Штурм Херсонеса 2 page

– А ну, давай его сюда! – несколько оживился царь.

Наконец прибыли затафрские скифы, или, как они называли себя, агары. Это была не рать, но вооруженный народ, прибывший со своим скотом, кибитками, в которых дребезжали медные котлы, слышались детские голоса и говор женщин. На несколько десятков верст растянулись обозы и медленно бредущие отары овец, табуны лошадей, гурты быков.

Несколько агарских родов в полном составе откочевали с реки Агар в Тавриду, под высокую руку сколотского царя Палака, своего законного повелителя, единоверного и единоязычного. Это была лишь ничтожная частица агарского племени, зато сюда вошли наиболее воинственные роды. Их возглавлял выборный походный вождь князь Борак.

Агары расположились табором недалеко от Неаполя. Фарзой по приказанию царя выехал навстречу прибывшим и приветствовал их от имени Палака. Он сразу заметил, что внешность агаров во многом отличалась от внешности его соплеменников. По‑видимому, агарские сколоты, общаясь с роксоланами и воюя против аланов, постепенно переняли многое от тех и других. Это сказывалось в простоте их лошадиного убранства, в отсутствии «звериного» стиля в оформлении оружия и украшений, столь любимого сайями. Агарские старшины и князь одевались без обременительной роскоши, чем грешили приближенные Палака, и отличались от своих воинов только лучшим вооружением да породистыми конями. Не видно было также лохмотьев и драных кибиток бедноты, столь многолюдной среди царских скифов. Роды прибывших еще не претерпели того рокового расслоения, которое раздирало тело царской Скифии и являлось ее проклятием.

Фарзой спрыгнул с коня недалеко от шатра князя. В сопровождении Марсака и нескольких воинов подошел к княжескому походному жилью, только что поставленному. Поодаль разжигали костер, рядом свежевали туши баранов. Расторопные парни расседлывали коней. Они же показали прибывшему на князя Борака, что, наклонившись, рассматривал копыто у своего скакуна.

Услыхав о прибытии царского посланца, Борак быстро выпрямился и повернулся к нему.

Фарзой залюбовался стройной фигурой воеводы, обтянутой замшевым кафтаном. Широкие плечи и крутая грудь придавали агару вид гордый и величественный. Орлиные глаза смотрели прямо и смело, но без того выражения чванливого превосходства, которое Фарзой замечал у большинства князей царского племени.

«Князь у них хорош», – подумал Фарзой. Но тут же в голову пришла другая мысль. Представился этот человек рядом с прочими князьями из царского окружения, и показалось, что ему будет трудно найти свое место среди них. Похоже было, что агар знает себе цену и едва ли станет играть роль младшего брата среди таких, как Гориопиф или Мирак. Это предположение укрепилось в нем, когда они начали разговор.

– Почему, славный князь, – обратился к агару Фарзой, – ты гонцов впереди себя не выслал, не сообщил царю сильному, Палаку, что идешь поклониться ему и обнять ноги его?

– Считал, брат мой, что только равный равному может гонцов слать, а я к царю Палаку должен сам принести свою покорность!

– Почему же ты, столь мудрый, решил сначала лагерем стать, овец резать начал, коней расседлывать, а не явился к царю за день до подхода твоих караванов и не упал перед ним с просьбою принять твои роды и тебя под его высокую руку?.. Или не боишься разгневать царя Палака?

– Шел я по здешним степям наугад, никто не провел меня со стадами лучшей дорогой. Пришлось самому выбирать путь. Пастбища оказались выбитыми, скот мой перепал, истощал. Много раз ночами нападали грабители… Мог ли я покинуть своих людей в незнакомых местах? Сам посуди!.. При подъезде к Неаполю лошадь моя захромала, и мои гадатели сказали, что это плохой знак… Сейчас оседлают свежего коня, и я отправлюсь к царю Палаку с подарками и мольбой о вечном подданстве у него.

– Здоров ли ты и твоя семья?

