Нелегкое знакомство

Тот день я никогда не забуду. Я снова жил в столице.

Это был обычный холодный мартовский московский день 1982 года, пятница, конец недели. Я занимался в то время различными валютными операциями и довольно часто бывал в магазинах «Березка». В Москве было пять или шесть таких магазинов, каждый специализировался в своей области. Магазин на Таганской площади торговал одеждой и парфюмерией с косметикой, и я, как помнится, пришел туда в тот вечер купить себе пальто.

Войдя, я услышал раздраженный голос продавца парфюмерного отдела.

— Я не могу заниматься только вами! — Он дошел почти до крика. — Вас много, я один!

На прилавке были разложены духи, крема, губная помада, туалетное мыло. А перед прилавком стояла худенькая девушка — и какая девушка! Особенно поразил меня цвет ее кожи: совершенно белоснежной. Темные волосы стекали вдоль лица и еще больше подчеркивали его белизну. У меня мелькнула мысль, что такой коже никакая косметика просто не нужна.

Девушка слегка покраснела, но не от смущения, а скорей от досады и от стыда за продавца. Тот глядел на нее своими холуйскими глазками и, как все люди его породы, видел разом и ее молодость, и неопытность, и, вероятно, уже заметил не слишком крупные купюры у нее в кошельке.

Не в состоянии оторвать от нее взгляда, я подошел к прилавку. Девушка ничего не отвечала продавцу и продолжала откладывать в сторону коробочки и флаконы, но я заметил, что ее рука напряглась почти до дрожи.

— Ну, все? — грубо спросил продавец, сгребая покупки в пластиковый мешок. — Выбрали?

— Как я вас понимаю! — вмешался я. — Ходят тут всякие покупательницы, отнимают время, мешают работать. Не так ли?

Продавец понял иронию и, хорошо меня зная, сразу снизил тон и даже стал давать советы.

Девушка перекинула волосы назад и с интересом бросила на меня быстрый взгляд серых глаз. Я мысленно посмотрел на себя со стороны ее глазами и пришел в ужас.

Дней десять назад я ужинал в ресторане с громким названием «Русь», и со мной были две девушки — Катя и Маша. Часам к одиннадцати подошел мой знакомый Женя Завадский, и мы засиделись до двух ночи. Маша, дочь актрисы Булгаковой, была знакома с Завадским, и, когда мы собрались по домам, они уехали вдвоем — как оказалось позднее, это спасло мне жизнь. Я жил на Ленинском проспекте в гостинице «Спорт». К ресторану подъезжали такси, и я сделал знак одному из таксистов. Он лихо подъехал и резко затормозил. Шофер был молодой, веселый, но суетливый. Я дал ему двадцать пять рублей — тогда большие деньги — и попросил ехать осторожно.

— Не беспокойся, шеф! Все будет в порядке! — отчеканил он весело.

Мы сидели на заднем сиденье, такси рвануло с места с резвостью гоночной машины, развернулось под прямым углом и, перескочив через клумбу, разделявшую улицу, помчалось в обратную сторону.

Я уже тогда подумал, что вряд ли все будет в порядке.

— Осторожней, парень! — еще раз предупредил я шофера. — Будь внимательней! Людей везешь.

— Не объезжать же! Метров семьсот сэкономили! — отозвался наш лихой извозчик.

— Ну смотри, — сказал я спокойно и задремал.

Видимо, он торопился отвезти нас и вернуться, чтобы успеть сделать еще ходку. Не знаю, сколько времени мы ехали, но, прежде чем потерять сознание, помню страшный удар и скрежет металла. Очнулся я, словно меня толкнули. Голова раскалывалась от боли, машина горела. Полуослепший, я нашарил возле себя еще одного человека и, таща его за собой, с трудом выбрался из машины. Краем заплывшего глаза я успел заметить, что на переднем сиденье никого не было. Едва я отполз вместе с моим спутником в сторону, как машина взорвалась. Со всех сторон раздавались сирены: к месту происшествия спешила милиция, пожарники, «скорая помощь». Наконец я разглядел, кого я вытащил из машины — это была Катя, потерявшая сознание, но, похоже, невредимая. Я понял, что сам ранен и, кажется, довольно сильно. Как оказалось, наш лихой шофер на полном ходу врезался на Каширском шоссе в медленно идущую снегоуборочную машину. Мне достался сильный удар по голове, светлая дубленка была вся в крови, лицо разбито, я получил перелом скуловой кости, истекал кровью и снова потерял сознание.

