Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Очень капиталистическая катастрофа





 

Мир — это грязное место, и кому-то приходится его чистить.

Кондолиза Раис о необходимости вторжения в Ирак, Сентябрь 2002 г. [958]

 

Способность Буша представлять себе Ближний Восток по-разному, возможно, связана с тем, что Буш относительно мало знает этот регион. Если бы Буш поездил по Ближнему Востоку и своими глазами увидел все его проблемы, возможно, он опустил бы руки. Но поскольку Буш не видел повседневной реальности той жизни, то нарисовал себе картину, каким этот регион должен стать.

Фарид Закариа, журнал Newsweek [959]

 

И сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое. И говорит мне: напиши; ибо слова сии истинны и верны.

Откровение 21:5

 

Война в Ираке уже так долго находится в аварийном состоянии, что легко забыть, как представляли себе ее течение вначале. А такая концепция существовала и была четко сформулирована на конференции, организованной Госдепартаментом США в Багдаде в первые месяцы оккупации. Там собрались 14 высших политиков и чиновников из России и Восточной Европы — министры финансов, главы центральных банков, бывшие заместители премьер-министров. Они оказались в Международном аэропорту Багдада в сентябре 2003 года, им раздали военные каски и бронежилеты, а затем доставили в «зеленую зону» — окруженный стеной район внутри города, где находилось управляемое США правительство Ирака, Временная коалиционная администрация и американское посольство. В бывшем саддамовском конференц-центре высокопоставленные гости преподавали маленькой группе влиятельных иракцев уроки капиталистических преобразований.

Одним из лекторов был Марек Белька, бывший министр финансов Польши, который несколько месяцев работал под руководством Бремера в Ираке. Белька на этой встрече убеждал иракцев, что они должны использовать момент хаоса, чтобы «пробить» реформы, «в результате которых многие люди потеряют работу». Первый урок, которому может научить Польша, состоит в том, что убыточные госпредприятия следует немедленно распродать, не пытаясь спасти с помощью общественных фондов». (Он забыл упомянуть, что народное недовольство вынудило «Солидарность» отказаться от плана молниеносной приватизации, что спасло Польшу от катастрофы, какую пережила Россия.) Второй урок был еще более суровым. Прошло всего пять месяцев после падения Багдада, и Ирак находился в состоянии гуманитарного кризиса. Безработица составляла 67 процентов, недоедание было повсеместным, и от массового голода спасали лишь правительственные субсидии на питание и товары первой необходимости, как это происходило ранее в рамках программы ООН «Нефть в обмен на продовольствие». В период действия санкций можно было покупать газ крайне дешево. Белька сказал иракцам, что помехи для рынка следует как можно скорее устранить: «Развивайте частный сектор, начав с отмены субсидий». Он подчеркивал, что эти меры «важнее приватизации и вызывают больше споров»[960].

Затем наступила очередь Егора Гайдара, бывшего заместителя премьер-министра при Ельцине, которого считают автором программы шоковой терапии для России. Приглашая Гайдара в Багдад, Госдепартамент, похоже, надеялся на неведение иракцев относительно того, что в самой Москве Гайдар отнюдь не в почете из-за тесных связей с олигархами и из-за того, что довел до нищеты десятки миллионов россиян[961]. Действительно, под властью Саддама доступ к новостям из окружающего мира в Ираке был ограничен, однако на конференции в «зеленой зоне» собрались преимущественно иракцы, только что вернувшиеся из изгнания; в 90-е годы, когда Россия переживала кризисы, они читали газету The International Herald Tribune [962].

Мохамад Тофик, временно исполняющий обязанности министра промышленности Ирака, рассказал мне об этой странной конференции, которая тогда не освещалась в прессе. Несколько месяцев спустя мы встретились, и Тофик все еще смеялся над той конференцией. Он сказал, что иракцы не восприняли всерьез этих высокопоставленных рекламных агентов, сказав им, что решение Пола Бремера открыть границы для свободного потока импорта уже значительно ухудшило жизнь пострадавших от войны людей — и если продолжать в том же духе, сократив субсидии на газ и на питание, оккупанты получат революцию. Тофик выразил и свое мнение относительно звездного лектора: «Я сказал организаторам конференции, что если бы я действительно хотел вдохновить нас на приватизацию в Ираке, то попросил бы Гайдара говорить: "Делайте все наоборот по сравнению с тем, что сделали мы"».

Когда Бремер стал издавать декреты в Багдаде, Джозеф Стиглиц, бывший старший экономист Всемирного банка, предупреждал, что в Ираке будет применяться «более радикальная форма шоковой терапии, чем в бывших советских странах». И это правда. По заранее разработанному плану Вашингтона Ирак должен был стать такой же новой территорией, как Россия в начале 90-х, только на этот раз именно американские фирмы — не местные, не европейские, не российские или китайские — должны оказаться первыми в очереди на получение миллиардов. И ничто не будет мешать проведению еще более мучительных экономических преобразований, потому что, в отличие от стран бывшего Советского Союза, Латинской Америки или Африки, для этих перемен не понадобится церемония переговоров между сотрудниками МВФ и местными политиками-идеалистами, которыми Казначейство США пыталось тайно дирижировать. В случае Ирака Вашингтон обходился без посредников: МВФ и Всемирный банк играли всего-навсего роль поддержки, а в центре стояли США. Пол Бремер и был правительством; как сказал высокопоставленный американский военный репортер Associated Press, не было необходимости вести переговоры с местным правительством, потому что «на данном этапе это бы означало вести переговоры с самими собой»[963].

Эта ситуация была характерным отличием процесса экономических преобразований в Ираке от предшествовавших экспериментов. В 90-е годы постоянно приходилось доказывать, что «свободная торговля» не является имперским проектом, теперь же в этом не было необходимости. Раньше это всегда был «облегченный вариант» свободной торговли с осторожными переговорами, теперь же это стало «тяжелым вариантом», без передачи полномочий иучастия политиков-марионеток, который создаст новые рынки непосредственно для западных монополий на полях превентивной войны.

