Велосипед

В ту пасху мне сровнялось пятнадцать. Сажусь я как‑то ужинать, а мать мне и говорит:

– Вот и хорошо, что ты ушел из школы. Теперь можно и на работу пойти.

– Неохота мне работать, – говорю я важно.

– А все же придется, – говорит она, – не по карману мне содержать такого объедалу.

Тут я надулся, оттолкнул тарелку, будто на ней не тосты с сыром, а самые отвратительные помои:

– А я думал, что хоть передохнуть‑то можно.

– И напрасно ты так думал. На работе тебе не до глупостей будет.

И тут она берет мою порцию и вываливает на тарелку Джону, младшему брату, – знает, как меня до бешенства довести. В одном моя беда – я ненаходчивый. Я бы так и расквасил физиономию братцу Джону и выхватил тарелку, да только этот недоносок сразу же все заглотал, а тут еще отец сидит у камина, прикрывшись развернутой газетой.

– Ждешь не дождешься, только бы выпихнуть меня на работу, – проворчал я.

Отец опустил газету и влез в разговор:

– Запомни: нет работы – нет и жратвы. Завтра же пойдешь искать работу и не возвращайся, пока не устроишься.

Вставать пришлось рано – надо было идти на велосипедную фабрику просить работы; мне показалось, что я опять пошел в школу, – не понимаю, зачем я только вырос. Но старик у меня был настоящий работяга, и я знал – и мозгом и нутром, – что весь пошел в него. На пришкольном участке учитель, бывало, говорил: «Ты у меня самый лучший работник, Колин, и после школы ты тоже не пропадешь», – а все потому, что я битых два часа копал картошку, пока остальные бездельничали и старались наехать друг на друга машинками для стрижки газона. После‑то учитель загонял эту картошку по три пенни за фунт, а мне что доставалось? Фиг с маслом. Но работать я всегда любил – вымотаешься хорошенько и здорово себя чувствуешь после такой работы. Само собой, я знал, что работать придется и что лучше всего – самая трудная, черная работа. Смотрел я как‑то кино про революцию в России, там рабочие захватили власть (мой отец тоже об этом мечтает), и они выстроили всех в ряд и заставили руки показывать, а рабочие парни стали ходить вдоль ряда и смотреть, у кого какие руки. И если кто попадался с белоснежными ручками, того сразу к стенке. А если нет – то полный порядок. Так вот, если у нас тоже так получится, я‑то буду в полном порядке, и это меня малость утешало, когда я топал по улице в комбинезоне вместе со всеми в полвосьмого утра. Лицо у меня, должно быть, было перекошенное: на одной половине написано любопытство и интерес, а другая скуксилась от жалости к самому себе, так что соседка, заглянув спереди в мой циферблат, расхохоталась, распялив рот до ушей, – чтоб ей в горле провертели такую же дыру! – и заорала: «Не дрейфь, Колин, не так страшен черт, как его малюют!»

От ворот дежурный повел меня в токарный цех. Не успел я войти, как шум, словно кулак в боксерской перчатке, двинул меня по черепу. Только я не подал виду и пошел дальше, хотя этот скрежет вгрызался мне в самые кишки, будто хотел вывернуть их наружу и пустить на подтяжки. Дежурный сдал меня мастеру, тот сплавил наладчику, а наладчик спихнул меня еще какому‑то парню – можно было подумать, что я жгу им руки, как краденый бумажник.

Парень повел меня к стенному шкафу, открыл его и сунул мне метелку.

– Подметешь в этом проходе, – сказал он. – А я займусь вон тем.

Мой проход был куда шире, но я возражать не стал.

– Бернард. – сказал он, протягивая руку. – Это буду я. На той неделе перехожу на станок, сверловщиком.

– И долго тебе пришлось тут мести? – Надо же било узнать, надолго ли, а то меня и так уже тоска взяла.

– Три месяца. Всех новичков сначала ставят на уборку, чтобы успели пообтереться.

