Радий Петрович Погодин 5 page

Безуспешность попытки Булгарина преодолеть дуализм собственной личности и поведения отражает сама структура романного текста: ". - За что же клеветать на невинного... <.> Не перемените? Не перемените? - возразил почтеннейший с негодованием, которое показалось мне не совсем искренним. - Ну так я вас зарежу! <.> Я не злодей. Спросите. На свете нет людей ни оклеветанных, ни ограбленных мною, - жалобно простонал почтеннейший. <.> А если я? - спросил он после долгого молчания. - Если я? <.> - Если б это в самом деле был я - что бы вы стали делать тогда? <.> Почтеннейший начал клясться женой, детьми и всем, что ему приходило в голову. <.> - Грех, почтеннейший, грех смеяться над сединою! - произнёс он жалобным тоном с ужимкою угнетённой невинности. <.>

Когда мы проходили Невский проспект от Аничкина моста до того места, где следовало поворотить в театр, он несколько раз останавливался, обнимал меня и покрывал поцелуями. <.> Но, уходя, он отвёл меня в сторону и шепнул: - Смотрите же. а если не так. берегитесь. почтеннейший. я приму другие меры. сильные меры приму. вот увидите. со мною бороться тяжело. тяжело.

- Он пойдёт жаловаться в полицию! - сказал мне высокий, тощий актёр, подслушавший последние слова почтеннейшего.

- А я думал, вызовет меня на дуэль!

Актёр захохотал" [12, с.177-179].

"Просвещённые литераторы" нового поколения не могли простить Булгарину не то, что его поведение выстраивалось по литературно-житейским образцам, а то, что в таком "жизнестрои-тельстве" не было "искренности", органического чувства (пусть и в "готовых" формах) - их заменила верная копия существенности, безыдеальная, не романтическая, отождествляющая человека лишь с миром конечного удобная "ложь". Осуждался не собственно литературный стереотип в "поведенческом тексте", а превращение его в шаблон прагматического назначения, не совместимый с задачами искусства и прямо противостоящий его влиянию в мире действительном.

Подводя итоги, отметим, что поведение Булгарина в историко-типологическом ракурсе оказалось не содержащим в себе действительно продуктивных противоречий, необходимых, чтобы искомый идеал обрёл не просто декларативное, но жизнедеятельное, созидающее качество. Подобный поведенческий тип не раз изображал Л. Н. Толстой. В частности, его определяет Наташа применительно к Долохову: ".у него всё назначено, а я этого не люблю" [16, с. 44]. Но символично, что скрытая "объёмность" намечалась в черновых редакциях "Войны и мира" - как бы вопреки плоскостным конструкциям Булгарина, причём использовался уже отмеченный выше сентиментально-бытовой стереотип. В его пределах намечалось расширение образа Долохова за счёт художественно значимого "эффекта неожиданности". "Человек из бумажки" (если перефразировать известное выражение Достоевского) в эпизоде выздоровления после дуэли с Пьером утрачивал "марионеточность" (в толстовском понимании), "безличное" наполнялось жизнью внутренне богатой: "Да, душа моя, - продолжал он, - мущин я встречал любящих, благородных, возвышенных, - он опять приласкал взглядом Ростова, - но женщин, кроме продажных тварей - графинь или кухарок всё равно - нет женщин. Нет этой чистой души, которая любила бы одною душою, как бедная Лиза любила Эраста. Ежели бы я нашёл такую женщину, я бы жизнь отдал за неё" [17, с.547]. Сентиментальность в поведении Долохова оказывается, таким образом, не "маской", а ещё одной из его "сущностей", ранее не известных читателю и выявленных автором. Эту "сущность" в нём может не признавать Наташа, но не читатель, чуткий к толстовскому слову (тем более, что в тексте первоначально стояло: "Вечером он подсел к Соне и начал говорить с ней <о театре, о бале, об общих знакомых,> о бедной Лизе и о возвышенных чувствах любви" [17, с.548]).

Булгарин обозначил, но не сумел художественно реализовать важнейший принцип "натуральности" - так, чтобы тот "пересилил" изначальную риторическую установку на "правду жизни", утверждающую авторитарность и литературный догматизм в противовес самоценной, не знающей условных ограничений эмпирии. "Натуральность" сама по себе оказалась наиболее значимой составляющей в структуре его первого нравоописательного романа "Иван Выжигин" (1829). Булгарин далеко не осознал собственного новаторства, типологию которого, в связи с проблемой соотнесения эстетических и внеэстетических ценностей, обозначил Я. Мукаржовский: вопреки законам массовой словесности, на первый план может выступить сама действительность, а не её ожидаемый публикой экзотический экстракт. Учёный указывает на "известный факт": "читатели романов, рассчитанных на дешёвыё успех, охотнее всего читают книги, рисующие иную среду и иной образ жизни, чем те, с которыми они знакомы сами" [11, с. 111-112]. Булгарин, по-видимому, старался не поддаться соблазну и даже "авантюрность" использовал как способ, облегчающий возможность восприятия реальности в литературном тексте через наиболее доступные "клише", рождённые той же реальностью. Он имел основания жаловаться на одиночество и непонятость "людьми", громогласно объявляя о своей причастности проблемам "общей жизни", но при этом не учитывая, что в отказе от её неповторимо индивидуального многообразия заключено "поведенческое" поражение, не отделимое от творческого бесплодия.

