А. С. Грибоедов. Жизнь и творчество 6 page

Хотя Крылов Иван Андреевич и предупреждал лукаво: «мы истории не пишем»,- в своих лучших баснях он был глубоко историчен. «Кто-то и когда-то сказал,- замечал В.Г.Белинский,- что «в баснях у Крылова медведь – русский медведь, курица – русская курица»: слова эти всех насмешили, но в них есть дельное основание, хотя и смешно выраженное. Дело в том, что в лучших баснях Крылова нет ни медведей, ни лисиц, хотя эти животные, кажется, и действуют в них, но есть люди, и притом русские люди».

И дальше, процитировав басню «Лисица и Сурок», критик продолжал: «Ссылаемся на здравое суждение наших читателей и спрашиваем их: много ли стихов и слов нужно переменить в этой басне, чтоб она целиком могла войти, как сцена, в комедию Грибоедова, если б Грибоедов написал комедию – «Взяточник»? Нужно только имена зверей заменить именами людей да переменить последний стих, из уважения к взяточникам, которые хоть и плуты, но все же имеют лицо, а не рыльце…»

Еще очевиднее та же ироническая перифраза, обращенная к миру человеческих, общественных отношений, проявляется в баснях Крылова о «вещах». Выше отмечалось, что уже в комедии «Пирог» обнаружилось умение драматурга оживлять самую прозаическую вещь. К теме пирога там многократно возвращалось комедийное действие; он постоянно служит средством создания комических ситуаций. Вещь становится своеобразной призмой преломления человеческих характеров, интересов ситуаций. То же самое мы находим и в баснях «Мешок», «Бочки», «Гребень», «Голик» и др., в которых вещь одушевляется, приобретая человеческие качества: за ее «историей» проглядываются комические стороны не только быта, но подчас и социальных отношений. В басне Крылова, замечал Гоголь, «даже сам горшок поворачивается как живой…»

В большинстве случаев для нас остался неведомым злободневный смысл крыловских басен, но в том-то и была особенность этого жанра, что, по чрезвычайно удачному выражению А.А.Потебни, «поэтический образ в басне… есть постоянное сказуемое к переменчивым подлежащим, постоянное объяснение к изменчивому объясняемому». Поэтому-то басни Крылова сохраняют свою злободневность во все времена. Так, в басне «Рыбья пляска» поэт, по всей вероятности, имел в виду Александра I и Аракчеева. Но комментируя эту басню, академик Я.К.Грот сообщал: «Есть предание, объясняющее следующим образом происхождение басни «Рыбьи пляски».

Во время одного из своих путешествий по России император Александр I в каком-то городе остановился в губернаторском доме. Готовясь уже к отъезду, он увидел из окна, что на площади приближается к дому довольно большое число людей. На вопрос государя, что это значит, губернатор отвечал, что это депутация от жителей, желающих принести его величеству благодарность за благосостояние края. Государь, спеша отъездом, отклонил прием этих лиц. После распространилась молва, что они шли с жалобою на губернатора, получившего между тем награду».

Вполне возможно, что басня Крылова, уже созданная, позже была применена современниками к этому случаю.

Любопытно, что иллюстрация К.Трутовского к басне «Волк на псарне» (в издании 1864 года) изображала помещика, забравшегося в избу к пригожей девушке и застигнутого крестьянами. Стоит прочитать крыловскую басню в таком осмыслении- и она обнаружит новые иронические оттенки. Эта свежесть восприятия – в применении к новым обстоятельствам – за крыловской басней сохраняется поныне.

В итоговое крыловское издание басен вошло 197 стихотворений, созданных на протяжении трех десятилетий и давших многообразие русских типов (чаще под личинами традиционных басенных персонажей), принадлежащих ко всем сословиям. Здесь запечатлены конкретные черты повседневного быта и дан иронический комментарий ко многим событиям крыловской эпохи. Басни Крылова, по словам Белинского, «сокровищница русского практического смысла, русского остроумия и юмора, русского разговорного языка; они отличаются простодушием и народностью».