Очнулся я в больничной палате и долго силился вспомнить, что со мной случилось. Левая рука была в гипсе и отзывалась страшной болью при любом движении. Правой я нащупал повязку на лице с отверстиями для глаз, рта и носа. Слева от меня лежал еще один больной. С трудом вглядевшись, я узнал нашего водилу.

— А, шеф! Живой? — обрадовался он. — А я уж думал…

Но я не дослушал, что он там думал обо мне, своем пассажире, который доверил ему жизнь.

Оттолкнувшись ногой от стены, я подъехал к его койке и нетронутой правой рукой молотил его, не забинтованного и без признаков ушибов или переломов, пока он не закричал на всю больницу.

Наш лихач в последнюю минуту ухитрился развернуть машину боком — моим боком, и сразу же после удара вывалился наружу и удрал, отделавшись вывихнутым плечом. Вот уж не чаял он попасть со мной в одну палату, когда своим ходом приплелся в больницу! А ведь если бы мы ехали втроем, я должен был сидеть на переднем сиденье и меня бы смяло в лепешку.

Катя отделалась легко, вскоре приехала ее мать, работавшая в косметической клинике, и увезла ее к себе. Нам предлагали подать на водителя в суд, но мы не стали этого делать.

Можно только себе представить, какое лицо было у меня в тот вечер! Там, где повязку сняли, кожа была красной, словно после ожога. Правая половина была заклеена марлей, правый глаз заплыл и едва приоткрывался. И надо же мне было встретить ее, эту девушку с ангельским лицом, мою судьбу, как раз в этот вечер — и с таким лицом!

Продавец изменился у нее на глазах. Казалось, он долго и с трудом скрывал свое обаяние и широту души, вероятно, по приказу свыше, но неожиданно получил возможность их развернуть. Девушка несколько раз посмотрела на меня с любопытством. На мне был тонкий серый свитер с воротником под горло и дорогое черное длинное пальто. Если бы не разбитое лицо… Я отчаянно думал, что мне делать, как заговорить, и ничего не мог придумать.

Я знал, что не потеряю ее следов: каждый покупатель «Березки» заполняет бланк с указанием фамилии, имени, адреса и телефона.

Девушка расплатилась и пошла к выходу. Проходя мимо меня, она посмотрела мне в глаза и сказала «Спасибо»!

Ей было не больше двадцати-двадцати двух лет, и я заметил, что у нее, должно быть, сильный характер.

Дней через пять я решился позвонить Гале — так ее звали.

— Может, вы помните, в «Березке», в прошлую пятницу… Меня зовут Леонид…

— Откуда у вас мой телефон? — спросила она недовольно.

— Списал с вашей квитанции в магазине, — признался я честно.

Она повесила трубку.

Я пробовал звонить еще несколько раз. Галя отвечала мне спокойно, ровно, но на предложение встретиться каждый раз вешала трубку.

Впервые в жизни я не знал, что делать. Впервые я ждал, долго и терпеливо. Ждать — это не в моем характере. Я никогда этого не умел. «Мне не к лицу и не по летам», — вспоминал я Пушкина, но брал себя в руки.

Галя приходила в «Березку» еще пару раз. Я следил за ней издалека и старался не попадаться на глаза. Продавцы стали с ней нежны и предупредительны, словно давние и лучшие друзья. Я чувствовал, что она дивится этой перемене.