Сегодня сторонники «теории образца» утверждают, что именно с этого момента ход событий пошел совершенно не в ту сторону — так, Ричард Перл в конце 2006 года сказал, что «критической ошибкой» было «привлечение к этому делу Бремера». Ему вторил Дэвид Фрам, который говорит, что переделкой Ирака должен был заниматься «какой-нибудь иракец»[964]. Вместо этого под бирюзовым куполом дворца Саддама сидел Пол Бремер, который получал законы о торговле и инвестициях по электронной почте из Министерства обороны, затем их распечатывал, подписывал и превращал в указы для всех иракцев. Бремер не был тихим американцем, умело действующим за кулисами. Похожий на популярного киногероя, внимательный к своему имиджу, он гордо демонстрировал свою абсолютную власть над Ираком, перемещаясь по стране на молниеносном вертолете Blackhawk в сопровождении военизированной охраны от частной компании Blackwater. Он всегда одевался как бизнесмен: в безукоризненно отглаженный костюм Brooks Brothers и бежевые ботинки Timberland. Эти ботинки подарил ему сын, когда Бремер отправлялся в Багдад, написав на сопроводительной открытке: «Дай им хорошего пинка, папа»[965].

Бремер признается, что знал об Ираке немного («Я жил в Афганистане», — сказал он одному репортеру). Но его неосведомленность не играла никакой роли, поскольку он великолепно знал нечто иное, что играло наиважнейшую роль для его иракской миссии, — он знал все про капитализм катастроф[966].

11 сентября 2001 года он работал исполнительным директором и «старшим политическим советником» в огромной страховой компании March & McLennan. Компания владела офисами в северной башне Всемирного торгового центра, которые были разрушены в результате терактов. В первые дни ничего не было известно о судьбе 700 работников компании, в дальнейшем была установлена смерть 295 из них. Ровно через месяц после трагедии, 11 октября 2001 года, Пол Бремер открыл новое отделение March — по кризисному консультированию. Отделение помогало транснациональным корпорациям готовиться к возможным терактам и другим кризисам. Бремер рекламировал свой опыт ведущего борца с терроризмом в администрации Рейгана, и его новая компания оказывала клиентам всесторонние антитеррористические услуги — от страхования политического риска до пиара и даже советов по созданию запасов[967].

Таким образом, Бремер был среди первых деятелей индустрии национальной безопасности, и это оказалось идеальной подготовкой для его миссии в Ираке. Администрация Буша использовала для перестройки Ирака те же принципы, которые впервые были применены в программе ответа на события 11 сентября: она воспринимала Ирак после войны как первоначальное публичное предложение акций, способных мгновенно принести большой доход. Поэтому если Бремер даже кого-то и раздражал, в Ираке ему не надо было бороться за сердца и умы. Скорее он должен был подготовить страну к открытию корпорации «Ирак». И с этой точки зрения его первоначальные решения и действия обладали безошибочной логикой.

Сменив осмотрительного генерала Джея Гарнера, который ранее был верховным представителем США, первые четыре месяца в Ираке Бремер занимался лишь вопросами экономических преобразований и издавал законы, которые в совокупности соответствовали классической схеме программы шоковой терапии чикагской школы. До американского вторжения экономика Ирака держалась на работе национальной нефтяной компании и еще 200 государственных компаний, которые производили основные пищевые продукты и все необходимое сырье: цемент, бумагу, кулинарный жир. Через месяц после своего появления в Ираке Бремер объявил, что все эти компании подлежат срочной приватизации. «Передать неэффективные государственные предприятия ъ частные руки, — сказал Бремер, — это необходимое условие восстановления экономики Ирака»[968].

Затем появились новые экономические законы. Чтобы привлечь иностранных инвесторов к участию в приватизационных аукционах, строительству новых фабрик и торговле на территории Ирака, Бремер издал набор радикальных законов, которые журнал The Economist откровенно назвал «осуществлением мечтаний иностранных инвесторов и фондов относительно развивающихся рынков»[969]. Один закон снизил корпоративный налог в Ираке примерно с 45 до 15 процентов (налог по единой ставке в полном соответствии с учебником Фридмана). Другой дозволял иностранным компаниям на 100 процентов владеть иракскими активами — чтобы не повторить ситуации в России, где все самое ценное перешло в руки местных олигархов. Более того, инвесторы получили право переводить до 100 процентов своей прибыли в другие страны; они не обязаны реинвестировать ее в Ирак или платить за это налоги. Законы также заранее оговаривали условие, что инвесторы вправе заключать договоры и контракты сроком на 40 лет с правом последующего возобновления; это означало, что правительство, пришедшее к власти путем выборов, будет связано сделками, которые заключили оккупанты. Вашингтон вел себя несколько сдержаннее в вопросе о нефти: советники по Ираку предупреждали, что любая попытка приватизировать государственную нефтяную компанию до создания иракского правительства будет рассматриваться как объявление войны. Однако оккупационные власти завладели доходами национальной нефтяной компании Ирака на сумму 20 миллиардов долларов, которые они могли тратить по своему усмотрению[970].

Белый дом настолько горел желанием устроить торжественное открытие новенькой иракской экономики, что уже в первые дни оккупации решил создать новую местную валюту, для чего потребовалась огромная работа. Британская фирма De La Rue напечатала банкноты, которые перебросили в Ирак на самолетах, а затем развозили с помощью бронетехники, для чего по всей стране работали тысячи разных служб, в то время как 50 процентам жителей Ирака не хватало питьевой воды, не работали светофоры и уровень преступности был необычайно высок в любой точке страны[971].

Хотя эту программу вводил Бремер, он получал указания с самого верха. Давая показания комиссии Сената, Рамсфельд сказал, что «масштабные реформы» Бремера — это «самые передовые — и самые привлекательные — законы о налогах и инвестициях во всем свободном мире». Кажется, поначалу инвесторов это действительно привлекало. Через несколько месяцев появились слухи, что в центре Багдада откроется закусочная McDonalds — самый убедительный символ того, что Ирак вступил в глобальную экономику, — уже были готовы деньги на строительство роскошного отеля Starwood, General Motors планировала строить в Ираке автомобильный завод. Крупнейший международный банк HSBC, главный офис которого находится в Лондоне, получил контракт на открытие своих отделений по всему Ираку, a Citigroup обещала предоставить значительные займы под будущие доходы от продажи иракской нефти. Крупнейшие нефтяные компании — Shell, BP, ExxonMobil, Chevron и «Лукойл» — присматривались к ситуации, они договорились о том, что будут обучать государственных служащих Ирака новейшим технологиям добычи нефти и управления производством, надеясь на то, что их час скоро настанет[972].

