Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Дзэн в искусстве стрельбы из лука 2 page





Потом мастер перешел к следующему этапу: совмещение дыхания (которое отрабатывалось вовсе не ради него самого) с фазами стрельбы из лука. Весь процесс — от натяжения до пуска стрелы — был разделен на отрезки: взять лук — вложить стрелу — поднять лук — натянуть тетиву и сохранить максимальное натяжение — произвести выстрел. Каждый этап предваряется вдохом, осуществляется при удерживании направленного вниз воздуха и завершается выдохом. При этом само по себе выяснилось, насколько важную роль выполняет дыхание: оно не только определяет отдельные этапы, но еще и соединяет их ритмически — у каждого человека индивидуально, в зависимости от уровня владения техникой. Несмотря на подобное дробление на отрезки, весь процесс мыслится как цельное действие, существующее за счет самого себя и в самом себе, оно не имеет ничего общего с гимнастическими упражнениями, где есть возможность исключить или добавить отдельные элементы, не нарушая при этом ни смысла, ни характера самого процесса. Воскрешая в памяти те дни, не могу не вспоминать о том, как поначалу трудно было задействовать дыхание. Технически я делал все правильно, но если следил за тем, чтобы при натяжении тетивы плечевые мышцы оставались свободными, то невольно сильнее напрягал ноги, как будто все дело было в твердой опоре и стабильной позе. Словно я, подобно Антею, черпал силы от матери-земли. Мастеру приходилось тут же вмешиваться: он сильно надавливал на самые чувствительные места той или другой мышцы ноги. Однажды в качестве оправдания я заметил, что добросовестно стараюсь снять напряжение, а он возразил: «Все дело как раз в том, что вы стараетесь это делать, вы все время об этом думаете. Сконцентрируйтесь исключительно на дыхании, как будто никаких других забот у вас нет!» Прошло немало времени, пока мне удалось выполнить то, чего требовал мастер. Но у меня получилось. Я научился настолько беззаботно растворяться в дыхании, что иногда появлялось чувство, будто дышу не я, а, как бы странно это ни звучало, «дышат меня». А когда задумывался, сосредоточившись на своих удивительных ощущениях, то уже не сомневался в том, что дыхание выполняет обещанное мастером. Иногда (а со временем все чаще и чаще) мне удавалось натянуть лук при полной расслабленности всего тела и держать натяжение до конца, хотя я не мог объяснить, как это происходит. Качественное различие между этими редкими удачными и все еще многочисленными неудачными попытками было столь убедительным, что я готов был признать, что, наконец, понял, что же имеется в виду под «духовным» натяжением лука.

Итак, вот где собака зарыта: нет никакой уловки, разгадать которую я напрасно пытался, а есть освобождающее и открывающее новые возможности дыхание. Говорю об этом с полным знанием дела. Я ведь понимаю, сколь велико в таких случаях искушение поддаться самообману и переоценить значение опыта только потому, что он крайне необычен. Но, вопреки сомнениям и трезвой сдержанности, успех, связанный с новым дыханием (ведь со временем я научился натягивать даже самый тугой лук мастера), говорит сам за себя.

Как-то, обсуждая свои результаты с господином Комачия, я спросил, почему мастер так долго безмолвно наблюдал за моими бесплодными попытками натягивать лук «духовно», почему он с самого начала не требовал правильного дыхания. «Великий мастер, — сказал господин Комачия, — должен быть одновременно и великим учителем, у нас это одно и то же. Если бы он начал занятия с дыхательных упражнений, он не смог бы убедить вас в том, что основные успехи связаны именно с тем, как вы дышите. То есть вы должны были сначала пережить крушение собственных усилий, прежде чем схватиться за-спасательный круг, который он вам бросит. Поверьте, мне по собственному опыту известно, что вас, как и любого ученика, мастер знает гораздо лучше, чем мы знаем самих себя. В душах своих учеников он читает гораздо больше, чем, возможно, им бы хотелось».

