Глава 25. Глядя вслед уходящей с террасы Софье, Стефан лишь сжимал в бессильной злобе кулаки

Глядя вслед уходящей с террасы Софье, Стефан лишь сжимал в бессильной злобе кулаки.

Конечно, он мог бы остановить ее. Догнать, схватить, перебросить через плечо и унести в темный сад. Как только они останутся одни, он легко докажет, что ничего не изменилось, что ее желание осталось таким же сильным, как было днем, что она так же отзывчива на его ласки, как и раньше.

И все же он остался, не сделал ни шагу, смиряя закручивающуюся спиралью злость.

Именно злость, убеждал себя Стефан. Потому что если обжигающее изнутри чувство не было злостью, то оно могло быть только… болью.

Мне этого мало. Мне нужно больше … Больше того, что вы предлагаете…

Негромкие, но режущие душу слова все еще звучали эхом в ушах.

Да что с ней такое? Чего ей не хватает?

На свете не было мужчины, который дал бы ей больше.

У него высокое, завидное положение в обществе. У него богатство, которым он всегда и с удовольствием делился со своими любовницами. Приятная внешность. Ровный характер. Что еще ей нужно?

Его прежние любовницы никогда ни на что не жаловались. Да что там, они пускали в ход все эти женские штучки, чтобы только поддержать его интерес, продлить связь, удержать щедрого покровителя.

Похоже, Софья придумала для себя какой‑то идеал джентльмена, абсолютно недостижимый в реальной жизни.

К черту.

Стефан сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь погасить или хотя бы унять бурлящие эмоции. Такое получалось только у Софьи. Только она умела выводить его из себя, доводить до белого каления и закручивать водоворот из самых разных чувств. И получалось у нее это на удивление легко, без малейших усилий.

Так почему бы просто не уйти?

Стефан покачал головой. Этот вопрос мучил его с того самого дня, когда он покинул родные пенаты, и за все прошедшие с тех пор недели ему так и не удалось приблизиться к ответу. Может быть, он никогда его не найдет.

– Ваша светлость…

Поглощенный невеселыми мыслями, Стефан вздрогнул от неожиданности. Голос донесся снизу, из темноты сада.

Он перегнулся через перила и увидел стоящего в тени Бориса.

– Что ты здесь делаешь?

Слуга отступил под фонарь и поднял голову. Выражение на его лице не сулило приятных новостей.

– Думаю, вам надо самому кое на что взглянуть.

– Сейчас?

– Да.

Стефан задумался. Конечно, Борис никогда бы не явился к дворцу, если бы не обнаружил что‑то важное, но уходить именно сейчас не хотелось.

Софья наверняка уже вернулась в танцевальный зал, и вокруг нее уже наверняка вьется стайка преданных кавалеров.

Что, если ее неразумное, раздражающее поведение толкнет его на какой‑нибудь необдуманный, глупый поступок? Женщины непредсказуемы, никогда не знаешь, чего от них ждать. А если женщина к тому же и сердита, то выкинуть может всякое.

– Это имеет какое‑то отношение к сэру Чарльзу? – спросил он.

– Отчасти. – Борис махнул рукой в сторону выхода из сада. – У меня там экипаж за конюшней.

– Уверен, что до завтра подождать нельзя?

– Абсолютно.

Стефан еще раз посмотрел на дворец и тяжело вздохнул. Может, оно и к лучшему, что он не вернется туда. В таком, как сейчас, настроении можно наделать глупостей, о которых потом пожалеешь.

– Хорошо, едем.

Он не стал возвращаться за перчатками и шляпой, а прошел через террасу к широким, спускающимся в сад ступенькам.

Узкая, едва заметная в темноте тропинка привела к конюшням, построенным с тем же вниманием к деталям, что и дворец. Борис, однако, предпочел обойти разлившиеся по мощеному двору лужицы света и сбившихся группками возниц, которые в ожидании господ играли в карты и бросали кости.

Размышляя над тем, является ли такое поведение Бориса следствием его многолетней работы с Эдмондом, когда эти двое вместе играли в шпионов, или же неких недавних событий, Стефан все же оставил при себе готовые сорваться с языка язвительные комментарии и, молча поднявшись в карету, уселся на скамью рядом со слугой.