– Спасибо, все здоровы. Только вот скот сильно отощал. Хочу просить царя Палака выделить нам выпасы… Агарские степи богаче таврических, но мы не жалеем о них. Рады, что прибыли в свою семью сколотскую, к нашему славному царю, тянемся к нему, как к отцу родному, и будем просить его ласки и правды. Готовы служить ему верой и правдой, биться за его дело с любым врагом, но и от него ждем справедливого устройства наших семей и скота. Ибо пришли мы не как побежденные, но как братья!

Видно было, что агарский князь сразу высказывает все, что его беспокоит. Фарзой в душе не одобрил этого. «Уж очень быстро хочет он ухватить быка за рога, – подумал он, – слишком прост и прям».

– Думаю, – ответил он, – что наш справедливый и великодушный царь Палак не откажет и вам в той заботе, которую он ежечасно проявляет ко всем сколотским родам. Таврида велика, всем найдется место для пастьбы скота.

– Спасибо за добрые слова, князь! – улыбнулся Борак и, протянув свои сильные руки, обнял царского посланца.

Они вошли в шатер в обнимку, где были встречены молодой статной женщиной с распущенными темными волосами и белым лицом. Она держала в руках чашу вина. С поклоном протянула гостю угощение. Тот принял посудину, выпил половину.

– Благодарю, – сказал он с чувством, обтирая губы шитым полотенцем.

– Не обижай, князь, хозяйку, – с улыбкой подсказал Борак, – поцелуй ее, так у нас, агаров, принято.

Женщина зарделась, принимая чашу обратно. Фарзой несмело обнял ее за мягкие плечи и поцеловал в губы. Они встретились глазами. «Какая хорошая жена у Борака», – заметил смущенный князь. Хозяйка обменялась с мужем быстрым взглядом и, сделав поклон, исчезла из шатра через малозаметную дверцу. Фарзой почувствовал кружение головы. Вино охмелило его. Встряхнув кудрями, обратился к агару. Тот широко улыбался, поглаживая пушистую бороду, в его глазах вспыхивали искры добродушного лукавства.

– Хорошее вино, – похвалил Фарзой.

– Вино не плохое, ты прав. Спасибо. Что же ты хозяйку опять обижаешь? Или у моей жены поцелуй не так крепок, как это вино?

– Прости, князь, не знаю ваших агарских обычаев. Хороша твоя жена, и поцелуй ее пьянит не меньше, чем заморское вино! Но не привык я, князь, чужих жен оценивать и хвалить. Пусть будет она для тебя лучше всех, а ты – для нее!

– Хорошо сказано! – совсем по‑дружески рассмеялся Борак. – Уже твоих слов, князь, достаточно, чтобы я почувствовал себя в Тавриде дома, среди своих братьев.

Взяв в обе руки чашу, он единым духом допил вино.

Перед шатром выстроилась сотня агарских всадников, все на гнедых жеребцах, в остроконечных колпаках, с мечами, но без луков и копий.

Подвели пять коней под цветными кошмами.

– Не побрезгуй подарком, князь Фарзой! – поклонился с достоинством Борак. – Тебе, как посланнику царя, первый дружеский дар!

Фарзой поблагодарил. Они вскочили на коней и тронулись в Неаполь. Оба князя ехали впереди, дружески беседуя. Марсак, следуя за ними, с присущей ему сметкой и вниманием осмотрел агарских воинов и дал им высокую оценку. Ему особенно нравилось, что старшины мало чем отличались от воинов по одежде. На всех одинаковые войлочные малахаи, только на Бораке лисья шапка. Старшие от младших отличались должностными знаками, принятыми у сарматов. У князя на эфесе меча висело три кисти, с седла свешивалось три ремня. Воеводы имели по два и по одному ремню. Седловка, походные вьюки, оголовья лошадей – все выглядело просто, но очень удобно, не обременяло ни всадника, ни коня. Ничего лишнего, никаких побрякушек.

Перед въездом в Неаполь они должны были миновать предместье, состоящее из рваных юрт, полуразвалившихся мазанок и просто ям, в которых ютились семьи сколотских бедняков.

Борак с любопытством смотрел на людей, одетых в рубище. Воины тихо переговаривались.

– Это что? – не выдержал Борак. – Поселки рабов или какого побежденного племени?

– Нет, – ответил Фарзой, – это бедные сколоты, у которых нет своего скота.

– А где же их род?.. Неужели весь род их так обеднел?

– Есть и обедневшие роды, – сказал Фарзой, краснея.

– Неужели царские сколоты допустили, что их братья впали в нищету?

– Ты же знаешь, князь, что Палак только что освободил эти места от эллинского гнета! Эллины разграбили Скифию! И нужно немало времени, чтобы все сайи опять крепко сели в седло!

Такое объяснение вполне удовлетворило агара. Он в задумчивости склонил голову и произнес решительно:

– Агары готовы вступить в войну с греками и помочь Палаку отомстить за это!

Агарский вождь с достоинством ступил мягким сапогом на ступени царского дворца. Он поднялся на крыльцо между рядами стражников с копьями и выжидающе смотрел вперед. Он ждал, что царь Палак выйдет к нему навстречу и при всем народе, что толпился на площади, примет его покорность и окажет ему достойную встречу.

Фарзой шел рядом и видел, что на открытом лице Борака начинает появляться выражение недоумения. Простой воин открыл перед ними дверь. Князей пропустил, но старейшин с седыми бородами и воинов‑носильщиков с дарами задержал на крыльце.

Со всех сторон глядели бородатые лица стражей. Из глубины полутемных коридоров донеслись голоса и раскатистый хохот. «Это веселится Мирак», – угадал Фарзой, который тоже удивлялся, почему никто не встретил их, кроме воина, ведающего сменой караулов. Позже узнал, что Бораку было поставлено в вину то, что он стал устраиваться лагерем, не получив на это царского соизволения.

Они остановились против дверей трапезного зала, где шло веселое пирование Палака с князьями. Царь хотел перед походом скрепить князей воедино, заставить их за чашей вина забыть все ссоры и распри между собою, привлечь их к себе щедростью и лаской. Здесь собрались все сильнейшие и богатейшие из князей, в том числе и Гориопиф, вернувшийся из степи с заявлением, что делает это во имя единства Скифии и победы ее над врагом. Палак принял его без упрека, словно совсем забыл о недавней ссоре.

Вышел воин и сказал, что царь хочет видеть Фарзоя. Тот повиновался и вошел в зал, оставив Борака ждать в коридоре. В нос ударил пряный запах греческих вин и жареного мяса.

На возвышении сидел Палак. Лицо его покраснело от выпитого и съеденного. Он сбросил кафтан и остался в белой широкой рубахе с расстегнутым воротом. Раданфир подливал в чашу вина и говорил что‑то, смеясь и показывая белые зубы. По правую руку от царя чинно дремал Тойлак. Лимнак настраивал свою звонкострунную кифару. Ахансак и Дуланак запевали что‑то унылое, обнявшись, как братья.

Гориопиф пил много и оглядывался вокруг с нарастающей пьяной неприязнью, как бы готовясь бросить вызов сотрапезникам, оскорбить их обидными словами.

Молодой князь прошел прямо к Палаку и доложил о прибытии Борака.

– Знаю об этом, – с пренебрежением отозвался царь, – садись и пей. Тут много накопилось невыпитого тобою!

Фарзой удержался от вопроса, поглядел вопросительно на Раданфира, но тот ничего не сказал ему своими смеющимися глазами.

Марсак налил чашу вина и протянул своему воспитаннику. Шепнул при этом:

– Гневается царь на агара, а ты, сын мой, проверь, хорошо ли меч выходит из ножен. Видишь, враг твой сидит, и на лице у него ложь и предательство.

Фарзой поглядел на Гориопифа и поразился тому гадкому выражению, с которым тот пучил на него свои пьяные глаза. Кровь у него вскипела, рука сама потянулась к рукоятке меча. Скажи сейчас Гориопиф одно обидное слово – и драка была бы неизбежна.

Несколько раз вновь наполнялись чаши вином, пока Палак не вспомнил об агарском князе Бораке. Наконец махнул рукой:

– Пусть войдет прибывший!

Как ни были пьяны пирующие, но все услышали этот приказ и уставились глазами на входящего агара.

Высокий, видный Борак выглядел настоящим гордым племенным вождем‑воеводой, поражал своей осанкой и открытым благородным взглядом. Спокойно и неторопливо вошел он в зал и направил орлиный взгляд прямо в сторону царя. Также не спеша отвязал от пояса меч и, взяв его за ножны, протянул к ногам Палака.

– Великий и славный царь сколотов! Агарские роды пришли к тебе с покорностью и просят взять их под свою высокую руку, просят дать им место для пастьбы скота и готовы выполнить волю твою во всем, что найдешь нужным!

С этими словами он положил меч у ног Палака, но сам на колени не упал, а только поклонился, коснувшись пола пальцами правой руки.

Все замолчали. Лимнак опустил свою кифару.

– Разреши, великий царь, войти моим родовым старейшинам и внести наши подарки тебе!

Некоторые из князей сдержанно зашумели, недовольные тем, что агар хочет ввести на княжеский пир каких‑то старейшин.

– Разрешаю, – ответил царь.

Старики с белыми бородами и храбрейшие богатыри агарских родов вошли дружной толпой, все в алых кафтанах, подтянутые и по‑молодецки ловкие. Они поклонились Палаку в пояс и стали передавать из рук в руки подарки.

Скоро у ног царя образовалась целая куча дорогого оружия, серебряной посуды, расшитых узорами покрывал, ожерелий, поясов, сверкающих камнями.

Подарки были очень хороши и сказочно богаты. Все поняли, что агары не бедные родственники. Их решительный и воинственный вид, хорошо подогнанное вооружение говорили о привычке применять меч в защиту своей чести и достояния.

Если кто думал, что агары прибудут к Палаку полуголые и голодные, ограбленные аланами и приниженные роксоланами, теперь убедился в ином. Агарские роды пришли в Скифию полные сил, богатые скотом и готовые защитить себя от кого бы то ни было.

– Почему не все роды агарские перешли ко мне, князь? – спросил царь. – Или им нравится жить под роксоланским ярмом?

– Не иначе как скоро все откочуют, – ответил с поклоном Борак, – а пока остаются дома. Уж очень хороши и привольны места наши. Многие не хотят расставаться с родными степями. Надеются отстоять свои кочевья от аланского напора.

– А как думаешь, отстоят?

– Думаю, что не смогут, сильны аланские племена!.. Разве ты поможешь!

Царь задумался. Его раздражение против Борака улеглось. Агар был прямодушен, почтителен, хотя и не терял своего достоинства. Мелькнула мысль, что если Борак по‑настоящему будет предан ему, то агарскую массу можно будет использовать против кичливых князей в качестве противовеса.

– Хорошо!.. Дела потом, а сейчас садись. Эй, люди, налейте чары!

Старейшины следили за своим князем, ожидая, что он им скажет. Тот сделал знак бровями. Агары поняли и остались на ногах, только поклонились низко.

– Сядем мы, куда укажет твоя царственность! – чинно ответил он царю.

– Ты садись с князьями, – показал рукой царь, – а все старейшины пусть сядут по левую руку, с богатырями!

Борак сделал шаг вперед и очутился между Гориопифом и Мираком.

Гориопиф тяжело поднялся, лилово‑красный. Он сильно опьянел, и вся его чванливая спесь выперла наружу.

– Что? – спросил он, обводя всех мутными глазами. – Что это? Я, князь Гориопиф, потомок Колаксая, должен сидеть рядом с агаром? Нет! Агары всегда были пастухами у сайев, а теперь лезут за царскую трапезу?.. Прочь, или я нагайкой прогоню тебя туда, где тебе место!

– Ха‑ха‑ха! – захохотал Мирак. – Вот это правда! Царь Палак, видно, забыл, что агары в прошлом были рабами царских сколотов!.. И хочет, чтобы его князья пили со своими рабами из одной чаши?..

– Агары пришли к царю Палаку сами, как дети к отцу! – совершенно спокойно ответил Борак. – Мы никогда не были чьими‑то рабами и не будем ими! А нагайку убери, князь, за удар нагайкой ты ответишь, как за удар мечом! Но не хотелось бы омрачать первую встречу нашу с братьями сайями пьяной дракой, да еще перед светлым ликом царя!

Агарские воеводы стояли плотной толпой и мрачно хмурились, видимо подавленные происшедшим. Однако старались сохранять выдержку по примеру своего князя.

– Князь Гориопиф пьян! – заключил Палак, сжимая кулаки.

Гнев душил его. Но назавтра предполагался поход на Херсонес, и разогнать князей было не в его планах. Хлопнув в ладоши, он объявил конец пиру.

– Всему есть мера, – сказал он, – а хмельная голова хорошего не придумает. Мои князья как выпьют, так и начинают величаться и мечами звенеть. Иди, Борак, со своими людьми, устраивайся. Завтра будем выступать в поход! Готовьте все свои рати!

Пирующие зашумели, зашевелились. Ахансак таращил свои маленькие осоловевшие глаза на Мирака и, видимо, еле сдерживался, чтобы не ввязаться с ним в драку. Мирак продолжал куражиться, говорил что‑то обидное об агарах, те услышали и возмущенно зароптали. Гориопиф, поддерживаемый друзьями, направился к выходу, не поклонившись царю.

Раданфир шепнул Фарзою:

– Царь хочет, чтобы ты проводил Борака до его лагеря и обошелся с ним как подобает.

Агары уже садились на коней. Марсак подвел жеребца Фарзою. Откуда‑то появились двое конных. Это были Сириец и Пифодор, оба вооруженные мечами.

– А вы куда? – спросил их удивленный князь.

– Поедем с тобою, – ответил Марсак, – не пристало знатному князю ездить одному, без телохранителей!

К поясу Марсака была привешена секира, оружие, страшное в руках старого богатыря. Фарзой недовольно сморщился, но возражать не стал. Поравнявшись с Бораком, сказал ему:

– Позволь, князь, быть твоим спутником до лагеря!

– Спасибо, – отозвался тот, – рад такому спутнику!

На лице агара не было заметно ничего, кроме благожелательности и полного спокойствия. «Этого не так просто обидеть», – подумал Фарзой. Выдержка агарского предводителя ему нравилась.

– Плохо попадать на пир в конце его, – заметил он, желая смягчить впечатление от происшедшего, – трезвый с пьяным никогда не договорится.

– Пьяному многое прощается, – отозвался Борак.

Они выехали из города и погнали коней крупной рысью. Спустились в балку, где журчал ручей, далее проехали к лагерю агаров пастушьими тропами. Вперед поскакал один из воинов Борака.

– Эй, кто там? – послышался грозный окрик. Из вечерних сумерек вынырнула конная фигура с копьем наперевес.

– Свои, князь Борак!..

Лагерь хорошо охранялся, что тоже не ускользнуло от внимания Фарзоя. Чувствовалось, что агары держатся настороже. Миновали ряд телег, поставленных по‑походному, и подъехали к знакомому шатру. Почему‑то Фарзой испытал волнение. Вспомнился поцелуй темноглазой жены Борака, ее мягкие плечи.

На небе вспыхнули звезды. С севера потянуло холодом. Из соседнего шатра послышались звуки волынки. Ветер доносил вместе с дымом костров запах жареного. Агарский лагерь показался скифскому князю образцом того, каким должен быть скифский кочевой поселок. От него веяло зажиточностью, уравновешенной, устоявшейся жизнью. «Видимо, там, на Агаре, им жилось неплохо, – рассудил князь, – но допекли их аланские набеги и наскучило кланяться рябому роксоланскому царю. Вот и потянулись к «единоверному и единоязычному» царю, делить с ним его тревожную судьбу, вместе с ним бороться с многочисленными врагами».

И стало очень досадно на спесивых сколотских сатрапов, не понимающих, что давно прошло время, когда сайи считались лучшими из скифов и могли скифов‑земледельцев и скифов‑номадов считать своими вечными данниками, даже рабами.

Теперь настало время заключения союзов с этими братскими племенами во имя общесколотских интересов и независимости Скифии. Но понимают ли это Гориопиф или Мирак?.. Едва ли.

Войдя в княжеский шатер, Фарзой невольно устремил взгляд на низенькую дверцу, куда ушла жена Борака. Появился воин с двумя чашами.

– Выпьем, дорогой князь Фарзой! – улыбаясь, предложил Борак. – Эй ты, малый, посвети‑ка нам!

Вошел воин с факелом. Чаши звякнули, встретившись. Отхлебнув, Фарзой сказал:

– Агары – братья сайев, и царь Палак не думает иначе. Он задержал тебя в коридоре, желая испытать твою покорность, и остался доволен тобою. А на таких, как Гориопиф, не обращай внимания. У них много спеси, и Палаку тяжело с такими князьями. Но Раданфир, Калак, Ахансак, я и многие другие всегда будем твоими друзьями, и ты убедишься в этом. Агары не будут обижены среди братьев своих. А Палаку надо помочь, он стремится лишь к одному – к единству и могуществу Скифии.

– Пусть царь Палак живет и здравствует многие годы! А достичь победы мы поможем ему всеми силами.

– Я передам царю твои хорошие и мужественные слова.

Четверо всадников возвращались в Неаполь уже ночью. Небо, ясное и звездное с вечера, потемнело, заволоклось черными полосами туч. Ветер усилился. Фарзой зевал во весь рот и кутался в плащ. Думал о благородном агарском князе‑вожде и его жене. Марсак пытливо вслушивался и вглядывался во тьму ночи. Сирийца предусмотрительно послал вперед.

Спустились в совершенно темную балку. Опять услышали говор ручья. Но опытное ухо старого вояки уловило и нечто другое. Хрустела галька под копытами коней, бредущих через ручей. Марсак натянул поводья. Впереди послышался многоконный топот и звук падения тела на землю.

– Эй! – крикнул издали Сириец, но так глухо, словно его схватили за горло.

– Засада! – вскричал Марсак. – Поворачивай, князь, коня и скачи обратно в агарский лагерь!.. Мы с Пифодором задержим разбойников!

Но Фарзой никогда не был трусом. Наоборот, опасность возбуждала его, зажигала боевой дух. Сейчас он не стал рассуждать, но, обнажив меч, ударил пятками коня и во всю прыть помчался вперед.

Схватка произошла так быстро, что ни нападающие, ни обороняющиеся не знали, кому наносят удары. Под Фарзоем убили коня. Он очутился на земле, хотел вскочить на ноги, но поскользнулся и рухнул в воду. Кто‑то схватил его сзади, по шее царапнула волосяная веревка.

– Князь, где ты? – задыхаясь, кричал Марсак, нанося удары невидимым во тьме врагам.

Фарзой вспомнил, что у него за поясом есть нож. Он достал его и всадил в бок противнику. Тот со стоном повалился в ручей.

В этот миг яркий свет озарил место сражения. Послышались крики и топот лошадиных копыт. Налетели всадники с факелами, мгновенно сбили с ног двух или трех разбойников, накинули на них арканы. Марсак огляделся. На дороге лежали два трупа. Фарзой выбирался из ручья. Пифодор продолжал кататься по земле, борясь с одним из неизвестных. Дядька кинулся было на помощь, но злоумышленник неожиданно оттолкнул грека и исчез в зарослях ивняка, покрывавших берега ручья.

– Ты не ранен, князь? – послышался встревоженный голос Борака.

Агар спрыгнул с седла и помог Фарзою выбраться на берег.

– Нет, я цел. Они хотели связать меня, но я, кажется, убил одного ножом. Спасибо, Борак, ты спас мне жизнь, я твой вечный должник!

– Ты сам защитил себя, бесстрашный витязь!

Они обменялись дружеским рукопожатием.

– Мой опыт подсказал мне, – объяснил Борак свое появление, – что ночь слишком темна и способствует всякому злому делу. Я и выехал следом за тобою.

– Ты благородный человек.

Подошел Марсак, помятый, но невредимый.

– Слава Папаю! Ты не ранен, мой господин?

– Нет. А ты, мой богатырь?

– Цел и я, и Пифодор тоже. Сириец убит. Жаль, хороший слуга был.

– Да, Сирийца жаль!.. Кто же напал на нас?

– А об этом мы узнаем от этих двух, что попали на арканы агарских наездников.

Один из задержанных, широкоплечий детина с пышной шевелюрой и бритым лицом, сразу привлек общее внимание. Одет он был пастухом, но на белых руках сверкали перстни.

– Чей ты человек?

Детина молчал, дерзко усмехаясь.

– Пусть молчит, – сказал дядька, – и без его слов ясно, что это люди Гориопифа!.. Это же младший князь Напак, силач и друг «вепрей», которого я повалил на ристалище перед всем народом!

– Теперь я узнал его, – отозвался Фарзой. – Оказывается, не только его братья, но и он сам занимается разбоем! Что же мы будем делать с этими людьми?

По настоянию Марсака пленников отпустили.

– Поверьте, так будет лучше! – заключил дядька.

Пришлось вернуться в табор Борака и там заночевать, так как время было позднее и ворота города закрыты до утра.

Площадь кипела войсками. С крыш домов горожане смотрели на блестящие толпы царских дружинников. Палак попрощался с царицей и вышел на крыльцо. Его встретили приветственными криками. В воздухе полоскались знамена. К крыльцу подвели белого коня под пурпурной попоной. Царь стал медленно спускаться по ступеням. За ним следовали ближайшие соратники, все в походном вооружении. Он поднял руки вверх и, закрыв глаза, прочел молитву, обращенную ко всем богам и душам предков, а в первую очередь к Скилуру. Все притихли.

И в этот торжественный час перед царским крыльцом появилась странная фигура женщины, одетой в заплатанную, но чистую рубаху. Народ и воины расступились в страхе. Все узнали известную битию Неаполя Никию. Ветер развевал ее седые волосы, глаза горели безумием. Она постучала клюкой по каменным плитам и потрясла космами распущенных волос.

Палак вздрогнул, встретившись с нею глазами. Его пронизал ее взгляд, пылающий холодным огнем.

– Чего тебе? – спросил царь с невольной робостью.

– Остановись, царь сколотов! – вскричала колдунья необычайно зычным голосом, который услышали во всех концах площади. – Не ходи походом на Херсонес сейчас!.. Там не будет тебе удачи!.. Иди на восток, на Пантикапей, где томятся в неволе тысячи сколотов!.. Там найдешь удачу, богатство, великую славу!.. Когда омоешь ноги в проливе между морем и «матерью морей», станешь непобедимым!.. А под Херсонесом тебя ждет несчастье!.. Твои жрецы не сказали тебе правды. Подумай, пока не поздно.

– Схватить ведьму! – вне себя завизжал Тойлак.

Жрец кинулся к битии, теряя туфли на ступенях дворцовой лестницы. Но женщина встретила его бесстрашно, выпрямившись во весь рост.

– Не трогай битию! – раздались голоса из народа и даже из рядов войск.

– Хватай ее! – кричал Тойлак.

– Подождите! – царь поднял руку. – Скажите – кто эта женщина?

– Это бития Никия, – доложили ему.

– Никия?.. – царь с любопытством всмотрелся в исступленное лицо знахарки.

В душе у него кипело, но он поднял голову и усмехнулся так, чтобы видели все.

– Отпустите ее с миром, – повелел он, – женщина не в своем уме… Все гадания уже сделаны и предвещают нам только победу!

И тут же велел сделать подарок Никии.

Из окна женских покоев дворца смотрела Опия. На лице царицы отражались испуг и душевная горечь. Она ахнула, когда Тойлак поспешил к вещунье, и сделала рукою движение, словно желая защитить ее. Увидев смущение Палака, его неожиданную снисходительность к предсказательнице и даже милость к ней, царица не выдержала и упала на руки Ираны вся в слезах.

– Старуха права, старуха права! – повторяла она сквозь рыдания. – И царь чувствовал это!

Волна замешательства прокатилась по рядам войска.

– Примета плохая, – сказал кто‑то.

– Плохой признак, – подтвердили многие.

Войска двинулись конным и пешим порядком в сторону Херсонеса. В виде залога заключенной дружбы вместе со скифами выступило несколько сотен роксоланов, возглавляемых племянником Тасия Урызмагом.

Стоило посмотреть на скифское войско, когда оно растянулось по дорогам Тавриды. Поражали его пестрота и неоднородность.

Царь, окруженный друзьями и знатью, ехал как на праздник. Около него гарцевали на конях такие витязи, как Раданфир, весь с конем закутанный в сверкающую наборную катафракту, Калак в доспехах из начищенной меди, какие носили еще при Скилуре, неистовый Омпсалак на сером коне, обвешанном скальпами, с горитом на боку, украшенным человеческими ногтями. За Омпсалаком вели лошадей с чучелами из кожи хабейских греков, одетыми в шлемы, так что издали они казались живыми всадниками.

Справа от царя трясся на поджарой кобыле Тойлак. Амулеты гремели на нем, остроконечный пилос съезжал на голове из стороны в сторону, голые ноги беспомощно болтались.

Фарзой ехал вместе с Марсаком, Пифодором, Лайонаком. Их трудно было узнать в тяжелых катафрактах.

Князья красовались на своих скакунах впереди родовых дружин, высокомерно поглядывая вокруг.

Позади конницы мерно шагали пешие воины, обученные Марсаком, а за ними тянулись обозы. Сила была собрана большая, такой и не требовалось для осады Херсонеса. Но Палак хотел удивить, ужаснуть защитников города численностью своих ратей, их блеском и вооружением. Ему рисовался в мыслях грандиозный штурм, во время которого Херсонес будет захлестнут войсками, как морские волны захлестывают тонущий корабль.

Но здесь собралось не все войско сколотского царя, а лишь лучшая часть его, наиболее богатая, сытая и грозная.

Сила традиций сделала свое дополнение к Палаковой рати.

Сами собою за войском потянулись те, которых никто не снаряжал и о которых никто не заботился. Это было нечто подобное народному ополчению, но такое бедное и оборванное, что казалось невероятным, может ли быть что‑либо общее между ядром царского войска и всей этой нищетой.

Откуда взялись эти одичавшие взоры, что тускло сверкают из‑под свалявшихся, нечесаных волос? Чьи это всклокоченные бороды, черные, никогда не мытые руки, сжимающие колья вместо копий и дубинки вместо мечей? Какая бездна изрыгнула толпы серых, страшных в своей нищете людей?

Хлынула, потекла нищая Скифия, потянулась за своим царем туда, где можно было найти хоть какое‑нибудь применение своим силам и получить хотя бы крохи добычи.

Фарзой, оглядываясь на толпы оборванных людей, бредущих за войском, спрашивал себя: «Где же бесчисленные табуны и стада Геродотовых скифов, куда они девались? Или их никогда не было?.. Где картины привольной и молодецкой жизни справедливых и гостеприимных номадов с их разливным морем из молока, окруженным берегами из гиппаки, скифского сыра?..»