После года занятий научиться «духовно», то есть сильно и при этом без труда, натягивать лук — результат не слишком впечатляющий. Но я был доволен, так как начал понимать, почему приведенная в систему самооборона, когда яростному натиску противника противопоставлены пластичность и отсутствие видимого усилия, называется «мягким искусством». С незапамятных времен ее прообразом была отступающая и никогда не уступающая вода. Не случайно Лао-цзы мудро сказал, что правильная жизнь подобна воде, которая, принимая форму всего, подчиняется своей собственной форме. К тому же в школе мастера считалось, что чем легче начало, тем тяжелее продолжение. Для меня начало оказалось очень трудным. Так разве не имел я права смотреть вперед с надеждой, хотя уже видел притаившиеся в темноте сложности?

Подошел черед выстрела. До сих пор мы имели право совершать его наобум. Выстрел, хотя мы его и производили, все же был в наших упражнениях вторичным. Еще менее важным представлялось все, что происходило со стрелой. Если она попадала в валик из прессованной соломы, который был одновременно и мишенью, и песчаной насыпью, этого было уже вполне достаточно. Не требовалось никаких изысков, поскольку солома находилась на расстоянии не более двух метров.

То есть до сей поры я просто отпускал тетиву, как только максимальное натяжение становилось невыносимым, — когда я чувствовал, что пора уступить, пока разведенные в стороны руки не начнут сближаться. Но само натягивание не было болезненным. Кожаная перчатка с укрепленным и снабженным толстой подкладкой большим пальцем помогает не чувствовать давления тетивы достаточно долго, и, таким образом, максимальное натяжение не прекращается раньше времени. При натяжении большим пальцем охватывают тетиву под стрелой, указательный, средний и безымянный пальцы крепко охватывают большой палец и одновременно образуют надежную опору для стрелы. Осуществить выстрел означает: пальцы, охватывающие большой, раскрываются и освобождают его. Из-за сильного толчка тетивы он меняет свое положение, выпрямляется тетива дрожит, стрела вылетает. До сих пор ни один из моих выстрелов не обходился без сильного толчка, из-за которого сотрясалось все тело, а также лук и стрела. Понятно, что при этом выстрел не мог быть точным. Он непроизвольно «смазывался».

«Все, чему вы научились до сих пор, — сказал однажды мастер, когда ему уже не удалось обнаружить ни одного изъяна в том, как я натягиваю лук, — было подготовкой к выстрелу. Таким образом, сейчас мы стоим перед новой, особенно трудной задачей и одновременно переходим на новую ступень овладения искусством стрельбы из лука». После этих слов он взял свой лук, натянул его и выстрелил. Только теперь я обратил внимание, что правая кисть мастера, внезапно раскрытая и освобожденная, рывком отошла назад, но не вызвала в теле даже малейшей дрожи. Правая рука, которая перед выстрелом образовывала острый угол, поднялась вверх и мягко распрямилась. Таким образом мастер эластично предвосхитил неизбежный толчок и компенсировал его.

Если бы мощь выстрела не проявилась в резком движении отпущенной тетивы и в пробивной силе стрелы, вы бы о ней даже не догадались. По крайней мере, у мастера выстрел выглядел настолько простым и незатейливым, как будто это всего лишь игра.

Вне всякого сомнения, легкость, с которой осуществляется требующий силы процесс, представители Восточной Азии воспринимают как красоту, они особенно к ней чувствительны и всегда готовы оценить по достоинству. Мне же это обстоятельство казалось (на уровне, на котором я в тот момент находился, мне и не могло казаться по-другому) особенно важным потому, что от гладкого осуществления выстрела зависит вероятность попадания. По опыту стрельбы из винтовки я знал, что происходит при малейшем отклонении от линии прицеливания. Все до сих пор изученное и достигнутое я воспринимал исключительно под этим утлом зрения: свободное натягивание тетивы, свободное, пребывание на максимуме натяжения, свободное осуществление выстрела, свободное восприятие толчка — разве все это не ради меткой стрельбы, разве не для этой цели было затрачено так много сил и терпения, разве не для этого учатся стрелять из лука? Почему же мастер говорил так, как будто процесс, который теперь нас заботил, чрезвычайно превосходил все, чему мы учились и что стало привычным?

