдем.

Питер Вагнер поспешил к секстанту, но, едва поднявшись на мостик, сразу же увидел их огни — красный всполох на горизонте, даже будто и не огни, а — как это в книгах пишут? — «зримая тьма». И он опять почувствовал, что он — это не он, а персонаж из какой‑то книги. Словно вся его жизнь где‑то детальнейшим образом, от начала и до конца, расписана — и даже если конец окажется хороший, для него он все равно будет испорчен, ужасен, ибо грубо предначертан. По‑видимому, он прочел слишком много романов и слишком близко к сердцу принимает работу их отлаженных рычагов.

Но при всем том тело его двигалось быстро и четко, независимо от головы. Оно, его тело, нырнуло в рулевую рубку, сняло показания компаса, через тридцать секунд повторило операцию. «Воинственный» держал к северу и должен был разминуться с ними примерно на полмили. Даже при такой темноте этого было недостаточно. Он спустился к остальным.

— Они пройдут в полумиле к северу, — сказал он. — И конечно, заметят нас, если не слепые.

— Что же нам делать? — Джейн, забывшись, в волнении всплеснула руками. Лицо мистера Нуля выразило отвращение — совсем как во время разговора об открытиях и случайностях. Питер Вагнер заметил по себе, что и сам ощущает нечто подобное: тщетное, идеалистическое неприятие холодной телесной механики. Он вдруг снова почувствовал уже привычный соблазн противостоять всем животным потребностям своего организма, подумалось даже: не вернуться ли к первоначальному замыслу? Немыслимо, конечно. Эти люди от него зависят.

— Запускай машину, — распорядился он. — Будем отходить на юг.

— Есть, сэр! — отозвалась Джейн и стремглав бросилась к люку машинного отделения.

Они стояли и смотрели на плавно приближающегося «Воинственного», Питер Вагнер в бешенстве, остальные без кровинки в лице. Он взглянул на часы. В их распоряжении не больше десяти минут, а машина еще не заработала. Внезапно звук мотора на «Воинственном» смолк, и одновременно погасли его бортовые огни — будто их кит сглотнул. Капитан Кулак проковылял к гакаборту и поднял руку козырьком.

— Они выключились, чтобы послушать, где мы, — шепотом сказал мистер Нуль. — Слава богу, наша машина не заработала!

Питер Вагнер рявкнул в переговорную трубку:

— Не заводи пока, Джейн!

— Думаешь, им нас не видно? — негромко спросил с кормы капитан Кулак.

— Нет еще, — ответил Питер Вагнер. — Мы же в темноте. — Он отер пот со лба и носа. Если они будут вот так останавливаться и вслушиваться, улизнуть на «Необузданном» окажется невозможно.

Снова вспыхнули огни «Воинственного», и одновременно зачухал их мотор. Питер Вагнер схватился за трубку.

— Давай, Джейн! — крикнул он. — Надо убираться отсюда. — Это тоже, помнится, была фраза из какого‑то кинофильма. С каждой минутой он все больше становился картинкой, бесплотной тенью на экране.

Голос Джейн отозвался не снизу, а из люка, она высунула голову и пожаловалась:

— Не заводится.

Все оглянулись на нее и тут же снова повернули головы туда, где лучились огни «Воинственного».

— Никак не крутится, — объяснила Джейн. — И не стучит.

Он бросился к люку.

Стартер на «Необузданном» оказался такой замысловатой конструкции, словно вовсе и не предназначался для работы. Разноцветные проволочки в ржавой железной коробке переплелись в сложнейший клубок, как постановления юридических подкомиссий конгресса, и казались, на взгляд неспециалиста, запутаннее церковных догматов. Джейн, стоя по колено в воде, светила ему фонариком. Питер Вагнер водил пальцем по проволочкам и вполголоса ругался на чем свет стоит. Стало очевидно с первых же минут, что сделать ничего не удастся, ему по крайней мере.

— Зови мистера Нуля, — распорядился он.

Она прицепила фонарь к облупленной перекладине‑бимсу, скреплявшей борта, и убежала вверх по трапу. Через минуту рядом очутился мистер Нуль. Он наклонился над машиной, дергая себя за уши и качая головой.

— Тут работы на несколько часов, — сказал он и дрожащими пальцами достал сигару.

— Невозможно, — сказал Питер Вагнер.