Борис щелкнул кнутом, и пара беспокойно топтавшихся гнедых весело побежала по дорожке к боковому выходу. Миновав ворота, Борис повернул лошадок к городской окраине. Стефан повернулся к спутнику с намерением получить наконец кое‑какие ответы.

– Можешь хотя бы сказать, куда мы направляемся, или это тоже страшный секрет?

– Никакого секрета нет. Я получил вашу записку и решил разузнать, кто такой Николай Бабевич.

Стефан нахмурился:

– Без меня? Борис пожал плечами:

– Я подумал, что вы заняты более приятными делами.

– И не ошибся, – коротко подтвердил Стефан.

– Ага. – Слуга многозначительно кивнул. – Неприятности с Софьей?

– С ней по‑другому не получается.

– Ну, еще сегодня днем вы держались другого мнения, – напомнил Борис. – Хотя, конечно, вызвать у мужчины улыбку женщине так же легко, как и стереть ее.

Стефан только фыркнул. По обе стороны дороги стояли ярко освещенные дома, в большинстве своем каменные, с садиками и обязательными мраморными фонтанами, но по мере удаления от дворца здания уменьшались в размерах, а с фасадов исчезали резные украшения.

– Верные слова, – согласился Стефан.

– Улыбка завтра вернется, – уверил его Борис, направляя лошадей к одному из многочисленных мостов, соединяющих разные части города.

– Только если образумлюсь и вернусь в Англию. Боюсь, если останусь здесь хотя бы ненадолго, совсем голову потеряю.

– Вы не в первый раз это говорите, а мы все еще здесь. Не спрашивали себя почему?

Стефан скрипнул зубами. Уж пора бы понять – обсуждать женщин с Борисом дело безнадежное. Смешно, но русский был абсолютно счастлив с Жанет, а что может знать такой счастливчик о женщине, то сводящей с ума откровенными ласками, то обдающей тебя холодом, как заклятого врага?

– Едем к Бабевичу? Карета свернула в переулок.

– Да. Уже недалеко.

– Ты с ним разговаривал?

– Нет. Стефан раздраженно вздохнул.

– Если это какая‑то шутка, то мне не до смеха.

– Не шутка. – Борис содрогнулся, словно вспомнил что‑то неприятное, гадкое. – Вы уж мне поверьте.

Они остановились у длинного дома, из которого как раз выходили шумные гости. Неподалеку стояло несколько карет. Стефану почему‑то стало не по себе.

Борис не отличался впечатлительностью, и вывести его из равновесия могло только нечто очень и очень серьезное.

– Похоже, здесь развлекаются, – пробормотал Стефан, оглядываясь и не замечая никаких признаков чего‑то необычного. – Сэр Чарльз среди гостей?

Борис уже соскочил на землю и привязывал поводья к коновязи.

– Дом Бабевича за углом, – сообщил он. – Подойдем со стороны конюшни. Нам лучше остаться незамеченными.

Спорить Стефан не стал и вслед за слугой свернул в темный закоулок, встретивший их отвратительной вонью. Впрочем, еще больше его беспокоили кучи мусора и грязные лужи, угрожавшие до блеска начищенным сапогам.

Место было неприятное, но самое плохое, похоже, ждало впереди.

Отворив осторожно заднюю калитку, Борис поднес палец к губам, хотя Стефан и без него прекрасно понимал, что они вступили на чужую территорию. С другой стороны, возможно, такое предупреждение и не было лишним. В конце концов, это Эдмонд едва не всю жизнь посвятил опасным играм, тогда как его брат всегда оставался законопослушным подданным короны.

Точнее, оставался до последнего времени, поскольку после знакомства с Софьей и у него появилась привычка легко переступать через законы и установления.

То‑то посмеется Эдмонд, когда узнает, что в царскую тюрьму попал его миролюбивый братец.

Стефан даже усмехнулся, представив себя в цепях и колодках, и едва успел избежать встречи с низенькой каменной скамьей. Но если колено не пострадало, то панталонам повезло меньше, и они немало пострадали от разросшихся розовых кустов. Судя по всему, Бабевич давно махнул на сад рукой и по меньшей мере несколько месяцев не обращался к услугам садовника.

