Раздел второй. Соотношение политогенеза и других процессов

1. Предварительные замечания

Разумеется, исследование соотношения, обозначенного в заголовке раздела, не может быть полным. Я лишь намечаю некоторые наиболее общие моменты этого соотношения для каждой стадии политогенеза. Но даже такой анализ позволяет увидеть, что указанные для разных сфер изменения есть в любом обществе соответствующей стадии. Однако величина, значимость и пропорции этих изменений исключительно разнообразны, что создает огромное множество комбинаций. Анализ также привел меня к выводу, что, хотя в каждом обществе соотношение различных сфер могло быть очень различным, все же в большинстве случаев политогенез длительное время, скорее, шел за другими процессами, чем инициировал их. Это, правда, относится к ситуации, когда политогенез вызывается прежде всего внутренними причинами, так сказать, вызревает в результате усложнения общества. Политогенез, вынужденный внешними обстоятельствами, намного быстрее способствует выделению политической сферы.

По мере развития и усложнения общества и межобщественных отношений политогенез становился более самостоятельным процессом. Но даже в обществах раннегосударственной стадии он часто занимал все еще подчиненное место. Такая ситуация характерна не только для аналогов, но даже для ряда ранних государств. И только в следующей третьей – государственной – стадии политогенез бесспорно можно считать эволюционно ведущим процессом.

2. Политогенез и этногенез

Политогенез и этногенез очень взаимосвязанны. С одной стороны, языковая и культурная близость общин способствовала тому, что эти коллективы объединялись в племена, группы племен, конфедерации, вождества, религиоз­ные союзы и т. п. С другой – политическое единство в огромной степени формировало этносы.

Без сомнения, роль войн и конфликтов всегда была важной не только для политогенеза, но и для этногенеза. Например, именно этническая близость облегчала объединение сегментарных обществ для военных действий против соседей. Войны также способствовали сгону с каких-либо территорий прежних насельников, установлению отношений господства-подчинения, на основе которых порой складывались новые этнические группы.

Но поскольку численность социумов длительное время оставалась небольшой, а уровень производства еще не позволял жить за счет военной добычи, мне думается, что на первой – догосударственной – стадии политогенеза (особенно на первом-втором ее этапах) интеграция чаще шла все же мирным путем. Во-первых, потому, что общины располагались в сравнительной близости; во-вторых, потому, что различные процессы и общие нужды требовали той или иной формы объединения. И этой «мирности» интеграции существенно способствовала близкая этничность соседних социумов. Разная этничность племен и общин, живущих вперемежку, чаще провоцировала военные кон­фликты и способствовала военной интеграции. Так, в частности, складывались вождества у бини (в Бенине) [95].

Таким образом, в догосударственную эпоху, хотя это отнюдь не было правилом, близкая этничность способствовала более мирному протеканию политических процессов. Можно сделать предположение, что чем сильнее была концентрация этничности, тем слабее могли быть силовые начала, тем заметнее на первой стадии политогенеза были идеологические и культурные, а не военно-силовые составляющие интеграции. Однако уже в предгосударственный период этой стадии роль войн в политогенезе даже при близкой этничности возросла. Но следует подчеркнуть, что военное объединение этнически близких социумов вдвойне способствовало прочности новых политий: как за счет централизации, так и за счет культурно-религиозной близости.

В результате социополитических процессов в раннегосударственной стадии начинает образовываться то, что можно назвать примитивными народностями. Это хорошо видно на примере Европы поздней античности, когда в III–IV вв. н. э. германские «племенные военные союзы превратились в более обширные и прочные племенные союзы, которые стали длительно занимать определенные территории и основывать на них более или менее устойчивые политические образования»[96]. Нередко они выступали под старыми названиями и «в качестве отдельных племен, но в действительности они образовались из смешения при слиянии мелких племен в одно племенное целое, хотя могли делиться на разные ветви и подразделения»[97].

Итак, с одной стороны, рост этничности способствовал интеграции и появлению крупных образований. «Известно, что численность сложных обществ измеряется, как правило, десятками тысяч человек и они, как правило, этнически однородны»[98]. С другой стороны, там, где начинали пролегать политические границы, а власть становилась достаточно прочной, политогенез резко усиливал этничность. При этом «общностью более высокого порядка могла выступать то этническая, то политическая»[99].

Уже в рамках ранних, но особенно созревших государств политическая власть стала выполнять роль обручей, которые как бы скрепляли этнос, пока он не становился достаточно прочным[100]. «…Потестарные или политические структуры выступают в качестве того ядра, вокруг которого консолидируется общность-эсо (этносоциальный организм. – Л. Г.). Они играют роль арматуры, скрепляющей этот эсо», и характер «этнического процесса… оказывается диалектически связан с характером …политической организации общества», – справедливо отмечал Куббель[101].

По мере роста объемов обществ, плотности их контактов, войн и передвижений народов в политогенезе возрастает роль смешения этнических элементов. В частности, распространенным случаем было возникновение между обществами с разной этничностью даннических и иных зависимых отношений. Бывало также, что какой-нибудь этнос (или даже вооруженная группа чужеземцев) захватывал иноэтничные территории. В этих случаях иногда завоеватели становились правящей верхушкой или привилегированной частью социума. Различная этничность социальных групп способствовала обособлению слоев общества, разрушению родовых обычаев и переходу к соседским поселениям, становлению государственной эксплуатации и государственного аппарата[102]. Порой на роль управленцев или воинов специально приглашались иностранцы. При объ-единении разных народов под эгидой сильного вождя иногда происходило как бы сплавление различных составных частей и возникал новый этнос (нередко так было у кочевников).

Но не только политические процессы способны сформировать ранний этнос. В ряде случаев это могло происходить и за счет таких «обручей», как первичные сословия, если эта система достаточно прочная и четкая. Примером являются саксы до завоевания их Карлом Великим, которых вполне можно считать примитивным этносом – народностью. Они «делились на три социальных слоя (за исключением рабов): родовую знать (эделингов-нобилей), рядовых равноправных свободных (фрилингов-liberi) и полусвободных литов»[103].

Хочу заметить, что даже очень близкая этничность (рав­но как и близкие природные и социальные условия, религия и т. п.) не ведет к тому, в каком-то регионе устанавливаются только однотипные политические формы правления и режимы. Например, в Полинезии в пределах даже одного только архипелага «на разных островах архипелага (в данном случае о-ва Тувалу. – Л. Г.) были разные формы правления: на одном острове один «король», обладавший абсолютной властью, на другом – «король» и совет вождей, то есть совет глав каинг (патрилинейная родственная группа. – Л. Г.), на третьем – два «короля» с равной властью, на четвертом – «король» и вождь, который формально был подчинен «королю», но на деле, благодаря силе характера, являлся реальным правителем»[104].

3. Политогенез, производство и демографические процессы

В целом многие исследователи единодушны в том, что появление прибавочного продукта, повышение плодородия и производительности труда являлись важнейшими факторами политогенеза. Огромное значение имеют и демографические показатели, сочетание которых Генри Классен называет «социальным форматом» (societal format). Это понятие включает в себя численность населения, допустимое демографическое давление на занимаемую им территорию и пространственное распределение населения[105]. Очевидно, что чем больше население и выше его плотность, тем интенсивнее идут процессы, хотя, конечно, «при желании можно найти общества с довольно высокой плотностью населения и довольно низкими уровнем социальной стратификации и политической централизации (ифугао Филиппин, чимбу Новой Гвинеи, некоторые сообщества Микронезии)»[106].