Законы Бремера, которые должны были вызвать восторг инвесторов, не отличались особой оригинальностью — они были одной из версий все той же шоковой терапии, только тут она проводилась быстрее. Однако капитализм катастроф Буша не мог ждать, когда эти законы заработают. Новизна иракского эксперимента заключалась в том, что вторжение, оккупация и восстановление страны сами по себе превратились в новый, полностью приватизированный рынок. И этот рынок, как и американский комплекс национальной безопасности, был создан во многом за счет денег налогоплательщиков. Только на восстановление Ирака Конгресс США выделил 38 миллиардов долларов, 15 миллиардов дали другие страны, а 20 миллиардов были получены за счет иракской нефти[973].

Когда стало известно об этих миллиардах, многие прославляли восстановление Ирака, вспоминая план Маршалла. Буш развивал эту параллель, заявив, что восстановление Ирака — это «величайшее финансовое предприятие подобного рода со времен плана Маршалла», а в одном из своих телевизионных обращений сказал: «Америке уже приходилось совершать такое же раньше. После Второй мировой войны мы подняли на ноги побежденные страны — Германию и Японию — и помогли им создать представительные правительства»[974].

Однако пропажа миллиардов, выделенных на восстановление Ирака, совсем не похожа на ту историю, о которой упоминал Буш. В рамках плана Маршалла некоторые американские фирмы получали прибыль, посылая в Европу снаряжение и продукты питания, однако целью тогда была помощь разрушенным войной экономикам, становление самодостаточных рынков, создание рабочих мест и системы налогов, которая позволит финансировать социальные службы. Результатом всего этого стали экономики Германии и Японии, которые имеют явно смешанный характер.

Теперь же кабинет Буша осуществлял нечто прямо противоположное плану Маршалла, фактически во всех смыслах его зеркальное отражение. Этот план гарантировал подрыв и без того ослабленного промышленного сектора Ирака и массовую безработицу. После Второй мировой войны иностранным фирмам запретили инвестирование в Европе, чтобы не показалось, что они используют свое преимущество в неблагополучных странах, теперь же было сделано все возможное, чтобы привлечь сюда корпоративную Америку (хотя бросили кости корпорациям тех стран, которые вступили в так называемую Коалицию доброй воли). С самого начала проект реконструкции Ирака был воровством отпущенных на это средств, это воровство оправдывала непоколебимая расистская идея о превосходстве США и второсортности Ирака, тут были виноваты не просто «демоны» коррупции или неэффективности, проект был обречен с самого начала.

Ничего из этих денег не получили иракские предприятия, которые могли бы снова открыться и заложить основу для устойчивой экономики, создать рабочие места и финансировать программы социальной защиты. Иракцы не играли в этом плане вообще никакой роли. Вместо этого контракты федерального правительства США, в основном при посредстве USAID, поручали компаниям создать страну по готовым образцам, разработанным в Вирджинии и Техасе. Это был, как настойчиво повторяли оккупационные власти, «подарок от народа Соединенных Штатов народу Ирака», иракцам оставалось только развернуть упаковку[975]. Для его сборки не требовалась даже помощь дешевой иракской рабочей силы, поскольку важнейшие американские подрядчики, такие как Halliburton, Bechtel и инженерный монстр из Калифорнии Parsons, предпочитали привозить иностранных рабочих, которых можно было с большей надежностью контролировать. Тут снова иракцам досталась роль изумленных зрителей — сначала им показали чудеса американской военной техники, а теперь демонстрируют чудеса инженерного искусства и управления.

Как и в индустрии национальной безопасности, роль правительственных работников — хотя бы американских — была сведена к минимуму. Бремер имел всего полторы тысячи подчиненных для управления огромной страной с населением в 25 миллионов. Это представляет резкий контраст с компанией Halliburton, на которую в этом регионе работало 50 тысяч человек, многие из которых раньше были государственными служащими, но перешли в частный сектор из-за более высокой зарплаты[976].

Слабое присутствие государства на фоне мощного участия корпораций отражало тот факт, что кабинет Буша использовал восстановление Ирака (он полностью контролировал ситуацию, в отличие от возможностей американской бюрократии у себя на родине) для воплощения замысла о пустом государстве, где все функции возложены на наемных исполнителей. В Ираке не нашлось ни одной государственной функции, которая показалась бы настолько важной, чтобы ее невозможно было передать подрядчику, особенно такому, который оказывал финансовую поддержку республиканской партии или организовывал добровольных участников предвыборных кампаний. Иностранцы, работавшие в Ираке, использовались на основе принципа Буша: если задачу может выполнить частная организация, она и должна ее выполнить.

Поэтому Бремер просто издавал законы, но разрабатывали планы и управляли экономикой частные бухгалтеры. (BearingPoint, дочерняя компания международной фирмы KPMG, занимающейся аудитом и консалтингом, получила 240 миллионов долларов на создание в Ираке «системы, управляемой рынком», — на 107 страницах контракта слово «приватизация» упоминается 51 раз, большую часть контракта написала сама BearingPoint.) Были наняты мыслители, чтобы думать (был заключен контракт с британским Институтом Адама Смита, чтобы помочь в приватизации иракских компаний). Частные фирмы, занимающиеся безопасностью, и оборонные подрядчики обучали новую армию и полицию Ирака (среди прочих DynCorp, Vinnell и USIS, принадлежащая Carlyle Group). Компании, занимающиеся образованием, составили учебные планы и отпечатали новые учебники (для выполнения этих задач вашингтонская компания Creative Associates, консультирующая в сфере управления и образования, заключила контракты более чем на 100 миллионов долларов)[977].

В то же время модель использования Halliburton, впервые опробованная Чейни на Балканах, где военные базы превратились в маленькие города этой компании, стала применяться в гораздо больших масштабах. Halliburton занималась не только военными базами по всей стране, но и «зеленой зоной», которая с самого начала была городом-государством, где Halliburton выполняет всевозможные функции: содержит дороги, борется с насекомыми, организует показ кино и дискотеки.