Как бы там ни было, я, следуя указаниям мастера, прилежно и добросовестно тренировался, и все равно мои усилия были напрасны. Часто мне казалось, что раньше, когда я стрелял просто так, у меня получалось лучше. Прежде всего, теперь я заметил, что раскрываю правую кисть, начиная с пальцев, зажатых на большом, не без усилия. Результат — толчок и смазанный выстрел. И еще меньше я был в состоянии спружинить толчок внезапно освободившейся кисти. Мастер, не моргнув глазом, продемонстрировал правильный выстрел; не моргнув глазом, я попытался повторить его действия — с тем единственным результатом, что уверенности у меня стало еще меньше. Я напомнил себе сороконожку, которая разучилась двигаться, задумавшись над вопросом, в какой последовательности передвигать ноги.

Из-за моей неудачи мастер расстроился гораздо меньше, чем я сам. Неужели он по опыту знал, что все так и будет? «Не размышляйте о том, что делать, не думайте, как это осуществить! — сказал он мне. — Выстрел только тогда бывает гладким, когда он удивляет даже самого стрелка. Он должен происходить так, как будто тетива перерезает удерживающий ее большой палец. Не нужно распрямлять правую кисть специально!»

Последовали недели и месяцы бесплодных тренировок. Наблюдая за мастером, я постоянно видел, что такое правильный выстрел. У меня самого теперь не получался вообще ни один. Если я прекращал натягивать лук, напрасно ожидая выстрела (потому что процесс становился невыносимым), то мои кисти медленно сближались и, таким образом, не получалось вообще ничего. Если я сцепив зубы, сопротивлялся, пока хватало воздуха, то страшно выматывался, потому что приводил в действие мышцы рук. Я стоял неподвижно («Как статуя», — посмеивался мастер), но при этом весь напрягался, и пропадала свобода.

То ли все произошло случайно, то ли эту случайность организовал сам мастер, но однажды мы с ним встретились за чашкой чая. Я использовал представившуюся возможность для разговора и открыл ему свою душу.

«Я прекрасно понимаю, — сказал я, — что кисть нельзя раскрывать резко, иначе выстрел будет испорчен. Но что бы я ни делал, результат оказывается прямо противоположным. Если я сжимаю кисть как можно сильнее, то при ее раскрывании неизбежно начинается вибрация. Если же я стараюсь оставить кисть свободной, то тетива вырывается еще до полного натяжения, сама по себе, и все равно слишком рано. Таким образом, я испытываю два вида неудач, мечусь от одной к другой и не вижу выхода».

«Вы должны, — объяснил мастер, — держать натянутую стрелу так, как маленький ребенок держит протянутый ему палец. Он хватается так крепко, что мы не можем не удивляться силе маленького кулачка. А если он отпускает палец, то это происходит без малейшего толчка. Знаете почему? Потому что ребенок не думает, скажем, так: сейчас я отпущу палец, чтобы потрогать другие предметы. Абсолютно необдуманно и ненамеренно он переходит от одного действия к другому, и можно было бы сказать, что он играет с предметами, если бы не было справедливо и другое: предметы играют с ним».

«Возможно, я понимаю, что вы хотите сказать, — заметил я. — Но разве я не нахожусь в абсолютно другой ситуации? При натяжении лука наступает момент, когда я чувствую: если не выстрелю немедленно, больше не смогу удерживать тетиву. И что тогда происходит, причем само по себе? Одна-единственная вещь: мне становится нечем дышать. Значит, приходится самому осуществлять выстрел — что будет, то будет, — потому что больше ждать я не в состоянии».

«Вы замечательно описали, — ответил мастер, — свою проблему. Знаете, почему вы не можете ждать выстрела и почему начинаются трудности с дыханием, прежде чем этот выстрел происходит? Правильного выстрела в правильное время не получается, потому что вы не освобождаетесь от самого себя. Вы настроены не на осуществление, а на неудачу. Пока это так, вам не остается ничего другого, кроме как самому вызывать независящее от вас событие, и пока вы его вызываете, ваша кисть раскрывается неправильно — не так, как кисть ребенка, не так, как лопается кожура спелого плода».

Пришлось признаться мастеру, что это толкование запутало меня еще больше. «Потому что, в конце-то концов, — поделился я сомнениями, — я натягиваю тетиву и осуществляю выстрел, чтобы попасть в цель. Таким образом, мои действия — это средство для достижения цели. И эту взаимосвязь я не могу не учитывать. Ребенок об этом не знает, но я-то избавиться от этой мысли не в состоянии».