К магазину на Таганке ведет аллея. Вдоль нее прогуливаются разные люди, которые, как это ни странно покажется, невидимыми нитями связаны с валютным магазином. Галя признавалась мне потом, что из-за них она колебалась лишний раз ходить на Таганку. К ней то и дело бросался то один, то другой, предлагая купить или продать валюту, сертификаты или товары, а когда она однажды заинтересовалась и попробовала что-то купить, была тут же жестоко обманута. С тех пор как мы встретились у парфюмерного прилавка, дорога перед ней была совершенно свободна: никто не выскакивал из-за деревьев, не провожал ее, настойчиво пытаясь что-нибудь всучить. Разумеется, она понимала, что это из-за меня, и происшедшая перемена интриговала ее. От удивления недалеко до интереса. Я чувствовал, что начал ее интересовать. Ей было совершенно не у кого узнать, кто я такой. Я же знал теперь всю ее подноготную. Отец работает военным атташе в зарубежном посольстве. Мать живет с ним за границей. Галя в свои двадцать два уже немало лет провела в зарубежных столицах с родителями. Теперь учится в университете, говорит на иностранных языках — по-немецки, по-французски, немного по-английски. Живет одна на улице Вернадского в многоквартирном, но престижном доме. В рестораны не ходит. Любит театр. И самое главное — пока у нее никого нет! Мелькнули две-три подруги, какая-то тетушка: родственница или домработница? За то время, что я наблюдал (следил, не боюсь, этого слова) издалека, она ни разу не вышла из дома ни с одним мужчиной и ни разу ни с одним не встретилась в городе. Конечно, из университета они высыпали группой, и были в этой группе девушки и ребята, но, проделав со всеми часть пути, она как-то выпутывалась из стайки, приотставала, сворачивала вбок и без всяких усилий, совершенно естественно оставалась одна. Было видно, что и тут у нее не было никакой сердечной привязанности.

Я купил огромный букет роз, дал продавцу денег и попросил отнести по адресу. В это время она была дома.

Продавец вернулся с розами под мышкой.

— Дверь открыла, — сказал он мне. — Но не взяла. Спросила, от кого.

— А ты?

— А что я? Я же не знаю… Что, мне вас описывать, что ли?

Продавец пожал плечами.

Я дал ему еще десятку.

— Пойди, положи букет под дверь.

Вечером, убедившись, что в окнах горит свет, я на одном дыхании взлетел на девятый этаж и замер, стараясь не издать ни звука. Розы исчезли! Я представил себе, как она вышла и наткнулась на цветы. Возможно, она сначала опять не хотела их брать, но потом сжалилась над розами, унесла их в дом. Мне это понравилось. (Позже выяснилось, что я был прав).

Целый месяц мы говорили по телефону, она перестала бросать трубку, но встречаться наотрез отказывалась. Никогда в жизни я не был таким терпеливым. Так терпеливо укротитель приучает к себе пугливого и опасного дикого зверя, стараясь не спугнуть неосторожным движением.

Однажды она в очередной раз появилась в «Березке», и я зашел за ней следом незамеченным. Ее нежное спокойное лицо было совсем близко (последнее время я смотрел на нее только издали), и, видит Бог, чего мне стоило удержаться и не провести по этой щеке ладонью.

Я решился подойти.

— Здравствуйте, Галя! — сказал я весело. — Я же говорил, что мы все равно где-нибудь встретимся.

Она спокойно и без всякого удивления поздоровалась со мной и даже назвала по имени — Леонид. Никогда мое имя мне не нравилось так, как произнесенное ее голосом! Она оглядела меня с явным любопытством, задержавшись на лице. Повязки уже не было, и разбитая в аварии правая скула сияла розовым светом, словно кожа новорожденного поросенка.

— Авария, — сказал я, приложив руку к скуле. — Если хотите, потом расскажу…

В этот день я провожал ее из магазина, неся пакет с покупками, и вся аллея с любопытством следила за нами.

У метро она протянула руку, чтобы забрать пакет, и как я ни настаивал проводить ее дальше, как ни объяснял, что знаю, где она живет, что сам живу неподалеку, что все равно еду той же линией метро, она не согласилась ехать со мной.

— Поезжайте, если вам нужно, — сказала она. — Я не могу вам запретить, метро для всех.

Я демонстративно сел в соседний вагон, и за всю дорогу она не обратила на меня никакого внимания. Мы сидели почти рядом, разделенные двумя стеклами и парой пассажиров — и были так далеко друг от друга.

Несколько дней я звонил ей, вышучивал ее осторожность, уверял, что не опасен, и в один из вечеров она неожиданно согласилась спуститься и полчаса прогуляться со мной.

— Почему полчаса? — спросил я, довольный уже и этим.

А потом мне нужно готовиться, скоро экзамены.

Это были замечательные полчаса, пролетевшие как одно мгновение. Тем более что, прощаясь, она пообещала увидеться снова.

Почему она не отослала меня сразу же и бесповоротно? Мне казалось тогда, что это было из-за ее интеллигентности, нежелания обидеть, показаться резкой или невежливой. Теперь я так не думаю. Несомненно, она боролась — но боролась только с собой. Ее тянуло ко мне, однако она чувствовала исходившую от меня, но непонятную ей опасность. Она жила в это время одна, мать была далеко, все решения приходилось принимать самой. Представляю, что произошло бы, будь ее отец в Москве! Я так и вижу, как он наводит справки, как приходит в ужас… Я думаю теперь, что для нее было бы лучше, если бы мы никогда не встретились. Мы такие разные! Я для нее был не лучший подарок, далеко не лучший выбор…

Скоро мы уже ездили вместе к врачу лечить мое лицо. Я ловил ее, где только мог. Угадывал, чего ей захочется завтра, отвозил домой после занятий. И, наконец, однажды она пригласила меня провести с ней целый вечер: купила билеты в театр Сатиры.

Этот вечер чуть было не рассорил нас окончательно. Я по характеру холерик, долго просидеть на одном месте и в обычном состоянии мне невыносимо. Даже в самолете я постоянно нахожу предлог, чтобы встать с места, расхаживаю по проходу, захожу за занавеску к стюардессам, болтаю с незнакомыми людьми. А в тот вечер я к тому же был необычайно взволнован. В течение действия я то и дело выходил в фойе, поднимался в буфет, разглядывал фотографии актеров на стенах. Гале это не понравилось, и она наотрез отказалась поужинать в ресторане и, как я ни настаивал, опять распрощалась со мной у входа в метро.

В ресторан я затащил ее едва не силой через пару дней. Это был «Пекин». Но, оказавшись внутри, она меня удивила тем, что немедленно смирилась, уселась за столик и принялась спокойно выбирать блюда, словно давно собиралась со мной здесь отужинать. Она любила и неплохо знала китайскую кухню — сказывался зарубежный опыт. У меня мелькнула мысль, что такие люди, как она, быстро смиряются, когда их ставят перед фактом, и стараются найти в этом факте хоть что-либо для них интересное.

Однако пить вино она наотрез отказалась, а когда я через стол попытался взять ее руку, мягко, но твердо высвободила пальцы.

Прошло уже почти два месяца с тех пор, как я ее увидел, но между нами по-прежнему ничего не было, и я даже не был уверен, что в следующий раз она со мной встретится.

Вечером четвертого мая, накануне моего дня рождения, я позвонил в дверь ее квартиры. Галя открыла и удивленно осмотрела меня.

— Галя! — сказал я, решительно шагнув за порог. — Мне сегодня негде ночевать. Можно я проведу у тебя эту ночь? Не беспокойся, я…

Она была так поражена, что ничего не ответила. Еще днем я расплатился с гостиницей, собрал вещи в единственный (но от Луи Вюиттона) чемодан и теперь стоял с ним в ее прихожей. Не дождавшись ответа, я сунул чемодан в стенной шкаф и, войдя в комнату, сел за стол и принялся разглядывать стены.

Все так же молча, Галя поставила передо мной вазу с яблоками, я начал их грызть и, не найдя куда положить огрызок, весело выкинул его в приоткрытое по случаю теплого вечера окно.

Через многие годы совместной жизни Галя призналась мне, что пришла тогда в ужас и решила, что положит конец нашему знакомству и никогда больше не встретится с этим человеком даже на улице.

Но был мой день рождения, за окнами стояла весна, я был настойчив, молодость брала свое, прошло еще несколько незабываемых дней — и возврата назад больше не было.

— Ой, Ира! Если бы ты знала, с кем я связалась! — через неделю призналась она своей лучшей подруге по телефону. — Представляешь, он пустые пакеты из-под молока в окошко выбрасывает! Бежать мне, Ира, надо, бежать…

Я узнал об этом только через десять лет. А еще раньше, в 1988 году у нас родилась дочка Лиза, в 2000 сын Матвей. Что я могу добавить?

Мы и так потеряли столько времени.