Временная коалиционная администрация в Ираке с ее небольшим штатом не могла наблюдать за работой всех подрядчиков, кроме того, администрация Буша считала такое наблюдение необязательной функцией, которую можно передать стороннему исполнителю. Колорадская инженерно-строительная компания СН2М образовала с Parsons совместное предприятие, которому заплатили 28,5 миллиона за контроль работы четырех других крупнейших подрядчиков. Даже работа по строительству «местной демократии» была приватизирована и передана Исследовательскому институту Триангла (Северная Каролина), с которым заключили контракт на 466 миллионов долларов, хотя совершенно непонятно, чем этот институт доказал свою квалификацию в деле строительства демократии в мусульманской стране. Среди руководителей иракского проекта института Триангла преобладали известные мормоны, такие как Джеймс Мэйфилд. Последний, вернувшись из Ирака в Хьюстон, говорил, что, по его мнению, мусульман можно убедить в том, что Книга Мормона не противоречит учению пророка Магомета. Домой он однажды писал о своей мечте: иракцы воздвигнут ему памятник как «основоположнику демократии» в их стране[978].

Когда все эти иностранные корпорации прибыли в страну, 200 государственных предприятий Ирака практически не работали из-за постоянных перебоев подачи электроэнергии. Когда-то промышленность Ирака была одной из самых продуманных в регионе; теперь же его крупнейшие фирмы не могли стать даже подрядчиками субподрядчиков в работах по восстановлению собственной страны. Иракские фирмы могли бы поучаствовать в этой золотой лихорадке, если бы получили аварийные генераторы и смогли устранить важнейшие поломки, что было вполне реально, учитывая скорость, с которой Halliburton строила военные базы, похожие на пригороды Среднего Запада США.

Мохамад Тофик сказал мне на встрече в Министерстве промышленности, что постоянно посылал просьбы о генераторах, указывая на то, что 17 государственных цементных заводов находятся в идеальном состоянии: они могли бы поставлять строительные материалы для реконструкции, а одновременно это дало бы работу десяткам тысяч иракцев. Но местные фабрики так ничего и не получили — ни контрактов, ни генераторов, ни помощи. Американские компании предпочитали и закупать цемент, и искать рабочую силу за границей, что обходилось в 10 раз дороже. Один из экономических указов Бремера прямо запрещал иракскому центральному банку финансировать государственные предприятия (этот факт стал известен лишь через несколько лет)[979]. Как считает Тофик, бойкот иракской промышленности имел под собой не практические, а идеологические основания. Он сказал мне, что среди людей, принимавших тогда решения, ни один не верил в государственный сектор.

 

Частные иракские фирмы закрывались одна за другой, неспособные сопротивляться потоку иностранных товаров, и сотрудники Бремера смотрели на это совершенно спокойно. На встрече с иракскими бизнесменами один из заместителей Бремера Майкл Флейшер подтвердил, что многие предприятия не смогут конкурировать с иностранными компаниями, но в этом и заключается красота свободного рынка. «Затопит ли вашу страну иностранный бизнес? — задал он риторический вопрос. — Ответ зависит от вас самих. Только самые лучшие из вас выживут». Это напоминало слова Егора Гайдара, который говорил о мелком бизнесе, разрушенном шоковой терапией: «Ну и что? Тот, кто умирает, заслужил свою смерть»[980].

 

Как известно, план Буша — антимаршалловский план — не осуществился по всем пунктам. Иракцы не увидели в корпоративной реконструкции ничего хорошего, большинство из них восприняли это как завуалированный грабеж; американские корпорации никого не изумили скоростью и эффективностью своей работы, вместо этого, как сказал один иракский инженер, они превратили слово «восстановление» в «шутку, над которой никто не смеется»[981]. И каждый такой промах усиливал народное недовольство, на что победители Саддама отвечали репрессивными мерами, и в итоге это породило порочный круг насилия, сделавший жизнь в Ираке адом. Одно из самых авторитетных исследований показало, что, по данным на июль 2006 года, война в Ираке унесла жизни 655 тысяч иракцев, которые бы остались живы, если бы не было вторжения и оккупации[982].

В ноябре 2006 года Ральф Питере, бывший офицер армии США, писал в газете USA Today, что «мы дали иракцам уникальный шанс построить законную демократию», но они «предпочли сохранить свою ненависть, религиозное насилие, этнический фанатизм и культуру коррупции. Кажется, циники были правы: арабские общества неспособны поддерживать демократию, как мы ее понимаем. А люди имеют такое правительство, которое заслужили... Насилие, из-за которого улицы Багдада покрыты кровью, отражает не только некомпетентность правительства Ирака, но и полную неспособность арабского мира стремиться к более человечной жизни. Мы наблюдаем распад цивилизации»[983]. Хотя Питере говорит достаточно резко, многие западные наблюдатели делают примерно такой же вывод: во всем виноват Ирак.

Но сектантство и религиозный экстремизм, воцарившиеся в Ираке, невозможно отделить от вторжения и оккупации. Хотя эти тенденции присутствовали и до начала войны, они были значительно слабее, пока Ирак не превратился в американскую лабораторию шоковой терапии. Заслуживает внимания тот факт, что в феврале 2004 года, через 11 месяцев после начала войны, опросы, проведенные Оксфордским университетом, показали, что большинство иракцев желали иметь светское правительство: лишь 21 процент опрошенных высказался в пользу исламского государства и только 14 процентов отдавали предпочтение «религиозным политикам». Шесть месяцев спустя, когда наступил новый и более жестокий этап оккупации, уже 70 процентов иракцев отдавали предпочтение исламским законам как основанию государства[984]. В течение первого года оккупации практически никто не отмечал инцидентов насилия со стороны сектантских групп. Первое событие такого рода — взрывы в мечети шиитов в день Ашура — произошло в марте 2004 года, через год после вторжения. Нет сомнения в том, что оккупация значительно углубила религиозную ненависть в Ираке.