Бернард был маленький и тощий, постарше меня. Мы с ним сразу сошлись. У него были блестящие круглые глаза и темные курчавые волосы, и язык у него был привешен неплохо, как будто он и до сих пор учится в школе. Он вечно отлынивал от работы, и я считал, что он очень умный и ловкий, может, он стал таким потому, что отец с матерью у него умерли, когда ему было всего три года. Воспитала его тетушка‑астматичка, она его баловала и терпела любые его выходки – он мне все потом рассказал, когда мы пили чай в обеденный перерыв. «Теперь‑то я тихий, комар носу не подточит», – сказал он, подмигивая. Я как‑то не понял, к чему это он говорит, видимо, решил, что после всех россказней о том, что он вытворял, я с ним и водиться бы не стал. Но, как бы то ни было, вскорости мы с ним стали приятелями.

Болтали мы с ним как‑то раз, и Бернард сказал, что больше всего на свете ему хочется купить проигрыватель и побольше пластинок – особенно нью‑орлеанских блюзов. Он давно копил деньги и сколотил уже десять фунтов.

– Ну а я, – говорю, – хочу велосипед. Буду ездить по выходным до самого Трента. В комиссионке на Аркрайт‑стрит продаются приличные велосипеды, хоть и подержанные.

Тут опять пришлось идти подметать. По правде говоря, я всегда мечтал о велосипеде. Обожаю скорость. Я целился на мопед марки «Малькольм Кэмпбелл», но пока мне сгодился бы и простой двухколесный. Как‑то раз я одолжил такой велосипедик у своего двоюродного брата и так шуранул под гору, что обошел автобус. Часто мне приходило в голову, что стащить велосипед ничего не стоит: торчишь у витрины магазина, дожидаешься, чтобы какой‑нибудь парень оставил свой велосипед и зашел внутрь, тогда ты суешься впереди него и спрашиваешь какой‑нибудь товар, о котором они и не слыхивали; потом выходишь, посвистывая, берешь велосипед и даешь ходу, пока владелец торчит в магазине. Я часами обдумывал это дело: лечу на нем домой, перекрашиваю, меняю номера, переворачиваю руль, меняю педали, выкручиваю лампочки и вставляю другие… Нет, не пойдет, решил я, надо честно копить на велосипед, раз уж меня вытурили на работу, раз уж не везет.

А на работе оказалось веселее, чем в школе. Вкалывал я на совесть, да и с ребятами подружился, – любил я потрепаться о том, какая у нас вшивая зарплата и как хозяева сосут из нас кровь, – ясно, что на меня обращали внимание. Я им рассказал, как мой старик говорит: «Если у тебя разболится голова, когда ты дома сидишь, – завари чайку покрепче. А если на работе – даешь забастовку!» Смеху было!

Бернард уже получил свой станок, и раз как‑то в пятницу я стоял и ждал – надо было вывезти стружку.

– Ты что, все копишь на велосипед? – спросил он, смахивая стальную пыль щеткой.

– А как же? Только эта волынка надолго. Они там по пять фунтов дерут, в этой комиссионке. Зато с гарантией.

Он возился еще несколько минут с таким видом, будто собирался преподнести мне приятный сюрприз или подарок на день рождения, а потом и говорит, не глядя на меня:

– А я собираюсь продать свой велосипед.

– А у тебя разве есть?

– Видишь ли, – говорит, и на лице у него такое выражение: мало ли чего ты еще не знаешь, – на работу я езжу автобусом – меньше хлопот. – Потом сказал уже дружески, доверительно: – Тетушка его мне подарила на прошлое рождество. Но мне‑то теперь нужен проигрыватель.

У меня сердце так и запрыгало. Денег‑то у меня не хватит, это точно, но все же:

– А сколько ты за него возьмешь?

Он улыбнулся:

– Тут дело не в цене, а в том, сколько мне не хватает на проигрыватель и пару пластинок.

