Баблов & Допотопов

Вечером, в кромешной тьме, посреди кошмара про очередь за свежей треской в Сосновой Поляне (юго‑запад Санкт‑Петербурга, Россия), его разбудил телефон. Включив свет, Хупер каким‑то чудом нашёл беснующийся под столом аппарат. Подняв трубку, он услышал: «А жизнь‑то супер, мистер Хупер!» Это был Дэнни, Дэнни Рубиройд, один из его людей.

– Чего тебе, дурень? – хрипло отозвался майор.

– Ничего. Просто ты вчера говорил, что сегодня идём ловить кота.

– Какого кота?

Хупер, наконец, выдрал ногу из рукава плаща.

– Какого‑то кота.

– Зачем?

Хупер, наконец, отстегнулся от каминной решётки и отбросил наручники подальше к чёртовой, что называется, матери.

– А хрен его знает! Так мы идём или нет? Если нет – я в кабак пойду.

Таков был ответ Рубиройда.

– Иди, – согласился Хупер и положил трубку. Потом добавил: «в жопу». Но это уже для себя, шёпотом. Потому что Хупер был опытный разведчик.

Потом на журнальном столике у дивана (среди бутылок, окурков и левого ботинка) он разыскал рваную записную книжку в когда‑то коричневой обложке. Полистав её негнущимися пальцами, он уставился в безмерно корявую запись на последней странице: «1) поймать Носкова и заменить микрофон; 2) завязывать с джином! пока не поздно завязывать с джином! 3) позвонить Мэрион, как дела». Картина начала вырисовываться.

Мэрион – это его жена, капитан внешней разведки Маша Тихобрюхова. Она сейчас в отпуске у матери, в этом (Хупер постоянно забывал, как называется тёщин колхоз) под Бобруйском. И стоило только Маше шагнуть за британский порог, как Хупер и Рубиройд превратили первый же свой запой в оргию поистине калигулианского масштаба, и на какое‑то время тишайший Даксборо стал разнузданным Вечным городом… «Но надо работать, надо работать», – напомнил себе Хупер. Он попробовал было задуматься о коте, и ему бы это, скорее всего, удалось, если бы какая‑то сволочь внутри не повторяла без конца: «Надо работать, надо работать, надо работать». В ответ Хупер саданул джина, посмотрел в записную книжку и вычеркнул тезис номер два. Теперь он уже всё помнил. Носков – это толстый русский кот из Хобби Холла, и очень себе на уме. Живёт под боком у придурка Хьюго Океанопулоса, которым давно и, скорее всего, напрасно интересуется внешняя разведка. Начальники Хупера в Управлении почему‑то уверены, что «доктор Хьюго» далеко опередил отечественную психиатрию на путях создания какого‑то «Мирового Дебила, за которым будущее». Поэтому ещё в Питере на кота надели ошейник с микрофоном, который теперь надо заменить – в последнее время он что‑то начал барахлить.

В дверь позвонили. Хупер стебанул джина, распихал полуавтоматические пистолеты по карманам пижамы, накрыл ковриком пулемёт под лестницей и подошёл к двери.

– Кто там? – спросил он, когда окончательно убедился, что глазка ему сегодня не отыскать. (Спокойствию Хупера сейчас позавидовал бы даже замерзающий без водки якут.)

– Почтальон Печкин, – послышалось снаружи.

Тогда Хупер в сердцах плюнул себе на тапок (но промахнулся) и рывком открыл дверь, вообще‑то, в менее драматических обстоятельствах, открывавшуюся наружу. На пороге лежал улыбающийся Дэнни Рубиройд. И одет он был как выживший из ума Арлекин.

– Чего ты припёрся? – сурово спросил Хупер и попытался почесать ухо. Но не нашёл.

Дэнни поднялся, разгрёб свои светлые патлы и показал шишку на лбу.

– Был сейчас у Дикинсона… так этот мудила Картридж опять мне в лоб заехал… и опять седьмым шаром.

– Да ну? – заинтересовался Хупер и нашёл проклятое ухо. Но уже забыл, зачем.

– Ага. И, как всегда, от борта.

– Думаешь, за этим что‑то кроется? – ещё сильнее заинтересовался Хупер и оставил ухо в покое. Но осталось чувство какого‑то неудовлетворения. – Думаешь, Картридж на что‑то намекает? Может, контакт хочет наладить?

– Да хрен его знает, чего он хочет! Но не промахнулся ещё ни разу.

– Он который раз тебе в лоб попадает?

– Четвёртый… или пятый, я не считал, – сказал Дэнни.

– Не считал! – возмутился Хупер. – Мне с тобой, что ли, ходить считать?

– Да ладно, я сам теперь… – примирительно сказал Дэнни. – Короче, когда у меня башка отзвенела, я вспомнил, что ты вроде зайти просил.