— Конечно, — согласился тот. — Но факт. Можете мне поверить, капитан, это, понимаете ли, умный стартер, потому что вся машина очень сложной конструкции. Она рассчитана на разное топливо: и нефть, и керосин, и бензин. Тяжелое горючее, понятно, требует горячего стартера, ну а горючее полегче... Вот и пришлось поставить, как мы говорим, умный стартер. — Он засмеялся, точно мартышка, и стал шарить по карманам комбинезона — искать спички. Зажженную спичку он несколько раз не глядя подносил к своей сигаре; наконец прикурив, выпустил струю дыма, кивнул и стал быстро и жадно затягиваться, трепеща ноздрями, как кролик. — Да, умный моторишко, — кивнув, повторил он.

— Много от него проку, когда заглохнет посреди Тихого океана, — проворчал Питер Вагнер.

Мистер Нуль сразу вступился за сложный механизм, будто сам его сконструировал:

— А чего вы хотите, когда вон сколько воды через швы просочилось? Вы посмотрите. Стартер чуть не затопило. А конструкция очень даже хорошая. Это течь виновата.

Питер Вагнер возразил:

— Стартер должен быть загерметизирован, мистер Нуль, чтобы не попала вода.

— Судно не должно течь, — проворчал мистер Нуль.

Питер Вагнер вытер пот со лба.

— Ну что ж. Выкачайте воду и чините, — распорядился он.

Но мистер Нуль опять потряс головой, задергал верхней губой и сощурился.

— Не выйдет, капитан. Помпа работает от машины. Можно бы, конечно, черпать консервной банкой, но куда выплескивать? Не бегать же с каждой банкой вверх по трапу.

— Сообразите что‑нибудь, — приказал Питер Вагнер и ушел на палубу.

Сердце его бухнуло о ключицу, когда он увидел, как сократилось расстояние между ними и их преследователями. «Воинственный» был как пылающая угольная топка, плывущая сквозь кромешную тьму. Питер Вагнер отправил мистера Ангела вниз, поставил Джейн на вахту в темной рулевой рубке и согнутым пальцем поманил капитана Кулака за собой в каюту. Капитан Кулак задержался на пороге, не в силах оторвать глаз от приближающихся огней. Питер Вагнер вцепился в его дряблую старческую руку, втянул внутрь и подвел в темноте к столу.

— Садитесь, — распорядился он. Капитан нащупал сзади спинку стула и осторожно сел. Сам Питер Вагнер ощупью пробрался к капитанской койке и уселся на нее. — Как видите, — проговорил он, — они нас уже, можно сказать, настигли. По‑моему, самое время объяснить мне, что происходит.

Капитан безнадежно обмяк на стуле, лицо его голубело в темноте, как плесневелый сыр. Он не отводил глаз от двери, словно ожидал, что в ней с минуты на минуту появится бушприт «Воинственного».

— Кто они? Почему они за вами гонятся? — спросил Питер Вагнер.

— Какая разница? — ответил капитан Кулак. Он смотрел на дверь так, словно хотел выразить взглядом, что они — это зло. Коренное, очевидное невооруженному глазу, примитивное.

— Кто они? — повторил Питер Вагнер.

Капитан Кулак втянул воздух в грудь, скрипнул зубами и выпалил, как взорвался:

— Черти! Вот они кто! Я копил, и экономил, и трудился в поте лица, и поставил это дело, и только‑только оно начало приносить маломальский доход... — Бешенство наполнило ему глаза слезами, сковало язык.

Салли Эббот подняла было взгляд от книги, почувствовав, как что‑то зашевелилось в глубине ее сознания. Но тут же заторопилась читать дальше.

— Но кто, кто? — Питер Вагнер подался вперед.

— Паразиты! Стервятники! — ответил капитан Кулак. — Они желают, чтобы им принадлежал весь мир, а работать — увольте! Нигилисты, варвары, эти... остроготы, которые для забавы разрушают чужие империи! Люциферовы полчища! — Он колотил по полу тростью. Потом, немного успокоившись, пояснил: — Контрабандисты. Пройдохи мелкотравчатые. Я им поперек горла стою. Я цену беру меньше. И качество даю выше. И у меня товара тонны, а у них — жалкие килограммы. И кроме того, — он сверкнул на Питера Вагнера глазами, — я раньше них в этом деле!

— Ага! — вскрикнула Салли Эббот и, несмотря на дробовик за дверью, рассмеялась. Как долго это от нее ускользало. Роман‑то про капитализм. Про всех этих набожных, самодовольных, драчливых «настоящих американцев», которые застолбили свою собственность и, сколько ни провозглашают на словах: «Шлите ко мне своих бедных» (или что там возглашает статуя Свободы?), на самом деле ни с кем не желают делиться. Капитан Кулак — это вылитый ее брат Джеймс. Вот почему она с таким удовольствием про него читает. Вообразил, будто он — настоящая американская косточка: час проработал — получай плату, наступить на себя не позволю и semper fidelis[4]! А на самом деле? Кто он такой, если честно и прямо сказать?