«Настоящее искусство, — произнес мастер, — не имеет ни цели, ни намерения. Чем упорнее вы будете учиться выпускать стрелу, чтобы как можно более точно попасть в цель, тем меньше будет у вас получаться первое и тем дальше будет уходить от вас второе. У вас слишком услужливая воля, это вам мешает. Вам кажется, что если вы чего-то не делаете, то этого и не произойдет».

«Но вы же сами часто говорили, — возразил я, — что стрельба из лука — это не простое времяпрепровождение, не бесполезная игра, а вопрос жизни и смерти». — «Этого я не отрицаю. Мы, мастера стрельбы из лука, говорим: один выстрел — одна жизнь! Что это значит, пока еще вам не понять, но, возможно, вам поможет другой образ, который выражает тот же самый опыт. Мы, мастера стрельбы из лука, говорим: верхним концом лука стрелок пронзает Небо, на нижнем конце висит привязанная на шелковой нити Земля. Если при выстреле будет сильный толчок, возникнет опасность, что нить порвется. Если человек не откажется от намерений и насилия, тогда перед ним окончательно разверзнется пропасть и он попадет в безысходное положение, посередине между Небом и Землей».

«Так что же мне делать?» — «Вам следует научиться ждать». — «А как этому научиться?» — «Освободившись от самого себя. Вы должны решительно оставить свое "я". Не должно быть ничего, кроме натягивания тетивы, причем лишенного каких бы то ни было намерений».

«То есть мне следует намеренно лишиться намерений?» — вырвалось у меня. — «Ни один из учеников еще не задавал мне такого вопроса, так что правильного ответа я не знаю». — «А когда мы приступим к этим упражнениям?» — «Ждите, всему свое время».

Само собой разумеется, этот разговор — первый столь продолжительный разговор с начала занятий — произвел на меня сильное впечатление. Наконец-то мы коснулись темы, ради которой я решил освоить стрельбу из лука. Разве освобождение от себя самого, о котором говорил мастер, не есть этап на пути к пустоте и отрешенности? Не дошел ли я, таким образом, до того места, где начинает проступать влияние дзэн на искусство стрельбы из лука? Но пока еще я не мог определить связь между умением ждать, не имея намерений, и осуществлением выстрела в нужный момент, в который исполняется натяжение. Зачем стремиться даже в мыслях предвосхищать то, чему можно научиться только на опыте? Не настало ли время отказаться от этой бесплодной привычки? Сколь часто я молча завидовал многим ученикам мастера, которые, как дети, позволяли взять их за руку и вести за собой. Как счастлив должен быть тот, кто способен освободиться от предубеждений! И это вовсе не влечет за собой духовного застоя. Ведь и дети могут задавать множество вопросов!

К моему разочарованию, на следующем занятии мастер продолжил предыдущие упражнения — натягивание, максимальное натяжение, выстрел. Никакие разговоры не помогли. Конечно, я пытался, следуя указаниям, не подчиняться натяжению, а стремиться за его пределы, как будто сама природа лука лишает натяжение всяких границ; я старался ждать, пока натяжение осуществится в выстреле, но ничего не получалось: я желал выстрела и осуществлял выстрел, поэтому он оказывался размытым. Дошло до того, что продолжение занятий угрожало стать не столько безрезультатным, сколько опасным, потому что предчувствие неудачи подавляло меня все больше и больше.

И мастер прервал мои потуги, чтобы перейти к другому виду упражнений.

«Теперь, прежде чем идти на занятия, — предупредил он нас, — вы должны сосредоточиться. Настройтесь на то, что будет происходить в зале! Что бы ни случилось, идите мимо, не обращая внимания, как будто в мире нет ничего более важного и истинного, чем стрельба из лука».

Путь освобождения от самого себя мастер тоже разделил на разные этапы, которые следовало тщательно отработать. И опять он ограничился краткими указаниями. Ведь, чтобы выполнять эти упражнения, достаточно понять (а иногда всего лишь догадаться), что от тебя требуется. Поэтому нет нужды концептуализировать дошедшие до нас с древних времен внешние особенности. Кто знает, может быть, они, родившись из многовековой практики, в некотором смысле «видят» глубже, чем любое тщательно отмеренное знание. Первый шаг на этом пути уже был сделан. Он привел к свободе тела, без которой невозможно правильно натянуть лук. Чтобы осуществить выстрел, необходимо перейти от физической свободы к полному духовному освобождению, сделать дух не только гибким, но и свободным: гибким на основе свободы, свободным на основе изначальной гибкости. И эта изначальная гибкость значительно отличается от того, что обычно понимают под духовной гибкостью. Между двумя уровнями: телесной свободой и свободой духовной — разница, которую нельзя преодолеть за счет только лишь дыхания, это происходит при отказе от всех привязанностей, через принципиальное отбрасывание своего «я»: так, что душа, погруженная в саму себя, пребывает в полноте своего безымянного первоначала.

Требование «закрыть врата чувств» выполняется через готовность уступить без сопротивления. Но чтобы это инстинктивное недеяние удалось, душе нужна внутренняя опора, что достигается сосредоточением на дыхании. Оно осуществляется осознанно и даже педантично-добросовестно. Вдохи и выдохи производятся тщательно, ради них же самих. Положительные результаты этого упражнения не заставят себя долго ждать. Чем интенсивнее сконцентрированность на дыхании, тем слабее и слабее внешние раздражители. Они превращаются в размытый шелест, к которому человек сначала прислушивается вполуха, а потом воспринимает только как легкую помеху, что-то вроде шума моря, который, едва к нему привыкнешь, перестаешь замечать вообще. Постепенно у человека формируется иммунитет даже к достаточно сильным раздражителям, и одновременно легче и быстрее возникает независимость от них. Нужно только обратить внимание, чтобы тело в стоячем, сидячем и лежачем положении было как можно более свободным, и тогда, если сконцентрироваться на дыхании, появляется чувство изолированности — как будто находишься в непрозрачной оболочке.

Человек знает и чувствует только одно: что он дышит. Нет нужды принимать дополнительное решение освободиться от этого знания и чувства, потому что дыхание само по себе замедляется, потребление воздуха становится все более экономным и в конце концов совершенно перестает отвлекать внимание, потому что при гладкой смене вдохов и выдохов грань между ними исчезает и появляется ровность. Это великолепное состояние пребывания в самом себе сначала, к сожалению, длится недолго. Всегда есть угроза, что оно будет разрушено изнутри. Как будто выпрыгнув ниоткуда, вдруг появляются настроение, чувства, желания, заботы, даже некоторая бессмысленная смесь из мыслей, и чем более они далеки и чужды, тем они навязчивее. Как будто хотят отомстить за то, что в данном случае концентрация затрагивает области, до которых обычно не добирается. Но эти помехи будут недейственны, если продолжать дышать спокойно и беззаботно, если доброжелательно отнестись к тому, что заявляет о себе в полный голос; привыкнув к нему и научившись относиться равнодушно и в конце концов совсем перестав обращать внимание. Постепенно человек впадает в состояние, похожее на расслабленную дремоту, предшествующую засыпанию.

Окончательно впасть в это состояние опасно, этого нужно избегать. Встречать подобную опасность следует своеобразным скачком концентрации; его, наверное, можно сравнить с толчком, от которого просыпается спящий, если знает, что от этого зависит его жизнь. Если скачок удается один раз, он наверняка повторится. Благодаря ему душа без вашего вмешательства переходит в беззаботное колебание в самой себе, которое, возрастая, превращается в знакомое нам по редким снам чувство невероятной легкости и счастливой уверенности в том, что вы можете направить энергию в любую сторону, усилить или ослабить напряжение. Это состояние, при котором человек не думает ни о чем конкретном, ничего не планирует, ни к чему не стремится, ничего не хочет и не ждет, не целится в определенном направлении, но знает, что, благодаря неизбывной силе, способен на возможное и невозможное, — именно это состояние без намерений и своего «я» мастер называет собственно духовным. Оно действительно заряжено пробуждением духа и поэтому называется «истинным присутствием духа». Это значит, что дух присутствует везде, потому что не привязан ни к чему, ни к какому конкретному месту. И он может сохранять присутствие, потому что, даже соотносясь с чем-либо, не привязывается к нему и не должен ради него жертвовать своей изначальной гибкостью. Дух можно сравнить с водой, которая заполняет пруд, но при этом готова вытечь в любой момент: его неиссякаемая сила может действовать всегда и везде, потому что он свободен; он открыт всему, потому что пуст. Это состояние по сути изначально, и его символ, пустой круг, многое может сказать тому, кто в нем.