1.м.кольцов творчество М.Е. Кольцов показал себя как талантливый советский писатель, журналист, публицист, фотограф, партийный деятель. Он трудился на благо страны и общества, иногда споря с советской властью, иногда соглашаясь с ней. Кольцов по-особому показывает своего героя, что достигается посредством необычного фельетона – положительного. При рассмотрении его публицистики нельзя не уловить сходство этого жанра с очерком (что определяется всесторонней описательностью предмета исследования) практически любую бытовую ситуацию Кольцов, будучи в центре происходящего, стремится рассматривать от своего “я”, причем делает это нередко с улыбкой, юмором, в жизнеутверждающем свете. Тем самым он стремится внушить читателям мысль о неизбежности победы хорошего над плохим, как в политическом так и в бытовом масштабах[8]. Яркие и острые фельетоны и очерки Кольцова являются образцами художественной публицистики. Они посвящены злободневным вопросам труда и быта советских людей, политической и экономической сторонам жизни. Он призывал к культурной революции, сатирически бичевал бюрократизм, бездушие, карьеризм. Как журналист отличался необычайной инициативой, изобретательностью, чувством нового, писал красивым, выразительным языком, умело выставляя напоказ существенные аспекты жизни. 2. Очерки Анатолия Абрамовича Аграновского заполнены мыслями, кропотливо, филигранно отделаны. Им присущ хороший, литературный стиль, публицистичность. Важная особенность очерка – это использование того или иного метода, к примеру, теоретический метод исследования какой-либо проблемной ситуации. Художественный метод применяется при анализ, исследовании в очерке. В проблемном очерке творчества А.А. Аграновского проявились духовные традиции отечественной журналистики. Его герой строитель социализма. Публицист активно пропагандирует стахановское движение, но его «соревнование» - приобрело иное содержание, философское. Журналистские герои публициста Аграновского А.А. активно взаимодействуют с автором. А главная их особенность в том, что они могут перемещаться из одного очерка в другой, получать новое осмысление. Публицист легко экспериментировал с формой текста, с приемами авторского проявления в произведении. Творчество Агарновского А.А. – это энциклопедия, отражающая ценности, идеалы, пороки определенных исторических отрезков времени, которые плавно перетекают друг в друга, картина, которую мы получаем в итоге – жизнь, в ее развитии. Жанровые особенности, его композиция и поэтика, различные приемы работы очеркиста, методы сбора информации - все претерпевает развитие по спирали. Более поздние очерки и зарисовки более лаконичны, афористичны, Аграновский А.А. извлекает максимум смысла из слова, из сочетаемости слов. 3.слагаемые индивидуального стиля в журналистике Творческая индивидуальность может существовать и успешно раз- виваться только в условиях творческого коллектива. И, наоборот, творче- ский коллектив нуждается в развитых творческих индивидуальностях. Одна из систем, выступающих в качестве точки отсчета для творче- ской индивидуальности журналиста, является журналистская творческая среда. Сама творческая индивидуальность журналиста может быть понята как специфическая форма субъективного отражения объективно сущест- вующего опыта журналистского взаимодействия с реальной действитель- ностью, как продукт тех отношений, которые возникают в ходе становле- ния и развития творческой среды. Творческая среда отдельного журналиста складывается из непосред- ственного окружения, с которым он контактирует, из коллектива редакции, в которой он сотрудничает, и из всей системы «журналистика», которая через множество каналов воздействует на каждого журналиста. Творческая среда является не только хранилищем профессионально- го опыта, но и регулирует и контролирует деятельность и поведение каж- дого журналиста. В ходе этого регулирования и контроля творческая среда выполняет следующие функции: 1) критическую – оценивая предлагаемые или используемые журна- листом способы и приемы деятельности; 2) селективную – отбирая предлагаемые

БЕНЕДИКТОВ ВЛАДИМИР ГРИГОРЬЕВИЧ
(5 (17) ноября 1807, Санкт-Петербург — 14 (26) апреля 1873, там же)