Она опять рассмеялась. На самом деле он жалкий, озлобленный, драчливый контрабандист, который живет крохами плутократической мечты, а завистники загоняют его все глубже в яму. Ее смех прозвучал безумно даже на ее собственный слух, но ей это, пожалуй, скорее понравилось. Капитан Кулак даже разговаривал как ее брат Джеймс: «Паразиты! Стервятники! Они желают, чтобы им принадлежал весь мир, а работать — увольте!» Словно это сам Джеймс Пейдж говорит про Салли Пейдж Эббот, которая поселилась у него в доме и вот теперь бастует. Грубые насильники, и тот и другой; и оба совершенно полоумные.

Она протерла краем простыни стекла очков, подышала на них, опять протерла и вернулась к своему роману, спеша скорее читать дальше и с улыбкой размышляя о том, действительно ли так было задумано, как ей теперь открылось.

На пороге появилась Джейн, прекрасные глаза ее были распахнуты.

— Они нас увидели, — сообщила она.

— Ну, значит, мы покойники, — сказал капитан Кулак. Запрокинул голову и стал молиться. Он молился, а выражение лица у него было неподходящее: хитрое.

— Ты слышал? — Джейн тронула Питера Вагнера за рукав.

Он, ни слова не отвечая, встал с капитанской койки и с мрачным видом пошел к двери — его втянули в войну, на которую он не просился. «Воинственный» был теперь не дальше чем в полумиле и полным ходом шел прямо на них. Носовой прожектор мостил ему блестящую дорогу по воде. Питер Вагнер подошел к переговорной трубке.

— Ну как стартер, мистер Нуль? Налажен?

Ответа не последовало.

— Гляди! — шепотом сказала Джейн, крепко сжав ему локоть и показывая пальцем. На носу «Воинственного», прямо под освещенным струящимся американским флагом, что‑то устанавливали; он не мог понять что. Между тем на пороге капитанской каюты выросла фигура капитана Кулака на подгибающихся, дрожащих ногах и при трости.

Питер Вагнер сдернул с полки бинокль и направил на нос «Воинственного». Сначала он ничего не увидел, только тусклый свет и нежные разводы плесени на линзах. Покрутил колесико. И вдруг с потрясающей отчетливостью в самом центре плесенного круга, будто зверя чащобного на солнечной прогалине, увидел черную старинную пушку. На колесах. Должно быть, украли у входа в какое‑нибудь общественное здание, где она стояла в виде памятника. Он опустил бинокль и в ту же секунду заметил темный взблеск огня и белое облачко дыма из жерла пушки — «Воинственный» как пробка подпрыгнул на воде, и прогремел выстрел. Справа по борту футах в двадцати что‑то плюхнулось в воду. Джейн бросилась в рулевую рубку, пошарила в одном углу, в другом и появилась снова — с винтовкой в руках.

Капитан Кулак нацелил револьвер, поддерживая левой рукой дрожащую правую. Питер Вагнер огляделся вокруг, ища, чем бы вооружиться, но замер, вдруг спохватившись: ведь он опять готов нанести удар не рассуждая, как бессловесная тварь.

— Не стрелять! — крикнул он. Одной дрожащей рукой он схватил револьвер капитана, другой сжал локоть Джейн. — Идемте со мной! — Он затащил их в каюту. — Садитесь, и чтоб ни звука! — распорядился он.

Снова ухнула пушка и раздался всплеск за бортом, на этот раз гораздо ближе.

— Передтхнем тут, как лисы в норе, — хрипло пробормотал капитан. Вид у него был негодующий, но при этом определенно хитроватый.

— Тихо! — сказал Питер Вагнер. Сердце его бешено колотилось, на языке был медный привкус. Он читал, что так бывает.

Машину на «Воинственном» застопорили, и стали слышны голоса. Питер Вагнер, держа за руку Джейн, подполз к порогу, выглянул наружу и как раз успел увидеть, как пушка изрыгнула дым и пламя. Глухой гул выстрела и треск где‑то над головами прозвучали почти одновременно.

— Нас подбили! — захныкал капитан Кулак, прижав руку к сердцу.

— Тс‑с‑с!

