О различных степенях достоверности, или об очевидности, догадках и аналогии

Я только укажу на различные степени достоверности (certitude) и сошлюсь на искусство рассуждать, которое, в сущности, является развитием всей этой главы.

Очевидность, о которой мы только что говорили и которую я называю очевидностью разума, состоит исключительно в тождестве; это мы доказали. Должно быть, эта истина была очень проста, если она ускользнула от философов, хотя они и проявили столько заинтересованности в том, чтобы убедиться в очевидности, постоянно имея это слово на устах.

Я знаю с очевидностью, что треугольник есть поверх­ность, ограниченная тремя прямыми, потому что для всякого, кто понимает значение слов «поверхность, ограни­ченная тремя прямыми»,— это то же, что треугольник. Ведь если я с очевидностью знаю, что такое треуголь­ник, то я знаю его сущность и в принципе могу открыть все свойства этой фигуры.

Я увидел бы также все свойства золота в его сущности, если бы я ее знал. Его тяжесть, ковкость, гибкость и т. д. были бы лишь самой его сущностью, которая преобразо­вывалась бы и в своих преобразованиях являла мне различ­ные феномены. Я мог бы открыть в ней все свойства путем рассуждения, которое было бы лишь рядом тождест­венных предложений. Но я не знаю сущности золота. Правда, каждое предложение, составляемое мною об этом металле, если оно истинно, является тождественным предложением. Таково предложение «Золото гибко», так как оно означает: «Тело, которое по моим наблюдениям гибко и которое я называю золотом, гибко» — предложение, в котором одна и та же идея подтверждает сама себя. Когда я составляю об одном теле несколько одинаково истинных предложений, я, таким образом, утверждаю в каждом из них одно и то же в равной степени, но я совсем не замечаю тождественности одного предложения другому. Хотя тяжесть, ковкость, гибкость, вероятно, представляют собой одно и то же свойство, которое по-разному преобразуется, я этого не вижу. Значит, я не мог бы достичь знания этих явлений посредством очевид­ности разума, я их узнаю лишь после наблюдений и называю очевидностью факта уверенность, которую я при­обретаю относительно этих явлений.

Я мог бы назвать очевидностью факта и определенное знание явлений, которые я наблюдаю в себе, но я называю это знание очевидностью чувства, поскольку факты этого рода становятся мне известны лишь благодаря чувству ²⁴.

Поскольку абсолютные качества тел находятся за пределами наших чувств и мы можем знать только их относительные качества, из этого сле­дует, что всякий факт, который мы открываем, есть не что иное, как известное отношение. Тем не менее сказать, что тела имеют относительные качества,— значит сказать, что они представляют собой нечто по отношению друг к другу. Сказать, что они представляют собой нечто по отношению друг к другу,— значит сказать, что каждое из них есть • нечто независимо от всякого отношения, абсолютное нечто. Таким образом, очевидность разума сообщает нам, что имеются абсолютные качества, а следовательно, и тела; но она сообщает нам только об их существовании ²⁵. Под явлениями понимаются соб­ственно факты, являющиеся следст­вием законов природы, а сами эти законы — тоже факты. Цель физи­ки — познать эти явления, эти законы и постичь, если это возможно, их систему.

Для этого мы обращаем особое внимание на явления, рассматриваем их во всех отношениях, не даем ускользнуть никакому обстоятельству; и когда мы в этом убеждаемся путем хорошо проведенных наблюдений, мы даем им также название наблюдений.

Но для того чтобы их открыть, не всегда бывает достаточно наблюдать. Нужно еще при помощи различных средств освободить их от всего, что их скрывает, прибли­зить их к нам и сделать доступными нашему зрению; это то, что называют опытами. Таково различие, которое нужно проводить между явлениями, наблюдениями, опытами. Редко случается, чтобы сразу дости­гали очевидности. Во всех науках и во

всех искусствах начинали cо своего рода нащупывания. Рассматривая известные истины, мы подозреваем, что среди них есть такие, в которых мы еще не уверены. Эти подозрения основаны на обстоятельствах, которые ука­зывают не столько на истинное, сколько на правдоподоб­ное, но они часто приводят нас на путь открытий, так как учат нас тому, что мы должны наблюдать. Вот это и понимается под словом «догадываться» ²⁶.

Догадки обладают самой слабой степенью вероятности, когда мы уверены в чем-то лишь потому, что не видим, почему бы этому не быть. Если можно позволить себе

такого рода догадки, то их должно рассматривать только как предположения, требующие подтверждения. Значит, остается провести соответствующие наблюдения или опыты.

По-видимому, у нас есть основание думать, что природа действует самыми простыми путями. Соответственно фило­софы склонны считать, что из нескольких способов, которыми может быть произведена вещь, природа должна была выбрать те, какие кажутся им наиболее простыми. Очевидно, что подобная догадка будет иметь силу лишь постольку, поскольку мы будем способны познать все сред­ства и судить об их простоте. Но это бывает очень редко *. Догадки располагаются между оче­видностью и аналогией, которая сама часто бывает лишь слабой догадкой. Следовательно, нужно различать в аналогии разные степени соответственно тому, основана ли она на отношениях сходства, на отношениях средств к цели или на отношениях причин к следствиям и следствий к причинам.

Земля обитаема, значит, планеты обитаемы. Вот самая слабая из аналогий, потому что она основана лишь на отношении сходства.

Но если заметить, что планеты имеют суточные и годо­вые обращения и что, следовательно, их части периоди­чески бывают освещены и нагреты, то не покажется ли, что эти предосторожности были предприняты для сохранения каких-то жителей? Эта аналогия, основанная на отношении средств к цели, имеет, таким образом, больше силы, чем первая. Однако если она доказывает, что Земля не единственная обитаемая планета, то она не доказывает, что все планеты обитаемы, ибо то, что творец природы повторяет в нескольких частях вселенной с одной и той же целью, он, возможно, допускает иногда лишь как следствие общей системы; также возможно, чтобы обращение превратило в пустыню обитаемую планету.

Аналогия, основанная на отношении следствий к причи­не или причины к следствиям,— это аналогия, имеющая больше всего силы; она даже становится доказательством, когда подтверждается стечением всех обстоятельств.

Очевидность факта — суточные и годовые обращения

* Относительно догадок в изучении истории см. «Курс занятий». «Древняя история», кн. I, гл. 3—8.

Земли, а очевидность разума — то, что эти обращения могут быть порождены движением Земли, движением Солнца или движением их обоих.

Но мы наблюдаем, что планеты описывают орбиты вокруг Солнца, и мы также убеждены благодаря очевид­ности факта, что некоторые из них имеют вращательное движение вокруг своей оси, более или менее наклонной. Ведь очевидностью разума является то, что это двойное обращение должно неизбежно породить дни, времена года и годы; значит, Земля имеет двойное обраще­ние, поскольку она имеет дни, времена года, годы.

Эта аналогия предполагает, что одинаковые следствия имеют одинаковые причины,— предположение, которое, будучи подтверждено новыми аналогиями и новыми наблюдениями, больше не может быть подвергнуто сомне­нию. Это то, чем руководствуются хорошие философы. Если мы хотим научиться рассуждать как они, то луч­шее средство для этого — изучение открытий, которые были сделаны от Галилея до Ньютона («Курс занятий», «Об искусстве рассуждения» и «Новая история», послед­няя кн., гл. 5 и след.) ²⁷.

Именно так мы попытались рассуждать в этом сочи­нении. Мы наблюдали природу и научились у нее анализу. При помощи этого метода мы обучались сами; и, открыв путем ряда тождественных предложений, что наши идеи и наши способности являются лишь ощущениями, прини­мающими различные формы, мы удостоверились в про­исхождении и формировании тех и других.

Мы отметили, что развитие наших идей и способностей происходит лишь посредством знаков, что, следовательно, наш способ рассуждать можно исправлять, лишь исправ­ляя язык, и что все искусство в данном случае сводится к тому, чтобы хорошо воссоздать язык каждой науки. Наконец, мы доказали, что первые языки вначале были хорошо построены, потому что метафизика, направлявшая их создание, была не такой наукой, как теперь, а инстинк­том, данным природой.

Следовательно, именно у природы нужно учиться под­линной логике. Вот какова была моя цель, и оттого это сочинение стало более оригинальным, простым и кратким. Природа никогда не упустит случая обучить каждого, кто сумеет ее изучать. Она обучает лучше, потому что всегда говорит самым точным языком. Мы были бы весьма искусны, если бы умели говорить с такой же точностью,

но мы слишком много занимаемся пустословием, чтобы всегда рассуждать хорошо.

Я думаю, что должен прибавить здесь несколько советов молодым людям, которые пожелают изучать эту «Логику». Поскольку все искусство рассуждать сводится к хорошо построенному язы­ку каждой науки, то очевидно, что изучение хорошо разработанной нау­ки сводится к изучению хорошо построенного языка. Но изучить язык — значит сделать его привычным, что может быть лишь результатом его долгого употребле­ния. Значит, нужно читать с размышлением, с повторения­ми, говорить о том, что было прочитано, и снова перечиты­вать, чтобы убедиться в том, что сказали хорошо.

Первые главы этой «Логики» будет легко понять. Но если вы, после того как поймете их, решите, что можете сразу переходить к другим, вы пойдете слишком быстро. Переходить к новой главе следует лишь после того, как вы усвоили идеи и язык предшествующих глав. Если вы придерживаетесь другого образа действий, то больше не будете понимать с той же легкостью, а иногда и вовсе не будете понимать.

Еще большие затруднения возникнут, если эта «Логи­ка» будет плохо понята, потому что в этом случае изучаю­щий ее сделает из своего языка, от которого он что-то сохранит, и из моего, который, как ему покажется, он при­мет, невразумительный жаргон. Это произойдет особенно с теми, которые сочтут себя обученными либо потому, что они изучили то, что часто неудачно называют философией, либо потому, что они ее преподавали. Каким бы образом они меня ни читали, им всегда будет очень трудно забыть то, чему они научились, и научиться тому, чему учу я. Они погнушаются снова начать вместе со мной. Они мало будут ценить мое сочинение, если заметят, что не понимают его. А если они вообразят, что понимают, они также будут его мало ценить, потому что поймут его на свой манер, и будут думать, что ничему не научились. Для тех, которые считают себя учеными, видеть в лучших книгах лишь то, что они знают, и, следовательно, читать их, ничему не учась,— весьма обычное явление; они не видят ничего нового в сочинении, где для них ново все.

Поэтому я пишу только для несведущих. Так как они не говорят на языке какой бы то ни было науки, их легче

будет обучить моему языку; он для них более доступен, чем какой-либо другой, потому что я научился ему у природы, которая будет говорить с ними так же, как со мной.

Но если они найдут места, которые вызовут у них затруднение и о которых они поостерегутся спрашивать у таких ученых, о каких я только что говорил, то они сделают лучше, если спросят у других несведущих людей, которые, прочитав мою книгу, поймут меня.

Пусть они скажут себе: «В этом сочинении автор идет только от известного к неизвестному. Значит, трудность понимания какой-либо главы происходит исключительно из-за того, что предыдущие главы недостаточно мною усвоены». Тогда они сочтут, что должны возвратиться к ранее прочитанному, и, если у них найдется терпение это сделать, они поймут меня, не нуждаясь ни в ком. Никогда не понимают лучше, чем тогда, когда понимают без посто­ронней помощи.

Эта «Логика» краткая и, следовательно, не отпугиваю­щая. Чтобы читать ее с размышлением, которого она требует, нужно будет потратить на нее лишь то время, которое потеряли бы, читая другую «Логику».

Когда однажды люди сумеют это сделать, т. е. будут в состоянии легко говорить о «Логике» и при необходимости смогут переделать ее,— когда они это сумеют, говорю я, то смогут читать не так медленно книги, в которых хорошо излагаются науки, и иногда будут обучаться путем быстрого чтения. Ибо для того чтобы быстро идти от одного знания к другому, достаточно усвоить метод, являю­щийся единственно хорошим и, следовательно, одинаковым во всех науках.

Легкость обучения, которую позволит достигнуть эта «Логика», люди приобретут также, изучая предварительно уроки моего «Курса занятий», в частности первую часть «Грамматики». Так как эти «Занятия» были хорошо по­строены, то можно будет легко понять все другие мои сочинения.

Но я хочу также настроить молодых людей против предрассудка, естественного для тех, кто начинает. Так как метод рассуждения должен научить нас рассуждать, мы склонны считать, что для каждого рассуждения главное — подумать о правилах, по которым оно должно совершаться. Однако мы ошибаемся. Не нам нужно думать о правилах, а правила должны руководить нами так, чтобы мы не думали

о них. Люди не смогли бы разговаривать, если бы, прежде чем начать каждую фразу, им нужно было бы заниматься грамматикой. Ведь искусство рассуждать, подобно всем языкам, хорошо используется постольку, поскольку используется естественно. Размышляйте о методе, и раз­мышляйте о нем много, но больше не думайте о нем, когда захотите думать о чем-то другом. Через несколько дней он станет для вас привычным. Тогда, будучи всегда вместе с вами, метод станет наблюдать за вашими мыслями; они будут развиваться сами собой, а метод будет заботиться о них, чтобы помешать всякому отклонению. Это все, чего вы должны ожидать от метода. Перила ставятся вдоль пропасти не для того, чтобы заставить идти путника, а для того, чтобы не дать ему свалиться вниз.

Если вначале вам было несколько трудно сделать для себя привычным метод, которому я учу, то не потому, что он труден; он не может быть трудным, потому что он естествен. Но он стал трудным для вас, так как ваши плохие привычки исказили природу. Избавьтесь же от этих привычек, и вы естественным образом будете хорошо рассуждать.

По-видимому, я должен был бы дать эти советы, предваряя свою «Логику», но их не поняли бы. Впрочем, для тех, кто сумеет прочитать ее с первого раза, они так же хороши и в конце; эти советы хороши здесь и для всех других — они лучше почувствуют, как они нуждаются в этих советах.