Четыре этапа эволюции дисциплины. Изучение проблем безопасности (Security Studies) в рамках теории международных отношений занимает особое место

Изучение проблем безопасности (Security Studies) в рамках теории международных отношений занимает особое место. На протяжении полувека отечественные и западные специалисты достаточно плодотворно занимались анализом военных стратегий, оборонной политики, ядерного паритета и т.п., что, фактически, и составляло традиционное понимание «безопасности».

Хронологически можно выделить четыре этапа эволюции дисциплины. Зарождение - 1945 – середина 1950-х годов. Расцвет – середина 1950-конец 1960-х. «Забвение» - начало 1970-х. Возрождение – начало 1980 – 1990-е гг.

Зарождение дисциплины можно связать с несколькими факторами. Во-первых, изоляционизм и идеализм межвоенного периода уступал место реализму. Реализм уделяет пристальное внимание роле силы в международных отношениях и национальным интересам. Соединенные Штаты расширяют свое участие в мировых процессах, определяя новую шкалу национальных интересов, выходивших далеко за пределы национальных границ. С 1943 г. американские военные приступили к составлению послевоенных планов мирного обустройства. Ключевое место в этих планах отводилось военным базам, которые должны были появиться в стратегически важных регионах мира. Во-вторых, изобретение атомной бомбы в частности и технологическая революция привели к созданию такого оружия, использование которого лишало некогда спокойные, благодаря своей удаленности, Соединенные Штаты такого привычного ощущения безопасности. Парадоксально, но именно ученые, занимавшиеся созданием ядерного оружия, заставили политиков обратить пристальное внимание на проблему сохранения мира и безопасности, поскольку именно они первыми осознали всю опасность, изобретенного ими оружия. Проект знаменитого документа, ставшего в последствии известным как СНБ получил одобрение Роберта Опенгеймера, Генри Смита, Эрнста Лоуренса – все участники проекта создания ядерной бомбы. Президент Гарвардского университета Джеймс Конант и президент Фонда Рокфеллера Честер Барнард согласились с основными положениями документа, автором которого был Пол Нитце. Реалистическая парадигма предоставила весь необходимый научный и категориальный аппарат для разработки стратегии «ядерного века» и главное – доктрины сдерживания. В теории сдерживания, так же как и в реализме, центральное место занимало государство, большое внимание уделялось военной силе и поддержанию баланса сил. Видимо это, в какой-то степени объясняет изначально принятую абсолютизацию военного фактора безопасности.

В 1953 г. Советский Союз провел успешные испытания термоядерной бомбы, опередив американских ученых в создании так называемой «супер бомбы». В это время среди американских экспертов, заметную роль начинают играть гражданские аналитики, которые привнесли более «рациональный» взгляд на решение проблем национальной безопасности. Именно им принадлежит инициатива в развитии таких концепций как уязвимость стратегических сил, гибкое реагирование, ограниченная ядерная война, эскалация ядерного конфликта и других.

Одним из первых, стратегию ограниченной войны предложил Г.Киссинджер, который выступил с критикой доктрины массированного возмездия. В предложенной стратегии будущий советник по национальной безопасности, видел более подходящее сдерживающее средство, чем обычная война.

Автором теории «эскалации» можно считать известного аналитика из Гудзонского института Германа Кана, считавшего, что через метафору «лестница/шкала эскалации» можно понять насильственный характер международных отношений. Кан использовал метафору «лестница», что бы представить шкалу из множества выбора конкретных действий, которые ранжируются от менее враждебных до наиболее агрессивных форм проявления. Стратег может выбрать любую акцию, в зависимости от ожидаемого результата и характера международной обстановки.

В это же время активно разрабатывается концепция контроля за вооружением, которой в США отдавали большее предпочтение, чем концепции разоружения, считая первую более эффективной для поддержания стабильности в условиях ядерного противостояния. Наступила эра расцвета «security studies», когда эксперты предлагали новые теории и обкатывали нестандартные идеи. Многие работы, опубликованные в период до середины 1960-х годов, были признаны классическими.

На рубеже 1960-х годов возникли три новых направления, в рамках которых в том числе изучались политика национальной безопасности: сравнительные исследования, структурно-функциональный анализ и исследования политики с позиций общей и социальной психологии.

Большой вклад в развитие теории внесла, ставшей уже классической, работа Дж. Розенау «Предтеории, теории и внешняя политика». В ней автор выделяет пять категорий факторов: личность политика, его роль, особенности политико-государственного, общественного устройства, системные факторы, определивших, фактически пять уровней детерминации внешней политики. Главный вывод работы, который имеет большую ценность для исследователей внешней политики и политики национальной безопасности, внешняя политика государства не является чем-то раз и навсегда предопределенной. В одних и тех же условиях поведение государства может изменяться.

