Глава 7. Этот роман я задумал сделать инвариантным с первой же главы, это уже уровень мастера, но я прекрасно знаю

Этот роман я задумал сделать инвариантным с первой же главы, это уже уровень мастера, но я прекрасно знаю, что уровня мастера я достиг давно. В этом романе я собирался сделать первую развилку от выезда из отцовского замка, так сказать, классический камень с надписью, вправо – будет то‑то, влево – то‑то, а прямо – о камень навернешься, но потом, как обычно в таких случаях, пришла идея, нахлынула, залила поверх ушей, и я с самой первой главы придумал, как можно пустить два взаимоисключающих варианта хода событий, а потом каждый из них разветвится еще на три или пять дорожек, каждая из которых будет неминуемо вести либо к женитьбе, либо к гибели… но и там оставлю тщательно упрятанный логический ход, чтобы можно вывернуться, то есть в одном случае не жениться, в другом – не погибать, а снова на коня и с шашкой на врага…

Инвариантность, ессно, ценится в этом мире выше, чем прямой вариант, когда читатель не может сделать шаг вправо или влево, потому все начинающие тут же сразу пытаются проявить себя в таком варианте, но это все равно, что новичок, выходя на помост, пытался бы взять рекордный вес чемпиона мира.

Потому те трезвые, которые понимают необходимость тренировок, или повышение мастерства, как ни занудно это звучит, все же учатся делать прямые романы. Они пользуются стабильным спросом, инвариантность – это для эстетов, тем более путь этот для автора чреват, ибо платят за прямой вариант и инвариантный одинаково. Ну, почти одинаково. Разница только в том, что инвариантный доиздается намного чаще. Выигрыш здесь совсем малый, а состоит он в том, что инвариантные охотно берут и «прямые» читатели, причем проходят только по одному разу, и эстеты, которых совсем немного.

Это уже потом «прямые» читатели начинают пробовать другие варианты пути, с изумлением обнаруживают, что вот таким способом можно пройти еще интереснее, удовольствия от прочтения книги еще больше, говорят о своей находке приятелям, те сообщают о своих открытиях, и вот следующую мою книгу уже ждут, а едва выходит из печати, расхватывают.

Барбос поел, поспал, принес мне мячик и посмотрел вопросительно.

– С ума сошел, – сказал я раздраженно. – Не видишь, я работаю?

Не вижу, ответил он преданным взглядом. Ты же бог, бессмертный бог, ты все можешь и умеешь, значит, играешь и сейчас, только игры твои мне непонятные, мой обожаемый повелитель, сотрясатель вселенной.

– Ра‑бо‑та‑ю, – повторил я раздельно и украдкой от Барбоса посмотрел на часы.

До прихода Кристины час, но в голове ни одной творческой мысли. А те зрительные образы, что перед воспаленным взором, можно оправдать только двухнедельным зноем, когда ни дождя, ни свежего ветра.

Заставил себя думать о таинственных планах, что принесет Кристина, это я так сказал себе, что о планах, но в воображении снова огонь ее обнаженной фигуры, ослепительно белая полоска поперек высокой молодой груди, белый треугольник на оттопыренных ягодицах, длиннющие ноги… Черт, да у меня, сколько бы ни перебирал в памяти, не было такой эффектной женщины. В смысле, не держал в руках, раздвинув ей ноги. Такие только в кино, на обложках журналов мод, на рекламных плакатах, призывающих посетить Монте‑Карло…

Озлившись, заставил себя смотреть в экран. Этому начинающему я насовал полную сумку советов, но если встречу еще или же другого, подобного, скажу сразу: начинайте писать хорошо – и у вас появится армия добровольных помощников. Безвозмездно и счастливо будут вылавливать все баги, неточности, несоответствия еще до сдачи рукописи… хотя какая к черту рукопись, и уже на этом этапе у вас будет преимущество.

Я, к примеру, не только отдаю роман троим новым друзьям, с которыми сошелся на этой ниве, но и выставляю отрывок, так сказать, демоверсию в Интернете. Спокойно начинаю следующий роман, а этот, тестируемый, просматривают на предмет соответствия эпохе оружия, одежды, орденов, обычаев, наперебой указывают на слабости сюжета, но здесь я согласен со знаменитым: «Суди, дружок, не выше сапога!», хотя, конечно, вслух такое никогда не скажу, каждый имеет право высказывать свое мнение, как и я имею право его игнорировать.