Я увидел долину Трента, с вершины Карлтон‑хилла она была как на ладони – поля и деревеньки, и река, будто белый шарф, упавший с шеи великана.

– Ладно, сколько тебе нужно?

Он еще поломался, как будто подсчитывал в уме.

– Пятьдесят шиллингов.

А у меня было всего‑навсего два фунта – так что великан схватил свой шарфик и был таков. Но тут Бернард сразу решил покончить с этим делом:

– Знаешь, я мелочиться не собираюсь, отдам за два фунта пять. Пять шиллингов можешь занять.

– Идет, – сказал я, и Бернард пожал мне руку, словно он солдат, что уходит на фронт.

– Заметано. Тащи деньги, а я завтра прикачу на велосипеде.

Когда я пришел с работы, отец уже был дома – наливал чайник над кухонной раковиной. По‑моему, он жить не может, если у него не поставлен чайник.

– Па, а что ты будешь делать, если вдруг настанет конец света? – спросил я его как‑то, когда он был в хорошем настроении.

– Заварю чайку и буду смотреть, – сказал он.

Он налил мне чашку чаю.

– Па, подкинь пятерку до пятницы.

Он накрыл чайник стеганой покрышкой.

– А тебе зачем понадобились деньги?

Я ему сказал.

– У кого покупаешь?

– У приятеля на работе.

– А велосипед хороший?

– Пока не видал. Он завтра на нем приедет.

Бернард приехал на полчаса позже, так что я не видел велосипед до самого обеда. Мне все чудилось, что он заболел и вовсе не приедет, как вдруг вижу – стоит у дверей, нагнулся и снимает зажимы. И тут я понял, что он приехал на своем – нет, на моем велосипеде. Бернард был какой‑то бледный, бледнее обычного, как будто всю ночь проболтался на канале с какой‑нибудь девчонкой и она натянула ему нос. В обед я с ним расплатился.

– Расписочка не нужна? – спросил он, ухмыляясь. Но мне было некогда дурачиться. Я немного попробовал велосипед во дворе завода, а потом поехал домой.

Три вечера подряд – было уже почти лето – я уезжал за город, миль за двенадцать, там воздух был свежий и попахивал коровьим навозом, даже земля там была другого цвета, такой простор кругом, и ветер на просторе – не то что на городских улицах. Красота! Я чувствовал, что начинается новая жизнь, как будто я до сих пор был привязан к дому за ногу веревкой длиной в целую милю. Я несся по дороге и прикидывал, сколько миль я сумею проехать за день, чтобы добраться до Скегнесса. Если же крутить педали без передышки целых пятнадцать часов подряд – а там пусть хоть легкие лопнут, – можно попасть и в Лондон, где я никогда еще не бывал. Такое было чувство, как будто перепиливаешь решетку в тюрьме. И велосипед оказался в порядке, не новый, конечно, но он мог поспорить с гоночным, и фонари были на месте, и насос работал, и сумка при седле. Я думал, Бернард свалял дурака, что отдал его по дешевке, но, видно, раз парню приспичило достать проигрыватель с пластинками, ему на все наплевать. «Такой и мать родную продаст», – думал я, мчась с бешеной скоростью вниз с холма и виляя среди машин, чтоб дух захватило.

– Ну как, хорошая штука – собственный велосипед? – спросил Бернард, изо всех сил хлопая меня по спине; вид у него был веселый, но какой‑то странный – с друзьями так не шутят.

– Тебе лучше знать, – ответил я. – Вроде все в порядке, и шины целые, верно?

Он поглядел на меня обиженно:

– Не нравится – можешь отдать обратно. Деньги я тебе верну.

– А мне они ни к чему, – сказал я. Мне легче было отдать свою правую руку, чем расстаться с велосипедом, и он это знал. – Проигрыватель купил?

Битых полчаса он мне рассказывал про этот проигрыватель. Сколько там у него разных кнопок и дисков – можно было подумать, что он рассказывает про космический корабль. Но мы оба были довольны, а это самое главное.