Н.А.Косолапов достаточно сдержанно оценивает вклад сравнительных исследований, отмечая, однако, одно их достижение. Они сумели нанести серьезный «удар по категориям «политического реализма». В то же время, работы представителей этого направления, в которых отражен бесценный опыт участия их авторов в процессе разработки внешнеполитических решений, не претендовали на построение идеальных умозрительных моделей. Речь идет об известных работах Г.Аллисона, М.Хэлперина, С.Хантигтона, К.Уолтца и некоторых других.

Заметный вклад в развитие дисциплины внесли ученые, обратившие пристальное внимание на процесс принятия внешнеполитических решений и механизм разработки политики национальной безопасности. Причем в этом направлении работали как историки, так и политологи. В этом ряду можно выделить такие имена: К.Боулдинг, Г.Киссинджер, Дж.Розенау, А.Рапопорт, Р.Снайдер и др. Методологической основой их работ стали теория принятия решений и системный анализ.

С большой осторожностью как к новому этапу, по нашему мнению, следует относиться к так называемой «бюрократической теории». По существу в работах, которые относят к этому направлению, нет ничего принципиально нового. Историки всегда обращали внимание на процесс взаимодействия всех участников разработки и реализации внешнеполитических решений. Каждый из них подвергается лоббированию, что часто приводит к столкновению интересов. В странах с представительно демократией, где в той или иной степени действует принцип разделения властей, внешняя политика всегда будет итогом сложных взаимодействий и отношений. Нельзя не согласиться с выводом Н.Косолапова, что сильной стороной этих работ заключается в ее описательной части. Вызвано это, прежде всего тем, что их авторами, как и в предыдущем случае, являются люди, знакомые с этой кухней не понаслышке. Г.Киссинджер, Г.Аллисон, М.Хэлперин и др. Удивляет другое, в процессе знакомства с этими работами никак не удается избавиться от мысли – а где же объяснение непосредственно той политики, которую осуществляет государство. Для большинства работ, а может для тех, кто объединил их в рамках бюрократической теории, характерно преувеличение роли бюрократии. Происходила подмена, бюрократия для дела, а не дело для бюрократов.

В этом же ряду стоят работы, которые написаны на основе идей и положений привнесенных из политической социологии. Исследования Г.Алмонда, Б.Коэна, С.Миллса и др. обращаются к изучению роли элит и групп давления при формировании и осуществлении внешней политики. Недостатком этих работ можно считать то, что в них очень элегантно обходятся объективные факторы, определяющие пределы влияния элит и других групп давления на процесс реализации внешней политики особенно.

В середине 1950-х годов особую популярность приобрели работы, в которых изучались социально-психологические аспекты внешней политики. Работы делились на три основных направления: изучение национального характера и его взаимосвязей с национальным поведением; исследования социально- и политико-психологических факторов, действующих на личность, группу, организацию и стадиях внешнеполитического процесса; исследования конфликта с точки зрения предрасположенности «актора» к конфликтным формам отношений и особенностей его поведения.

В зарубежной и отечественной историографии сформировалось достаточно скептичное отношение к концепции национального характера как объясняющего специфику национального поведения. Особую популярность эта концепция получила в 1950-60-е годы. Однако еще в 1930-40-е годы сходные идеи и принципы обсуждались в работах Р.Бенедикта и Э.Сэпира. Они обращались к проблемам «моделей культуры». В качестве недостатка этой концепции можно отметить подмену рациональных методов некими иррацциональными приемами, далекими от строгой логики. Многие работы, посвященные этой проблеме, доминируют предположениями, гипотезами и фантазиями, что размывает рамки научного мышления. К 1970-м г. широкая дискуссия завершилась серьезной критикой данного подхода, указывая на не разработанность методических приемов.

Ценности и идеалы, которые, по мнению сторонников этой концепции, определяют национальный характер, подвержены изменениям, поскольку не являются раз и навсегда данными. Однако при этом, следует учитывать, что ценности отличаются большим консерватизмом, чем многие другие аспекты культуры. Более того, люди (тем более организованные в какие-либо группы или сообщества: армия, партия и т.п.) склонны искусственно консервировать некоторые прежние ценностные ориентиры. Поэтому в нашем исследовании мы попытаемся ответить на вопрос, как относится консерватизм с динамикой.