Фактически все эти демоны, которые сегодня терзают Ирак: всеобщая коррупция, насилие сектантов, расцвет религиозного фундаментализма и «батальоны смерти», — набирали силу с каждым новым шагом плана Буша, противоположного плану Маршалла. После свержения Саддама Хусейна Ирак крайне нуждался в восстановлении и новом воссоединении, и страна этого заслужила, однако подобную работу могли выполнить только сами иракцы. Вместо этого в самый критический момент страну превратили в лабораторию дикого капитализма, который стравливал людей и отдельные группы между собой, упразднил сотни тысяч рабочих мест и лишил многих людей заработка и вместо справедливости принес безнаказанность иностранных захватчиков.

Как некомпетентность и кумовство в Белом доме, так и религиозный фанатизм и племенная структура в Ираке не являются подлинными причинами теперешнего бедственного положения. Эта катастрофа отражает суть капитализма, это кошмар ничем не связанной алчности на фоне войны. Фиаско Ирака прямо связано с точным и последовательным применением идеологии чикагской школы в ее чистом виде. Из этого можно сделать вывод, что между гражданской войной и корпоративистским проектом, составлявшим самую суть вторжения в Ирак, существует взаимосвязь, которую пока еще трудно оценить в полной мере. Это идеологический бумеранг, вернувшийся к тем, кто его бросил, или идеологическая «отдача».

 

Самый явный случай «отдачи» был спровоцирован первым значимым указом Бремера, в результате которого потеряли работу полмиллиона государственных служащих, преимущественно солдат, но также врачей, медсестер, учителей и инженеров. Так называемая «дебаасификация» была направлена на то, чтобы очистить государственный аппарат от приверженцев Саддама. Нет сомнений, что это — благородный мотив, однако остается загадкой, почему увольнение было столь массовым или почему это так сильно ударило по государственному сектору, в результате чего были наказаны простые работники, а не высокопоставленные чиновники.

Эта чистка напоминала атаки на государственный сектор, которые сопровождали шоковую терапию с того момента, как Милтон Фридман посоветовал Пиночету сократить государственные расходы на 25 процентов. Бремер не скрывал своей нелюбви к «сталинистской экономике», имея в виду государственные компании и огромные министерства Ирака, и без уважения относился к накопленному за долгие годы опыту инженеров, врачей, электриков и строителей дорог Ирака[985]. Бремер понимал, что люди будут недовольны потерей работы, но, как недвусмысленно свидетельствуют его мемуары, не задумывался о том, что внезапное устранение иракских профессионалов не позволит функционировать иракскому государству и что это помешает самому Бремеру осуществить свои замыслы. Эта слепота не связана с плохим отношением к Саддаму, но она прямо связана с энтузиазмом относительно свободного рынка. Лишь такой человек, как Бремер, для которого правительство является только бременем, а работники государственного сектора — лишними людьми, мог проводить такую политику.

Эта идеологическая слепота породила три неприятных последствия: процесс восстановления замедлился, поскольку опытные люди были сняты со своих постов, голоса сторонников светского Ирака приумолкли, а народное недовольство получило мощную поддержку. Многочисленные американские военные и разведчики признают, что 400 тысяч людей, лишившихся работы вследствие реализации программы Бремера, заметно увеличили ряды сопротивления. Томас Хэммс, полковник морского флота, сказал: «Теперь появилась не одна сотня тысяч вооруженных людей — они унесли свое оружие домой, — которые умеют им пользоваться, у которых нет будущего и которые имеют основания на вас злиться»[986].

Когда Бремер, следуя классическим рекомендациям чикагской школы, открыл границы Ирака для бесконечного потока импортных товаров и позволил иностранным компаниям свободно приобретать богатства страны, это вызвало ярость иракских бизнесменов. Многие из них начали финансировать сопротивление из своих доходов. Патрик Грехэм, изучавший движение сопротивления в суннитском треугольнике за первый год, писал в журнале Harpers, что иракские бизнесмены «возмущены новыми законами об иностранных инвестициях, которые позволяют иностранным компаниям скупать заводы по дешевке. Их доходы резко сократились, поскольку страна наполнена импортными товарами... Бизнесмены понимают, что для них остается единственное орудие конкуренции — насилие. Это элементарная логика бизнеса: чем больше проблем будет в Ираке, тем больше это осложнит деятельность иностранцев»[987].

Еще более сильную идеологическую отдачу вызывало желание Белого дома помешать будущему иракскому правительству отказаться от экономических законов Бремера — стремление фиксировать перемены в момент кризиса было обязательным с самого начала осуществления программ «структурной перестройки» МВФ. С точки зрения Вашингтона не было смысла вводить самый передовой порядок в мире для инвестирования, если бы независимое иракское правительство могло через несколько месяцев изменить эти законы. Большинство законов Бремера юридически оказались в «серой зоне» и не были по-настоящему легитимными, поэтому администрация Буша упорно стремилась создать новую конституцию Ирака — сначала временную, которая должна была закрепить законы Бремера, а затем постоянную, которая должна была сделать то же самое (хотя тут дело кончилось неудачей).

Многие юристы удивлялись тому, насколько Вашингтон озабочен созданием конституции. На первый взгляд казалось, что не было никакой необходимости создавать новый документ «с нуля» — иракская конституция 1970 года, которую Саддам полностью игнорировал, была вполне пригодной для жизни страны, перед которой стояли куда более срочные задачи. Что еще важнее, процесс создания конституции достаточно мучителен для любой страны, даже когда в ней царит мир. При этом на поверхность выходят все скрытые конфликты, соперничество, предрассудки и напряжения. Ирак после Саддама был разбитой и неустойчивой страной, и вынуждать ее, причем дважды, создавать конституцию означало усиливать разногласия в обществе. И эти переговоры действительно обнажили конфликты, которые до сих пор не сглажены и могут привести к разделению страны.

План Бремера по приватизации 200 государственных компаний, как и снятие всяких ограничений с торговли, многие иракцы восприняли как очередную войну со стороны США. Люди увидели, что иракские компании станут привлекательными для иностранных инвесторов лишь в том случае, если две трети их работников уволят. В одной из самых крупных государственных компаний Ирака, которая объединяет семь фабрик по производству кулинарного жира, мыла, жидкости для мытья посуды и других необходимых вещей, мне рассказали историю ее приватизации. Эта история ярко показывает, как планы приватизации усиливали вражду.