В ту же субботу я заехал в парикмахерскую – раз в месяц я там стригусь, – а когда вышел, то увидел, что какой‑то тип уже влез на мой велосипед и собирается отчалить. Я вцепился ему в плечо, и мой кулак оказался у него под носом, как красный свет – знак опасности.

– А ну слазь! – рявкнул я. Меня так и подмывало всыпать этому нахальному ворюге.

Он обернулся. Странный какой‑то вор, невольно подумал я; с виду вполне приличный малый, лет под сорок, в очках, ботинки начищены, ростом поменьше меня и притом с усами. Но ведь этот проклятый очкарик собирался стянуть мой велосипед!

– Черта лысого я слезу, – сказал он, да так спокойно, что мне подумалось – он какой‑то чокнутый. – И кстати, это мой велосипед.

– Катись ты отсюда… – выругался я. – А то как врежу!

Какие‑то зеваки стали останавливаться. Этот тип ничуть не волновался – теперь‑то мне понятно почему. Он окликнул какую‑то женщину: «Миссис, будьте добры, дойдите до перекрестка и попросите сюда полисмена. Велосипед мой, и этот щенок стащил его».

Для своих лет я довольно сильный. «Ах ты!» – завопил я да как потяну его с седла – велосипед с грохотом свалился на мостовую. Я поднял его и едва не уехал, но этот тип ухватил меня поперек живота, не тащить же мне его на себе в гору – сил не хватило бы, да я и не хотел.

– Надо же, украсть у рабочего человека велосипед! – подал голос какой‑то бездельник из тех, что собрались поглазеть. – Передушить бы их всех до единого.

Но не тут‑то было. Подоспел полицейский, и вот уже этот тип размахивает бумажником, показывает квитанцию с номером велосипеда: доказательство верное. Но я все еще думал, что он ошибается. «В участке расскажешь», – сказал мне полисмен.

Не знаю для чего, – наверное, я все же ненормальный, – я там гнул свое, и все: нашел, мол, велосипед в углу двора и ехал сдавать его в участок, но сначала зашел постричься. По‑моему, дежурный мне почти поверил, потому что тот малый знал с точностью до минуты, когда у него стянули велосипед, а у меня на это время оказалось алиби лучше не надо: в табеле было пробито время прихода на работу. Но я‑то знал, какая гадина не работала в то время.

Но раз у меня все‑таки оказался краденый велосипед, назначили мне срок условно – он еще не кончился. А этого Бернарда я возненавидел люто. Со мной, со своим другом, сыграть такую шутку! Да только, на его счастье, легавых я ненавидел еще больше – ни за что бы не раскололся, даже пса безродного и то не продал бы. Меня отец в два счета прикончил бы, хоть я и без него знал, что помогать легавым не след.

Слава богу, что я успел эту историю сочинить, хотя порой мне все же кажется, что я вел себя как идиот, – нечего было скрывать, как попал ко мне этот велосипед.

Но одно я знаю точно: буду ждать, когда Бернард выйдет из тюряги. Взяли его на следующий же день после того, как я влип с велосипедом, – он обчистил тетушкин газовый счетчик: деньги на пластинки понадобились. А тетка уже была по горло сыта его штучками, вот и решила, что маленькая отсидка ему не повредит, а может, и на пользу пойдет. Мне надо свести с ним счеты, и не пустячные – он должен мне сорок пять шиллингов. И мне наплевать, откуда он их возьмет – пусть идет и грабит другие счетчики, но денежки я из него вытрясу, вытрясу как пить дать. Я его в порошок сотру.

А иногда меня смех разбирает. Ведь если у нас когда‑нибудь будет революция и всех выстроят в ряд, руки‑то у Бернарда будут беленькие, потому что он отпетый лоботряс, подонок и вор, – погляжу я тогда, как он выкрутится, потому что мне своих рук стыдиться не придется, будьте уверены. Да и как знать – может, я окажусь с теми парнями, которые будут наводить порядок.

Перевод М. Ковалевой