Несмотря на столь категоричные выводы научного сообщества относительно ценности концепции национального характера как объясняющего специфику национального поведения на международной арене, в 1990-е годы вновь появились работы, посвященные изучению национального характера и его влиянию на политику национальной безопасности. Особую популярность приобрела проблема определения влияния стратегической культуры на способ мышления и поведения представителей групп, ответственных за разработку и реализацию национальной стратегии.

Гарвардский исследователь А.Джонсон, не соглашаясь с реалистами, считает, что социализированные в различных стратегических культурах элиты, будут принимать различные решения. Сторонники этого подхода обращали пристальное внимание на национальную психологию, культурную самобытность как на факторы, объясняющие поведение представителей различных стратегических культур. А.Воскресенский обратил внимание на достоинства и недостатки этого подхода, отмечая одновременно, что «теория культур», применяемая в рамках интегрирующего подхода, могла бы оказаться полезной при объяснении причин разногласий, непонимания и неудач в общении между странами.

В 1980-е годы, прикрываясь новым системным методом, исследователи пришли к выводу о необходимости принять все ранее созданные частные концепции, которые должны были быть подвержены научной верификации. Во многом то стало возможным, благодаря большему количеству источников и материалов, которые стали доступны исследователям. В США после принятия закона и свободе информации, и рассекречиванием ранее недоступных документов, появилась возможность по новому посмотреть на созданные ранее теории и их применимость для анализа сложнейших процессов, связанных с анализом внешней политики.

По мнению Джона Стейнбрюнера, с конца 1960-х годов наблюдался застой в изучении проблем безопасности. Вьетнамская война способствовала снижению интереса к военной проблематике, доминировавшей в «security studies» до этого времени. Достигнутый в 1970-е годы военно-стратегический паритет между США и Советским Союзом, и последовавшая за осознанием этого факта разрядка - увели общественность и академическое сообщество от проблем ядерного оружия и военной тематики в целом.

В это время появляются работы, в которых разрабатывалась бюрократическая парадигма. Грэхэм Аллисон, Мортон Гальперин, Джон Стейнбрюнер и др. обратили внимание по процесс принятия решения в области национальной безопасности. Институциональный фактор, кибернетическая теория и др., несколько выходили за рамки «security studies», однако их безусловной заслугой можно считать в ведение в научный оборот большого количества эмпирического материала, позволившего историкам лучше понять социально-экономические и политические условия эволюции стратегии национальной безопасности.

В конце 1970-х начале 80-х гг. начинается новый этап в изучении проблем безопасности. В академическом сообществе была инициирована широкая дискуссия о «новом» содержании понятия безопасность. Понятие безопасность неразрывно увязывалось с идеями свободы и демократии. Либеральные ценности и идеалы стали составляющим компонентом определения. Более того, для либеральной традиции, которая завоевывала умы западных интеллектуалов, характерно рассматривать безопасность индивида как коллективным, так и индивидуальным благом. Она является для него и условием и целью, которая может быть достигнута только коллективно. Для них характерно также принижение роли государства, которое, по их мнению, являет собой проблему. Нации и общества, через международные институты, могут более эффективно решать вопросы безопасности, которые, в идеале должны полностью уйти в историю.

Однако достигнуть единого мнения по вопросам идеологического характера (ценности, нормы, права человека) оказалось куда сложнее, чем полагали либеральные исследователи. Если по вопросу о «жестких» (т.е. военно-силовых) рисках, угрозах и опасностях удавалось достигать согласованной позиции многих государств, то добиться консенсуса в идеологической сфере более чем проблематично. Тем не менее, сторонники либеральной традиции не сдавались. Многие идеи и концепции были восприняты политологами, и на свет появлялись «теория режимов», «теория гегемонистской стабильности», «либерального институационализма» и др., которые с той или иной долей успеха, восполнили теоретические пробелы в современной теории международных отношений.

В 1983 году профессор Принстонского университета Ричард Ульман инициировал дискуссию о значении понятия «безопасность». В своей статье «Заново определяя понятие безопасность» он утверждал, что узкое определение безопасности (когда акцент делался только на военные угрозы) уводит внимание от невоенных угроз. Он предположил, что некоторые из наиболее опасных угроз национальной безопасности могут исходить изнутри самого государства.

В том же 1983 г. известный британский ученый Барри Бузан опубликовал работу «Народ, государство и страх», где кардинально смещал акценты в традиционном понимании «безопасности». Он одним из первых в новейшее время задался очень важным вопросом – насколько безопасность отдельной личности и общенациональная безопасность могут не совпадать или даже противоречить друг другу. Таким образом автор подводил к мысли, что само государство может быть основным источником опасности для отдельных людей, живущих в этом государстве. После этой публикации стало модно говорить о безопасности человека, которая имеет две основные стороны. Во-первых, она означает свободу от таких угроз как голод, болезни и т.п. Во-вторых, она означает защиту от неожиданного и болезненного нарушения повседневной жизни. Таким образом, понятие безопасность наполнялось тем содержанием, которое было характерно для либералов эпохи Просвещения.

Следует признать, что отечественные исследователи не стояли в стороне. В рамках активно развивавшегося нового политического мышления предлагалось отказаться от использования военных методов решения проблем безопасности. Авторитетный советский исследователь М.А.Мильштейн отмечал, что обеспечение безопасности – задача не военная, а политическая. Безопасность СССР и США может быть только взаимной.

Однако не все специалисты по международным проблемам соглашались с подобной точкой зрения. Представители реалистической школы не видели необходимости в смене парадигмы, они выражали сомнение в возможности и практической реализации тех задач, которые должны составить новую повестку безопасности. Более того, многие угрозы, которые предлагалось рассматривать как «новые», не казались им принципиально новыми. Организованная преступность и коррупция; терроризм; этнический сепаратизм; нелегальная иммиграция; экологические проблемы являются лишь новым прочтением «старых» угроз. Их опасность определялась прежними геополитическими факторами, борьбой за ресурсы и экономическое благополучие. Более того, по мнению А.Русса, многие российские исследователи считают, что западные аналитики преувеличивают значение нетрадиционных угроз, поскольку не хотят или не могут видеть реальных традиционных угроз.

Следует признать тот факт, что на официальном уровне всегда присутствовало более широкое понимание "национальной безопасности". К такому выводу пришел американский историк Эрнст Мэй, проанализировавший тексты ежегодных обращений президентов США к конгрессу. "В интересах нашей национальной безопасности, - говорил первый министр обороны США Д.Форрестол, - восстановление экономической стабильности в Европе, так же как и поддержание высокой боевой готовности вооруженных сил".

Исследователь истории американской внешней политики Д.Гаддис отмечал, что "одной из главных целей новой национальной стратегии США сразу после второй мировой войны было установление экономической, политической и военной стабильности в Европе и Азии. Это рассматривалось в качестве важнейшего условия свободного распространения американских ценностей, как в самих США, так и во всем мире". Таким образом, не только представители академического сообщества, но и действующие политические лидеры, признавали более широкое толкование «безопасности», выходившее далеко за военные, чисто охранительные пределы.

Однако по целому ряду причин, военно-силовой детерминизм в определении "национальной безопасности" господствовал в США вплоть до конца 1960-х гг. Анализ официальных документов СНБ, Пентагона и государственного департамента позволяют нам сделать такой вывод.

Ситуация стала меняться на рубеже 1960-70-х годов, когда под влиянием меняющейся международной ситуации, в начале эксперты, а затем и политики осознали необходимость внесения коррективов в концепцию «национальной безопасности».

Карибский кризис продемонстрировал реальную опасность военного противостояния между ядерными сверх державами. Неудачи военной операции во Вьетнаме заставили задуматься об эффективности использования военной силы при решении проблем национальной безопасности. Установление военно-стратегического паритета между США и СССР, привело к необходимости пересмотреть роль ядерного фактора в концепции «национальной безопасности». Данные обстоятельства заставили и политиков задуматься о том, как безопасность одной страны зависит от безопасности других стран.

О необходимости более широкого подхода в изучении этой проблемы писали Роберт Кохане и Джозеф Най. Они обратили внимание академической общественности на новые вызовы и угрозы безопасности США. Особую тревогу исследователей вызвали последствия экономического бойкота и проявления международного терроризма. Нефтяное эмбарго привело к беспрецедентному повышению цен в период с 1972 по 1975 годы. Впервые в мирное время рядовой американцев столкнулся с проблемой дефицита. Повышение цен, особенно на неочищенную нефть, привело к новому витку инфляции и росту безработицы. Экономические проблемы стали в центре общественного внимания. Таким образом, не советская военная угроза стала причиной ухудшения качества жизни американского общества, а иные факторы, которые раньше считались второстепенными.

Причем о необходимости внесения изменений говорили не только либералы, но и сторонники более консервативного направления, среди которых можно выделить Г.Киссинджера. "Настала необходимость, - писал бывший помощник по национальной безопасности в администрации Р. Никсона, - увеличить наши ресурсы за счет новых концепций".