Впрочем, дом тоже пребывал не в лучшем состоянии и определенно нуждался в ремонте. Даже в темноте было видно, что на крыше недостает нескольких плиток, а водосточный желоб висит под косым углом. В свете дня следы упадка наверняка проступили бы с еще большей очевидностью.

Такое состояние дома объясняло, почему Бабевич связал свою судьбу с сэром Чарльзом. Только сумасшедший или человек, стоящий на грани отчаяния, решился бы шантажировать княгиню Марию.

Оставив без внимания заднюю дверь, Борис свернул за угол. Стефан двинулся за ним и резко остановился – в темноте как будто висел прямоугольник света.

Окно.

Проклятье. Он почему‑то думал, что дом будет пустой. Вторжение в частное владение – серьезное преступление.

Словно не замечая сомнений напарника по авантюрному предприятию, Борис поднялся по ступенькам к двери и достал из кармана пистолет. У Стефана оружия не было, и сей факт не прибавлял уверенности. Ощущение беззащитности только усилилось, когда слуга толкнул дверь и переступил порог.

Уж не повредился ли умом бедняга?

Стефан тоже поднялся по ступенькам, но у двери остановился и осторожно заглянул внутрь. В Париже приключение закончилось тем, что в него стреляли, и получить еще одну пулю не было ни малейшего желания.

На первый взгляд ничего необычного – узкая гостиная с убогой мебелью, дешевый ковер на потертом полу. Стены обиты атласом, когда‑то зеленым, но выцветшим до грязно‑желтого. Тусклый свет пыльных канделябров отражался от пары картин сомнительного достоинства.

Похоже, Бабевичу не помешал бы не только садовник.

Не понимая, что необычного нашел в пустой комнате слуга, Стефан переступил порог и перевел взгляд в дальний угол.

И только тогда увидел распростертое на коврике перед камином тело.

Дыхание перехватило, взгляд как будто приклеился к незнакомому бледному лицу, обрамленному спутанными русыми волосами, и неподвижному телу в мятом вечернем наряде, испорченном пятнами застывшей крови, вытекшей из раны в груди.

Страх улетучился.

– Ступай за помощью, – бросил он Борису и шагнул к незнакомцу.

– Поздно. – Борис положил руку ему на плечо. – Помогать уже некому.

Стефан не сразу понял, что это значит. Но незнакомец все лежал без движения в луже собственной крови, уставившись в потолок невидящими глазами.

– Это Бабевич? – спросил он охрипшим голосом.

– Да.

Стефан не стал спрашивать, откуда слуга знает, что мертвец действительно Бабевич. Исполнительный Борис наверняка уже обыскал комнату.

– Ты нашел…

Он не договорил, потому что взгляд его, соскользнув с пронзенной груди, наткнулся на высовывавшийся из рукава окровавленный обрубок. Вот дьявол. Кто‑то – вероятно, мерзавец, убивший Бабевича, – еще и отрубил ему руку.

Стефан пошатнулся и отвел глаза. В животе что‑то заворочалось, во рту появился тошнотворный привкус. Неудивительно, что Борис выглядел таким невеселым.

– Боже.

– Да уж. – Борис легонько встряхнул герцога. – Нам надо уйти, пока никто сюда не сунулся.

Уйти? Оставить человека, пусть и мертвого, лежать в собственной крови, как какой‑нибудь мусор? В этом было что‑то… неприличное.

С другой стороны, а что он мог сделать? Бабевич мертв, а их присутствие в доме убитого только приведет к не нужному никому скандалу. В конце концов, власти будут обязаны спросить, что делал в доме убитого английский герцог. И что он ответит? Объяснит, что Бабевич шантажировал княгиню Марию?

– Да, нужно уходить.

Стефан оторвал взгляд от ужасной сцены, повернулся и вслед за Борисом спустился по лестнице. Они поспешили к карете.

В соседнем доме веселились, там звучал смех. На другой стороне улицы лаяли бродячие собаки. Но Стефан не видел и не слышал ничего – перед глазами стояла жуткая картина: окровавленное тело на коврике и торчащий из рукава обрубок. И, только сев в карету, он смог наконец прийти в себя.

– Я еще никогда ничего подобного… – Стефан поежился. Во рту пересохло. – Сэр Чарльз… ничем не лучше зверя…

Кони шли ровной, неспешной рысью. Теперь они ехали к центру города, и карет становилось все больше.

– Полностью с вами согласен, – кивнул Борис. – Но только я не думаю, что Бабевича убил он.

– Вот как? – Стефан удивленно взглянул на слугу. Ему и в голову не приходило, что виновным в смерти шантажиста может быть кто‑то другой.

– И кто же еще, по‑твоему, мог быть заинтересован в его смерти? Только не называй княгиню Марию или Александра Павловича. Они бы никогда на такое не пошли.

– Нет. Думаю, с ним посчитался Типов.

– Типов?

– Дмитрий Типов. Царь Нищих. – Борис невесело усмехнулся. – Только имейте в виду, назовете его так при нем – лишитесь языка.

– Преступник? Разбойник?

– Не просто преступник. Этот человек намного опаснее. Он контролирует весь преступный мир Санкт‑Петербурга. Александр Павлович – император дворян, но чернью правит Дмитрий Типов.

Стефан не особенно удивился. Даже в Лондоне каждый дворянин понимал, что за пределами Мейфэра безопасности ему никто не гарантирует.

– Почему ты подозреваешь этого… Царя Нищих?

Борис молчал, как будто уже жалел, что поделился своими предположениями. Стефан нахмурился. Может быть, слуга скрывает что‑то?

Карета остановилась наконец перед небольшим парком. Борис повернулся к Стефану и, встретив его встревоженный взгляд, вздохнул.

– Почему подозреваю? Из‑за отрубленной руки.

– Да, это ужасно. Пытаюсь забыть и не могу. И все‑таки…

– Отрубленная рука – это знак. Типов дает понять, что за убийством стоит он.

– Боже. Он что же, хочет, чтобы люди знали, какой он дикарь?

– Разумеется. Такой человек не может управлять другими посредством законов благородства и милости. Единственное его оружие – страх, и он вынужден безжалостно им пользоваться.

Сухое, бесстрастное объяснение. Борис если не оправдывал, то и не возмущался жестокими привычками Царя Нищих. Немногие способны хладнокровно отрубать руки своим врагам.

– Откуда ты знаешь о нем? Борис пожал плечами:

– Я не всегда состоял на службе у вашего брата.

– Что? – Стефан в изумлении уставился на слугу. – Ты был?..

– Да, вором. Успел украсть несколько кошельков, но наверняка пошел бы дальше по кривой дорожке, если бы некий молодой господин не поймал меня за попыткой стащить трость у одного почтенного дворянина.

– Типов?

– Он самый.

– И что же он сделал?

– Притащил меня на площадь, где принародно казнили преступников, и сказал, что если я попадусь еще раз, то буду следующим, кого здесь повесят. – Борис криво усмехнулся. – А потом отвел домой, к матери, которая избила меня до полусмерти.

Теперь Стефан понял, почему слуга не нашел слов осуждения для Царя Нищих, который проявил когда‑то сострадание к мальчишке, не позволив ему влиться в воровскую армию.

Конечно, немало нашлось бы и таких, кто посчитал бы, что его работа на лорда Саммервиля ничем не лучше воровского или иного преступного промысла. Одному лишь Богу известно, сколько законов пришлось нарушить Борису если не по прямому указанию, то с молчаливого согласия Эдмонда.

– Сколько же лет тебе было тогда?

– Десять.

– А Типову?

– Немногим больше. Он только бриться начал. Стефан удивленно вскинул брови:

– И он уже тогда отрубал руки?

– Парнишка был ловок не по годам. Да и честолюбив.

– Ловок? Ты так это называешь, – проворчал Стефан. – А я думал, опаснее русских политиков никого и быть не может.

– Умный человек избегает тех, кто жаждет власти, будь то богач или бедняк.

Появление на дорожке изрядно выпившей компании напомнило Стефану, что час уже поздний.

– Хорошо, я готов согласиться, что Бабевича убил Типов, но как они могли быть связаны?

– Скорее всего, Бабевич задолжал ему денег. Или, может, как‑то его оскорбил.

Стефан уставился в темноту. Удача упорно отворачивалась от него. Каждый раз, когда казалось, что цель уже близка, сэр Чарльз ухитрялся выскользнуть из рук.

– Какая досада. И ты не нашел в доме ничего, что указывало бы, где скрывается сэр Чарльз?

– Ничего.

– Значит, опять тупик. – Он горько усмехнулся.

Борис тронул поводья.

– Сэр Чарльз не из тех, кто может долго держаться в тени. Если он в Санкт‑Петербурге, то рано или поздно объявится.

– А до тех пор Софье угрожает опасность.

Оставив герцога на террасе, Софья не собиралась задерживаться. Больше всего ей хотелось вернуться домой. Подобного рода увеселения не вызывали у нее восторга даже в лучшие времена. Сейчас же необходимость притворяться, развлекать кого‑то, танцевать была чем‑то сродни пытке.

Гордость, однако, не позволила поддаться трусливому порыву, и Софья, изобразив лучезарную улыбку, вернулась к гостям с твердым намерением выдержать муку до конца так, чтобы никто – и прежде всего герцог – не догадался, как болит разбитое сердце.

Нет, повода для самодовольства она ему не даст. Ведь он только посмеется, узнав, как сильно ее ранил. Она же для него только временная любовница. Та, которую всегда можно выставить за порог.

Крепко ухватившись за эту мысль, она и устремилась в водоворот веселья, раз за разом принимая приглашения знакомых и незнакомых кавалеров. Но время шло, Стефан все не появлялся, и злость, понемногу остывая, уступала место смятению.

Почему он ушел не попрощавшись?

Неужели так рассердился, что и разговаривать не пожелал? Или понял наконец, что она никогда не согласится на предложенную им роль, и решил умыть руки?

При мысли об этом сердце защемила острая боль.

Боже, боже. Что же она наделала?

Протиснувшись через толпу гостей, она направилась к дальней двери. Хватит с нее. Слишком многое ей пришлось снести. Продолжать эти игры больше нет сил.

– Софья.

Спеша к выходу и отгоняя черные мысли, она не сразу заметила, что собравшиеся вдруг расступились перед императором.

Взгляд ее почему‑то прилепился к сияющему на груди кресту Святого Георгия и лишь затем ушел выше и встретился с проникновенной, ангельской улыбкой.

– Государь, – пробормотала она, приседая в реверансе.

Александр Павлович подождал, пока дочь выпрямится, и протянул руку:

– Прогуляешься со мной?

– Конечно. – Чувствуя на себе десятки глаз, она и сама тайком взглянула на отцовский профиль. Вот так открыто, на публике, император выделял ее очень редко. – Какой чудесный вечер.

Александр Павлович болезненно улыбнулся.

– Стервятники. Расшаркиваются, любезничают, пресмыкаются, а за спиной строят козни, готовят заговоры. Я никому из них не доверяю. – Он повернулся к ней. – Кроме тебя.

– Я ваша верная слуга.

– У тебя такое доброе сердце. – Император потрепал ее по руке. – Уж и не знаю, достоин ли его Хантли?

От неожиданности она сбилась с шага и едва не упала. Впрочем, удивляться было нечему. Со стороны могло показаться, что царь живет отгородившись от мира, но на самом деле мимо его внимания не проходило ничего.

– Достоин или нет, это не важно, – ответила она, старательно скрывая чувства. – В любом случае мое сердце его не интересует.

– Хочешь, чтобы я избавил Петербург от его присутствия?

Ей бы этого и хотеть, да вот только сердце провалилось куда‑то.

– В том нет нужды. Ему и так придется в скором времени возвратиться в Англию.

Император грустно вздохнул:

– Я уж и позабыл, что значит быть юным и наивным.

Софья опустила глаза. Что сказал бы он, узнав о всех невзгодах и приключениях, что выпали на ее долю после отъезда из Санкт‑Петербурга.

– Я не так наивна, как полагают некоторые.

Он подвел ее к уютной нише и, повернув к себе, с любопытством заглянул в глаза:

– Я видел сегодня, как герцог смотрел на тебя. Он очарован.

– Мимолетное увлечение.

– А ты? Предательский румянец окрасил щеки.

– Что я?

– Ты любишь его? – мягко спросил император.

– Я… – Ложь застыла на губах. Он ждал и требовал правды. – Да, – выдохнула она. – Я такая глупая.

– В самой любви ничего глупого нет. А вот решения, что принимаешь ради нее, глупыми быть могут.

Софья промолчала. Никогда раньше император не разговаривал с ней на такие интимные темы. Почему же заговорил теперь?

Может быть, Геррик сказал лишнее?

– Вы предупреждаете меня?

Вместо ответа он указал на стоящий в глубине ниши диванчик в золотую полоску:

– Садись. Здесь нас никто не услышит.

Она напряженно опустилась на краешек. Царь тоже сел. Они были в нескольких шагах от зала, но шум веселья сюда почти не долетал.

– Кажется, мне предстоит услышать лекцию.

– Не лекцию, нет. Всего лишь озабоченность, естественную для отца. – Александр Павлович сдержанно улыбнулся, заметив, как вздрогнула она при этом заявлении. Никогда раньше император не говорил вслух таких вещей. – Я не хочу видеть тебя несчастной.

Софья задумалась. Как быть? Пусть Александр Павлович и говорит как отец, но при этом он ведь остается императором Всея Руси. Если он решит, что герцог Хантли обидел или оскорбил ее, то может сам учинить правосудие.

Этого ей хотелось менее всего.

– Не беспокойтесь. – Она выжала слабую улыбку. – Я не из тех женщин, что страдают и чахнут из‑за того, что не могут получить все, чего бы им хотелось.

Он взял ее за руку.

– Я лишь опасаюсь, что чувства увлекут тебя в роман, о котором ты потом пожалеешь.

– Государь…

– Пожалуйста, позволь мне закончить, – оборвал он. – Я не намерен совать нос в твои дела, но хочу, чтобы ты серьезно обдумала свое будущее.

– Мое будущее?

– Ты унаследовала от матери красоту и шарм, но у вас с ней мало общего.

– Очень мало, – сухо подтвердила Софья.

– Оно и понятно. – На его лице появилось задумчивое выражение. – Детство Марии прошло в таком печальном одиночестве, что она и поныне наверстывает упущенное.

Софья поморщилась. Сколько страданий выпало на ее долю из‑за ненасытного желания матери быть в центре внимания, а порой даже приходилось прятаться, когда Мария выходила за рамки приличий.

– Она никогда, до… – Софья успела прикусить язык и не проговориться, – до самого последнего времени не рассказывала о своем детстве.

– Да, Мария не дает обществу скучать. – Царь заулыбался, вспоминая какие‑то моменты. – Меня всегда привлекало ее презрение к условностям. Поэтому, наверное, наши отношения и длятся столько лет.

– Мама предана вам.

– Да. Полагаю, она удовольствовалась тем, что я смог ей предложить. – В серо‑голубых глазах мелькнуло сожаление. Оба знали, что, хотя Мария и владела по крайней мере долей его сердца, сам Александр Павлович верным любовником никогда не был. – И потребности у тебя совсем другие. Ты никогда не согласишься принять от мужчины только хороший дом и завидное положение в обществе.

Она опустила глаза. Его сильные пальцы лежали на ее руке. Сердце вдруг потяжелело. Он, конечно, был прав. Часть ее и хотела бы пожертвовать всем, чтобы только сохранить в своей жизни Стефана, но тогда что‑то в ее душе завяло бы и умерло.

– Нет.

Он нежно сжал ее пальцы.

– Ты еще встретишь человека, который будет любить тебя всем сердцем. Не соглашайся на меньшее.

– Спасибо, – поблагодарила она.

Протянувшаяся к дивану тень заставила обоих повернуться. Остановившийся у входа в нишу слуга низко поклонился.

– Да‑да. – Император с усталым вздохом поднес к губам ее пальцы. – Долг снова поднимает свою уродливую голову. Береги себя.

Софья поднялась и расправила плечи.

– Да, конечно.

Если она не побережет себя, то кто же еще это сделает?