Я отправилась на комплекс фабрик в пригороде Багдада и там познакомилась с Махмудом, 25-летним уверенным в себе человеком с аккуратной бородой. Он рассказал, что работники фабрики через полгода после вторжения американцев «испытали шок, узнав, что их предприятие будет продано. Если компанию покупает частный инвестор, первым делом он произведет сокращение штатов, чтобы получить больше денег. А нас ждала крайне тяжелая участь, потому что фабрика была единственным источником заработка». И тогда группа из 17 работников, включая Махмуда, которых тревожило будущее, отправилась в кабинет одного из своих начальников. Произошла драка: один работник ударил начальника, его охранник в ответ начал стрелять в рабочих, те набросились на охранника. Он провел месяц в больнице. Через два месяца произошло еще более жестокое столкновение. Когда начальник с сыном шел на работу, в него стреляли, тяжело ранив. В конце нашего разговора я спросила Махмуда, что случилось бы, если фабрику все-таки продали бы, невзирая на недовольство рабочих. Он ответил с доброй улыбкой: «Тут есть две возможности. Либо мы подожжем фабрику и дадим ей сгореть дотла, либо мы сами придем туда и взорвемся. Но приватизации не будет». Это звучало как предупреждение — одно из многих — о том, что команда Буша явно переоценила свою способность сделать иракцев послушными с помощью шока.

Мечты Вашингтона о приватизации наткнулись на еще одно препятствие: фундаментализм свободного рынка наложил свой отпечаток и на саму оккупацию. Власти, засевшие в «зеленой зоне», имели слишком мало сотрудников и ресурсов, чтобы осуществить свои амбициозные планы, особенно учитывая решительное сопротивление людей, подобных Махмуду. Как пишет сотрудник газеты Washington Post Раджив Чандрасекаран, временное коалиционное правительство было настолько крохотным, что за грандиозную задачу приватизации государственных фабрик Ирака в нем отвечало всего-навсего три человека. «Вам не стоит за это браться», — советовали им гости из Восточной Германии; когда в этой стране распродавались государственные активы, за проект отвечало 8000 человек[988]. Короче говоря, коалиционное правительство само было в такой мере приватизированным, что не могло провести приватизацию в Ираке.

Кроме малого штата у коалиционной администрации была еще одна проблема — в ней работали люди, которые с глубоким недоверием относились к государственному сектору, а потому задача воссоздания государства с нуля была им не по силам. Политолог Майкл Вулф объясняет это так: «Консерваторы не способны управлять хорошо по той же причине, по которой вегетарианец не способен приготовить первоклассное блюдо из говядины. Если человек думает, что делает нечто не совсем правильное, он вряд ли сможет это сделать хорошо». И Вульф добавляет: «Если говорить о правлении, то консерватизм — это катастрофа»[989].

Именно это показал Ирак. Многие говорили, что Временная коалиционная администрация, назначенная США, состояла из слишком юных и неопытных людей; фактически 20 с небольшим республиканцев были назначены на ключевые посты, позволявшие им распоряжаться бюджетом Ирака в 13 миллиардов долларов[990]. Конечно, незрелость этой так называемой щенячьей команды вызывает удивление, но не это ее главный недостаток. Это были не просто знакомые между собой политики, но передовые бойцы американской контрреволюции против всех остатков кейнсианства. Многие из них были тесно связаны с фондом Heritage, который с самого своего основания в 1973 году был центром фридманизма. Поэтому не важно, были это 22-летние стажеры Дика Чейни или 60-летние руководители университетов, важно, что все они были пропитаны антипатией к государству и управлению; это помогало им демонтировать системы социальной защиты и государственного образования у себя на родине, но не помогало создавать государственные институты взамен уничтоженных.

Фактически многие из них не верили в необходимость такого строительства. Джеймс Хевмен, ответственный за восстановление иракского здравоохранения, по идеологическим причинам был противником бесплатной государственной системы заботы о здоровье; поэтому в стране, где детская смертность в 70 процентах случаев вызвана излечимыми болезнями, такими как расстройство желудка, а медицинские инкубаторы для герметизации заклеивают липкой лентой, он видел свою главную задачу в приватизации системы распределения лекарств[991].

Нехватка опытных государственных служащих в «зеленой зоне» не объясняется простой оплошностью — она следствие того, что оккупация Ирака с самого начала была радикальным экспериментом по созданию «оболочечного» правительства. К тому времени как интеллектуальные столпы общества прибыли в Багдад, все важнейшие роли в реконструкции Ирака уже были переданы Halliburton и KPMG. Задача государственных служащих сводилась к распределению денег на мелкие расходы — в Ираке это означало, что они вручали бумажные пакеты со стодолларовыми купюрами подрядчикам. Это картинно отображало роль правительства в корпоративистском государстве — работать конвейерной лентой для передачи общественных денег в частные руки.

Эта непрерывно движущаяся лента конвейера порождала ненависть к США среди иракцев, требовавших, чтобы Ирак согласился на радикальный свободный рынок без государственных субсидий или защиты торговли. В одной из многочисленных лекций для иракских бизнесменов Майкл Флейшер объяснял, что «защищенный бизнес никогда не становится соревнованием»[992]. Похоже, он не замечал комизма этой ситуации, поскольку Halliburton, Parsons, KPMG, Исследовательский институт Триангла, Blackwater и другие американские корпорации, которые наживались на реконструкции Ирака, находились под сильнейшей защитой: правительство США с помощью войны создавало новые рынки, не позволяя их конкурентам даже вступать в состязание, затем оплачивало их работу, гарантируя в придачу также и прибыль, — и все это за счет денег налогоплательщиков. Крестовый поход чикагской школы, который начался с желания демонтировать статичный и протекционистский «Новый курс», достиг своего апогея, породив корпоративный «новый курс». Это была простая и более опустошительная форма приватизации — не надо было передавать из одних рук в другие больших активов, достаточно скармливать корпорациям деньги из государственных сундуков. Можно обойтись без инвестиций и бухгалтерии, а доходы это приносит неимоверные.