Послышалась винтовочная пальба. Шесть выстрелов, перерыв и еще четыре. «Воинственный» подошел к ним вплотную, борт к борту. Теперь выпалят из пушки — снесут всю надстройку. Луч прожектора развернулся и шлепнулся на палубу, будто огромная ладонь. Каждый болт, каждый прут, каждая снасть, каждый извив каната проступили отчетливо, как бритвенный порез.

— Мы сдаемся! — крикнул Питер Вагнер и тут же безотчетно отпрянул в глубину каюты. Предчувствие не обмануло: они дали по двери автоматную очередь.

Стало тихо. Сидящие в каюте слышали дыхание друг друга. Кроме этого, еще глухо плескалась вода о борт, а больше не раздавалось ни звука. Мистер Нуль и мистер Ангел затаились в машинном отделении.

— Чего они нас не потопят? — шепотом спросила Джейн. Она припала к полу, рука Питера Вагнера служила ей прикрытием.

— Тс‑с‑с! — отозвался он. Но его тоже занимал этот вопрос, и, кажется, он знал, как на него ответить. Он чувствовал себя глупо в роли хитроумного героя ковбойских боевиков, больше того, ему претила мысль о подопытных животных типа «альфа», которые справляются с любым экспериментом, потому что стрессы, напряжение сил идут им только на пользу; но при всем том, пусть и кукла, пусть игрушка в руках вселенной, все равно он ощущал упоение, уверенность в победе.

— Отдайте оружие, — приказал он.

— Ты спятил, — прошипел капитан Кулак, но сопротивляться не стал и не кончил еще шипеть, как Питер Вагнер выхватил у него револьвер.

Джейн винтовку отдала сама. Он осторожно приподнялся с пола, враскорячку, как гиббон, прошел к порогу и выкинул оружие на палубу, поштучно.

— Это все, что у нас есть! — крикнул он. — Не стреляйте! Я выхожу!

Он сделал глубокий вдох, поднял руки и шагнул на палубу. Ему почудился грохот, удар в грудь, подобный сновидению о смерти, он даже на миг потерял сознание. Но ничего не случилось. Внутренности у него стали как желе — но только на секунду. Он стоял и ждал, и постепенно глаза его привыкли к красноватому свету. На палубе «Воинственного» стояли трое: два чернокожих и индеец. У двоих в руках были винтовки, нацеленные на палубу «Необузданного», а третий, широкоплечий бородатый негр, красивый как король, держал автомат, направленный в живот Питеру Вагнеру.

— Предлагаем переговоры, — сказал Питер Вагнер. Горло ему сдавил страх, такой страх, какого он не испытал даже тогда, на мосту хотя, конечно, тогда он был пьян. Но все‑таки теперешний страх был сильнее, такой страх внушают нам змеи и скорпионы, существа живые и в каком‑то смысле даже мыслящие; такой страх испытывает негр перед белыми в незнакомом переулке.

— О чем нам говорить? — отозвался негр с автоматом. Лицо его закрывали темные очки и борода, и к тому же он улыбался, но все равно видно было...

Опять пробел. Салли перескочила через него, как искра.

...веревку с кошкой на конце и зашвырнул на палубу «Необузданного». Не успел Питер Вагнер подскочить и помочь, как индеец ловко поддернул веревку, и крючья впились в палубный настил. Через несколько секунд борта обоих судов были накрепко принайтованы друг к другу, и команда «Воинственного» в составе трех человек ступила на борт «Необузданного».

— Подать сюда джентльмена, который разбирается в машинах, — приказал вожак. Разговор у него был не столько английский, сколько просто международно‑шекспировский. Он взошел на мостик и озирался по сторонам, держа автомат на согнутой левой руке, а пальцы правой засунув в карман пиджака. — Но сначала, если позволите... — Он поставил автомат в углу за дверью и кивком пригласил Питера Вагнера к переборке. Питер Вагнер встал, опершись руками о стену, и подвергся обыску. После этого в сопровождении тощего негра он подошел к люку и вызвал мистера Нуля и мистера Ангела.

На мостике, когда он вернулся, у переборки, упираясь ладонями в дощатую обшивку, стояли капитан Кулак и Джейн, и вожак ощупывал им бока в поисках оружия, держа в одной руке револьвер. Покончив с этим, он отступил на шаг и сказал:

— Прекрасно. Можете опустить руки.

— Где Темный? — спросил капитан Кулак.

— Умер, — ответил вожак. — Решил главную проблему:

Быть или не быть,

Вот в чем вопрос. Достойно ль

Терпеть без ропота позор судьбы

Иль надо оказать сопротивленье,

Восстать, вооружиться, победить

Или погибнуть? Умереть. Забыться[5].