Из полноты «истинного присутствия духа» не замутненный никакими намерениями человек, освобожденный от своих привязанностей, должен осуществлять любое искусство. Но, чтобы он, забыв о самом себе, мог включиться в процесс творчества, нужна предварительная подготовка. Потому что если бы погрузившийся в себя увидел свою противопоставленность ситуации, в которую он не может войти неосознанно, то для начала ему пришлось бы ввести ее в свое сознание. Но при этом он снова восстановит все свои связи, от которых освободился, и будет похож на проснувшегося человека, который обдумывает план надень, а не на пробужденного, который существует в изначальном состоянии и действует в нем. И ему не будут казаться доступными этапы процесса, подчиненные более высокому порядку, он никогда не узнает, насколько пьянящим становится колебание для того, кто сам лишь колебание, и как все, что он делает, делается само собой, прежде чем он успевает об этом узнать. Необходимы отрешение и самоосвобождение, обращение к внутреннему и уплотнение жизни до полноты «истинного присутствия духа»; чем больше от него зависит, тем меньше подчинено удачному стечению обстоятельств и случаю. Менее всего они предоставлены самому процессу творчества, который забирает все силы творца. И все это в надежде, что желанное сосредоточение произойдет само по себе, прежде всякого действия и творения. Прежде чем творящий начинает обращать себя и настраивать на свою задачу, он вызывает в себе «истинное присутствие духа» и проверяет его наличие во время практики. Но с того самого часа, когда удается это не только освоить, но и научиться обретать моментально, концентрацию, как раньше дыхание, можно связать со стрельбой из лука. Играючи войти в процесс осуществления выстрела стрелок способен в том случае, если начинает концентрироваться, стоя в стороне на коленях, а поднявшись, торжественным шагом занимает позицию перед мишенью, после глубокого поклона, как святые дары, принимает лук и стрелу, вкладывает стрелу, натягивает тетиву и в состоянии максимальной духовной бдительности замирает в ожидании. После молниеносного осуществления выстрела и, следовательно, после освобождения тетивы стрелок до тех пор пребывает в позе, которую он принимает непосредственно после выстрела, пока ему после затяжного выдоха не понадобится снова набрать воздух. Только тогда он опускает руки, склоняется перед целью и, если больше не должен стрелять, спокойно отходит.

Таким образом, стрельба из лука превращается в церемонию, демонстрирующую на своем примере «великое учение».

Даже если на данном этапе ученик еще не осознает значение своих выстрелов, он окончательно убеждается, почему стрельба из лука не может считаться спортом или физическим упражнением. Он понимает, почему должен добросовестно повторять и повторять то, что можно освоить технически. Если все зависит от того, насколько человек, забыв о самом себе, стал ненамеренным и подчинил себя процессу, тогда внешнее осуществление должно происходить само собой, для этого не нужно ни направляющего, ни контролирующего ума.

В Японии на занятиях действительно достигается безусловное овладение формами. Основополагающие этапы таких занятий: введение, повторение и повторение повторения на более высоком уровне. По крайней мере, это касается тех искусств, которые основаны на традициях. Введение, предъявление образца, проникновение в сущность, подражание — это фундаментальные принципы отношений учитель — ученик, хотя (что касается последних поколений) с появлением новых предметов в процесс включились и европейские методы преподавания, которые ориентированы на бесспорное понимание. Почему же, несмотря на изначально восторженное отношение ко всему новому, японские искусства в основе своей оказались не затронутыми современными формами ведения занятий?

Ответ на этот вопрос дать нелегко. Для этого нужно попытаться, пусть и в самом грубом приближении, рассмотреть стиль обучения и, таким образом, стиль подражания. Японский ученик привносит в процесс обучения три вещи: хорошее воспитание, страстную любовь к выбранному искусству и почитание наставника, чуждое всякой критики.

Отношения учитель — ученик с древних времен входят в систему основополагающих связей и подразумевают высокую степень ответственности учителя, выходящую далеко за рамки преподаваемого им предмета.