* * *

А как же относиться к забавным историям о Крылове, поведанным его современниками?

Все творчество сатирика разительно противоречит его бытовому поведению последних сорока лет. Нельзя не попытаться это противоречие осмыслить, понять так или иначе «загадку Крылова».

Прижизненная его репутация зиждилась на снисходительном отношении к «человеческим слабостям» писателя. Даже очевидные факты его редкого трудолюбия и неиссякаемой жизнедеятельности оценивались по законам анекдота. Комические черты обнаруживались в его пристрастии к скрипке, в неустанных занятиях языками, в постоянном чтении, в самом напряженном литературном труде, зримо воплощенном в автографах его басен (здесь смешной казалась неразборчивость крыловского почерка).

В статье о предисловии Лемонте к переводу басен Крылова Пушкин заметил: «Крылов… как Альфиери, пятидесяти лет выучился древнему греческому. В других землях таковая характеристическая черта известного человека была бы прославлена во всех журналах…»

В анекдотах же о Крылове «прославлены» другие «характеристические черты»: обжорство и лень – то есть именно то, против чего всю жизнь ратовал сатирик. Воистину можно сказать: как слаб человек!

А что, если этот приговор Крылова вполне устраивал? Над его «оригинальными» манерами и привычками подсмеивались - сочувственно, но с оттенком невольного превосходства. Не было ли тут со стороны баснописца безошибочного расчета? При всем уме (а в баснях писатель не мог, да и не хотел его скрывать) «дедушка Крылов» был столь «по-человечески» понятен и прост. В его утрированной простоте было, однако, нечто от народного гаерства, о котором однажды рассказывал сам баснописец:

«Я подошел к одному балагану; вышел «дед», снял с головы шляпу и, показывая ее публике, спрашивает: «В шляпе ничего нет, господа?». Ответили, что ничего. «Ну, так погодите,- сказал «дед», поставил шляпу на перила и скрылся… Наконец, часа через полчаса, он вышел, приподнял с перил шляпу и, опять показывая ее публике, спросил: «Ничего нет в шляпе?» Отвечают: ничего. «Старик» заглянул в шляпу и преспокойно говорит: «А ведь и в самом деле ничего!» Одурачил всех нас совершенно… А штука –то самая простая!»

Сатирическое творчество уже в юности едва не привело Крылова к катастрофе. Очевидно, он не забывал о ней, когда спустя несколько лет снова вернулся в литературу. И как знать, не будь его повседневной игры в простака, дразнящей праздное любопытство, что стало бы с его баснями, которыми с благонамеренным ужасом возмущался грибоедовский Загорецкий.

В ряду самых выдающихся русских поэтов Крылов Иван Андреевич по праву занимает особое место. В его поэзии не только торжествует здравый смысл, она – неиссякаемый источник нравственного здоровья.

Крылов Иван Андреевич был писателем редкой судьбы. Первое крупное произведение,- комическую оперу «Кофейница», и последнее крыловское издание,- «Басни в девяти книгах», разделяет период в шестьдесят лет. Нельзя не поразиться не только литературному долголетию Крылова, но прежде всего непреходящей свежести его дарования на всем протяжении творческого пути. Баловнем судьбы он никогда не был: один из первых русских писателей- разночинцев, Крылов Иван Андреевич в полной мере испытал, сколь труден хлеб истинно честного художника. Несколько раз он начинал, казалось бы, все сначала, пока не открыл свой счастливый жанр – басни.

В басне сошлись все грани таланта Крылова, открылось его редкое поэтическое мастерство. Высшим и совершенно особым проявлением его мудрого дара явилось непринужденное, свободное условие в басне метких народных речений.

Столь же органичным было его творчество в общем движении русской литературы. Старший современник Гоголя, Крылов Иван Андреевич, чья литературная молодость протекала под знаком сатирических новиковских журналов, оказался близким по духу натуральной школе, был наряду с Пушкиным поэтом действительности и в высшей степени народным писателем.