Однако есть моменты, которые могут частично компенсировать недостаток населения или низкую его плотность. Среди них, условно говоря, «механизированность» и мобильность, которые позволяют значительно легче преодолевать расстояния. Эти качества существенно выше у кочевников, у мореходов и там, где реки являлись важнейшей транспортной артерией. Поэтому для учета политических процессов фактически число жителей у скотоводов, мореходов и речников надо увеличивать на коэффициент их мобильности и «механизированности». В этом же ключе очень важна интенсивность контактов. Она существенно выше в городских обществах, где плотность населения и род занятий сильно способствуют этому. И неудивительно, что в таких обществах по сравнению с аграрными политогенез имеет заметные особенности.

На социальную структуру и политическую форму может влиять также межобщинная и иная специализация. В некоторых случаях она способствовала формированию кастовой системы, что было весьма характерно, например, для многих африканских обществ[107].

Направленность хозяйства существенно влияет на политогенез, который очень различен у земледельцев и скотоводов. Но как среди тех, так и среди других политические процессы в зависимости от особенностей хозяйства могут протекать по-разному. В этом плане коренным образом различаются, например, общества с зерновым и незерновым земледелием. В последнем случае развитие государственности затруднено, а переход к зрелому государству и вообще вряд ли возможен. Большие различия наблюдаются и у скотоводов [108].

Появление или распространение каких-то важных технологических новшеств может вести к серьезным изменениям в политогенезе, становиться его катализатором. В результате в тех местах, где он до этого сильно задерживался или был вовсе не возможен, начинаются интенсивные политические процессы. Таким могло быть, скажем, распространение железа, прогресс в использовании верховых или тягловых животных. Появление конницы, оружия из железа и т. п. способствовало также «интенсификации» военных действий, усиливало роль войн в политогенезе[109].

На первой догосударственной стадии можно говорить о том, что хозяйство сильно усложняется, так как накапливаются новые виды деятельности, идет специализация, расширяется обмен. Все это ведет к усложнению социальной и политической жизни. Но намечаются и тенденции, когда политическая сфера в свою очередь начинает влиять на направленность хозяйства. В этом плане можно согласиться с М. Салинзом в том, чторост власти и положения вождя часто становился одновременно и фактором развития производительных сил[110]. Но престижная экономика, выделение знати и управленцев, имущественное расслоение, появление сакральных и укрепленных пунктов и т. п. в целом, за отдельными исключениями, еще не слишком сильно трансформируют хозяйство[111].

На предгосударственном этапе уже появляется, но не везде, и достаточно тонкий, слой людей (помимо представителей религии и культа), которые не занимаются материальным производством. Создаются элементы элитарной экономики (то есть экономики, связанной с обслуживанием элиты). Там, где господствуют торговля и ремесло, элитарная экономика порой начинает ориентироваться на торговлю наиболее выгодными товарами.

Как уже сказано, первая стадия политогенеза связана с примитивным сельским хозяйством, в котором могут быть элементы интенсивного, а вторая стадия – с интенсивным. Следовательно, догосударственная и раннегосударственная стадии соответственно связаны с первым и вторым этапами аграрной революции[112]. В зонах древнейшего появления государств переход к государственности совершенно однозначно связан с созданием высокопродуктивного земледельческого хозяйства. И в дальнейшем очень многие государства создавались именно на базе интенсивного (поливного или плужного неполивного) земледелия. Этот путь можно считать магистральным не только для стейтогенеза, но и для образования ряда аналогов государства.

Но были и иные варианты. На раннегосударственную стадию общество могло перейти и с примитивным сельским хозяйством. Однако все равно должны были быть интенсивные отрасли: торговля, ремесло, мореплавание, либо военная деятельность. Последняя может выступать как квазипроизводство, быть своего рода интенсивным и динамичным сектором экономики, если позволяет аккумулировать достаточный объем прибавочного продукта чужих обществ. И все же в таких обществах регулярное создание нужного количества прибавочного продукта и тем более возможность роста богатства и престижных благ какое-то достаточно длительное время – всегда под вопросом. И в случае изменения ситуации или исчерпания ресурсов роста развитие политии, перешедшей на раннегосударственную стадию, затормаживается. Зато там, где практически вся экономика становится интенсивной, политические и социальные процессы идут более широко и эволюционные возможности больше.

Мощный рост прибавочного продукта, усложнение обмена и перераспределения влияют на все социальные процессы. В свою очередь, воздействие социально-политической сферы на хозяйство приводит к серьезным трансформациям в нем. Нередко происходит разделение экономики на два сектора: экономику обычную и экономику элитарную. Последняя может выступать в виде крупных аристократических, храмовых или государственных хозяйств, в виде руководства коллективными обязательными работами, в виде монополизации наиболее доходной деятельности, особенно торговли.

Но во многих случаях эксплуатация шла не через производство, а через распределение, в частности подарки, налоги, дань, кормления и гостевания, престижное потребление или за счет внешней эксплуатации. Поэтому в качестве более универсального вывода точнее будет говорить о выделении в экономике двух полюсов: производящего и потребляющего.

4. Политогенез и распределение благ

Проблеме связи распределения с политогенезом уделяли большое внимание многие исследователи (К. Поланьи, М. Салинз, М. Фрид, Т. Ёрл, Г. Классен и другие). Нередко изменения в распределении благ выдвигают как важнейшую характеристику стадий политогенеза. И это совершенно оправданно, поскольку от объема прибавочного продукта и форм его распределения напрямую зависят скорость и направленность политических процессов.

Первая стадия политогенеза связана с преодолением наследия присваивающей первобытности, когда накапливать было трудно, накопление было редкостью и общество его не поддерживало. В результате перехода к сельскому хозяйству и появления регулярных излишков люди, в конечном счете, перешли от уравнительного к трудовому распределению, а накопление благ (до определенного объема, разумеется) стало нормой.

Наиболее универсальные изменения в распределении на догосударственной стадии политогенеза связаны с усложнением системы распределения по сравнению с присваивающей экономикой, появлением имущественного неравенства, процессами концентрации богатства и престижных благ. Разумеется, были и другие изменения, в том числе появление первичных денег и регулярной торговли во многих местах, зарождение частной собственности. Там же, где еще не перешли к индивидуальному накоплению, львиная часть излишка порой превращалась в колоссальные ритуальные центры, создававшиеся иногда в течение сотен лет[113].

Стоит сказать немного о реципрокции (реципрокации) и редистрибуции. Оба этих понятия характеризуют процессы движения и перераспределения благ. Однако реципрокция характерна для эгалитарных обществ, в которых перераспределение носит в целом эквивалентный характер. В более сложных обществах, с появившимся неравенством, возникает редистрибуция – процесс, связанный с перемещением значительной доли благ в центр для обеспечения различных нужд и с дальнейшим распределением этих благ через центр. Это можно видеть нередко уже на уровне общины (деревни) или родовой группы. Но более важным такой процесс становится в иерархически организованных обществах с властным центром. В частности, редистрибуция правомерно считается обязательной для вождества.