— Умер, говоришь? — повторил капитан Кулак.

— Скончался.

Вид капитана Кулака выразил сомнение.

В сиянии прожектора появился мистер Нуль, щелкая костяшками пальцев, мускулы его лица дергались вразнобой, словно отдельные живые существа. Минуту спустя следом вышел и мистер Ангел, тощий негр подталкивал его в спину винтовкой.

— Добрый вечер, — с поклоном произнес вожак и двумя пальцами прикоснулся к своей тирольской шляпе. Автомат он опять между делом, будто зонтик, сунул под мышку. Питеру Вагнеру вспомнилось: он читал где‑то про улыбчивых, сладкоречивых убийц — вроде детройтских бандитов‑бутлегеров или простодушных «зеленых беретов» во Вьетнаме, которые сбрасывали пленного с вертолета, чтобы развязать язык его товарищам, или вроде членов мафии, которые приглашают приятеля в ресторан, а потом в багажнике своего «линкольна» отвозят домой его тело. Такие дела не по зубам обыкновенному человеку, даже Питеру Вагнеру, избороздившему семь морей. Однако же они бывают, как и многое другое, о чем написано в книгах; кровожадные злодеи произносят шаблонные, многократно пропечатанные реплики, смеются, угощают сигаретами, разговаривают о погоде, а потом наступает срок, и на свет появляется револьвер, или кислота, или нож, и очередного простачка, еще даже не отсмеявшегося, будто ветром сдуло. Как он ни старайся. В это при всем желании трудно поверить. Питер Вагнер был не столь наивен, чтобы усомниться хотя бы на минуту в том, что вся самая дешевая беллетристика правдива от начала до конца, а самая возвышенная литература иллюзорна. Однако человек в тирольской шляпе, как ни боялся его Питер Вагнер, все же был слишком хорош для дешевки: его величавый облик, непринужденные любезные манеры, выговор, выдающий благородное происхождение и хорошее образование, шекспировская жестикуляция — все свидетельствовало о предназначении более возвышенном и значительном, нежели та роль, что, как видно, выпала на его долю. Но бесспорно одно: этот человек стрелял в них, и стрелял с намерением убить. Питеру Вагнеру просто повезло, что он успел отскочить от двери, когда тот дал по ней очередь из автомата. И выходит, что он тоже вовлечен в действие дешевой драмы, если, конечно, он намерен остаться в живых. И все люди так, подумалось Питеру Вагнеру. В обыденной жизни не встречаются короли Лиры и Офелии.

— Добрый вечер, — повторил вожак уже настойчивее, словно сам чувствуя, что его любезность неубедительна и страшна — вернее, страшна, потому что убедительна.

Мистер Нуль был не в состоянии ответить, глаза у него так и бегали. Мистер Ангел прошептал что‑то неслышное.

— Прошу в каюту, — сказал вожак. Он вынул из кармана фонарик, включил и, привычно‑актерским приглашающим жестом изогнув запястье, направил луч на дверь.

Команда «Необузданного» гуськом прошествовала в каюту. Вожак воинственных кивнул им на капитанскую койку, затем вошел и сам; и тени метались вокруг его головы, подобно птицам. Он уселся в капитанское кресло, автомат положил себе на колени и повел лучом фонарика по стенам, помогая жирному флегматичному индейцу найти выключатель. Убедившись, что электричества нет — оно вырабатывалось пароходной машиной, — вожак поставил фонарик на стол. Тени на стенах утихомирились, обрели вес. По кивку вожака жирный индеец вышел обратно на мостик и вместе с товарищем встал на караул. Но вожак крикнул им:

— Может быть, вы, джентльмены, спуститесь в машинное отделение, посмотрите, что там с машиной?

И они исчезли.

— Ну‑с, — произнес вожак, поудобнее устраиваясь в кресле. Он был сейчас похож на дипломата или на важного государственного чиновника. Темные очки он снял и спрятал во внутренний карман пиджака. Глаза без очков оказались большие, красивые — фараоновские. Он сердечно — так можно было подумать — улыбнулся капитану Кулаку. Капитан задрожал и, бледный как мел, не произнес ни слова. Ненависть к чернокожему в шляпе исходила от него, как запах.

Питер Вагнер, прижмурившись, размышлял об этом — размышлял о подчеркнутой настороженности чернокожего, о том, что его указательный палец не сходит со спускового крючка и чуть заметно подрагивает, словно легонько пощипывает гитарную струну.

Сидящий в капитанском кресле сказал: