Часть VII. ВИЗИРЬ 1 page

Даже силы небесные, казалось, вошли в сговор, чтобы поскорее доставить Катриону к месту назначения. Корабль пронесся по Тирренскому морю, скользнул в Мессинский пролив и двинулся по направлению к Криту, где пираты взяли на борт воды и припасов. А когда графиня осознала, что следовала по стопам своей прабабки, ее внешнее спокойствие сменилось легкой дрожью.

Та волшебная сказка, какой была жизнь Джанет Лесли, впервые предстала ее правнучке наяву. Кат задумалась, испытывала ли страх тринадцатилетняя Джанет. "По крайней мере меня не выставят голой «на невольничьем рынке», – подумала она с облегчением. "Если ты понравишься великому визирю, то тогда нет, – зашептал у нее в голове нудненький голосок. – А что, если не понравишься? Куда тебе тягаться с молоденькими девушками?

Когда уже за тридцать!"

– Почему ты так нахмурилась, девочка? – спросил Хайр‑ад‑Дин, который взял привычку играть с ней по вечерам в шахматы. – Готова ли ты наконец признать, что я двигаю фигуры лучше, чем какая‑то женщина?

Оторвавшись от своих кошмарных мыслей. Кат рассмеялась:

– Нет, ты, старый лосось! Не готова!

А затем ее прелестное лицо снова помрачнело.

– Поведай мне свою печаль, – сказал капитан, – поделись ею со мной, и, может, я смогу тебя утешить.

– Я боюсь, Хайр‑ад‑Дин. Я ведь не из тех едва созревших девственниц, каких подают великому визирю.

Я взрослая женщина, рожала детей, дважды была замужем. Что во мне может найти Чикалазаде‑паша? Он посмеется над подарком сестры и продаст меня какому‑нибудь рабовладельцу.

Толстяк отвечал ей сочувственным взглядом.

– Девочка, – терпеливо проговорил он, – ты давно не смотрелась в зеркало? Нет на свете мужчины, который, представься ему выбор между тобой и какой‑то зачуханной девственницей, предпочел бы ее. Не предпочтет и мой господин Чикалазаде‑паша. Гарем его весьма знаменит. Но визирь предпочитает невинности красоту, обаяние и острый ум. Пусть султан развлекается со своими нескончаемыми девственницами. И вот еще что, моя красавица. Если мой господин пожелает тебя продать, то я выкуплю тебя сам! – И опять вся каюта, казалось, затряслась от его хохота. – Хотя у меня надежды на это так же мало, как и стать Папой Римским! – прохрипел турок, весело похохатывая.

А корабль меж тем продолжал свой путь по Эгейскому морю, минуя один за другим маленькие греческие островки. Когда позади остались Дарданеллы и открылся простор Мраморного моря, графиня почувствовала щемящую тоску. Родной мир остался позади.

Турецкое одеяние уже сидело на ней привычно и удобно, и она не могла не думать о предстоящей встрече с великим визирем. Что это за человек? Возможно, когда она объяснит ему свое положение, то Чикалазаде‑паша согласится на выкуп и позволит им с Сюзан вернуться домой. Судя по рассказам, он совсем не походил на человека, столь отчаянно нуждающегося в женщине, что будет удерживать ее против воли. В этой мысли Кат находила успокоение. Турецкий вельможа представлялся ей почти цивилизованным.

Они прибыли в Стамбул уже вечером; заходящее солнце озаряло своим светом бухту Золотой Рог, как бы показывая, почему этот залив получил такое название. Хайр‑ад‑Дин немедленно послал вестника во дворец великого визиря. Через час на корабль доставили паланкин, и с ним пришел отряд вооруженных стражников.

– Вряд ли я увижу тебя когда‑нибудь снова, девочка, – сказал капитан. – Да ведет тебя Аллах, хоть ты и лучше меня играешь в шахматы.

На глазах у Кат выступили слезы. Повинуясь внезапному порыву, она поцеловала толстяка в щеку. А тот потрепал ее по плечу и повел на палубу, где передал вместе с Сюзан евнуху‑негру.

– Полагаю, капитан, – раздраженно проскрипел евнух, – что они не понимают турецкого. На каком из варварских западных наречий мне следует к ним обращаться?

Кат в ярости топнула ногой и накинулась на негра, безупречно выговаривая турецкие слова:

– Гадина! Как ты осмеливаешься говорить таким тоном? В моей стране я знатная дама. И не потерплю неуважения от таких, как ты!

Евнух чуть в обморок не упал, а Хайр‑ад‑Дин закусил губу, чтобы не рассмеяться.

– Благородная дама говорит правду, Осман. Хоть ее и привезли против воли, она – особый подарок от сестры Чикалазаде. С ней и с ее служанкой надо обращаться помягче.

Негр с опаской посмотрел на Кат. Здесь не миновать хлопот. Он никогда не ошибался в женщинах, и эта задаст хлопот.

– Откуда же, благородная дама, вы говорите на нашем языке? А ваша служанка тоже?

– В детстве я выучила много языков, – ответила графиня, – и ваш был одним из них. А служанка еще только учит, но у нее хороший слух.

Осман кивнул.

– Всегда легче, когда тебя понимают, – заметил евнух Хайр‑ад‑Дину, словно Кат рядом не было. – Очень хорошо, благородная дама, – сказал он, снова повернувшись к ней, – а теперь вам и вашей служанке следует пройти со мной в паланкин. – Неф окинул их взглядом. – Лица из‑под покрывала не видны? Да, хорошо.

И, прежде чем Кат успела слово сказать, ее вместе с Сюзан увели с корабля. Она едва успела обернуться и на прощание помахать рукой капитану. Окна в паланкине были плотно занавешены. Слегка встряхнуло: рабы подняли носилки и двинулись трусцой. Пленницы недоуменно переглянулись. Куда их везли? До чего же хотелось выглянуть наружу, но едва они попытались открыть щелку, как Осман возмущенно завизжал.

Ровным ходом паланкин продвигался сквозь шум, соленый ветер и запах моря. Это была еще набережная.

Потом ее сменили шум, тепло и людские запахи города, и, наконец, носильщики вступили в прохладные и тихие кварталы, окружавшие султанский дворец Ени‑Сарай. Неподалеку от него, на берегу Босфора, располагался меньший по размерам дворец великого визиря. Во внутреннем дворе паланкин прекратил движение и опустился на землю. Занавеси открылись.

– Пожалуйста, выходите, благородная дама, – пригласил Осман, и шотландки не заставили себя ждать. – Вашу горничную отведут к вам в покои, благородная дама.

Вы же отправитесь со мной к Великому евнуху Хаммиду.

И Сюзан увела рабыня‑негритянка. Кат последовала за Османом. Они долго шли по какому‑то лабиринту коридоров, пока наконец не вошли в огромную резную дверь и очутились в квадратной комнате. На куче подушек, наваленных в человеческий рост, восседал невысокий, но огромный, невероятно расплывшийся негр, цветом чернее дегтя, облаченный в красные и синие шелковые одежды. На голове у него была чалма с большим рубином посередине.

– Приветствуйте поклоном Великого евнуха, – яростно прошипел Осман, падая на колени и низко склоняясь.

– Насекомое, – так же яростно зашипела она в ответ, – я кузина короля и не встаю на колени ни перед кем, кроме Бога и моего господина.

Гора плоти затряслась, давясь громоподобным хохотом.

– Хорошо сказано, женщина! Мой господин Чикалазаде любит острый ум… если только его умеряет мудрость. – Голос казался странно высоким для такого внушительного человека. – Осман, подожди снаружи.

А когда тот вышел, Великий евнух повернулся к Кат.

– Я Хаммид, управляющий хозяйством визиря. Как зовут тебя, моя красавица?

Гордо выпрямившись, она сказала:

– Я леди Катриона Стюарт Хепберн, графиня Ботвелл. Я кузина его величества короля Шотландии Джеймса, который, по смерти королевы Елизаветы, также станет и королем Англии. Я здесь по принуждению, похищенная вместе со служанкой волею сестры вашего господина. Эта женщина домогается моего мужа, хотя им отвергнута. Она думает, что отомстит, услав меня сюда.

Если вы только дадите знать моему мужу, лорду Ботвеллу, то он заплатит вашему господину выкуп, вдвое превышающий тот, что будет запрошен. Вас тоже ждет богатая награда.

– Мой господин не имеет привычки клянчить выкупы, женщина. Тебя прислали сюда не за этим, сама хорошо понимаешь. Если бы сестра визиря желала вымогать деньги, то тем бы дело и кончилось. Но она пожелала разлучить тебя с мужем и увидела, что одновременно сможет оказать своему брату добрую услугу.

Из‑под своих припухлых век Хаммид поглядывал на новую невольницу, желая знать, какое впечатление произвели его слова. Так евнух оценивал, чего она стоит. И он испытал бы сильное разочарование, если бы шотландская дама не проявила силы духа.

– Я замужняя женщина, – заявила Кат, – и не стану подчиняться вашему господину. Скорее умру!

И снова комната затряслась от хохота Великого евнуха.

– Чепуха! – воскликнул он. – Ты – сама жизнь! Не надо пустых угроз. Я слишком много имел дело с женщинами и знаю, когда они всерьез помышляют наложить на себя руки.

Хаммид увидел, что ее глаза блестят от слез, но не пролилось ни единой. В трудном положении дама проявляла мужество, и это ему понравилось.

– Не бойся, красавица. Тебя не поведут к моему господину заплаканной и визжащей. Несколько дней ты отдохнешь. Восстановишь силы после тяжкого испытания, познакомишься с нашими обычаями. Подойди теперь поближе, чтоб мне получше тебя разглядеть.

Кат медленно двинулась вперед, пока не встала прямо перед ним.

– Разденься, женщина.

– Нет! – Казалось, невольницу поразила эта просьба, и она была готова взбунтоваться. Хаммид вздохнул.

– Мне не хочется ставить тебя в неловкое положение, женщина, но если ты не подчинишься, то я просто позову Османа и тебя разденет он.

На миг Кат застыла от гнева. Затем, поняв, что сопротивляться бессмысленно, она пожала плечами и медленно стянула покрывало. Затем сняла парчовое болеро.

Дрожащими пальцами расстегнула крохотные жемчужные пуговицы кисейной блузы и тоже сняла ее. Наконец, сбросила с ног замшевые тапочки и шагнула из шелковых шаровар.

– Подними руки за голову, женщина, – приказал Хаммид, а когда она подчинилась, то, не отрывая взгляда от ее прекрасных округлых грудей, от темно‑розовых сосков, негр прошептал:

– Великолепно! – А затем опять приказал:

– Распусти волосы и повернись ко мне.

Золотистые волосы обрушились почти до самой талии. Евнух улыбнулся.

– Когда мой господин увидит тебя, женщина, то потеряет голову. Ты – услада взору. А теперь снова одевайся. Осман отведет тебя и твои покои, твоя служанка уже там. Хочешь кушать?

Она кивнула.

– Я прикажу, чтобы тебе немедленно подали ужин.

Потом баня, массаж и добрый сон. Ты ощутишь себя заново рожденной. Через три дня я сам выеду с тобой в город, потому что хочу тебе кое‑что показать.

Он хлопнул в ладоши; снова появился Осман и увел ее. А Хаммид некоторое время просидел неподвижно, а затем сказал:

– Что ж, господин, по‑моему, ваша сестра оказала вам невзначай огромную любезность. Что вы думаете об этой женщине?

Из‑за резной ширмы, стоявшей позади Великого евнуха, шагнул высокий человек.

– Она восхитительна! Клянусь Аллахом, Хаммид, я страстно ее желаю! Мои чресла уже горят желанием иметь ее подо мной, чтоб она обессилела, чтоб лишилась чувств от моей любви!

– Не станем спешить, мой господин. Она будет вашей, обещаю вам, но прежде я должен завоевать ее доверие. Ради такой драгоценности стоит и подождать, мой господин.

– Но уступит ли она, друг мой? Я вижу в ней упрямство, которое не так‑то просто переломить.

Хаммид улыбнулся.

– Уступит, мой господин. Вы обратили внимание, какое пышное у нее тело? Это тело женщины, привыкшей к почти ежедневным ласкам. А прошло уже несколько недель, как ее похитили, и капитан Хайр‑ад‑Дин клянется, что в пути к ней не притрагивались. Хотя ум ее не желает признать это, тело уже желает прикосновения мужчины. Мы окружим ее миром чувственных наслаждений, пока ее любовный голод не пересилит желание сопротивляться. Неделя‑две – самое большее, мой господин Чика, и она будет ваша!

Паша сверкнул белозубой улыбкой.

– Какое имя мы ей дадим?

– Инчили, – не задумываясь, ответил евнух.

– Инчили, Жемчужина, – да! Мне это нравится, Хаммид!

А пока они вели эту беседу, Катриона снова шла за Османом по бесконечным коридорам дворца. Внезапно пленница осознала, что пересекла какую‑то невидимую линию и очутилась в гаремном отделении. Повсюду были женщины, женщины всех рас и цветов кожи, дамы и служанки. До ушей графини доносились их замечания, но ей удавалось сохранять бесстрастное лицо.

– Аллах! Какая красавица!

– А так ли хороши мозги, как лицо?

– И то, и другое вместе редко бывает, Ферюке.

– Латифа Султан позеленеет от злобы.

– И нечего жалеть об этом.

Послышался смех. Катриону провели в просторную комнату, где уже стояла Сюзан. Госпожа и служанка радостно бросились в объятия друг к другу.

– Я так волновалась, – сказала девушка. – Нас смогут выкупить?

– Нет, – отвечала Кат. – Придется придумать что‑нибудь другое. Однако пока что встреча с визирем мне не грозит.

Осман, не разобравший ни слова, спросил:

– На каком языке вы говорите, женщина?

Говорите по‑турецки или, если вашей рабыне трудно, воспользуйтесь французским или итальянским, чтобы я вас понимал.

Кат рассмеялась.

– Мы говорим на гаэльском, языке наших предков, но если это тебя смущает, мы перейдем на турецкий.

Осман, казалось, расстроился.

– Рабыни принесут вам ужин, благородная дама. А потом, согласно указанию Великого евнуха, вас отведут в бани. Я вернусь утром.

Им принесли огромную миску баранины в луковом соусе с перцем, две горячие лепешки, блюдо йогурта, полдюжины спелых персиков, небольшую чашу засахаренного миндаля и графин лимонного шербета. Рабыня поставила две миски и два бокала, но приборов для еды не оказалось. Кат полюбопытствовала и узнала, что вновь привезенным невольницам никогда не давали ничего, что могло бы помочь им совершить самоубийство. Есть придется пальцами и помогать себе лепешками. Но поскольку с утра у них во рту не было ни крошки, то госпожа со служанкой принялись уминать за обе щеки, удивляясь еще, как вкусно их накормили.

После ужина рабыня пришла с тазиком ароматной воды и полотенцем, а затем явилась другая, уже старенькая, и повела шотландок в бани. Сюзан предоставили там самой себе, а Кат препоручили банщице, чьи опытные руки прежде всего вымыли ее дочиста, не забыв про голову. Там, где на теле росли волосы, женщина тщательно размазала бледно‑розовую пасту, а когда через полчаса стерла, волос нигде не осталось. Тем временем Катрионе успели уже подстричь ногти на руках и на ногах. Нельзя было и в мыслях допустить, чтобы великий визирь оказался оцарапан. Потом ее провели в парилку, а оттуда в менее жаркую комнату, где уложили на мраморной доске и сделали массаж. После этого она так расслабилась, что едва смогла дотащиться до своей спальни, и немедленно погрузилась в глубокий покойный сон.

Три дня ничего особенного не происходило. Каждое утро появлялся Осман и вел их, плотно укутанных покрывалами, на прогулку по саду визиря. Пополудни Катриону провожали в бани, где омывали и массажировали с маслами и мазями, пока ее кожа не стала чувствительной ко всякому прикосновению. По вечерам дозволялось наблюдать некоторые гаремные развлечения, обычно танцы. Открытые чувственные намеки, сквозившие в движениях танцовщиц, сначала ошеломили Кат, а потом и заинтриговали.

Когда на четвертый день ею уже овладела скука, то пришел Осман и сообщил, что надо надеть уличную одежду с покрывалом и следовать за ним.

– Ваша рабыня останется здесь.

– Пусть, – сказала Кат возмутившейся Сюзан.

Ее провели к большому паланкину, и когда графиня уселась, то с удивлением обнаружила напротив себя Хаммида.

– Доброе утро, – бодро сказал негр. – Вижу, что эти три дня пошли тебе на пользу. Я и не думал, что ты можешь быть еще прелестней, чем тогда.

– Я начала уже скучать. Я не привыкла к бездействию. Это все, что делают ваши женщины? Сидят и ждут, когда их позовут в постель господина? Как ужасно! – Она перевела дыхание, а затем спросила:

– Куда мы едем?

– На невольничий рынок. Ты – женщина решительная и упорная, поэтому хочу показать, что с тобой случится, если ты пойдешь против воли моего господина. Его спальня должна, подобно прекрасному саду, быть спокойной, благоухающей усладой чувств. Если ты не уступишь великому визирю, а будешь с ним бороться, то он прикажет тебя продать. И если такое случится, то, без сомнения, тебе придется расстаться с твоей служанкой, и очень вероятно, что твоя изысканная красота привлечет какого‑нибудь работорговца с Аравийского полуострова или из африканской глубинки. Не думаю, что тебя прельщает стоять обнаженной и ждать, пока тебя облапают все покупатели. Не думаю, что тебе захочется быть проданной какому‑нибудь вождю племени в джунгли. Но если ты уступишь моему господину, то получишь безопасность и благополучную жизнь. Выбор за тобой.

Кат глянула ему прямо в глаза.

– Зачем ты мучаешь меня, Хаммид? Ты же знаешь, что мне придется уступить твоему господину.

Евнух кивнул.

– Ты умная женщина, моя красавица, но если ты отдашь моему господину Чика одно твое тело, то он поймет это и оскорбится. Ты должна отдаться вся – и телом и душой!

– Не могу! И не надо ожидать от меня этого, Хаммид!

– Ты должна!

Они продолжили путь в молчании, пока наконец носильщики не остановились и паланкин не опустился на землю. Великий евнух вышел и, предложив свою руку, помог выйти и графине.

– В этом городе много невольничьих рынков, но здесь продают только красавиц.

Графиня огляделась и увидела женщин самых разных возрастов, комплекций и оттенков кожи. Прекрасную девушку, стоявшую на помосте, продавали с аукциона. Она была совершенно голая, и покупатели, не робея, ощупывали ее и тыкали рукой. Лицо несчастной отражало такой стыд и испуг, что Катриона даже вздрогнула. Ужасное зрелище длилось почти час, пока бедняжка не была куплена каким‑то человеком с огромными усами. Затем на помост выставили изящную золотоволосую черкешенку лет тринадцати, и Хаммид стал участвовать в торгах. Когда он наконец выиграл их, то при Кат сказал продавцу:

– Пошли девочку в Ени‑Сарай с наилучшими пожеланиями от Чикалазаде‑паши.

Затем он вместе со своей спутницей вернулся в паланкин. На обратном пути Катриона тихо молвила:

– Я попробую, Хаммид, но я ничего не обещаю. Мне это будет очень нелегко.

Негр улыбнулся.

– Хорошо! Я не ошибся в тебе. Не тревожься, моя красавица. Я не стану тебя торопить. Ты будешь счастлива, обещаю тебе. Визирь – великолепный любовник, и он так тебя усладит, как никогда не услаждал никакой другой мужчина. Он подобен молодому быку – горяч и неистощим.

Кат склонила голову, потому что щеки ее покраснели. Прошло уже столько недель, как она в последний раз спала с Френсисом, ей уже хотелось этого. Но она прежде умрет, чем позволит Хаммиду заподозрить это. Но евнух угадал ее мысли и усмехнулся.

– Я придумал тебе турецкое имя, – сказал он. – Ты будешь отзываться на Инчили. Это значит Прекрасная жемчужина, а ты и есть такая на самом деле. Твою служанку мы будем звать Мара.

Следующие несколько дней прошли спокойно. Хотя Катрионе и позволялось общаться с другими женщинами гарема, она не испытывала желания завязать с кем‑то дружбу. Правда, ей любопытно было бы посмотреть на Латифу Султан, жену визиря, но такого случая не представлялось.

На третью неделю, вернувшись как‑то из бани, Кат обнаружила, что ее ждет Хаммид.

– Сегодня я представлю тебя визирю, – объявил евнух. Ошеломленная, она взмолилась:

– Так скоро?!

– Время самое подходящее, – заверил ее Хаммид. – Послушай, Инчили, ты же не девственница, а опытная женщина. Неужели твое прелестное тело не страдает по мужскому прикосновению? Не жаждет, чтобы жесткий мужской орган засел у тебя глубоко внутри? Когда в последний раз ты забывалась в объятиях возлюбленного?

– Хватит, – прошептала Кат. – Пожалуйста, хватит.

– Я приготовил тебе особенное платье. Приду за тобой в восемь.

В восемь часов вечера, дрожащая, несмотря на летний зной, Катриона стояла и ждала Хаммида. Одели ее в прозрачнейшую розово‑лиловую кисею. Шаровары у лодыжек были расшиты золотыми и серебряными нитями, и такой же поясок охватывал бедра под пупком. Крошечное открытое болеро без рукавов, отороченное жемчужинами, едва облегало груди. Лицо, конечно, пряталось под покрывалом, и поверх него было еще и второе, более длинное.

Хаммид явился с небольшим паланкином и, когда графиню понесли в спальню визиря, шагал рядом.

– Сегодня я войду с тобой. Не бойся, Инчили. Мой господин Чика будет добр.

Наконец они пришли. Положив Катрионе руку на локоть, негр потянул ее в дверь.

– Я привел женщину, Инчили, как мне приказал мой господин, – сказал он высокому человеку, сокрытому во тьме. А затем снял с нее оба покрывала и болеро.

Когда обнажились груди, из темноты донесся тихий вздох.

Руки евнуха быстро стянули шаровары. Кат осталась совершенно голой.

– Спасибо, Хаммид, можешь идти.

Дверь за негром закрылась. А графиня застыла, испуганная, не зная, чего и ждать. Затем человек вышел из тени, и Кат увидела перед собой красивейшего мужчину, какого когда‑либо видела в своей жизни.

Он был высок и смуглолиц, но на его стройных бедрах, где шаровары сидели низко, кожа выглядела такой же светлой, как и у нее. Коротко подстриженные волосы, темные и волнистые, слегка серебрились на висках. Глаза, к удивлению Катрионы, оказались серо‑голубыми. Паша совсем не походил на свою сестру. Его профиль напоминал классический греческий: высокие скулы, прямой нос, широко расставленные глаза и пухлый, чувственный рот. Довершали портрет прекрасно ухоженные усы.

Не отрывая взора от ее глаз, Чикалазаде протянул руку. Кат машинально вложила свою. Прикосновение обожгло ее.

– Я никогда не обладал ничем таким изысканным, как ты, Инчили. – Голос визиря окутывал ее, словно теплый бархат.

– Вы еще мной и не обладаете, господин Чикалазаде, – холодно отвечала она.

Паша улыбнулся, сверкнув ровными белыми зубами, а потом и вовсе рассмеялся.

– Но ведь это только вопрос времени, правда, Инчили?

Наклонившись, визирь поднял большее из двух ее покрывал, скрутил в веревку и, обернув ею вокруг талии, притянул к себе. Когда груди Катрионы коснулись его обнаженного тела, то она затрепетала, и чутье ей подсказало, что этого мужчину так просто не проведешь. Твердой рукой Чика поднял ее подбородок и снова улыбнулся.

– Зеленые глаза, – тихо проговорил он. – Они прекрасны, Инчили, но ведь ты сама это знаешь, не так ли?

Сердце ее бешено колотилось, и она не могла вымолвить ни слова. И разъярилась на саму себя. Что с ней произошло? Она попыталась отвернуться, но голова визиря нырнула вниз, и он припал к ее рту. Кат охватил неудержимый страх, она опять попробовала ускользнуть, но мужчина просто притянул ее ближе и мягко раздвинул ей губы, открывая путь своему языку.

Но ей все‑таки удалось вырваться. Закатив глаза, Катриона глотала воздух огромными глотками. Ладони ее взметнулись вверх и уперлись в волосатую грудь визиря, пытаясь удержать его на расстоянии. Но он лишь тихо рассмеялся и, схватив за запястья, завел ее руки за спину, так что снова их тела оказались прижатыми друг к другу.

Опять он неспешно овладел ее губами. У Катрионы проснулся огонек желания и начал разгораться неистовым пламенем. Она постепенно прекратила сопротивление и стала отвечать на этот жгучий призыв.

Чувствуя, что несогласная уступает, визирь высвободил одну руку и стал ласкать ею пышную грудь.

– Инчили… – Тихий голос дрожал от страсти. – Ты возбудила меня, как никакая другая.

И турок повел ее к огромной кровати, стоявшей на возвышении. Упав спиной на простыни и нежно привлекая Катриону к себе, он удержал ее, однако, слегка над собой, и налитые груди свесились подобно спелым плодам. Когда, подняв к ним свою голову, визирь облизал соски, по всему ее телу забушевали волны желания.

Потом он перевернул ее на спину, его темная голова скользнула вниз, а рот с жадностью припал к набухшему розовому острию, безудержно его обласкивая и рассылая по нутру Катрионы молнии горячего наслаждения. Потом его губы начали томительно обследовать ее прекрасное тело, обжигая кожу. И, наконец, Чика увидел крошечную родинку – тот полный нестерпимого соблазна знак Венеры, что увенчивал нежную расщелину. Рука паши метнулась развязать шаровары. Прижимаясь и корчась, он стянул их и вернулся к заворожившему его пятнышку.

Глаза его сладостно раскрылись, а губы тронула слабая улыбка. Эта родинка звала и приглашала, отказаться было невозможно. Турок склонился и поцеловал ее, довольный, что женщина неистово затрепетала.

Опять оказавшись с ней на одном уровне, Чикалазаде взял руку Катрионы и заставил тронуть его. И едва горячая ладонь покрыла могучий орган, как паша застонал.

Он взглянул на лежавшую под ним красавицу. Впервые в жизни у него появилась женщина, не уступавшая ему в чувственности. Кат отпустила член, и визирь опустился на нее. Ласковыми руками раздвинув ей бедра, он встал меж ними на колени. Ухватив Катриону за ягодицы, Чика медленно притянул ее к себе и насадил на свой жесткий член.

И тут он на мгновение опешил, потому что женщина оказалась не только горячей, влажной, но и тесной, словно девственница. Визирь даже простонал от наслаждения. Снова овладев собой, он начал плавно двигаться.

Затем осторожно опустил ее на кровать и поудобнее обхватил ногами. Тело Кат покрывали мельчайшие бисеринки влаги, а голова неистово билась на подушке.

Большие руки Чикалазаде нежно ласкали ее, и он стал говорить ей слова утешения. Внезапно изумрудные глаза открылись и впрямую встретили его взгляд. Она принялась тихо всхлипывать.

– Нет, Инчили, нет, моя прелесть, – любовно сказал визирь. – Я вижу в твоих сладостных очах тень другого мужчины. Я должен победить этого соперника, ибо ты никогда больше его не увидишь. Ты моя навечно! – ликовал он. – Отдайся мне вся, моя драгоценная!

– Не могу, – рыдала она. – Не могу!

Руки его возобновили свою дразнящую ласку, а губы начали с легким нажимом целовать ей лицо и шею.

– Я сделаю так, что ты забудешь его, – прохрипел Чикалазаде. И он снова отдался мерному движению страсти, теряя уже самого себя в ее тепле и сладости.

Он довел и себя, и ее до высшего наслаждения, а потом Кат рыдала у него на груди, пока, изнуренная, не уснула.

Она спала подобно ребенку, свернувшись клубочком и расслабившись. Визирь с улыбкой поднялся с развороченной постели и, подойдя к низенькому столику, налил себе бокал апельсинового шербета. Развалясь на подушках, он задумчиво потягивал напиток и глядел на свою прекрасную невольницу. Хаммид был прав, она заслуживала особого отношения. Но Аллах! Чужестранка бросает вызов великому визирю! А ведь достаточно одного его слова, и всякая в гареме из кожи вон лезет, чтобы ублажить своего господина. Даже его гордая жена‑принцесса страстно желала доставить ему наслаждение.

С Инчили, однако, получалось как раз наоборот. Это он пытался завоевать ее. И не отступит, пока не завладеет как ее телом, так и душой. Никогда он не испытывал такого блаженства, как этой ночью. И визирь вздрогнул, представив, какой эта женщина будет, когда полностью ему уступит.

Проснувшись, Кат с удивлением обнаружила, что лежит в своей постели. Она уселась и спросила у Сюзан:

– Как я снова сюда попала?

– Вас принес он сам. Сам господин Чикалазаде! Вы спали так сладко, что он не пожелал вас беспокоить. Я так испугалась, когда он вошел с вами на руках… Но он был очень добр и показался вовсе не таким чудовищем, как я представляла. Мне понравился.

– Да, он не зверь, – тупо согласилась Кат. Потом ее голос задрожал. – Но я не могу смириться с такой жизнью, Сюзан. Я хочу Френсиса! Хочу домой! Хочу быть свободной! – И она зарыдала.

Когда прошло несколько минут, а Кат все плакала, Сюзан послала рабыню за евнухом Османом. Тот немедля прибежал и спросил:

– В чем дело, Мара?

– Моя дама, сэр. Она вся изошла слезами! Я уже все пыталась сделать!

Осман склонился над Кат.

– Почему ты плачешь, Инчили? Разве что‑то тебя огорчает?

А она даже и не заметила его. В отчаянии негр послал за Хаммидом. Великий евнух явился и жестом отослал обоих слуг. Потом сел у кровати и стал ждать.

Истерические рыдания продлились еще несколько минут, а затем стали стихать, пока совсем не смолкли. Кат села, лицо ее было мокрым и припухлым. Евнух, не говоря ни слова, протянул ей большой красный платок.

Вытерев себе лицо, она звучно высморкалась.

– Очень хорошо, Инчили, скажи, что тебя печалит, – сказал Хаммид.

– Все! – взорвалась пленница. – Я хочу быть свободной! Не могу перенести, что меня держат в клетке! В моей стране женщины свободно ходят повсюду. Здесь я заточена в гареме и гуляю только в саду за высокими стенами. Ненавижу все это! Ненавижу!

Негр понимающе кивнул. Обычный случай со вновь поступившей невольницей. Можно даже пойти на уступки, и немалые, лишь бы Инчили была довольна. Уже много лет Хаммид искал такую женщину, ибо желал уравновесить влияние, которое оказывала на его господина Латифа Султан. Красивая и умная, османская принцесса покорно принесла мужу троих сыновей и дочерей‑близняшек, но особых чувственных позывов не испытывала. Поэтому она не возражала против огромного гарема, нужного супругу, чтобы удовлетворять его ненасытный аппетит. Но Великий евнух беспокоился, вдруг визирь попадет под влияние какой‑нибудь интриганки, и тогда дом, которому он, Хаммид, отдавал столько сил, превратится в настоящее поле сражения. А учитывая высокое положение Чикалазаде‑паши, интриганка могла даже вмешаться в государственную политику.