В понятии редистрибуции, однако, есть тот недостаток, что она связывается с наличием определенного центра. Но в сложном обществе такой центр имеется далеко не всегда, поскольку не все они централизованы. Зато перераспределение в пользу элиты встречается гораздо чаще. Поэтому редистрибуцию в указанном выше смысле слова для раннегосударственной стадии, думается, нужно считать лишь вариантом сложной перераспределительной системы, но вариантом, который имел большое будущее.

На основе увеличения перераспределяемого излишка появляется, образно говоря, слой почвы, на котором расцветает неравенство как имущественное, так и иное. По мере накопления богатства усиливается и борьба за него, как внутренняя, так и внешняя, как мирная, так и вооруженная. Но неравенство еще не столь велико, а во многих обществах и вовсе слабое. Поэтому только в отдельных случаях борьба за долю в распределении принимает какие-то острые или ярко выраженные формы. Ведь даже там, где неравенство и эксплуатация стали уже неотъемлемой частью жизни, интересы элиты и власти, с одной стороны, и основной массы населения – с другой, в целом еще не антагонистичны, не полярны.

Гораздо более антагонистическими могут быть отношения внешние, связанные с экзоэксплуатацией и подчинением соседей. Многие исследователи подчеркивают, что очень часто эксплуатация начинается не внутри, а вне общества, поскольку чужака не защищают ни традиция, ни обычай. Внешняя эксплуатация усиливает неравенство и, без сомнения, способствует развитию политогенеза. В течение предгосударственного этапа первой стадии все указанные выше процессы усиливаются и усложняются.

Таким образом, в догосударственной стадии рост возможностей аккумулировать блага и влиять на перераспределение их потоков становился очень важным источником приобретения и институционализации власти и формирования элиты. В отдельных обществах этой стадии вожди или элита устанавливали экономическую власть, основанную на возможности ограничить доступ к ключевым производственным ресурсам или особо дорогим и ценным товарам[114]. Но вообще эффективное ограничение доступа к производственным ресурсам еще не было широко распространено и экономическое неравенство (обычно не слишком сильное) чаще возникало на основе социальных преимуществ и различного статуса, монополизации какой-либо деятельности, личных качеств, идеологии и возможности влиять на распределение общественного продукта[115].

В раннегосударственной стадии в связи с большим ростом территории и населения обществ происходят качественные изменения. Нужно заметить, что концентрация населения и богатства тесно связаны между собой. Причем не только в плане того, сколько людей способна прокормить территория, но и в смысле стягивания населения в определенные места[116].

В целом на этой стадии происходит как бы поляризация распределительной системы (за счет редистрибуции, престижного потребления элиты, эксплуатации соседей, разделения на производителей и торговцев или другими способами). Просматривается, согласно М. А. ван Бакелу, разделение населения на две части: народ – производитель средств пропитания, и элиту – потребителей «излишков» производства[117].

И возникший мощный полюс элитарного потребления начинает все заметнее переориентировать экономику, внешнюю политику, идеологию. Такое перераспределение в пользу элиты может обходиться и без особой политической власти, например, при жестком доминировании аристократии[118].

В зависимости от системы хозяйствования, объемов прибавочного продукта, системы власти и характеристики элиты формы соотношения власти и распределения были очень разными: иногда политическая власть становилась орудием для поддержания престижного потребления или, наоборот, для укрепления власти усиливалась экономическая база. В ранних государствах, как бюрократических, так и тех, где главная задача власти была связана с войнами, распределение все сильнее перестраивается на обслуживание государственных нужд и интересов. В некоторых аналогах государства создавалась система монополии одновременно на власть и на землю, как это было во многих случаях в Полинезии. Так было, впрочем, и в феодальной Европе. В других аналогах не политические лидеры, а храмы и религиозные корпорации успешно контролировали хозяйство или перераспределение его плодов, а также организовывали массы на различные строительства. В бедных аналогах усилия элиты были устремлены на внешние источники обогащения.

Таким образом, в зависимости от изобилия хозяйства идет борьба за внутренний прибавочный продукт или внешний, за право собирать натуральный продукт или за контроль над торговлей. Например, «вся средневековая Гана со всей пышностью двора ее правителей и их богатствами была как бы громадной внешнеторговой надстройкой над обществом»[119]. И таких «внешнеторговых», как и «военно-грабительских» надстроек было немало.

В качестве условия образования раннего государства ряд ученых выдвигает как важное условие образования раннего государства «господство и контроль над экономикой» со стороны власти[120]. Действительно, в ранних государствах политическая власть в той или иной мере осуществляла контроль над экономикой. Но степень его полноты очень различалась. В самых первых ирригационных государствах он был достаточно велик. Более поздние по срокам возникновения ранние государства часто оставались надстройкой, удовлетворяющейся какими-то повинностями, контролем над некоторыми важными источниками богатства и престижных благ, такими как военная добыча, дань, внешняя торговля, монополия на ценное сырье или товары. Они не вмешивались сильно в обычную хозяйственную жизнь. Но едва государство крепнет, как оно неизбежно начинает все глубже проникать в производство, например, распределяя земельный фонд, влезая с налогами в каждое хозяйство, изменяя обычное право и т. п.[121]

Однако контроль над экономикой не является признаком только раннегосударственной формы политогенеза, но присущ и ряду аналогов раннего государства. Скажем, в Полинезии за счет контроля над распределением земли и возможности принуждать к труду, сословие вождей неплохо контролировало экономику. В других же аналогах иногда контроль был очень слаб, а то и вовсе отсутствовал, либо, как в некоторых торговых обществах, оставался функцией самоуправления.

Поэтому в целом для обществ раннегосударственной стадии точнее говорить о том, что власть и элита устанавливают контроль за распределением, степень которого возрастает. Но это все равно требует определенной системы власти. И по мере потребности в усилении перераспределения в свою пользу элита все заметнее стремится к контролю за политической функцией.

5. Политогенез и религия

5.1. Особые функции религии. Религия и политика

Роль религии в политогенезе выглядит очень значимой[122]. И это замечено давно. В частности еще Джеймс Фрезер делал вывод о том, что «во многих частях света верховный правитель происходит по прямой линии от древнего мага или знахаря»[123]. Но огромная роль религии в политогенезе не объясняется только особым положением древнего служителя культа и его способностью внушать уважение и страх. Такая роль, думается, во многом проистекает от того, что религия выполняла не только идеологическую и объяснительную функции, а и целый ряд других, очень важных. Попробуем их выделить.

Охранная и производственная функции. Религиозные, ритуальные и магические действия выступали как средство уберечься от различных несчастий, в том числе и от таких, как неурожай, падеж животных и прочие. Такие действия, следовательно, выступали в каком-то смысле как часть производственной технологии. Это можно было бы сравнить также с сегодняшним обязательным страхованием. Несмотря на неразвитость ума, первобытные люди тем не менее часто мыслили вполне рационально. Если благополучие зависит от сверхъестественных сил, значит, почитание духов и соответственно людей, которые могут влиять на них, представляет собой очень важное дело[124]. Огромные ритуальные сооружения, вполне возможно, также были попыткой обеспечить в обществе удачное воспроизводство.