Эти двойные стандарты вызывали приступы гнева у иракцев, как и то, что их систематически отстраняли от участия в этом плане. Они уже пострадали от экономических санкций, а затем от вторжения, и, естественно, надеялись, что восстановление страны принесет им какую-то пользу — не только когда дело будет завершено, но и в самом процессе, когда появятся рабочие места. И когда в Ирак стали приезжать десятки тысяч иностранцев, чтобы работать на иностранных подрядчиков, иракцы воспринимали это как новое вторжение. Это было не восстановление, но разрушение в новой форме: масштабное уничтожение промышленности, которая раньше была гордостью страны — и это чувство объединяло людей, несмотря на все их разногласия. Во время правления Бремера лишь 15 тысяч иракцев были наняты для участия в реконструкции, финансируемой американцами, — это поразительно малая цифра[993]. «Народ Ирака увидел, что все эти контракты получают иностранцы и они привозят собственных охранников и инженеров, а нам остается лишь быть зрителями — чего же тут можно было ожидать?» — сказал мне Ноури Ситто, американец иракского происхождения, с которым мы встретились в «зеленой зоне». Ситто вернулся в Багдад, чтобы помогать Временной коалиционной администрации в восстановлении Ирака, но он устал быть слишком дипломатичным. «Экономика — это первоочередная причина терроризма и отсутствия безопасности в стране».

Во многом акты насилия прямо направлены против иностранной оккупации, ее проектов и работников. Некоторые из этих атак явно исходят от иракских группировок вроде «Аль-Каиды», которые сознательно стремятся распространять хаос Однако если бы восстановление Ирака с самого начала было проектом народа, население страны пыталось бы защищать его как часть своего общества, что сильно затруднило бы работу провокаторов.

Администрации Буша было нетрудно поставить условие, чтобы любая компания, получающая деньги налогоплательщиков США, использовала для осуществления своих проектов труд иракцев. Кроме того, многие работы можно было бы поручить непосредственно иракским фирмам. Такие простые и понятные меры годами не применялись, потому что они вступали в конфликт с основной задачей, стоящей за всем проектом, — превратить Ирак в развивающийся рынок в ситуации экономического бума, но все знают, что такая ситуация не возникает там, где есть правила и законы, а возникает в их отсутствие. Таким образом, ради скорости и эффективности подрядчикам разрешили нанимать рабочую силу, какую они пожелают, привозить работников из других стран и свободно передавать субподряды любой другой компании.

Если бы через шесть месяцев после вторжения иракцы увидели, что они пьют чистую воду, поступающую по трубам Bechtel, их дома освещают лампы GE, больных лечат в госпиталях, построенных Parsons, а улицы патрулируют компетентные полицейские, прошедшие подготовку в DynCorp, многие (хотя не все) граждане Ирака могли бы забыть о своей обиде на то, что их исключили из процесса восстановления. Но этого не произошло. И еще до того момента, как иракское сопротивление начало систематически атаковать проекты реконструкции, всем было очевидно, что выполнение такой масштабной задачи на основе принципа неограниченной свободы предпринимательства обернулось катастрофой.

Свободные от любых правил, во многом защищенные от уголовных обвинений и работающие на основе контрактов, гарантирующих возмещение всех издержек плюс прибыль, многие иностранные корпорации повели себя вполне предсказуемо: начали мошенничать самым диким образом. Крупные подрядчики, которых в Ираке называли «первыми», разработали сложные схемы субподрядов. Они открыли свои офисы в «зеленой зоне» или даже в Кувейте или Аммане, а затем сделали своими субподрядчиками кувейтские компании, которые, в свою очередь, заключили субконтракты с саудовскими, а последние, когда ситуация в Ираке стала слишком небезопасной, заключили субконтракты с иракскими фирмами, часто из Курдистана, за малую часть от нормальной стоимости работы. Сенатор от демократов Байрон Дорган описывал эту сеть на примере контракта на установку кондиционеров в Багдаде такими словами: «Контракт передается субподрядчику, который передает его своему субподрядчику, а тот — субподрядчику четвертого уровня. Так что стоимость кондиционеров включает оплату труда четырех подрядчиков. В итоге именно четвертый устанавливает в комнате вентилятор. Да, американские налогоплательщики заплатили за кондиционеры, но эти деньги таяли как кусок льда, переходящий из рук в руки четырех человек, и в результате всего в Ираке в комнате устанавливают вентилятор»[994]. При этом иракцы на каждом этапе наблюдали, как крадут деньги, отпущенные им на помощь, пока страна переживала трудные времена.

Когда в ноябре 2006 года Bechtel упаковала имущество и покинула Ирак, компания во всем обвиняла «вездесущее насилие», которое помешало ей завершить свои проекты. Но подобные неудачи работы подрядчиков начались задолго до того, как вооруженное сопротивление в Ираке набрало силу. Первые же школы, перестроенные Bechtel, немедленно вызвали поток жалоб[995]. В начале апреля 2004 года, когда волна насилия еще не охватила Ирак, я посетила Центральный детский госпиталь в Багдаде. Предполагалось, что его восстанавливали американские подрядчики. Я увидела, что по коридорам текут потоки нечистот, ни один из туалетов не работает, а люди, которые пытались ликвидировать эту грязь, были настолько бедны, что ходили босиком, — это были субподрядчики четвертого уровня, как и женщины за столами, которые что-то вышивали для подрядчика подрядчика подрядчика Wal-Mart.

 

Эти мошенничества тянулись три с половиной года, пока все главные американские подрядчики, занимавшиеся реконструкцией, не покинули Ирак, растратив миллиарды и оставив массу недоделанных проектов. Parsons получила 186 миллионов долларов на строительство 142 объектов здравоохранения. Из них компании удалось завершить только шесть. Даже те проекты, которые считались образцовыми достижениями реконструкции, вызывают некоторые сомнения. В апреле 2007 года инспекторы из США в Ираке осмотрели восемь проектов, выполненных американскими подрядчиками, включая родильный дом и систему очистки воды. Они пришли к выводу, как о том писала газета New York Times, что «семь уже не действуют так, как было задумано». В той же статье говорилось, что единая энергосистема Ирака в 2007 году производит значительно меньше электричества, чем в 2006[996]. В декабре 2006 года, когда сроки всех главных контрактов по восстановлению были завершены, служба генерального инспектора рассматривала 87 случаев вероятного мошенничества, связанного с работой американских подрядчиков в Ираке[997]. Коррупция во время оккупации не была результатом дурного руководства, она была частью самой программы: если Ирак должен стать очередной территорией дикого капитализма, надо избавить страну от законов[998].

Временная коалиционная администрация Бремера не пыталась остановить незаконные сделки с ценными бумагами, обман и мошенничество, потому что оно само было мошенничеством, хотя и носило титул оккупационной власти США, что было только названием. Именно это подчеркивал судья на известном процессе в связи с коррупцией в компании Custer Battles.

Два бывших сотрудника этой компании, занимавшейся безопасностью, обвинили ее в том, что она жульничала, заключая контракты по восстановлению Ирака с администрацией Бремера (особенно это касается работ в Международном аэропорту Багдада), и нанесла правительству США ущерб, оцениваемый в миллионы долларов. Дело основывалось на документах компании, которые ясно показывали, что она в прямом смысле слова вела двойную бухгалтерию: одну для себя, другую для коалиционной администрации. Хью Тэнт, бригадный генерал в отставке, сказал, что это, «вероятно, самое крупное мошенничество из тех, что мне приходилось видеть за тридцать лет службы в армии». (Среди нарушений закона, о которых речь шла на суде, было и такое: в аэропорту компания Custer Battles присвоила себе вильчатые погрузчики, принадлежащие Ираку, выкрасила их и представила правительству счет за долгосрочную аренду машин[999].)

В марте 2006 года федеральное жюри в Вирджинии признало компанию виновной в мошенничестве и обязало ее уплатить 10 миллионов долларов в качестве возмещения убытков. Тогда представители компании попросили судью отменить это решение, выдвинув красноречивый аргумент в свою защиту. Они заявили, что Временная коалиционная администрация Ирака не является частью правительства США, а потому не подчиняется его законам, включая Закон о ложных притязаниях. Это заявление имело огромные последствия: администрация Буша освободила американские корпорации, работающие в Ираке, от обязанности подчиняться иракским законам, но если администрация Бремера не подчиняется также и законам США, значит, подрядчики не подчиняются никаким законам вообще — ни американским, ни иракским. В тот раз решение судьи было благоприятным для компании: он сказал, что суд располагает многочисленными доказательствами того, что Custer Battles представляла Временной коалиционной администрации «ложные и мошеннические завышенные счета», однако истцам «не удалось доказать, что этот обман был направлен против Соединенных Штатов»[1000]. Иными словами, присутствие правительства США в Ираке в течение первого года проведения экономического эксперимента оказалось миражом — правительства не было, была лишь труба для перекачки денег американских налогоплательщиков и иракских нефтяных долларов иностранным корпорациям, находящимся полностью вне действия законов. В этом смысле Ирак представлял собой наивысшее выражение антигосударственной контрреволюции — пустое государство, где, как установил суд, самого государства не было.

Передав миллиарды долларов подрядчикам, Временная коалиционная администрация исчезла. Ее сотрудники вернулись в частный сектор, и когда стали вспыхивать скандалы, не осталось никого, кто мог бы отвечать за эту печальную деятельность в «зеленой зоне». Но в Ираке сильно ощущалась эта пропажа миллиардов долларов. «Ситуация сейчас стала еще хуже и не похоже, чтобы положение улучшалось, несмотря на огромные контракты с американскими компаниями, — сказал инженер, сотрудничающий с Министерством электроэнергии, через неделю после того, как Bechtel объявила, что покидает Ирак. — Удивительно, что миллиарды долларов, потраченные на электричество, совершенно не улучшили, но даже ухудшили ситуацию». Таксист в Мосуле удивлялся: «Что это за восстановление? Сегодня мы пьем необработанную воду из системы, построенной десятки лет назад, которой никто не занимался. Электричество у нас бывает два часа в сутки. И мы движемся вспять. Мы готовим еду на дровах, потому что у нас нехватка газа»[1001].

Катастрофический провал плана реконструкции также прямо связан с самой тяжелой формой «отдачи» — с опасным распространением религиозного фундаментализма и межрелигиозных конфликтов. Когда оккупационные власти не смогли обеспечить работу самых необходимых служб, пустоту заполнили мечети и местные люди с оружием. Молодой религиозный активист из шиитов Муктада аль-Садр ярко продемонстрировал неудачи приватизированной реконструкции Бремера, начав свою неофициальную реконструкцию в трущобах шиитов от Багдада до Басры, благодаря чему у него появились ревностные последователи. На деньги мечетей, а позднее, быть может, и при поддержке Ирана он основал центры, которые посылали электриков восстанавливать провода и телефонную связь, организовывали сбор мусора, устанавливали аварийные генераторы, совершали необходимые поездки и регулировали дорожное движение. «Я увидел пустоту, и никто не мог ее заполнить, — говорил аль-Садр в первые дни такой работы. И добавлял: — Что я могу делать, то и делаю»[1002]. Кроме того, он собирал молодых людей, у которых не было ни работы, ни перспектив в Ираке под управлением Бремера, выдавал им черную одежду и раздавал ржавые автоматы Калашникова. Так появилась «Армия Махди», сегодня одна из самых жестоких сил среди иракских религиозных фанатиков. Эти вооруженные бойцы также являются наследием корпоративизма: если бы реконструкция позволила создать рабочие места, безопасность и работу важнейших служб в Ираке, аль-Садр не мог бы начать свою миссию и остался бы без многих своих последователей. Но провал корпоративной Америки заложил основы успеха аль-Садра.

 

Ирак под управлением Бремера был плодом логического развития теории чикагской школы: количество работников в государственном секторе сведено к минимуму, в основном всем заправляли контрактники, живущие в городе-государстве от Halliburton, которые подписывали благоприятные для корпораций законы, составленные KPMG, передавали брезентовые мешки с деньгами западным подрядчикам, охраняемым наемными солдатами, и пользовались полным судебным иммунитетом. И они жили в окружении разъяренных людей, которые все больше пропитывались духом религиозного фундаментализма, потому что он был единственным источником власти в ситуации «оболочечного» государства. Как бандитизм в России или кумовство около Буша, Ирак был порождением 50-летнего крестового похода за приватизацию мира. И хотя сами его вожди этого не признают, теперешний Ирак надо рассматривать как самое чистое из всех, бывших доселе, выражение той идеологии, которая его породила.

 

Date: 2015-11-13; view: 260; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.009 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию