Санчо Пансы против донкихотства

– Я хочу, чтобы ты знал, Санчо:

Не будет тебе никакого острова.

– Хозяин, не беспокойтесь об этом.

Я не хочу острова.

Мигель Сервантес

«Народная демократия»

На первый взгляд, в мае 1937 г. произошел обыкновенный термидор. На место революционного правительства пришла коалиция, заинтересованная в снижении, а затем и полном погашении накала революции. Однако сильнейшей фракцией майского режима были коммунисты, которые, при всей своей внешней умеренности, не отказывались от идеи превращения Испании в социалистическую страну (в их понимании слова). Правительство Негрина занялось деколлективизацией, но одновременно – и национализацией. Это было не только отступление от прежних революционных завоеваний, но смена вектора революции от самоуправления к этатизму, огосударствлению. Режим, который образовался в Испании в мае 1937 г., представлял собой раннюю форму «народной демократии» – режимов, получивших распространение в Восточной Европе после Второй мировой войны[1183].

«Народная демократия» – это просоветский режим, сочетающий либеральный фасад с авторитарно‑этатистским содержанием. Соотношение фасада и ядра режима зависит от внешнеполитических факторов, и под влиянием Запада фасад даже может в определенных условиях одолеть ядро. Но в Испании развитие событий шло в направлении, обычном для «народной демократии».

Авторы, которые не согласны с тем, что применительно к Испании можно говорить о «восточноевропейском пути», обращают внимание на сильные позиции, которые в майском режиме Республики занимали некоммунисты. Однако они забывают, что и в Восточной Европе в 1945–1948 гг. коммунисты далеко не всегда господствовали в политической системе, прозападные политики занимали ведущие позиции в Венгрии и Румынии, сильные позиции в Польше и Чехословакии. Более того, принадлежность человека именно к коммунистической партии вовсе не определяла его последующую судьбу в государстве «народной демократии». Такие лидеры, как О. Гротеволь и П. Грозу, не принадлежали к компартии, зато тысячи восточноевропейских коммунистов пали жертвой чисток 1948–1954 гг.

«Народная демократия» представляла собой не просто вытеснение союзников коммунистическим «кукушонком», а синтез двух этатизмов – коммунистического и социал‑либерального на просоветской платформе. В такой режим вписывались те, кто был готов служить этой модели, и репрессировались даже коммунисты, если система подозревала их в излишней революционности или инакомыслии. Причиной репрессий могли быть и клановые конфликты, при этом бывшим членам компартии в объединенной «социалистической» или «рабочей» партии вовсе не был гарантирован успех.

Поэтому важнейшую роль в развитии режима «народной демократии» играет контроль над силовыми структурами. Первоначально майские победители были вынуждены отдать контроль над Службой безопасности Республики коммунистам. Но это вызывало опасения у партнеров компартии. В остальном силовой блок оказался в руках приетистов – И. Прието и Х. Сугасагоитии. И на это уже без восторга смотрел Х. Негрин и близкие к нему социалисты, превратившиеся в центр новой политической конструкции. В июле даже произошел конфликт Прието с Негрином, так как министр хотел подчинить Генеральному штабу корпус карабинеров, которым традиционно руководил Негрин как министр финансов. «Негрин, поддерживаемый коммунистами, энергично выступил против, заявив, что корпус карабинеров представляет гарантию на тот случай, если бы профессиональные офицеры забыли, что они находятся на службе народа»[1184]. «Правда, щель, существующая между Негрином и Прието, пока незначительна, но все же Негрин, несмотря на отдельные трения с коммунистами, стоит ближе к последним»[1185], – отмечал советский поверенный в делах в Испании С. Марченко.

Как сообщал информатор Коминтерна (вероятно, Степанов) в конце июля, «до настоящего момента трудно определить, кто является хозяином в правительстве: Негрин или Прието? Негрин полон добрых намерений, мечется как дьявол, почти всегда принимает советы нашей партии, часто обращается за советом к нашим товарищам, дает обещания, берет на себя выполнение ряда вопросов, но не выполняет их даже на 50 %. Почти никогда не бывает несогласен с нашими товарищами. Устраняет всегда трения и конфликты»[1186]. Эта картина отчасти подтверждает мнение о «развинченности» Негрина, некоей его общей бесхарактерности и необязательности. Но это впечатление может быть обманчиво или верно только отчасти. Негрину было выгодно опираться на компартию против Прието и либералов, но в то же время он не собирался связывать свою судьбу с компартией слишком тесно. Он мог давать обещания и коммунистам, и приетистам, и Асанье, и все выполнять меньше чем «на 50 %».

Прието оказался конструктором и самой сильной фигурой майского режима, и в то же время – самой неустойчивой. Его ненавидела часть собственной партии, не доверяли коммунисты и часть офицерства. Симпатии Прието давно были с либералами, но те были слишком слабы, чтобы на них опереться. Дошло до того, что Прието стал создавать себе виртуальные политические опоры. Он воссоздал Синдикалистскую партию, «которая ожила, стала выпускать три еженедельные газеты и через которые Приэто получил возможность более открыто выступать против коммунистической партии и вести в то же время работу по разложению анархистов (идея единой либертарной партии, что по существу является ставкой на откол от ФАИ значительной части анархистов и переход их в синдикалистскую партию)». Однако эта структура была плохой заменой НКТ. Наиболее весомой внутриполитической опорой Прието был министр внутренних дел Сугасагоития – «прямой антикоммунист»[1187].

Советские специалисты докладывали о неудовлетворительном уровне выполнения И. Прието своих служебных обязанностей: «Можно прямо сказать, Приэто саботирует строительство военной промышленности и укрепление флота»[1188]. Было понятно, что альянс с Прието является временным. Он не верит в победу, прекратил сближение с компартией. На заседании правительства Прието критиковал СССР за двойственную политику. Но у Прието был важный плюс – к анархистам он «питает зоологическую ненависть»[1189], и он был главным соперником Ларго Кабальеро в ИСРП. А усиление противоречий в этой партии был важным звеном политической стратегии коммунистов в Испании.

При этом формально Прието сохранял лояльность правилам «народной демократии», признавал возможность объединения ИСРП и КПИ в единую партию, хотя говорил, что его, возможно, «выбросят из этой партии»[1190]. Оставалось гадать, что это: самоотверженность, когда судьба Республики важнее, чем личная политическая карьера, или готовность идти на тактические уступки в преддверии борьбы после войны? Мол, создавайте объединенную партию, я потом смогу действовать и вне ее. Тем более, если война закончится не победой, а компромиссом под эгидой Великобритании и Франции.

Коммунисты наслаждались результатами майской победы. Урибе публично называл себя: «Первый крестьянин Испании». КПИ выдвинула лозунг «Весь народ идет за коммунистической партией»[1191](а не за Народным фронтом и Негрином). Антонов‑Овсеенко отмечал, что «головокружение от успехов» ведет коммунистов к изоляции[1192].

Изоляция не заставила себя ждать. В конце июля информатор Коминтерна сообщал, что в правительстве «медовый месяц прошел, и начались признаки „несходства характеров“… Верно, что при этом правительстве наша партия имеет больше возможностей для работы, для оказания влияния на политику правительства, чем это было при предшествующем правительстве. Но мы далеки еще от желаемого минимума»[1193]. Этот «желаемый минимум» – безусловное доминирование коммунистов, как это будет в «зрелой» «народной демократии» Восточной Европы. А пока коммунистам противостоят приетисты, баскские и каталонские националисты, и у каждой из этих групп – своя политика, «и политика уравновешивающая Негрина»[1194].

Каталонских националистов хотя и взяли в правительство, но фактически не включили в блок майских победителей. Компанис переиграл сам себя – после мая 1937 г. каталонская автономия существенно ослабла, а с конца 1937 г. стала почти формальной. 21 июля Компанис заявил: «Благодаря действиям представителя Валенсийского правительства, правительство Генералидада не имеет сейчас никакого авторитета»[1195]. Он перечислял накопившиеся примеры произвола центрального правительства в отношении Каталонии. Здесь были и мелкие унижения, и системные проблемы[1196]. Компанис даже выразил недовольство арестом бывших советников, намекая на Нина[1197].

Впрочем, публично Компанис демонстрировал лояльность Испании. В своей речи в Мадриде 23 октября он говорил, что Каталония «стремится конкурировать в самопожертвовании и храбрости с остальной частью Республики за дело территориальной и духовной независимости Испании… Именно мы, каталонцы, кастильцы, астурийцы, баски, андалузцы, галисийцы, все народы Испании, это те, кто переделает ее и сделает ее более великой, освободив ее сначала от нашествия, и свободной впоследствии при общей свободе людей и народов, которые составляют ее и обогащают»[1198].

1 октября правительство переехало в Барселону, еще сильнее урезав каталонскую автономию. Это вызвало не просто недовольство националистов, но и опасную для ОСПК перегруппировку сил. Антонов‑Овсеенко опасался сговора Эскерра, НКТ и ПОУМ[1199]. Но к этому времени ПОУМ уже была разгромлена.

* * *

После отстранения НКТ и левого крыла ИСРП от власти и фактической оккупации Каталонии правительственными войсками события в Барселоне были объявлены мятежом анархистов и троцкистов.

В республиканских средствах массовой информации развернулась травля «мятежников», к которым теперь однозначно причислялись анархисты и «троцкисты». Шла «унификация» прессы – превращение ее в проправительственную[1200]. 28 мая была запрещена газета ПОУМ «Ла Баталья».

Репрессии не замедлили себя ждать, причем проводились они во внесудебном порядке при активном участии «интернациональных бойцов» НКВД СССР. 16 июня были арестованы члены ЦК ПОУМ, обвиненные в связях с франкистами. Начались чистки армии от членов ПОУМ. Было арестовано 250 руководящих работников партии и 30 иностранцев, которых объявили «троцкистами» (ареста чудом избежал английский писатель Д. Оруэлл). Прибывшая в середине сентября в Испанию анархистка Эмма Голдман обнаружила в тюрьме Валенсии 1500 анархо‑синдикалистов и несколько сот марксистов, в том числе бойцов интербригад. Генсек НКТ М. Васкес оценивал количество арестованных членов НКТ в 800 человек, а судьба еще 60 была неизвестна[1201]. Возможно, часть из них была уничтожена.

Охота на ПОУМ стала прямым продолжением майских боев, и в ней принимали активное участие деятели ОСПК: «Родригеса Саласа отстранили от должности после майских событий. Разумеется, это не помешало ему организовать эффективную сеть связи и преследования ПОУМ с помощью агентов НКВД, участников Коминтерна, имеющих опыт гонений на поумистов и известных под псевдонимами Франсуа, Пабло Сальвадор и Б. Рокка. Характер Мартинеса Саласа как нельзя лучше подходил для таких действий. Он был человеком жестоким, славился тягой к насилию, действовал, не задавая лишних вопросов, решения исполнял быстро и продуманно»[1202]. Деятельность этого «квартета» началась 30 июня и завершилась 10 сентября 1937 года.

«Кастилия либре» протестовала: «Когда вопрос касается лидеров антифашистской партии, необходимо представить доказательства, а не пытаться создавать процессы при помощи софизмов и измышлений – фантазией в связи с разногласиями между Сталиным и Троцким»[1203]. Анархистов не убеждали и ссылки на связь между ПОУМ и Троцким, который в свою очередь якобы является фашистским агентом. «Доказательства» сталинской фемиды на Московских процессах были сомнительны: «В советских тюрьмах находятся тысячи анархистов только потому, что протестовали против диктатуры». (Сталин учел критику – в 1937 г. оставшиеся в тюрьмах анархисты почти все были перебиты вместе с представителями оппозиционных партий и фракций). «Поэтому мы не верим в этот известный всем процесс и не хотим второго его издания в Испании»[1204].

Кстати, настоящие троцкисты в Испании – Испанская большевистско‑ленинская секция – в июне выпустили листок, в котором критиковали ПОУМ за стремление получить выгоду от сотрудничества с Народным фронтом, уклонение от борьбы за власть, за то, что «тащила, вместе с НКТ, движение вспять»[1205].

Анархо‑синдикалисты хоть и пытались сопротивляться репрессивной политике правительства, но в условиях войны и развернувшейся в республиканской зоне кампании травли инакомыслия вынуждены были беспрестанно подчеркивать свою лояльность. Так, в письме к министру юстиции по поводу расправы над казначеем Иберийского комитета ФАИ Д. Альтамира, осужденного на 15 лет заключения в связи с покушением на председателя суда Барселоны Андреа (произошло 2 августа 1937 г.), Ф. Монтсени приводила доказательства того, что 24 июля – 8 августа 1937 г. Альтамира отсутствовал в городе. Свои аргументы экс‑министр была вынуждена сопровождать такими оговорками: «Довожу до Вас нижеследующий документ, уважая исполнение долга совести и признавая, что каждый гражданин должен быть бдителен, для того, чтобы никогда юстиция не сбивалась с пути и не обращала кары на невинных по личным и политическим мотивам»[1206]. Сотрудники НКТ внимательно следили за судьбой членов организации, оказавшихся в заключении, настойчиво добиваясь их освобождения[1207].

Против оппозиции стал оборачиваться и разработанный министерством юстиции еще в бытность министром Гарсиа Оливера закон о Народных трибуналах. Новый министр, баскский националист М. Ирухо, считал, что их основная задача – сделать «эффективной ответственность граждан за ущерб, произведенный действиями против легитимного правительства»[1208]. (Но не против революции и других ценностей, которые вдохновляли республику в 1936–1937 гг.)

Чтобы не допустить превращения трибуналов в орудие партийной мести майских победителей, НКТ направила своих представителей в их состав[1209]. Удалось сохранить коллегиальные и плюралистичные принципы организации трибуналов, предусмотренные в декрете 4 мая 1937 г. В руководство Верховным трибуналом вошли по три социалиста, коммуниста, левых республиканца и представителя Республиканского союза, по одному представителю Партии синдикалистов, Партии федералистов, левых каталонцев, баскских националистов, и по четыре представителя ВСТ и НКТ[1210]. В таком составе трибуналы уже не могли быть эффективным средством репрессивной политики. Однако постепенно анархо‑синдикалистов стали вычищать из трибуналов.

7 июня были распущены рабочие патрули НКТ. 18 июня была введена правительственная монополия на радио. 23 июля были созданы специальные политические трибуналы. 14 августа была официально запрещена публичная критика СССР и введено право правительства приостанавливать выпуск газет.

«„Демократическое“ государство, построенное Ларго Кабальеро, превратилось в „сильное“ государство Негрина… Критика стала синонимом измены»[1211], – подводят итог П. Бруэ и Э. Темиме. А. Виньяс считает, что это была полезная замена: увы, песок – плохая замена овсу. «Республика, тем не менее, получила новое сильное правительство во главе с Хуаном Негрином»[1212].