В переводе светланы ксенули

Время - быстрая птичья тень

Изумленно и пристально гляжу на его картины

Вкруг зеленого триумфа листвы

Бабочки переживают великие приключенья

Покуда невинность

Совлекает с себя последнюю ложь

Дивное приключение Дивное

Жизнь.

Одиссеас Элитис/Перевод Ирины Ковалевой

Жил я с любимым именем

В тени старушки оливы

В рокоте вечного моря.

Тех что камни бросали в меня уже нет в живых

Их камни собрав соорудил я источник

Возле него собираются девочки юные юные

Губы у них рождены зарей

Волосы развеваются устремляясь в далекое будущее.

Прилетают ласточки ветра младенцы

Пьют и взмывают чтобы жизнь летела вперед

Страх сновидений превращается в сон

Печаль минует мыс доброты

В полнозвучии неба ни один не теряется голос.

О нетленное море о чем ты шепчешь скажи

Спозаранку я в устах твоих утренних

На вершине где обозрима твоя любовь

Вижу желание ночи выплеснуть звезды

Желание дня изведать всю прелесть земли.

Сею в долинах жизни тысячи синих точек

Вручаю честному ветру тысячу красивых детей

Красивых крепких излучающих доброту

Способных видеть дальние горизонты

Когда в звуках музыки вздымаются острова.

Высек я имя любимое

В тени старушки оливы

В рокоте вечного моря.

Одиссеас Элитис

ИОНИЧЕСКОЕ

легко проходит по твоим холмам.

Константинос Кавафис

Когда один из них проходил по селевкийской
рыночной площади, в час вечерних сумерек,
в облике высокого, безупречно прекрасного юноши
с блаженством бессмертия в глазах,
с благоухающей чернотою волос,
то прохожие взирали на него
и один другого спрашивал: кто это,
грек ли сирийский, чужеземец ли. Но некоторые,
вглядываясь с большей внимательностью,
начинали понимать и отступали в сторону:
и пока он растворялся под колоннадами,
смешиваясь с тенями, с огнями вечерними,
направляясь в квартал, который лишь ночью
оживает в оргиях и потасовках,
в каждом виде пьянства и разнузданности,
раздумывали, кто же из Них всё-таки
и для какого сомнительного удовольствия
снизошёл на селевкийские улицы
с Благословенных Святейших Чертогов.

Константинос Кавафис

Прежде всего ты увидишь сирен; неизбежною чарой

Ловят они подходящих к ним близко людей мореходных.

Кто, по незнанью, к тем двум чародейкам приближась, их сладкий

Голос услышит, тому ни жены, ни детей малолетных

В доме своем никогда не утешить желанным возвратом:

Пением сладким сирены его очаруют, на светлом

Сидя лугу; а на этом лугу человечьих белеет

Много костей, и разбросаны тлеющих кож там лохмотья.

Ты ж, заклеивши товарищам уши смягченным медвяным

Воском, чтоб слышать они не могли, проплыви без оглядки

Мимо; но ежели сам роковой пожелаешь услышать

Голос, вели, чтоб тебя по рукам и ногам привязали

К мачте твоей корабельной крепчайшей веревкой; тогда ты

Можешь свой слух без вреда удовольствовать гибельным пеньем.

Если ж просить ты начнешь иль приказывать станешь, чтоб сняли

Узы твои, то двойными тебя пусть немедленно свяжут.

После, когда вы минуете остров сирен смертоносный,

Две вам дороги представятся; дать же совет здесь, какую

Выбрать из двух безопаснее, мне невозможно; своим ты

Должен рассудком решить. Опишу я и ту и другую.

Гомер. Одиссея

Я же на месте остался у ямы и ждал, чтобы к черной

Крови приблизилась мать и испила ее. Напилася

Крови она и печально ко мне обратилася с речью:

— Сын мой, как ты добрался сюда, в этот сумрак подземный,

Будучи жив? Нелегко живому все это видеть.

Реки меж вами и нами велики, теченья ужасны,

Прежде всего — Океан; чрез него перебраться не может

Пеший никак, если прочного он корабля не имеет.

Или из Трои теперь лишь, так долго в морях проскитавшись,

Прибыл сюда ты с своими людьми и судном? Неужели

Ты еще не был в Итаке, жены своей, дома не видел?—

Так говорила она. И, ей отвечая, сказал я:

Гомер. Одиссея

К роще направил свой путь. Она на пригорке открытом

Близко лежала от речки; пробрался под куст он двойной там

Сросшихся крепко друг с другом олив — благородной и дикой.

Не продувала их сила сырая бушующих ветров,

Не пробивало лучами палящими яркое солнце,

Не проникал даже до низу дождь, до того они густо

Между собою ветвями сплелись. Одиссей погрузился

В эти кусты и под ними нагреб себе тотчас руками

Мягкое ложе из листьев опавших, которых такая

Груда была, что и двое и трое б могли в ней укрыться

В зимнюю пору, какою суровой она ни была бы.

В радость пришел, увидавши ее, Одиссей многостойкий.

Листья он в кучу нагреб и сам в середину забрался,

Так же как в черную золу пастух головню зарывает

В поле далеком, где нет никого из людей по соседству,

Семя спасая огня, чтоб огня не просить у другого.

В листья так Одиссей закопался. Паллада Афина

Сон на него излила, чтоб его от усталости тяжкой

Освободил он скорей, покрыв ему милые веки.

Гомер. Одиссея

Послушайте, Миллер, что я обо всем этом думаю. Чтобы стать художником, для начала нужно стать значимой личностью и еще пропустить эту личность через общественную мясорубку, до полной готовности к будущей несчастливой судьбе. Нынешнее искусство обещает стать настоящим искусством, как до потопа. Стать искусством пророческим, в библейском смысле слова. И чем я сам намерен заняться, так это сесть и в полном одиночестве, со всей присущей мне мрачной упертостью строить мою геральдическую вселенную. Фундамент уже закладывается понемногу. Я медленно, и очень остороно, и ничего не зная наперед разрушаю время. <...>

P.P.P.S. Я недавно открыл, что идея длительности неверна. Мы ее изобрели как философскую увертку от идеи физического разложения. Ничего, кроме пространства, нет. Твердое тело имеет три измерения. И все. Время, эту старую приживалку, я выставил вон. Так что нужен новый метод. Метод без опоры на память. Пространственное существование в том же смысле, в котором пространственна бумага, на которой я сейчас пишу.

Лоренс Даррелл. Из письма Генри Миллеру с Корфу

Возьми на радость из моих ладоней

Немного солнца и немного меда,

Как нам велели пчелы Персефоны...

Нам остаются только поцелуи,

Мохнатые, как маленькие пчелы,

Что умирают, вылетев из улья.

Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,

Их родина – дремучий лес Тайгета,

Их пища – время, медуница, мята...

Осип Мандельштам

Ткань начала она ткать, станок у себя поместивши, -

Тонкую, очень большую и нам объявила при этом:

- Вот что, мои женихи молодые (ведь умер супруг мой),

Не торопите со свадьбой меня, подождите, покамест

Савана я не сотку - пропадет моя иначе пряжа! -

Знатному старцу Лаэрту на случай, коль гибельный жребий

Скорбь доставляющей смерти нежданно его здесь постигнет, -

Чтобы в округе меня не корили ахейские жены,

Что похоронен без савана муж, приобретший так много. -

Так говорила и дух нам отважный в груди убедила.

Что ж оказалось? В течение дня она ткань свою пряла,

Ночью же, факелы возле поставив, опять распускала.

Длился три года обман, и ей доверяли ахейцы.

Но как четвертый приблизился год и часы наступили,

Женщина нам сообщила, которая все это знала.

За распусканием ткани прекрасной ее мы застали.

Волей-неволей тогда ей работу пришлося окончить.

Гомер. Одиссея