С охранной и производственной неразрывно связана и та, которую условно можно назвать функцией делегирования права на общение с высшими силами, поскольку господствовало убеждение, что далеко не каждый может правильно и удачно общаться с иным миром. А когда общение с высшими силами сосредоточивается в руках определенных людей, тем более правителя, невозможно жалеть средств для поддержания необходимого ритуала. Тем самым религия начинала выполнять управленческую функцию, поскольку служители культа и руководители, совмещавшие светскую и духовную власть, выступали в роли «аппарата» по исполнению велений высших сил. А аппарат всегда можно использовать для других целей. И он часто начинал обслуживать свои собственные интересы. Функция делегирования права на общение с высшими силами нередко перерастала в то, что М. Годелье называл монополией на средства производства вселенной и жизни. А монополия на эти мнимые средства производства, согласно А. Саутхоллу, вполне могла превратиться в монополию на материальные средства производства[125].

Внешнеполитическая функция. Религия издавна выступала как форма межобщественных отношений, как способ объединения социумов для совместных важных действий. Магия же в общественном сознании могла считаться способом нанесения ущерба соседям и соответственно вызывала ответную реакцию.

Регулирующая и карательная функции. Религия выступала так же, как карательное и регулирующее средство, способ запретить и запугать, а кое-где даже и прямо как орудие наказания путем психологического давления. Известны случаи, например, когда люди умирали, только узнав, что нарушили табу или что они должны погибнуть от вредоносной магии. Предполагаемый гнев духов нередко вполне заменял угрозу применения властью силы. Он даже имел определенные преимущества, раз люди верили в неотвратимость наказания.

Очень важной функцией религии является объединительная, интеграционная. Через религиозные действия легче объединить людей. Именно таким образом создавались грандиозные культовые памятники, храмы и прочее. Это позволяло интегрировать, а то и прямо объединять значительные территории и объемы населения достаточно мирно.

Легко заметить, что вышеуказанные функции религии во многом совпадали с теми функциями, которые выполняла политика. Но раз это так, тогда неудивительно, что религия нередко могла длительное время в определенной мере подменять политическую деятельность в плане, например, интеграции обществ или аккумуляции его ресурсов. В некоторых случаях именно жречество было той элитой, которая дала толчок стейтогенезу. Могло, конечно, быть и наоборот, когда религия выполняла роль служанки политики. Религиозная сторона могла и не требоваться для политогенеза. Так было, например, в политогенезе, который шел в основном военно-политическим путем.

Тесную связь религии и политики можно увидеть и в том, что у очень многих народов имелось представление, будто вожди и власть каким-то особым образом связаны с высшими силами, духами или богами. Даже там, где вообще не было жречества, более или менее сильная вера в особую связь вождя (царя) и высших сил, а также в то, что свою благодать и удачу вождь может переносить на других и на весь народ, могла быть[126].

По причине сходства функций религия и политика часто выступают вместе, поддерживая друг друга. Распространенным случаем был их симбиоз, например, в виде сосредоточения высшей сакральной и политической власти в руках вождя или царя. Этот путь, думается, длительное время был эволюционно ведущим. Если же политическая и сакральная власти не совпадали, образование госу­дарства иногда затруднялось по причине недостаточной власти правителя или, напротив, слишком большого влияния жрецов.

Однако пропорция политического и сакрального, равно как и взаимоотношения правителя и жречества могли быть очень различны, что создавало многочисленные варианты политогенеза и большое своеобразие конкретных политий[127].

5.2. Религия и стадии политогенеза

На первой – догосударственной – стадии требовалось перейти от охотничье-собирательских культов к сельскохозяйственным. Поэтому развитие религии шло по пути трансформации прежних верований или даже разрыва с ними. В результате началось формирование религий, способных объединить гораздо больше обществ и людей, чем прежде, сплавить этнические группы в протоэтносы. Таким образом, росла объединительная сила религии и дополнительно выделялся ее управленческо-распорядительный аспект. Нередко также «статусная иерархия и лидерство развивались как побочный продукт чего-либо, созданного по религиозным причинам»[128]. Монополизация религиозных действий в определенных руках сильно влияла на формирование неравенства и потоки распределения благ.

Кое-где создаются религиозные корпорации. А корпорации – это уже определенный аппарат, способный подчинить себе значительные массы. Тем более, если такой аппарат формировался из представителей различных групп (а не из строго определенных родов). Тем самым закладывался административный принцип управления, важный для будущего государства.

На второй – раннегосударственной – стадии религия становится более развитой. Формируется ее идеологический слой, в значительной степени направленный на объяснение и оправдание сложившегося неравенства и сформировавшейся власти. В ряде обществ религия становится локомотивом политических процессов, поскольку духовная власть была древнее и общепризнаннее политической.

Таким образом, во многих обществах в указанном выше симбиозе религии и политики религиозная сторона длительное время шла впереди и, образно говоря, тащила за собой политическую, пока последняя не обрела достаточной зрелости. Такой симбиоз был желателен и для того, чтобы обеспечить легитимность политической власти. Но в достаточно крупном обществе неизбежны политические и административные заботы, роль которых все возрастает. К тому же жречество не способно по определению обеспечить защиту от внешней угрозы. Поэтому оно так или иначе уступает роль лидеров политикам, администраторам и воинам.

Генри Классен считает, что чем больше развивается раннее государство, тем слабее в нем роль идеологических компонентов, и все бóльшую роль играют аспекты управления и редистрибуции[129]. Таким образом, раньше или позже религия в основном отделяется от государства, даже там, где политический лидер одновременно и духовный лидер. Следовательно, религиозная сторона не является обязательной для зрелых государств. В этот период симбиоз между религией и политикой не нужен, а требуется только сотрудничество.

5.3. Цивилигенез и политогенез

Хотя процесс образования самых первых государств на Ближнем Востоке во многом неясен, но можно предположить, что в симбиозе сакральной и политической стороны в начальном этапе стейтогенеза первая все-таки преобладала. А поскольку в этих обществах развитие религии привело к складыванию первых цивилизаций, то правомерно думать, что и процесс формирования цивилизаций (его можно назвать цивилигенез) шел какое-то время несколько впереди политогенеза.

В истоках цивилигенеза лежал процесс оформления новых верований, создания особой идеологии и культа. Огромную роль играло появление нового типа религиозных корпораций, организованных не хуже тайных обществ, но имеющих возможность открыто, а не тайно влиять на население и элиту. Все это позволяло древним идеологам воздействовать на всю жизнь социума и интегрировать общества. Когда же у египетских и месопотамских жрецов появилось новое мощное средство – письменность, открылись невиданные прежде идеологические возможности. При этом и письменность, и административный аппарат, появившись для решения каких-то практических задач, стали могучим орудием влияния и развития.

С появлением письменности можно уверенно говорить о возникновении первичных цивилизаций. И с этого времени начал устанавливаться тот баланс между религией (культурой) и государственностью, который теперь представляется естественным и который был эволюционно наиболее удачным, по крайней мере, две с половиной тысячи лет. Религиозная и государственная культуры оказались очень тесно связанными, объективно поддерживающими друг друга. Без письма развитие ранних государств Ближнего Востока замедлилось бы очень существенно, а возможности государственного перераспределения оказались бы сильно ограниченными. С другой стороны, без создания государственного института писцов, библиотек и прочего цивилизации Ближнего Востока оказались бы куда менее яркими.

Культурно-религиозные элементы и артефакты, свойственные цивилигенезу, такие как ритуальные центры, крупные гробницы, скульптуры, ювелирные изделия, сложная мифология и т. д., имелись во многих обществах раннегосударственной (и даже иногда догосударственной) стадии. Но вот письменность встречается редко. Поэтому говорить о цивилизациях для большинства ранних государств в том же смысле, как мы говорим о них в Египте, Месопотамии, Китае, Индии, невозможно.

Значит, цивилигенез был не единственным, а одним из направлений культурно-религиозных изменений, но таким направлением, за которым было большое будущее. Для вторичного стейтогенеза цивилигенез мог не требоваться. В государствах, возникших на периферии (в лесах и степях), стейтогенез мог длительное время опережать культурные изменения. В лучшем случае варварские державы после сотен лет отсутствия письменности начинали заимствовать передовые культуры, поскольку раньше или позже государствам уже требовалась какая-то идеология.

Следовательно, хотя в социальных организмах раннегосударственной стадии культурные измеынения, связанные с усложнением общества, непременно должны были быть, но обязательное появление именно цивилизации требовалось только для первичного стейтогенеза.

Выше шла речь о цивилизациях, которые условно можно назвать государственными, поскольку их формирование и расцвет связаны с формированием определенных государств. Рождение же цивилизаций более высокого типа, связанных с мировыми религиями, требовало иных условий. Связь с политогенезом здесь гораздо более опосредованная.

6. Политогенез и социальная структура

6.1. Общие процессы

По мере усложнения социумов все более заметную роль, помимо половозрастных, начинают играть и собственно социальные характеристики людей. Сначала они определяли только положение конкретного индивида, но не его потомков, позже во многих случаях становятся наследственными. Новые формы организации обществ и межобщественных отношений неизбежно открывали новые возможности для повышения социального статуса. Этого можно было достигнуть, например, разбогатев; вступив в какую-либо корпорацию и достигнув там высокого положения; заняв какую-нибудь должность; совершив выдающееся деяние и т. п. Весьма часто такой статус удавалось закрепить в поколениях. Тем самым какие-то группы и линии приобретают постоянные преимущества. В результате всех этих изменений социальная структура существенно усложнялась и приходила в несоответствие со старыми институтами и установками.

Догосударственная стадия связана с закреплением за людьми определенных социальных характеристик, и уже в ней – особенно к ее концу – намечается разделение социума на элиту и основную массу. Такое деление, конечно, часто было весьма нечетким и далеко не везде играло большую роль, равно как социальное неравенство и различные, связанные с ним преимущества могли быть не слишком существенными. Однако кое-где элита начинала сосредоточивать в своих руках ключевые и наиболее престижные виды деятельности, среди которых управление и война занимали важное место.

Вторая – раннегосударственная – стадия в целом связана с процессом разделения общества на достаточно устойчивые социальные группы, слои или части. Механизм жесткого закрепления статуса в потомстве, вместе с особым правом старшего сына (своего рода «майоратом») и другими традициями отсекал большинство людей от высокого статуса и привилегий. Нередко социальная иерархия институционализировалась. Имущественное неравенство играло большую роль. Но, как уже говорилось ранее, богатство чаще совмещается с рангом, статусом, сословным или должностным положением, чем само по себе становится главным условием неравенства. Поэтому богатство и высокий формальный статус могли и не совпадать[130].

Формы образований и конкретная конфигурация социальной структуры весьма и весьма разнообразны. Это может зависеть и от того, какие принципы, иерархические или неиерархические, заложены в организацию общества. Кроме того, – и это очень важно подчеркнуть, – достаточно часто значительное развитие социальной стратификации, особенно ее жесткость, находится в оппозиции продвинутым политическим процессам.

Иначе говоря, там, где быстро складывается государство, не требуется жесткой социальной структуры. Независимая аристократия, равно как и слабая социальная мобильность людей будут в известной мере помехой складывающейся самодержавной власти и бюрократии. В ранних ирригационных государствах крепкая политическая власть препятствовала возникновению жестких сословий. Характерным примером являются Египет, Китай, Индокитай, где сословные перегородки всегда были слабыми[131]. Лишь на более поздних стадиях политогенеза (и то далеко не везде) возникло органичное сочетание централизованной власти и сословного деления.

Там же, где до появления государства складывается заметное сословное деление, можно говорить об образовании аналогов ранних государств, которые превращаются в собственно государства много позже. В таких аналогах политические процессы играют в целом подчиненную роль по сравнению с процессами социальной стратификации, а сословные крепления вполне заменяли политические и административные. Указанные аналоги могли достигать больших размеров и численности населения иногда в сто-двести тысяч человек. Но развитие их было замедленным по сравнению с ранними государствами. Здесь нельзя было создать крепкую административную машину. Мало того, когда в таких обществах выбирали верховных правителей, то ограничивали их полномочия, усложняли возможность передачи власти по прямой линии, выбирали соправителей и т. п.

Вообще сословность могла образовываться разными путями: иногда интегрировались наиболее привилегированные группы (линии) родов, кланов и общин; порой верхние сословия образовывались из немногих привилегированных родов, у которых главные линии становились высшим сословием, а боковые – вторым по значимости; иной раз завоеватели становились высшим сословием и т. д. Надо также учитывать, что представление об особой родовитости требовало заключать браки с соответствующим кругом, что закрепляло аристократический статус.

В некоторых случаях было три сословия (саксы, некоторые кельтские и италийские народности), или даже четыре (индоарии[132]), плюс внесословные категории (рабы и т. п.). Лидерствовать могло как жречество (у индоариев), так и родовая аристократия (например, у ряда германских племен). Такого рода стратификация, естественно, закрепляла все должности за знатью, которая обзаводилась своими дружинами, клиентелой, источниками дохода и контролировала политические процессы. Например, знатные галлы (перед завоеванием Юлия Цезаря) имели по нескольку сот, а самые знатные по нескольку тысяч клиентов, из которых они формировали конное войско, заменявшее всеобщее ополчение и тем самым противостоящее основной массе галлов[133].

В обществах, организованных иерархически, сословия могли представлять пирамидальную систему, во главе с имеющим большую власть правителем. Такая ситуация была, в частности, в Полинезии. Здесь политическая, экономическая, сословная, а часто и сакральная власти объединились в очень крепкий сплав.

В ранних государствах, не основанных на интенсивном и высокопродуктивном земледелии, сакрально-политичес­кая власть сочеталась с образованием подобия сословий (как в Африке). Но они не были столь крепкими, как в Океании. Зато вся надстройка опиралась на сложный конгломерат корпораций, вождеств, сельских и городских общин, каст, объединявших порой много общин. Между собой эти единицы различались по статусу и привилегиям.

В ряде обществ (например, у кочевников) элита представляла собой родовую верхушку, обычно имевшую богатые хозяйства с зависимыми или наемными работниками. Хотя встречалась и обедневшая знать. Порой здесь возникали достаточно устойчивые политические образования во главе с верховным вождем, где элита контролировала в основном внешние источники обогащения (войну и торговлю) и где внутренняя эксплуатация была относительно слабой, а аппарат управления почти отсутствовал. А иногда на такой базе появлялись и крупные политические образования (особого рода аналоги государства), внешне напоминавшие крупные государства или империи[134].

В отдельных местах возникают городские общества. Если они были торговыми, то социальное разделение шло по имущественному признаку, который, однако, нередко закреплялся и особым статусом. Городские общины достаточно часто были самоуправляемыми, могли распространять влияние на окружающую сельскую территорию. В них создавался различный тип управления: аристократический, олигархический или иногда демократический. В некоторых местах, где территория вождества (или резиденция вождя) превратилась в город, сам вождь становился царем. Но власть царя обычно не была тиранической, а порой, как в Риме, напоминала конституционную монархию. Иногда городские общины даже приглашали правителей.

6.2. Смена элит и политогенез

Ряд постпервобытных процессов, особенно развитие и закрепление неравенства, ход и направление политогенеза напрямую связаны со сменой элит[135]. Можно утверждать, что на пути к вождествам, городам, храмовым образованиям и тем более государству происходила неоднократная смена и/или трансформация элит. Она вызывалась как усложнением и увеличением обществ, объемов производства и прочего, так и в связи с конкуренцией и прямой борьбой элит. На положение элиты могли повлиять различные вещи: перемены в размерах и направленности хозяйства, изменения в религии, отношения с другими обществами и т. п.[136] И наоборот, борьба элит, их соперничество влияли на ход многих процессов, включая рост или упадок производства[137].

В отношении элиты очень верным будет утверждение о том, что конкуренция и соперничество – могучие движущие силы развития. Для поддержания и укрепления своего положения нередко необходимо было бороться. И такая борьба, происходившая в самых разных формах, играла важную роль в развитии политогенеза и других процессов. Соперничество элит следует рассматривать не только как внутреннее явление, но и как конкуренцию между социумами, которыми руководили элиты, за доминирование и лидерство.

Но выстроить какую-то четкую линию смены элит затруднительно, поскольку в каждом обществе это зависело от множества обстоятельств. Поэтому в общеэволюционном смысле о порядке смены элит можно говорить только в самом абстрактном виде. Естественно, что и названия элит, которые даются ниже, весьма условны.

В догосударственной стадии просматриваются две главные ступени. У ранних земледельцев и скотоводов можно говорить о выделении элиты авторитета и традиций. Она представляет собой достаточно пеструю смесь людей, по каким-либо причинам особо уважаемых, внушающих страх или так или иначе выделившихся: религиозных деятелей, глав групп и руководителей разного рода, профессионалов (включая ремесленников, артистов и мыслителей), людей, совершивших выдающиеся деяния, разбогатевших, обладающих необычными способностями; тех, кто имел какие-то особые привилегии (например, первопоселенцы) или статус. Главная особенность этой элиты – она очень сильно связана с личными качествами людей, а привилегии не слишком значительны, даже если они и воспроизводятся в поколениях. Но чаще у всех членов одного поколения и пола возможности формально более или менее равные.

По мере укрупнения обществ, появления большего прибавочного продукта, имущественного неравенства, роста числа лидеров в разных областях жизни возникает элита лидерства и статуса, представители которой все заметнее отличаются своим статусом, все прочнее закрепляют личные и групповые преимущества в поколениях, все сильнее из неформальных лидеров становятся формальными. В таких обществах могло быть и прямое соперничество вплоть до физической или вооруженной борьбы между разными лицами и группами, претендующими на лидерство, например, между политическими и духовными руководителями, между родами и т. д.

На раннегосударственной стадии условно можно говорить о формировании элиты власти и богатства, привилегии которой могут быть основаны на родовитости (аристократия), авторитете идеологии, занимаемых должностях, военной силе, праве завоевателя и т. д. В некоторых случаях авторитет элиты становится таким, что она берет в свои руки все: управление, войну, религиозные дела, суд и нормотворчество, идеологию. Но не менее частный случай – профессионализация, то есть формирование духовной, плутократической, административной, военной элит, между которыми идет соперничество и борьба за лидерство. Конкретные результаты борьбы зависят во многом от конкретных обстоятельств. Например, даже там, где, казалось бы, власть вождя непререкаема, иной раз вперед выходит жречество[138].

Но все чаще начинает побеждать военная и/или административная элиты. Вместе они создают политическую в широком смысле элиту, то есть такую, которая сама является частью военного и/или административного аппарата или контролирует его в своих целях (как, скажем, афинская аристократия VII–VI вв. до н. э. использовала суды).

Но еще долго идет борьба между родовой (несменяемой с наследственной должности) аристократией и новой знатью: военной, служивой, дворцовой, а также между правителем и аристократией; правителем и жречеством; жречеством и военной знатью. Например, в древней Индии за руководящее положение в обществе возникала борьба между брахманами и кшатриями[139], а за право распределять подати – между брахманами и раджами (царями)[140].

Нередко там, где власть в обществе виделась ученым абсолютной, более поздние исследования обнаруживают существенно иную картину. Работа Гила Стейна «Структура и соперничество социальных групп в ранних месопотамских государствах»[141] посвящена анализу такой ситуации в Древней Месопотамии. Автор опровергает пред­ставление, что это общество в раннединастический период было «гомогенным, высокоцентрализованным», в котором правительство «контролировало фактически каждый аспект экономики, политики и социальной жизни»[142]. Он считает, что в центр внимания в качестве решающих факторов, взаимодействие между которыми и определило строение месопотамского общества, следовало бы поставить роль гетерогенности, случайности и соперничества между различными частями общества и групповыми интересами[143].

Вероятно, что в раннегосударственной стадии борьба элит становится еще более напряженной. Во-первых, ставки теперь существенно повышаются по сравнению с прежними временами, поскольку власть дает огромные преимущества и привилегии. Во-вторых, соперничество элит – это часто и борьба различных претендентов на престол или титул, например, младших и старших ветвей.

Эта и другая политическая борьба очень часто имела следствием изгнание или добровольный уход части людей, во главе с предводителем, которые либо устраивались на новых незаселенных местах, либо захватывали чужие территории. Важно отметить, что все это способствовало развитию политических форм и режимов и их многообразию, поскольку на новом месте очень часто люди не просто копируют старое, а рафинируют и изменяют его, устраняя отжившее, приспосабливая к конкретным условиям.

7. Политогенез и война

7.1. Концентрация вооруженной силы и политическая власть

Власть всегда имеет какую-то силу, обычно даже не одного свойства (духовную, авторитет и харизму, традиции, судебную, военную и т. д.), но вовсе не обязательно, что военная сила будет главной. Власть нередко обходилась и без нее (например, опираясь на страх перед сверхъестественными способностями правителя), либо физическую силу применяли уже после того, как власть дала санкцию заинтересованной стороне или, так сказать, «инициативной группе»[144].

С другой стороны, концентрация силы может идти без концентрации власти, особенно верховной. Жители городов и населенных пунктов, например, создавали ополчение и отряды самообороны, что не требовало какой-то особой не подконтрольной народу власти. Иногда власть и сила как бы распределялась среди элиты, создающей частные дружины или охрану.

Таким образом, накопления вооруженной силы и власти необязательно шли в симбиозе. Однако такая комбинация оказалась наиболее удачной. В результате укрепилась жизненно важная связь власти и вооруженной силы, которая могла выражаться в появлении профессионального войска, или – если народ участвовал в войне и имел оружие – в создании особого офицерского корпуса, или в особом порядке продвижения командиров по службе, или в привлечении на службу иностранцев и т. п. В конце концов вооруженная сила стала инструментом в руках власти для подчинения населения, а также орудием борьбы за власть.

Таким образом, по мере развития политогенеза и особенно стейтогенеза, политическая власть все заметнее связывается с наличием определенным образом организованной вооруженной силы, обязанной или желающей выполнять приказы власти и охранять ее. И чем профессиональнее была эта сила, чем теснее была ее связь с властью, тем больше это говорило о продвижении политогенеза.

7.2. Роль войн

В споре о возникновении государства, как считает Джеймс Амброзино, «роль и воздействие внешних социальных факторов, то есть таких стимулов, которые создаются контактами с чужими обществами, практически игнорировались»[145]. Но если роль торговли, культурных и иных заимствований и влияний в той или иной мере все же учитывается, то значение войн в политогенезе и стейтогенезе многие, если не большинство исследователей, однозначно занижают.

Конечно, взгляды прежних исследователей, вроде Л. Гумпловича и Ф. Оппенгаймера, считавших, что государство рождается из простого завоевания одного народа другим, справедливо отвергнуты как слишком примитивные. Но ошибки столетней давности не означают, что войны не играют важнейшей роли в политогенезе. Совсем напротив. И если мирный путь политогенеза, не связанный с войной, в тех или иных случаях на каких-то этапах возможен, то отсутствие военного фактора (в каком-либо виде) в процессе образования и формирования раннего государства является разве лишь исключением. Под военным фактором я понимаю ситуацию, так или иначе связанную либо с ведением войн (агрессивных или оборонительных), либо с подготовкой к ним, либо с прямым завоеванием (подчинением) каких-либо социумов с помощью военной силы.

Однако важно отметить, что пропорции и вариации этого фактора, степень его влияния в разных обществах сильно разнятся. Иными словами, иногда он является решающим для стейтогенеза, иногда – только одним из главных, иной раз – сопутствующим.

Развитие политических форм, и особенно государства, всегда является сложной комбинацией внутреннего развития и внешних влияний. Поэтому война, и даже завоевание без внутренней готовности хотя бы одного из враждующих обществ к такой трансформации, не образует государства. Простое вождество даже при самой удачной войне не станет государством, если для последнего нет нужных экономических, идеологических и социальных предпосылок. Во многих случаях сотни лет соперничества и войн между политическими образованиями так и не приводили к образованию государств.

Совершенно очевидно, что для перехода к раннему государству нужны определенный объем прибавочного продукта и престижных благ, численность и плотность населения, достаточная его культурная однородность, наличие какой-то более или менее развитой идеологии. Все это – та питательная среда, внутри которой только и могут с достаточной силой идти процессы социального расслоения, аккумуляции благ, возникновения центров власти. Естественно, что сама по себе война не может ни создать прибавочный продукт, ни увеличить население. Поэтому подготовительная работа идет в основном за счет невоенных процессов.

В связи со сказанным роль войны выглядит по-разному для первичного и вторичного стейтогенеза. Если война, военный грабеж и военная эксплуатация – основа «политической экономии» общества[146], главный источник обогащения, главный сектор интенсивного «хозяйствования», их роль сильно повышается. И война нередко становилась основой создания материальной базы для вторичного и третичного стейтогенеза, когда начинала выполнять псевдопроизводственную роль для паразитирующего на ней общества. Роль войны повышается также по мере формирования государственных институтов у соседей и их распространения, а также с развитием военного дела. В этом плане, чем позднее стейтогенез, тем заметнее в нем роль войн. Есть много примеров, когда именно завоевание (или мобилизация для обороны, часто переходящей в захват) и является тем переломным моментом, который позволяет образовать государство.

Первичный стейтогенез проходил в условиях изобильного сельского хозяйства. И поскольку внутренний продукт был велик, внешние источники обогащения играли меньшую роль. Но и в условиях производства большого излишка имелось неизбежное соперничество и борьба за первенство между образовавшимися аналогами государства. Война в этой ситуации, образно говоря, выполняла роль своего рода формовки, которая придавала уже готовой массе нужную форму, а процессам нужное направление [147]. Иными словами, войны в этих случаях способствовали быстрой трансформации аналогов государства в государство, увеличивали роль административных и силовых рычагов в управлении обществом.

Поэтому я не согласен с идеей Классена и других исключить войну и завоевание из необходимых факторов, «которые направляют процесс социально-политической эволюции» к образованию раннего государства[148]. Мне кажется, что во взглядах Классена имеется противоречие. С одной стороны, он заявляет, что, помимо четырех основных причин для образования государства: нужного количества населения, определенной территории, продуктивного хозяйства и идеологии, – необходима еще такая, которая явится толчком для того, чтобы государство сформировалось. Он очень верно отмечает, что эту причину можно рассматривать как пятое необходимое условие. Но среди таких провоцирующих нужное развитие причин он как-то упорно обходит войну[149]. А какая еще такого рода причина может быть более распространенной, чем война?

Для понимания роли военного фактора стоит также обратить внимание на следующее. Никакой фактор – в том числе и военный – не может быть не только единственным, но даже основным для политогенеза и стейтогенеза в целом, хотя в отдельных конкретных случаях те или иные причины могут доминировать. Для перехода к качественно новому эволюция требует развития разных сторон и сфер. Но в конкретных обществах обычно существует диспропорция: какие-то сферы и процессы развиваются лучше и быстрее, а какие-то намного хуже и медленнее. Поэтому комплексное развитие достигается за счет взаимодействия многих обществ и то далеко не сразу. Война в этом отношении сильно способствует подготовке необходимых условий для эволюционного рывка.

Кроме того, военный фактор имеет ряд особенностей по сравнению с другими. Во-первых, он может выступать одновременно и как внутренний, и как внешний, чего не скажешь, например, о социальном неравенстве. Во-вторых, он едва ли не чаще, чем остальные, требует разрыва с традицией, а переход к качественно новому без этого невозможен или затруднен. В-третьих, война лучше остальных факторов заставляет общества и элиты мобилизовывать силы и ресурсы, напрягать силы и активизироваться, является наиболее жестким и быстрым орудием социального отбора. Войны ведут к разнообразным комбинациям, в результате чего время от времени находятся перспективные варианты. В-четвертых, при внутренней подготовленности и благоприятных обстоятельствах война – наиболее быстрый способ интеграции, кратчайший путь к решению многих проблем. Нельзя забывать, что войны исключительно способствуют концентрации населения в определенных местах. Наконец, как только война становится распространенной и почетной, процесс начинает сам себя подпитывать и усиливать. Война порождает войну.

Роль войн исключительно важна и для догосударственной стадии политогенеза, в которой идет переход от неупорядоченных, сумбурных военных столкновений к тому, чтобы война стала постоянным фактором и важным источником приобретения социального статуса. Для внутренней стратификации войны еще не имели решающего значения, но они создавали возможность интеграции обществ в будущем в крупные политии.

По мере образования самоуправляемых обществ и общин, вождеств и иных политий размером до нескольких тысяч человек обнаруживался предел интеграции мирным путем. Конечно, бывало, что социумы могли мирно интегрироваться, например, вокруг храма или города до очень крупных размеров[150]. Но в большинстве случаев склонить соседей к подчинению или объединению было весьма трудно. И в интеграции все более важную роль играли войны. Поэтому предгосударственный этап догосударственной стадии длился сотни лет, поэтому эта эпоха часто отражается в эпосе именно как богатырская, время великих подвигов и воинов. Можно считать, что скопление мелких конкурирующих политических организмов в определенных местах повышало роль войн в стейтогенезе.

Таким образом, без постоянного соперничества и без военных поражений развитие шло медленно. Ведь если с помощью религии или традиции можно заставить основное население подчиниться несправедливости и эксплуатации, то эти средства уже не годятся в отношении равного тебе по статусу правителя или суверенной политии. Здесь заставить подчиниться способна только сила либо общая угроза, которая требует совместного объединения или поиска покровительства. Вокруг сакрального центра можно в отдельных случаях объединить даже сотни тысяч людей, но сакральный центр не спасет от врагов. Разумеется, и одной силы было также недостаточно, требовались и другие условия, в том числе нужные идеология, ментальность, концентрация этничности, хозяйственная выгода и прочее.

Однако мне думается, что в развитии любой политии (группы политий) можно проследить чередование мирных и военных периодов, связанных, помимо массы разных обстоятельств, с этапами ее развития и необходимостью то расшириться (война), то решить внутренние проблемы и интегрировать новые объемы (мирный период).

* * *

Таким образом, мы видим, что в течение догосударственной стадии в обществах накапливаются различные формы неравенства. А неравенство для своего поддержания, укрепления и развития требует обладания какой-либо властью, создающей у одних уверенность в правомерности своего превосходства, а у других – убежденности в необходимости подчиняться. Переход на вторую стадию политогенеза связан с заметной концентрацией или даже монополизацией власти. Но среди политий этой стадии было большое разнообразие форм. Какими признаками выделялись среди них ранние государства, какие условия требуются для стейтогенеза, мы увидим в третьей части.

Литература

Бонгард-Левин Т. М., Ильин Г. Ф. Древняя Индия. Исторический очерк. – М.: Наука, 1969.

Бондаренко Д. М. Община и организация земледельческого производства в доколониальном Бенине / Ранние формы социальной организации. Генезис, функционирование, историческая динамика / Сост. и отв. ред. В. А. Попов (c. 93–108). – СПб.: МАЭ РАН, 2000.

Бондаренко Д. М. Доимперский Бенин: формирование и эволюция системы социально-политических институтов: Автореф. дис… д-ра ист. наук. – М.: Институт Африки РАН, 2000.

Бутинов Н. А. Полинезийцы островов Тувалу. – М: Наука, 1982.

Гумилев Л. Н. Ритмы Евразии. Эпохи и цивилизации. – М.: Изд. группа «Прогресс» и др., 1993.

Гринин Л. Е. Формации и цивилизации // Философия и общество. – 1997–2001.

Гринин Л. Е. Соотношение развития государства и производительных сил (в рамках всемирно-исторического процесса) // Вест. Моск. ун-та. Сер. 12. Политические науки. – 1999. – № 1 (c.17–27).

Гринин Л. Е. Производительные силы и исторический процесс. – М.: Теис, 2000.

Гринин Л. Е. Генезис государства как составная часть процесса перехода от первобытности к цивилизации (общий контекст социальной эволюции при образовании раннего государства) // Философия и общество. – 2001. – № 4 (c. 5–60).

Деопик Д. В. История Вьетнама: В 2 частях. – Ч. 1 – М.: МГУ, 1994.

История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Ч. 1. Месопотамия / Под. ред. И. М. Дьяконова – М.: Наука, 1983.

История Китая с древнейших времен до наших дней / Под. ред. Л. В. Симоновской и М. Ф. Юрьева. – М.: Главная редакция восточной литературы из-ва «Наука», 1974.

История Норвегии.– М.: Наука, 1980.

История Франции: В 3 т. – Т.1.– М.: Наука, 1972.

Крадин Н. Н. Кочевые общества.– Владивосток: Дальнаука, 1992.

Крадин Н. Н. Политическая антропология. – М.: Научно-издательский центр «Ладомир», 2001.

Крадин Н. Н. Кочевники в мировом историческом процессе // Философия и общество. – 2001. – № 2 (c. 108–137).

Коротаев А. В. Некоторые экономические предпосылки классобразования и политогенеза / Архаическое общество: узловые проблемы социологии развития (c. 136–191): Сб. научных трудов. – М.: Институт истории СССР АН СССР, 1991.

Кочакова Н. Б. Раннее государство и Африка (аналитический обзор публикаций Международного исследовательского проекта «Раннее государство»). – М.: Институт Африки РАН, 1999.

Куббель Л. Е. Очерки потестарно-политической этнографии. – М.: Наука, 1988.

Куббель Л. Е. «Страна золота» – века, культуры, государства. 2-е изд., пер. и доп. – М.: Наука, 1990.

Народы мира. Историко-этнографический справочник. – М.: Советская энциклопедия, 1988.

Неусыхин А. И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родо-племенного строя к раннефеодальному (на материалах истории Западной Европы раннего средневековья) / Проблемы истории докапиталистических обществ. Кн.1. (c. 596–617). – М.: Наука, 1968.

Община в Африке: проблемы типологии.– М.: Наука, 1978.

Ольгерсон Э. Из прошлого исландского народа. Родовой строй и государство в Исландии / Пер. с исл. – М.: ИЛ, 1957.

Фрезер Дж. Дж. Золотая ветвь: исследование магии и религии / Пер. с англ. – М.: Политиздат, 1980.

Шарма Р. Ш. Древнеиндийское общество / Пер. с англ. – М.: Прогресс, 1987.

Alternatives of Social Evolution. – Eds. N. N. Kradin, A. V. Korotaev, D. M. Bondarenko, V. de Munsk and P. K. Wason. – Vladivostok: FEB RAS, 2000.

Alternative Pathways to Early State (International Symposium)/ Eds. N. N. Kradin & V. A. Lynsha. – Vladivostok: Dal`nauka, 1995.

Ambrosino J. N. Inter-societal contact and the rise of the state: a brief note work in progress/ Alternative Pathways to Early State (pp. 54–59).

Berezkin Y. E. Alternative models of middle range society. “Individualistic” Asia vs. “collectivistic” America?/ Alternative Pathways to Early State (pp.75–83).