– Ничего я не просил. Галлюцинации у твоей башки.

– Ладно, – сказал молодой шпион и пошатнулся, – тогда я пошёл.

– Заходи, раз пришёл, – проворчал Хупер и впустил парня в дом.

Попав в дверной проём всего лишь с третьей попытки, Дэнни бодро направился вверх по лестнице, но Хупер не менее бодро поймал его за портки и развернул в правильном направлении. Дэнни влетел в гостиную.

– Ты что, перестановку сделал? – удивлённо спросил он, показывая на группы бутылок в разных концах комнаты.

– Тебе‑то что? – уклонился от прямого ответа Хупер.

Никогда он не спешил раскрывать карты, не стал и на этот раз.

Они уселись на диваны, и Хупер на правах хозяина стал разливать, а Дэнни вытащил из‑под себя Колю, прелестную французскую бульдожку. (Однажды, глядя ей в глаза, Рубиройд заявил Хуперу: «Думаю, в аду нас встретят существа с такими вот, примерно, лицами». Хупера тогда крайне шокировало это «нас». Что касается имени собаки, то названа она была в честь одного полковника внешней разведки, бывшего начальника Хупера, которого звали Николай Яковлевич. Впервые увидев щенка, Хупер поразился их феноменальному сходству.) Налюбовавшись, парень нежно погладил сонную зверушку и осторожно запихал её под подушку. В результате этих манипуляций Коля захрапела ещё неистовее.

Хупер уставился на собаку и задумчиво произнёс:

– Её же вроде Мэрион к соседке отвела…

– Значит, не отвела, – предположил Дэнни.

– Значит, не отвела, – согласился Хупер.

Они выпили по первой.

– Ну так что? – спросил Дэнни.

– В смысле?

– Ну про кота‑то… – пояснил подручный Хупера, пока тот наливал.

– А… кот – это Носков из Хобби Холла. У него микрофон забарахлил. Надо заменить.

Дэнни внимательно посмотрел на Хупера. Хупер внимательно посмотрел на Дэнни. Тогда Дэнни взял стакан, да и вылил его содержимое прямо себе в рот.

В том же примерно духе поступил и Хупер. Потом сказал:

– Завтра утром всё и провернём.

– Завтра так завтра, – не стал спорить Рубиройд, закусывая крошками со стола.

Хупер поднялся и, титаническим усилием воли сохранив равновесие, похлопал Дэнни по голове. Имея в виду плечо. Этот парень ему нравился, и, чем дальше, тем больше. А после третьего стакана Хупер так растрогался, что чуть было не назвал Дэнни Фёдором. Как его, собственно говоря, и звали уже двадцать семь лет. Просто Федя об этом забыл. Забыл сразу после того, как прошлой зимой с высокого дуба в лесу под Ноттингемом на него рухнула радистка Паша. (Там связь была хреновая, помех много, а Паша – дура каких свет не видывал. Хупер её потом в лондонскую резидентуру обменял на две коробки «Мальборо» (2 × 50 × 10 × 20 шт). Пускай там на Биг‑Бен лазит!) Хупер не раз ставил перед командованием вопрос о необходимости информировать старшего лейтенанта Фёдора Допотопова об истинном положении вещей. Вернуть ему, так сказать, представление о рязанских корнях. А то ведь так и проживёт жизнь, думая, что он замудонец Дэнни Рубиройд! Но командование пока не одобряло. В последней шифровке Хуперу рекомендовали подождать до седьмого ноября. А там уж, как бы в награду…

Хупер растолкал Дэнни, и они пели «И полети к родному дому, отсюда к родному дому», пока Коля не завыла. Тогда Дэнни снова отрубился, а Хупер включил телевизор. (У него теперь была новая спутниковая система – подарок местного бандеровца Мыколы Нечитайло, которого он в очередной раз прищучил.) Видимость была хорошая, а вот новости с Родины… Правда, в самом конце выпуска в глубине экрана с двумя чемоданами в руках пробежал Путин. Но на сердце было по‑прежнему тревожно: в России смута, и когда ещё питерские Кремль возьмут?..

Хупер вырубил телевизор и, подвинув Колю, бросился на диван, чтобы погрузиться в недосмотренный накануне кошмар. Дело там, в двух словах, было в том, что у Хупера уже подходила очередь за треской в универсаме на улице Тамбасова, когда вдруг выяснилось, что номер у него написан не на правой руке, как у всех, а на левой. Короче, Хупера обвинили в мошенничестве. Какая‑то косматая баба сзади орала благим матом, что он, гадина, сам себе номер написал, что он, сволочь такая, сроду здесь не стоял, и призывала немногочисленных в толпе мужиков набить ему, наконец, морду. И сколько Хупер ни воздевал свою левую ладонь с номером 172 на ней, у стояльцев в очереди были каменные лица. А кое у кого и опухшие.