Сначала от ученика не требуют ничего, кроме добросовестного подражания тому, что делает учитель, который не использует пространные поучения и объяснения, а ограничивается краткими указаниями и не рассчитывает на то, что ученик будет задавать вопросы. Учитель спокойно смотрит на осуществляемые на ощупь усилия, не надеясь на самостоятельность и предприимчивость, и терпеливо ждет роста и созревания. У обоих есть время, учитель не подгоняет, а ученик не торопится.

Учитель далек от желания сразу же пробудить в ученике художника, он считает своей первой задачей сделать из него умельца, который сам овладевает ремеслом. Ученик идет навстречу этому намерению, неустанно демонстрируя прилежание. Как будто ни на что не претендуя, он в якобы тупой покорности позволяет нагружать себя, чтобы в течение многих лет приобрести опыт и уяснить, что формы, которыми он полностью овладел, больше не подавляют его, а освобождают. День ото дня, благодаря добросовестному наблюдению, он становится все более способным не только без устали технически следовать всем внушениям, но и позволять внушениям проникать в себя. Рука, которая водит кистью, уже достигла цели в тот самый момент, когда начал формироваться дух, теперь она осуществляет то, что представляется духу, и в конце ученик уже не знает, что отвечает за произведение — дух или рука.

Но чтобы так было, то есть чтобы умение стало «духовным», как и в искусстве стрельбы из лука, требуется концентрация всех физических и душевных сил, без которой результата не будет. Попробую продемонстрировать это на примерах.

Рисовальщик тушью садится перед своим учеником. Он проверяет кисть и задумчиво кладет ее рядом, тщательно растирает тушь, расправляет лежащий перед ним на циновке длинный узкий свиток бумаги, чтобы потом, наконец, после длительного пребывания в глубокой концентрации (в которой он кажется недоступным для внешних раздражителей), быстрыми и обязательно уверенными штрихами создать картину, которую уже невозможно и не нужно исправлять. Она служит ученику в качестве образца. Мастер икебаны начинает занятие с того, что аккуратно снимает связывающую цветы и ветки нить и, тщательно смотав ее, откладывает в сторону. Потом изучает отдельные ветки; рассмотрев их повторно, отбирает лучшие; осторожно изогнув, придает им форму, соответствующую их роли, и наконец ставит в специально выбранную для этого вазу. В окончательном виде все выглядит так, как будто мастер отгадал то, что природа предчувствует в своих таинственных снах.

В обоих случаях (а ими я бы и хотел ограничиться) мастера ведут себя так, как будто вокруг никого нет. Они редко удостаивают учеников взгляда, еще реже слова. Подготовительные действия они производят сосредоточенно и спокойно, окунаются в процесс созидания и придания формы, забыв о себе, и как для них, так и для учеников весь процесс, начиная с первых вводных действий и вплоть до появления завершенного произведения, кажется существующим абсолютно независимо. На самом же деле их действия обладают столь мощной выразительностью, что зритель воспринимает их как картину.

Но почему учитель не позволяет опытному ученику осуществлять за него явно второстепенные, хотя и необходимые предварительные работы? Может быть, его окрыляет то, что он сам растирает тушь и неспешно развязывает нить, вместо того чтобы быстро ее разрезать и выбросить, утратив к ней всякий интерес? А что вдохновляет его на то, чтобы на каждом занятии с одной и той же непоколебимой настойчивостью педантично повторять этот процесс без малейших отклонений и предлагать ученикам подражать ему? Он придерживается дошедших из глубины веков обычаев, так как по собственному опыту знает, что подготовка к работе одновременно еще и настраивает его. Благодаря созерцательному покою, с которым он вершит свою работу, появляются определяющие успех его дела расслабленность и уравновешенность всех его сил, собранность и присутствие духа, без которого не получится ни одного истинного произведения искусства. Не имея никаких намерений, он погружен в свое дело, приближается момент, когда его произведение, которое он видит своим внутренним взором, осуществится как бы само по себе. Как шаги и позиции при стрельбе из лука, так и другие формы и иные прелюдии имеют тот же самый смысл И только там, где это невозможно, — у исполнителя ритуальных танцев и актера — концентрация и погружение переносятся на время до начала выступления.

Date: 2015-11-13; view: 204; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию