Часть V. Бегство любви 3 page

За ней поскакало не меньше дюжины всадников, включая короля. Адам Лесли повернулся к жене, которая кусала губу, еле сдерживая смех.

– Она надеется охладить его пыл, – тихо сказала Фиона, – но только еще больше его разжигает.

Кат скакала, низко наклонясь над шеей Иолэра. Крупный золотисто‑гнедой мерин двигался плавными скачками, легко уходя от преследователей.

– Вперед, мой огромный, мой золотой, – шептала она. – Никто не обгонит тебя!

И внезапно графиня увидела какую‑то темную злобную тварь, которая подтягивалась сзади, нагоняя ее. Вороной жеребец короля! Джеймс – великолепный наездник, и он решительно настроен выиграть. Но не такая она женщина, чтобы уступить. Пусть король добивается победы!

С лесистых холмов на равнину, окружавшую замок, с грохотом выскочила дюжина лошадей. Воздух разрывали дикие горские кличи, и казалось, что летящие копыта выбивают искры из замороженной земли. На стены замка высыпали гленкеркские воины. Когда гнедой вырывался вперед, они криками подбадривали свою леди, а когда его обгонял вороной, то ревом выражали свое недовольство. И вот эти люди снова закричали – гнедой первым проскакал по опущенному мосту во двор замка, лишь секунду выиграв у вороного. Минуту спустя в ворота ворвались остальные всадники.

Кат легко соскочила с седла и бросила поводья конюшему. Она потрепала морду Иолэра и что‑то прошептала ему на ухо. Взбежав по ступенькам, обернулась.

– Все золото, что вы мне должны, джентльмены, соберу вечером. – И засмеялась, увидев их лица. – Ах, Сэнди, – нашла она взглядом лорда Хоума, – ты же знаешь, как быстр Иолэр. Уж ты‑то почему принял мой вызов?

– Думал, что этот проклятый мой новый серый поскачет не хуже, – проворчал Хоум.

Его ответ был встречен смехом, и Кат снова прокричала:

– В большом зале есть мясо и вино, джентльмены.

Поешьте от души! – И скрылась в замке.

Смеясь и разговаривая, дворяне спешились и толпой поднялись в большой зал. Только налив себе в огромные кубки сладкого золотого вина и отрывая кусками мясо и хлеб, они заметили, что короля среди них не было.

Оглядевшись, один из гостей заметил:

– Похоже, Джеми сегодня еще не наскакался.

– Да, – проговорил другой тихо, но отчетливо, – однако я бы предпочел поскакать верхом на той золотоволосой кобыле, нежели на этой его вороной бестии.

Раздался смех, а потом кто‑то заметил:

– Держу пари, что кобыла еще необузданней жеребца.

– Но и нежнее, – раздался чей‑то ответ. Звенел смех, и каждый из джентльменов старался скрыть свои мысли по поводу прекрасной графини Гленкерк.

А Джеймс Стюарт тем временем взбежал по лестнице в покои Катрионы и, разгневанный, прошагал к ней в комнату. На графине не оставалось уже ничего, кроме шелковой рубашки, и, в отличие от перепугавшейся горничной, она даже не выказала никакого удивления.

– Иди, дорогая Сюзан. Я позову тебя, когда понадобится.

Девушка выбежала из комнаты.

– Итак, Джеми?

Взгляд графини был надменен, и только бьющаяся жилка у нее на горле выдавала волнение.

– Лиса, – прорычал король с темным от гнева лицом. – Развратная лиса! Потащила за собой всю стаю, словно кобелей за сукой! Ты принадлежишь мне. Кат! И я не позволю никакому другому мужчине воображать, что он может найти у тебя между ног!

Джеймс уже не помнил себя от ярости. Одним рывком он разорвал на графине рубашку и толкнул обратно на кровать. Немедленно оказался на ней и коленом раздвигал ее бедра. Ошеломленная и одновременно рассерженная, Катриона попыталась отбиваться. Она впилась было в него ногтями, но король одной рукой схватил ее за запястья и поднял их высоко над головой. Она яростно корчилась под ним, но в ее несогласное и неготовое тело уже вонзился жесткий член. Кат заплакала от боли и возобновила борьбу. И тогда Джеймс опустил голову и безжалостно укусил ее за сосок. Она взвизгнула, но отбиваться не перестала. Однако сопротивление, казалось, только распаляло короля. Причиняя ей боль, он испытывал огромное наслаждение.

Испугавшись ярости, исказившей лицо Джеймса, графиня переменила тактику. Она перестала отбиваться, и ее бедра начали двигаться нежными размеренными движениями, которые так сводили короля с ума. Его хватка ослабла. Высвободившись, Кат обняла ненавистную голову и прижала к своим губам.

– Нет, милый, – прошептала она хрипло. – Не причиняйте мне боли, Джеми. Любите меня, милорд! Сейчас же!

И ее пухлый рот нашел его губы, требовательно вдавился в них, пока они не раскрылись, не впустили ее маленький язычок, который заскакал внутри подобно пламени.

Жестокость у короля обратилась в страстное желание, и он жадно попытался его удовлетворить.

– Ведьма, – прошептал Джеймс, зарываясь в шелковистую копну ее волос. – Всегда говорил, что ты маленькая ведьмочка! Ах, любовь моя нежная!

И он тихо лежал, слушая, как сильно бьется ее сердце.

А Кат с облегчением вздохнула. Джеймс и сегодня не заметил ее холодности. Причем даже похвалил усердие в любви:

– Христос! Любовь моя! Ты прямо вытягиваешь из меня все силы! – Он запечатлел жгучий поцелуй на ее груди там, где его зубы оставили слабый след. – Мне очень жаль, Кат. Я не хотел делать тебе больно, но ты возбудила во мне страшную ревность, любовь моя. Я не мог вынести, что они на тебя так смотрят! Такой любовницей, как ты, можно только гордиться. Кат. От одного твоего взгляда мужчины сходят с ума. Приезжай ко мне ко двору сразу после свадьбы! Я не могу ждать больше, моя сладкая.

У Кат перехватило дыхание. Вот этого‑то она и боялась с самого начала. Подняв руку, она нежно тронула его лицо.

– Нет, Джеми, любимый мой, – едва ли прошло три месяца, как ты объявил Патрика мертвым. И если тебе нет дела до моей репутации, то мне – есть. После свадьбы Джеми надо будет заняться замужеством Бесс, а там уже до весны – рукой подать. Совсем скоро, милорд. Разве ожидание не сделает нашу любовь более нежной, Джеми? И не позволяй сплетникам говорить, что ты меня ставишь так низко, что даже не даешь мне времени до конца оплакать законного мужа. А придет весна – и никто не посмеет сказать, что я обесчестила Гленкерка, побежав за твоей милостью и за твоей защитой.

– Да, ты всегда была осмотрительной и осторожной. – В мурлыкающем голосе короля послышалось одобрение. – До чего же дивной ты будешь любовницей, Кат! К этому времени на следующий год твой живот уже распухнет от моего сына, и какой же это будет сын! Наше дитя! Я подожду, любимая, подожду!

Она нежно ему улыбнулась, подумав: «Сгнию в аду, прежде чем понесу твоего ублюдка, Джеймс Стюарт!»

Но теперь ей уже и в самом деле ничто не грозило.

Когда на этот раз король покинет Гленкерк, она больше его никогда не увидит. И теперь графиня испытывала к нему почти ласковые чувства.

В ту ночь она снова избежала его домогательств. На следующую короля также удалось сдержать под тем предлогом, что был канун торжества и ей требовалось хорошо отдохнуть.

Свадьба Джеймса Лесли с Изабеллой Гордон удалась: залогом успеха оказались хорошая подготовка, богатый стол и чудесная погода. Прелестная невеста сияла, жених был красив и изыскан. Нескончаемой чередой подавались яства, предлагались новые и новые развлечения. Наконец Кат, Бесс и Генриетта увели Изабеллу от жениха и, преследуемые группой шумливых молодых людей, укрылись в покоях графа. Горничная сняла великолепное свадебное платье невесты и убрала его. Беллу немедля облачили в бледно‑розовый ночной пеньюар, а лицо, руки и шею ей омыли теплой надушенной водой. И Генриетта расчесала ее длинные темные волосы.

– Помни, что я тебе говорила, – тихо сказала мать дочери.

Белла кивнула.

– А что ты ей говорила? – весело полюбопытствовала Катриона.

– Что она должна повиноваться Джеми во всем, что он ни пожелает, – просто ответила Генриетта.

– И ничего более? – с недоверием в голосе воскликнула Кат. – Риетта! Как же ты могла?

Маленькая графиня Хантли готова была расплакаться.

– Кат, я пыталась! Только вчера еще она была моей малышкой, а теперь ей вдруг пятнадцать лет, и она выросла! Я попыталась рассказать ей, что происходит между мужчиной и его женой на супружеском ложе, но она выглядела такой надменной… и я смутилась!

– Налей графине Хантли вина, – приказала Кат служанке. – Бесс, смотри за дверью. – Она повернулась к Изабелле. – Итак, моя девочка, ты знаешь, что случается между мужчиной и женщиной?

– Нет, свекровь, – прошептала невеста, опустив глаза.

– Боже мой! – воскликнула Кат. Но не успела более произнести и слова, потому что дверь распахнулась, и в комнату ворвалась толпа джентльменов, толкавших впереди себя жениха. Пока чаша с пряным вином шла по кругу, Кат сумела оказаться рядом с сыном. Дыша винными парами, он склонился поцеловать ее.

– Джеми, – тревожно зашептала графиня, – Белла совершенно невинна. Эта блаженная Генриетта оробела и не смогла поговорить с дочерью откровенно. Будь сегодня со своей девочкой нежен до крайности. То, что случится на первый раз, потом скажется на всем ее отношении к любви.

Сын тихо кивнул, и глаза его посерьезнели.

– Я понял, мама. Обещаю быть ласковым.

Тост подняли, шутки с пожеланиями прокричали, и спальня молодоженов освободилась ото всех, кроме жениха и невесты. В толпе выходящих король нашел Кат.

– Чтобы вернуться домой к Рождеству, я должен выехать наутро. Буду у тебя в комнате через час.

«Один только последний раз, – подумала она. – И после этой ночи я навсегда отделаюсь от тебя, Джеймс Стюарт».

Но что ей делать сегодня? Кат снова послышался голос Фионы: «Люби его, кузина. Ты знаешь как». Вернувшись в большой зал, она осталась там еще раз выпить за новых графа и графиню Гленкерк, а затем, пожелав гостям веселиться в свое удовольствие, прошла в свои покои.

Сама, ибо сегодня она отпустила Сюзан, Кат наполнила таз водой, подогретой в чайнике на камине. Плеснув туда надушенного масла, она сняла одежду и вымылась. Взяв маленькую щетку, погрузила ее в миниатюрный хрустальный пузырек с солью и почистила зубы.

Наконец, надушила свое тело, касаясь пробочкой между грудями, шеи и мягкой внутренней стороны бедер. Платье выбирала очень тщательно, ибо Джеймсу придется помнить эту ночь всю оставшуюся жизнь. Кат надеялась, что эта жизнь будет долгой‑предолгой.

Она выбрала изысканный кисейный шелковый наряд, скроенный по греческому фасону. Платье цвета весенней зелени сочеталось с ее глазами. Закреплено оно было только на одном плече, откуда ниспадало до самого пола волнующимися линиями. Когда Кат двигалась, оно мерцало, а сквозь тонкий шелк соблазнительно просвечивало женское тело. Это платье походило на те, что она надевала для Джеймса несколько лет назад. Графиня не сомневалась, что он вспомнит.

Обмакнув гребень в мускус, она живо расчесала себе волосы и закрепила их на голове несколькими черепаховыми заколками, концы накрутила на пальце в мокрые завитки. Королю всегда нравилось распускать ее локоны, и сегодня надо привлечь его внимание всеми возможными способами. Когда он наконец уйдет от нее, то должен думать, что провел самую восхитительную ночь в своей жизни.

Посчитав себя готовой, Катриона позвонила, и пришла горничная, чтобы развести огонь. Затем графиня отпустила ее на ночь. Оставшись одна. Кат устроилась, как смогла, на дубовой скамейке у камина и принялась ждать.

Ее мысли улетели в те времена – а прошло‑то всего несколько лет, – когда она была еще любимой женой. Все было так просто.

Скрип потайной двери вернул ее к действительности, и она вскочила на ноги, изображая приветливую улыбку. Король шагнул в комнату и, задув свечу, поставил ее на каминную доску. Его янтарные глаза оглядели стройное тело в полупрозрачном платье, на мгновение остановились на выпуклостях грудей.

Он молча прошел по комнате и так же молча расстегнул у Кат застежку на плече. Платье скользнуло на пол с легким шорохом. По одной вытащив у нее из волос заколки, Джеймс бросил их на толстый ковер.

– Встань перед трюмо, – велел он.

Кат без слов повиновалась и не удивилась, когда мгновение спустя король оказался рядом. Он снял уже свою кремовую шелковую рубашку и был так же наг, как и она. Графиня невольно полюбовалась на красивого мужчину с крепким мускулистым телом и донельзя развитыми половыми органами. «Все эти проклятые Стюарты слишком одарены природой», – горько подумала она.

На удивление твердой рукой Джеймс обвил ее и притянул к себе. Склоня голову, он запечатлел на ее плече жгучий поцелуй, а затем поднял руку и начал страстно мять пышные груди. Прикрыв глаза. Кат затрепетала от отвращения и вознесла мольбу, чтобы король принял это за желание. Она почувствовала, как одна рука ласкает ей живот и длинные пальцы проникают в горячее и влажное место. Извиваясь, она высвободилась из объятий, ухватила любовника за руку и повела в постель.

Ее рот скривился, она понадеялась, что король сочтет эту гримасу за улыбку любви, и заговорила хриплым голосом:

– Позволь мне ласкать тебя, Джеми, любовь моя.

И, толкнув его спиной на кровать, Кат встала над ним, нависая своими роскошными грудями. Янтарные глаза блестели похотью. Полусидя, Джеймс захватил губами розовый сосок, но она, смеясь, отодвинулась и приглушила все возражения, накрыв его рот своим.

Легкие поцелуи обожгли королю лицо, а затем, перемещаясь книзу, превратились в сладостное покусывание.

Обласкав грудь, Кат перешла на плоский живот и двинулась ниже, пока ее губы не нашли мужской орган. Взяв его в свой горячий рот, она припала к нему, как младенец припадает к груди матери. Король застонал и задрожал.

– Боже, Боже! Ах, ты ведьма! – И он все стонал и стонал от наслаждения, а его тело выгибалось навстречу ее рту.

Когда член короля стал жестким и был уже готов входить в нее, она выпустила его и взобралась на трепещущее тело. Полуприкрытые глаза Джеймса остекленели от страсти, он приподнимался, чтобы ласкать ее груди, а Кат плавно двигалась на нем, пока внутрь ей не излилось пенящееся семя. Тогда, крепко обвив руками, король перевернул ее на спину и посмотрел сверху вниз.

– Однажды, – проговорил он осипшим голосом, – я сказал тебе, что не позволю, чтобы на мне скакали, словно на девке, но… ох. Кат! Я не знаю, любовь моя! Я не знаю! Когда весной ты приедешь ко мне, то снова будешь любить меня, как сегодня? Да, моя охотница, ты будешь ласкать меня нежно, так ведь?

Кат ничего не отвечала, а только поглаживала его длинную спину, обхватывала своими теплыми ладонями округлые мужские ягодицы и мягко их массировала. Король не замедлил снова почувствовать желание и, почти страдальчески рыдая от наслаждения, опять глубоко вонзился в нее. Окончательно изнуренный, Джеймс уснул затем глубоким сном счастливого человека. Он лежал на животе, отвернув лицо и небрежно перебросив через Кат одну руку. А она лежала на спине и долго не шевелилась.

Затем, убедившись, что он не проснется, осторожно сняла с себя мерзкую руку и выскользнула из постели.

Накинув легкий шерстяной халат, она заползла на оконное сиденье и невидящими глазами уставилась в ночь. По ее щекам катились горячие слезы, а тело содрогалось от приглушенных рыданий. Опять она ничего не ощутила и исполнила свою роль подобно шлюхе. Но, что хуже всего, Джеймс ничего и не заметил. Король жадно принимал все, что она давала, даже не подозревая о ее чувствах и о том, что она обманывает. Патрик Лесли почувствовал бы и Френсис тоже, но те по‑настоящему ее любили. Король же, несмотря на все его прекрасные речи, просто вожделел. Может, он и сам этого не сознавал, но на самом деле ему нужна была просто высокородная шлюха – удовлетворять те горячие желания, которые занудная датская королева удовлетворить не могла.

Подавленность проходила, и Кат начала испытывать жгучий гнев. Джеймс попользовался ею как девкой из борделя, и она ненавидела его бешеной яростью. Ее принудили так замараться, как ей никогда не забыть. Но при этом, однако, она получила отмщение, задуманное с самого первого дня. Память о прошедшей ночи останется с ним навечно, станет жечь его сны подобно каленому железу, и он будет просыпаться с болью в чреслах.

Улыбнувшись безжалостной улыбкой, Катриона встала. Скинув халат движением плеч, она снова забралась в постель и укуталась пуховым одеялом. Король все еще спал, тихо похрапывая. Опершись на локоть, она пристально поглядела на него, и губы ее изобразили слова, которые он так и не услышал: «Прощай, Джеми! И сгори В аду, прежде чем я снова тебя увижу!»

Гости отбыли на следующий день, и на праздники остались только семьи жениха и невесты. Впервые за многие годы Лесли и Хэи пробудут под одной крышей от Рождества до Двенадцатой ночи.

Это радовало Кат, но радость ее была с горьким привкусом. Она знала, что вряд ли когда‑нибудь еще увидит их всех вместе, и смаковала поэтому каждый день. А ее злоба на Джеймса Стюарта росла и росла. Она все более полно осознавала, во что обойдется ей его вожделение.

Когда наутро король уезжал, то низко склонился над ее рукой и, перевернув, поцеловал ладонь и тыльную сторону запястья.

– Сладострастная ведьма, – прошептал он. – Ты сводишь меня с ума. До весны, любовь моя. Это будет самая долгая зима в моей жизни.

«И еще более долгая, чем ты думаешь, гнилой ублюдок», – подумала Кат, подняв к нему лицо и нежно улыбаясь.

– До встречи, Джеми, любовь моя, – тихо проворковала она.

– Прощайте, мадам, – сказал он громко, чтобы все слышали. – Благодарим вас за ваше несравненное гостеприимство!

И не успел он пересечь подъемный мост, как графиня побежала в свою спальню, сорвала с кровати простыни и запихнула их в камин. Неистово заплясало пламя, и повалил дым. Бедная Сюзан вытаращила глаза:

– А разве нельзя было их отстирать, миледи?

– Во всем свете не хватит воды, чтобы отмыть эти простыни, девочка моя! Отнеси подушки с периной в бельевую и обменяй на новые.

Потом она подобрала с пола свой изысканный пеньюар и тоже бросила в огонь. «Никогда более, – подумала Кат. – Никогда более мне не придется быть проституткой! Никогда!»

– Вытащите из гардероба ванну, – велела она двум слугам, принесшим дневной запас дров. – А затем натаскайте мне в нее воды! – И пока графиня сидела у окна, созерцая спокойный черно‑белый пейзаж, за ее спиной горничные застелили кровать свежим бельем. Ванна понемногу наполнилась, и в комнате остались только они вдвоем с Сюзан, которая наливала в чан с горячей водой экстракт из диких цветов.

Кат встала и разделась. Обнаженная, она осмотрела себя в трюмо. У нее все еще хорошая фигура и, несмотря на то что ей за тридцать, живот все еще плоский, славные груди тверды, и на всем теле нет ни унции жира.

Графиня шагнула в ванну и опустилась в теплую воду.

– Сюзан, принеси скамейку и сядь рядом, – велела она. – Я поговорю с тобой с глазу на глаз.

Девушка исполнила приказание и доверчиво взглянула в лицо своей госпожи.

– Скажи мне, дитя, у тебя есть возлюбленный?

– Нет, мадам. Есть несколько парней, с которыми я гуляю, но такого, чтобы приковать себя на всю жизнь…

– Ты хочешь выйти замуж, Сюзан?

– Не особенно, миледи. Если появится подходящий мужчина, то возможно. Мой папа говорит, что я такая же непоседа, что и моя прабабка, и когда‑нибудь это доведет меня до беды.

Кат улыбнулась.

– А ты хотела бы повидать мир? – спросила она.

– О да, миледи!

– Сюзан, то, что я скажу тебе, – тайна, и, поскольку я знаю, что ты мне верна, полагаю, ты ее не выдашь.

Король желает сделать меня своей любовницей, и хотя некоторые почли бы это за честь, я так не думаю. После свадьбы Бесс я покидаю Шотландию. Я никогда не смогу вернуться домой, хотя ты сможешь, если пожелаешь.

Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

– Вы поедете к лорду Ботвеллу? – прямо спросила девушка.

Кат кивнула.

– Хорошо! Теперь ваше место там. Я поеду с вами.

Но одной служанки вам мало. Нельзя ли нам взять с собой мою маленькую сестренку? Ей четырнадцать. Ее зовут Мэй, и она страсть как восхищается вами. Я немного учила ее, так что девочка кое‑что умеет.

Кат снова улыбнулась.

– Спасибо, Сюзан. Да, мы возьмем юную Мэй, но ты ничего не скажешь ей до самой последней минуты.

Если только король заподозрит, что я собираюсь бежать…

Сюзан кивнула с мудрым видом. Разговор окончился, и она поднялась, чтобы позаботиться о теплых полотенцах.

Кат взяла мягкую щетку и, стоя, принялась себя тереть.

Затем она снова опустилась в воду и воскликнула:

– Так‑то, Джеймс Стюарт! Вот вас и нет!

– Аминь! – произнесла Сюзан, увидев, что госпожа поднялась из ванны, и оборачивая ее пушистым полотенцем. Кат засмеялась счастливым смехом.

– Почему, Сюзан, мы так хорошо понимаем друг друга, хотя ты прислуживаешь мне всего лишь несколько лет? Твоя тетушка Эллен была у меня со дня моего рождения, а теперь так действует мне на нервы!

– Это потому, госпожа, что она приняла вас еще ребеночком. Трудно относиться к человеку всерьез, если вы меняли ему пеленки. Она лучше находит общий язык с леди Бесс. К тому же тетушка слишком стара, чтобы круто менять свою жизнь и отправляться бродить по свету.

– Да, моя чопорная Бесс вполне подходит для Элли.

Боже мой, Сюзан! Еще каких‑то неполных два месяца, и Бесс станет женой!

– Да, за нее можно не бояться. А как с остальными?

– О них тоже позаботились, и больше об этом говорить не будем.

Сюзан поняла намек. Она помогла госпоже одеться и отправилась делать другие дела.

Рождество в Гленкерке отпраздновали тихо. Была прекрасная полуночная месса в церкви аббатства. Потом все спустились в фамильный склеп под часовней и при свете свечей украсили его зеленью. Вслед за аббатом Чарлзом Лесли произнесли молитвы. Когда семья ушла. Кат осталась, сидя на небольшой мраморной скамеечке. В мерцающих отблесках свечи, в глубокой тишине, она набиралась сил. Ее глаза переходили от могилы к могиле, пока не добрались до большой медной таблички с надписью: «Патрик Пан Джеймс Лесли, четвертый граф Гленкерк, родился 8 августа 1552 года, погиб в море в апреле 1596 года. Оплакиваем любимой женой Катрионой Маири и их девятью детьми. Покойся в мире». Она почувствовала, как веки ей жгут слезы.

– Ох, Патрик, – прошептала Кат, – говорят, что ты погиб, а я не верю, хоть это и противоречит разуму. Я знаю, что ты никогда не вернешься сюда, Патрик. Джеми снова волочится за мной, и я должна либо бежать, либо навлечь позор на Гленкерк. Я уезжаю к Ботвеллу и знаю, что ты поймешь.

Она встала и перешла к могиле прабабки.

– Что ж, ты, великая хитрюга, – тихо сказала она, – даже в смерти ты сделала по‑своему – я вышла замуж за твоего драгоценного Патрика и дала Гленкерку новое поколение. Но теперь уж, Мэм, все будет по‑моему.

И тут по ее спине пробежал холодок, потому что ей послышался слабый смех. Послышался ли? Она прошла к лестнице. И, оглянувшись, улыбнулась.

– Прощайте, мои славные предки!

В канун Нового года погода была ясная и холодная.

В небе ярко светили звезды и стояла полная луна. В ту ночь устроили великий пир, и волынщики столько раз обходили стол, что у Кат уже голова раскалывалась от шума. За несколько минут до полуночи все семейство поднялось на зубцы крепостной стены и стояло там на холоде, наблюдая огромные костры, пылавшие на окрестных горах. Шотландия приветствовала новый, 1597 год.

Одинокий волынщик мягко и неотступно наигрывал «Элегию Лесли». За горами отвечали волынщики Сайтена.

Кат не смогла удержаться, и по ее щекам покатились слезы. К счастью, никто их не заметил, кроме Джеми, который успокаивающе обнял мать рукой. Потом, когда они шли к большому залу, она улыбнулась ему мимолетной улыбкой и сказала:

– Надеюсь, ты будешь понимать жену не хуже, чем мать.

– Ах, мадам, конечно. Конечно же.

Она ласково рассмеялась.

– Какой ты славный шалун, Джеми. Твой отец гордился тобой так же, как я. И знаю, он был бы рад узнать, что Гленкерк оказался в надежных руках.

Сын ответил благодарной улыбкой и, отведя графиню в сторону, сказал:

– У меня есть для тебя чудесный новогодний подарок. Позволь мне вручить его сейчас.

И Джеми увлек ее по коридору в покои графа. А там, усадив на стул в прихожей, бросился в свою спальню.

Минуту спустя он вернулся с плоской коробкой из красной кожи.

Какое‑то время она разглядывала эту неоткрытую коробку, лежавшую у нее на коленях. То, что содержимое ее имело огромную ценность, не подлежало сомнению.

Это была первая ценная вещь, которую ей дарил сын.

«Еще одно доказательство, – грустно подумала Катриона, – что его отца больше нет». Стряхнув с себя эту печальную мысль, она открыла коробку и смогла уже только вздохнуть. На черной бархатной подкладке лежала самая прекрасная подвеска, какую ей когда‑либо приходилось видеть. Украшение имело вид полумесяца, дополненного до круга ажурной работой, оно посверкивало мелкими бриллиантами и позвякивало крошечными колокольчиками.

– Джеми! Джеми!

Кат подняла подвеску перед собой на вытянутой руке, восхищаясь изумительной цепочкой.

– Точь‑в‑точь, как была у Мэм, – гордо заверил сын.

– Я никогда не видела, чтобы Мэм носила что‑либо подобное ни с гленкеркскими драгоценностями, ни с султанскими, – заметила Кат.

– Ты права, мама! Она оставила свою подвеску в Стамбуле. Отец говорил мне. В ее спальне во дворце была изразцовая стена, по‑моему, у камина. Она приказала сделать за ней тайник и обшить дорогими породами дерева. Там и хранила свои драгоценности. А когда ночью в спешке покидала дворец, то забыла про подвеску, которая лежала в самой глубине. Мэм говорила отцу, что всегда сожалела об этой потере. Султан отметил таким подарком рождение их первого сына, Сулеймана. И возможно, подвеска до сих пор еще там.

– Но откуда ты знаешь, что эта точно такая же, если никогда не видел ту?!

– Мэм не раз подробно описывала ее отцу. А он описал мне. Он часто говорил, что ты похожа на твою прабабушку – гордая, своевольная и вместе с тем мудрая.

– Спасибо, Джеми.

Внезапно сын снова превратился в мальчика.

– Я хотел, чтобы у тебя была обо мне хоть какая‑нибудь память! – воскликнул он. Голос у Джеми чуть‑чуть дрожал, и он едва мог скрыть волнение.

– Но почему же, дорогой, – возразила Кат, обхватив его лицо ладонями. – Я не забуду тебя! Ты мой первенец, и у нас с тобой больше общего, чем ты даже осознаешь. Когда ты еще только плавал в моем животе малюсенькой рыбкой, то я уже с тобой разговаривала.

Ты давал мне силу.

Он рассмеялся.

– А о чем ты говорила, мама?

– О всяких глупых вещах, Джеми. – И Кат на мгновение замолчала. – Тебе нельзя будет приехать ко мне еще несколько лет, но как только король забудет меня, вы с Беллой сможете нас навестить.

Сын печально поглядел на нее и сказал тихо, но очень отчетливо:

– Пусть будет проклят Джеймс Стюарт в пылающем аду! – И, повернувшись, вышел.

Кат щелчком закрыла коробку с драгоценностью.

– Ты как эхо выразил мои чувства, сын, – сказала она и тоже пошла из комнаты.

На следующий день после Двенадцатой ночи молодые граф и графиня Гленкерк отбыли ко двору в сопровождении родителей Беллы. Остальные гости тоже разъехались. Через четыре недели выйдет замуж Бесс, и тогда Кат сможет свободно отправиться своей дорогой.

Из‑за лорда Ботвелла между матерью и дочерью всегда оставалась некоторая натянутость. Плохо понимая размолвку родителей, Бесс, всегдашняя любимица отца, не задумываясь, приняла его сторону. Но теперь девушка была влюблена в своего будущего мужа, и это как‑то ее смягчило. И Кат все думала, стоит ли говорить Бесс о предстоящем расставании.

Однако заговорила с ней сама дочь. За неделю до свадьбы она пришла к матери и сказала:

– Помню, ты мне говорила, что, когда я влюблюсь, пойму твои чувства к лорду Ботвеллу. Я тогда отвечала тебе подло. Но теперь я понимаю… в самом деле понимаю. Зачем тебе оставаться в Шотландии? Когда король был здесь на Рождество, то он глазел на тебя так, что я даже испугалась. Ты должна найти дядю Френсиса, мама, и уехать к нему. Только тогда ты окажешься в безопасности! Кат обняла дочь.

– Спасибо, Бесс. Теперь я знаю, что ты понимаешь, и поеду с легким сердцем.

Глаза у Бесс широко распахнулись, и она раскрыла рот, собираясь что‑то сказать, но Кат ласково прикрыла ей рот своей рукой.

– Когда‑нибудь Джеми поговорит с тобой "б этом, любовь моя.

– Да, мама, конечно, – сказала Бесс, улыбаясь.

«Какая жалость, – подумала Кат, – что мы подружились только теперь, когда должны расстаться».

Свадьба Бесс Лесли и Генри Гордона прошла тихо по сравнению с предыдущей. Присутствовали только близкие родственники. На торжества вернулись из Эдинбурга Джеми с блистательной Изабеллой, а два дня спустя они повезли молодоженов ко двору. Перед отъездом Бесс и Джеми пришли попрощаться с матерью наедине.

Сын был высок ростом и так похож на отца в его возрасте, что у Катрионы из глаз брызнули слезы. Бесс, сияющая от счастья, выглядела темноволосой смесью обоих родителей.

– Хочу, чтобы вы знали, – тихо сказала Кат, – что я очень люблю вас обоих. Как мне вас будет не хватать!

Они прильнули к ней, и Бесс заплакала.

– Нет, голубка, – возразила графиня, нежно поглаживая дочь. – Если молодая жена покажется печальной, то король может что‑то заподозрить. Будь сильной, дочь моя, крепись и помоги мне выиграть битву у Джеймса Стюарта. Ему и в голову не должно прийти, что кто‑то из вас что‑либо знает.