Сегодня текст… говоря по старинке, а на самом деле видеоряд не шел. В мозгу крутится какая‑нибудь нелепость типа: а в чем придет Кристина, и я, озлившись, занялся патчами. Патчи – это просто рутинная работа, исправление выявленных дыр, ошибок, прорех, слабых мест. Обычно их выявляют читатели, что не добавляет удовольствия, но создание литпроизведения не только творчество, но и рутинная работа, которой, понятно, больше.

Закончил давно начатый крупный патч на двести гигабайтов для «Тех, кого не ждут» и за полдня составил заплатку в три гига для «Красные листья». Надо бы еще две, для последних романов, читатели уже сообщили о замеченных багах, один сразу же прислал хорошо сделанного бота, даже подсказал хороший вариант с модом, надо поблагодарить хотя бы емэйлом, а то и привлечь на добровольных основаниях для вычитки… но с патчем пока погожу. Подожду, когда багов наловят больше. Тогда уж и шарахну. Не люблю гнать патч за патчем вдогонку. Да и несолидно, вредит репутации. Сразу видно, гонит майнстрим в погоне за бабками, спешит срубить капусту, сдает в издательство сырое, а потом еще и за патчи деньги берет…

Вообще‑то за патчи я никогда деньги не брал, это все скачивается с моего сайта абсолютно бесплатно, но в какой‑то мере гады правы: если не мне, то провайдеру все же какие‑то копейки в карман падают.

Долго примерял женские мордашки, много хорошеньких, но нужна характерная, словами описать могу, но надо выразить в байме, импатике, перебрал весь набор сэмплов, купленный на Горбушке – пиратство бессмертно! – озлился, вечно я иду впереди, прогресс семенит где‑то сзади.

Конечно, я достаточно продвинутый юзверь, чтобы в тридэмаксе сваять нужный образ, но если раньше такое делал в охотку, новинка же, то теперь это превратилось в черновую работу, а ее любой творческий человек сводит к минимуму. Я вызвал на экране записную книжку, в которой есть все телефоны Москвы и все адресные базы данных, тоже пиратские, ессно, все номерные знаки, досье на каждого жителя столицы, сколько пьет и с кем живет, но все это не интересует, ага, вот он, нужный телефончик…

Вообще‑то, листая раздел справочника, отведенный актерам и киношникам, ощущал некое гаденькое чувство… превосходства, что ли. Есть у нас такое свойство, доставшееся с древнейших времен, еще с дочеловеческого общества, что заставляет посматривать свысока на тех, кто так и застрял в бедности. Хуже того, мы сами, говорю об обществе, подыгрываем этому чувству, давая ему разрастаться, когда плюемся при виде тупейшего шоумена, собравшего огромную аудиторию, но если удается где‑то посидеть с ним за одним столом, дома горделиво хвастаемся, что вот сидели вместе и обедались‑с, даже перебросились парой слов… А на вопрос: в самом ли деле дурак, – уже неловко подтвердить, что общались с дураком, это же нас самих снижает, и вот уже мямлим, что на самом деле при близком общении оказывается, что совсем не такой дурак, это маска, он же актер, а вообще‑то, видимо, где‑то в самой глубине души милейший человек…

Так, вот и номер телефона Аманды Дольской, прекрасной все еще молодой и талантливой актрисы, что только‑только начала входить на вершину славы, еще не успела в полной мере куснуть от большого пирога, как обрушился с нарастающей силой вал импатики и баймеризации, смел и раздавил не только книги, но и такие традиционные развлечения, как кинофильмы и телесериалы.

Правда, телеканалы и сами телевизоры, конечно, уцелели, но львиную долю эфирного времени теперь заняли новости, спорт, шоу и различные дебаты между политическими деятелями, актерами, певцами, а также перекрестные схватки, типа: политик против певца, три спортсмена на одного актера, словом, вся та фигня, что так нравится быстро толстеющим домохозяйкам.

Театры закрывались один за другим, уцелели только самодеятельные, да и те играют друг для друга, как те парни с гитарами, что выезжают на берег реки и поют всю ночь у костра, просто так, для себя и своих подруг. Профессиональные актеры сейчас быстро нищают, мало кто сумел переквалифицироваться и найти работу.

Аманда как раз из тех, что могла бы, у нее хватает талантов, удивительно разносторонний человек, однако все еще надеется, что это временное затмение зрителей, вот‑вот опомнятся и ринутся обратно, заполняя партеры, ложи и даже галерку. Терпеливо разучивает новые роли… а тем временем проедает те немногие ценности, что успела приобрести, уже продала, как злорадно сообщила бульварная пресса, особнячок, приобретенный на пике славы, а сейчас в таком состоянии, что готова продать и трехомнатную квартиру, в которой живет, а купить вместо нее простую однокомнатную…

– Да? – ответил приятный и вместе с тем задорный голос, по нему я без труда узнал Аманду. В спектаклях видел всего дважды, несколько раз попадалась в кинофильмах и телесериалах. – Слушаю?

– Здравствуйте, – сказал я, – Это Владимир Факельный, писатель. Я вас видел в спектаклях, в фильмах, восхищен, но сейчас у меня к вам несколько необычная просьба…

Ее голос прозвучал настороженно:

– Спасибо, но… что за просьба?

– Я пишу в стиле импатики, – объяснил я. – К счастью, я из тех писателей, кто сумел приспособиться к этому сумасшедшему миру. Стыдно признаться, даже преуспеваю… Но все потому, что работаю, как черт! И сам для себя застругиваю карандаши и чиню перья. Вот сейчас у меня беда, маловато подходящих сэмплов…

Она еще не произнесла ни слова, но я ощутил, что на том конце провода потеплело, приятно услышать коллегу, да еще и такого, кто преуспевает: это как бы значит, что есть надежда и для нее. Я сделал паузу, а она, как и ожидалось, тут же спросила живо:

– Сэ… как вы сказали, сэмплов?

– Да, – ответил я. – Это такие кусочки театрального действа… Словом, вы могли бы помочь мне. Гонорар оговорим отдельно, но это где‑то в пределах пятисот долларов за вечер.

На том конце провода послышался подавленный не то вскрик, не то вздох, это же бешеные деньги для безработной актрисы, однако в ее голосе все еще прозвучали сомнение и настороженность:

– Да, меня интересует… даже очень, скажу честно, однако… все‑таки нельзя ли чуть подробнее насчет «театрального действа»?

Я не сразу врубился, потом воскликнул:

– Ах, вот вы о чем! Простите, мне надо было сразу яснее. Черт, пишу вроде бы четко и ясно, даже повторяю, чтобы легче вдолбить в пустые головы, но когда надо говорить, то… Конечно же, ничего общего с оказанием эротических услуг. И никаких порносьемок или чего‑то подобного. Это что‑то ближе к нащелкиванию фотографий. Писателям всегда недостает типажей, это у нас профессиональная беда. В год надо выдавать хотя бы две‑три книги, на каждую десяток персов… персонажей, если по‑старинному, всю родню и знакомых уже использовал, как догадываетесь…

В ее голосе послышалось огромное облегчение:

– Фу‑у, это мне подходит! Спасибо за предложение. Говорите, что для этого надо сделать?

– Записывайте адрес, – сказал я. – Работаю, как и все писатели, дома, так что здесь и помучаю вас немного перед фотоаппаратом. Или кинокамерой. Уверяю вас, не придется даже раздеваться.

Чувствовалось, что она улыбнулась:

– Теперь верю.

Звонок, я метнул взгляд на часы, ровно три, открыл дверь, Кристина вошла горячая, как разогнанный проц без кулера, безукоризненное лицо без следов косметики, только умелая татуажь, слегка увеличенные и приподнятые губы, сунула мне папку.

– Привет! Здесь некоторые проекты, прикидки, типовые договора… У вас холодную воду еще не отключили?

– Н‑нет…

– Тогда я воспользуюсь?

– Да‑да, конечно, – сказал я торопливо.

Вообще‑то любому гостю, по правилам этикета, надо прежде всего показать, где туалет и ванная, а если туалет с какими‑то прибамбасами и наворотами, то и подсказать, как ими пользоваться. А то несчастный гость то не умеет запереться, то никак не вытащит бумажку, то из воды только кипяток, однако Кристина освоилась здесь в прошлый раз раньше, чем я успел раскрыть рот. А сейчас ухитрилась прийти минута в минуту в три часа, как и договаривались, прямо не женщина, а киборг какой‑то.

Кристина на пути к ванной ухитрилась сбросить шорты, ее трусики такие же ослепительно белые, как и ее кожа там, под ними, уже видел, помню, хрен забуду.

Вода зашумела, донесся легкий вскрик, смех, но я сумел заставить себя удалиться в комнату. В папке, что она принесла, не только с десяток листов, но и лазерный диск, слава богу. Я погрузился в чтение, стараясь, чтобы моя рожа не слишком уж выказывала страстное нетерпение все бросить и… ну да, пойти к ванной, побеседовать, стоя в дверях о… конечно же, некоторых проектах, прикидках, типовых договорах.

Многие из старшего поколения так и не смогли сжиться с мыслью, что их постоянно видят, наблюдают, снимают, запечатлевают. Раньше это было только на улицах, в людных местах, на вокзалах да у входа на стадион, а теперь скрытые телекамеры стоят даже в квартирах. Молодежь, понятно, приняла, как естественность, а старшие долго то и дело вздрагивали, чувствуя на себе ощупывающие взгляды телекамер. В туалетах старались встать так, чтобы заслониться от возможного наблюдения, у себя дома перестали расхаживать нагишом и ковыряться в носу, а ложась в постель с женщиной, снова начали гасить свет, как делали, по слухам, наши деды.

Одно время, говорят, даже резко снизилось число перверсий. Одно дело, если болен и ничего не можешь сделать со своей предрасположенностью к гомосексуализму, другое – если балуешься от сытости, ищешь новых ощущений. Этим пришлось в большинстве отказаться, ведь большой разницы, собственно, нет, трахнешь ты в анус женщину или мужчину, но в последнем случае попадаешь на особый лист… Вернее, в особый файл. И пусть в обществе громогласно провозглашена свобода всех этих отношений, но надо считаться и с глубоко скрытым неприятием гомосеков, так что многие решили не портить карьерку ради пустяковых вообще‑то забав.

Она вошла в комнату, свежая, легкая. На меня пахнуло волной прохлады, ароматных запахов. В ванной таких нет, явно принесла с собой, зараза, как и успела, я ничего не заметил.

– Уже просмотрели, Владимир Юрьевич?

– Знакомлюсь, – буркнул я.

– И как вам?

– Еще не определился, – сказал я важно.

– О, вы тугодум?.. Впрочем, это я уже заметила.

Она снова в одних трусиках, что не трусики вовсе, а ниточка для поддерживания олдейса, и, конечно, без лифчика. Омытые холодной водой тугие груди напряглись, застыли, как вырезанные из мрамора, даже не колышутся, отвлекая от великих мыслей.

Я вперил глаза в лист бумаги, но видел всем существом, как она села напротив, легкая и прохладная, смотрит на меня так же изучающе, как я… должен смотреть на бумаги. В этом какой‑то подвох, не могут такие эффектные женщины быть доступны таким, как я. Нет, понимаю прекрасно, что самый великий человек на свете – я, но понимаю так же трезво, что остальное людство до понимания такой простой истины еще не доросло, и потому у какого‑нибудь банкира или хозяина большого рынка куда больше шансов заполучить таких женщин, покупая их внимание «мерсами», особняками, виллами в экзотичных морях, бриллиантовыми колье…

Все‑таки боковым зрением я видел, как ее красиво очерченная грудь вызывающе смотрит прямо на меня, в неловкости поерзал, Кристина спросила ангельским голоском:

– Что‑то не так?

– Все так, – ответил я, старательно изучая бумаги, потом наконец оторвал от них взгляд и прямо посмотрел ей в лицо, – но вы можете поверить, я не пользуюсь фильтрами…

Она отмахнулась с великой беспечностью.

– Ничего, я настолько привыкла, что сейчас подростки видят сквозь одежду, что начала воспринимать одежду без всякой ритуальной подоплеки, а просто как защитную оболочку от холода или пыли. Но сейчас жарко… да и пыли у вас немного.

– Совсем нет, – заверил я невольно. – Кондишен исправен. Да, конечно, располагайтесь, как вам удобнее.

Она и расположилась: руки забросила на спинку кресла, ноги раздвинула: жарко, ляжки не слипаются от пота, мои глазные яблоки то и дело поворачивало как магнитом, я затрачивал титанические усилия, чтобы смотреть либо в бумаги, либо снова ей в лицо, не зацепляясь взглядом за выпуклости.

Кристина внезапно расхохоталась.

– Я пока в лифте ехала, разговорилась с одним…

– Ну, – сказал я саркастически, – это называется разговорилась? Я знаю и другие синонимы…

– Да нет, в самом деле разговорилась. Вы хоть знаете, кем вас считают даже ближайшие соседи?.. Да и вообще все жильцы дома?

Я спросил с интересом, каждому любопытно, когда говорят о нем:

– Кем же?

Она сказала с удовольствием:

– Собачником!

Я пожал плечами.

– Ах, как вы меня удивили. А я кто?

– Писатель, – ответила она уверенно. – Сильнейший… хотя непонятно, почему.

– В этом мире много непонятного, – ответил я и добавил: – Горацио.

– Но все‑таки… всего лишь собачник! Вас это не задевает?

– Нисколько, – ответил я и снова опустил взгляд на бумаги.

– А не хотелось бы, чтобы все указывали на вас пальцами… ладно, пусть взглядами и перешептывались за спиной: вон идет знаменитый писатель Владимир Факельный?

– Нет.

Она покачала головой, в глазах растущее недоверие.

– Вот уж позвольте сказать, что вы, дяденька, брешете. Такого быть не может.

– Можете проверить меня на любом детекторе лжи, – сказал я совершенно искренне. – Мне это до фени.

Снова она не поверила, но мне по фигу. Я‑то знаю, что я намного больше, чем писатель. Настолько намного, что с той высоты разница между писателем и собачником просто незаметна.

Кристина сказала с улыбкой:

– Владимир Юрьевич, я же умная женщина…

Я насторожился.

– И что из этой гипотезы следует?

– Что со мной можно держаться как угодно глупо.

Это был намек, даже легкое обвинение, что я держусь не так, как правильно, а на меня это действует, как красная тряпка на быка..

– Да? – переспросил я. – Тогда, Кристина, очень прошу, не поленитесь дозвониться до сантехника. Что‑то на кухне вода начала протекать! Позвоните, хорошо? А то, когда звоню я, телефон всегда занят.

Она удивилась:

– Да там всего‑то делов – прокладку поменять! Дайте ключ… в смысле, гаечный, я сама все сделаю! Или и ключа нет? Как же вы живете?.. Всегда вызываете специалиста?

– Жизнь слишком коротка, – сказал я, – чтобы самому делать то, что за деньги сделают другие. И вообще у меня руки растут из того же места, что и ноги.

Она упрекнула:

– Вы слишком часто говорите парадоксами! Вас трудно понять.

– Парадокс, – объяснил я мирно, – это истина, поставленная на голову, чтобы на нее обратили внимание. Вам чего‑нибудь принести?

– Сюда? – удивилась она. – Кровать? Да пусть стоит там, в спальне. Когда захотите, просто кивните, а пока давайте о деле. Я просто уверена, что вам очень нужно встретиться с читателями. Если так уж в лом, как вы изволите выражаться, то надо дать виртуальное интервью. Сейчас вошли в моду чаты. Устроим чат с посетителями. Вот сегодня ко мне сами обратились держатели крупнейшего сервера фантастики…

– В жопу, – ответил я лаконично.

Она отстранилась, посмотрела на меня из‑под высоко вздернутых бровей, изогнутых, как лук Робин Гуда.

– Простите… куда? Мне кажется, я не расслышала.

– В анус, – пояснил я. – В анальное отверстие. Да не вас, а этих держателей.

Она вспыхнула, на щеках появились красные пятна. Удержалась, сказала ядовито:

– Я, кажется, говорила уже, что если вам надо для творческого отдохновения, то можно и меня, но в данном случае вы, кажется, не понимаете, на какие ухищрения приходится пускаться авторам, а также их литагентам и даже издателям, чтобы устроить вот такой чат! Это же прямое общение автора с читателями! Всякий раз продажи резко возрастают. Ваше имя начинают упоминать чаще, а это ведет к добавочным прибылям.

Я отмахнулся и повторил лениво:

– В анус. По самые… э‑э‑э… ограничители. А можно и вместе с ними. На фиг я буду выплясывать перед тупыми обывателями «Всей‑всей фантастики»?.. Я пишу книги. Этого достаточно. Там я разговариваю с читателями подробно, открыто.

Она сдерживалась уже с явными усилиями. Да и у меня, если честно, кровь поднялась в голову, а низменную эротику выдуло свежим и холодным ветром соплеменных. А ее торчащие груди – это ж всего лишь хорошо развитые молочные железы, меня этим фиг возьмешь и уж не собьешь точно.

Кристина же сердито посверкала глазами, произнесла раздельно:

– Я – ваш литературный агент. Я – на вашей стороне. Но, чтобы я могла проводить более успешно нашу политику, я должна лучше понимать ваши мотивы… которые кажутся весьма странными. Вы можете объяснить ваше нежелание участвовать в литературной жизни?

Я зевнул, потянулся, хрустнули кости.

– Объясняю. На пальцах. Я не стремлюсь нравиться. Не заигрываю с читателем. Тем более с тупейшими сопляками и туповатыми обывателями, которыми заполнен сервер «Всей‑всей фантастики». Разговаривать можно с кем угодно, но только не с обывателями. Обыватель слышит только самого себя, такого начитанного и одухотворенного, все знающего и понимающего… Да, я их ненавижу. Я им, сволочам, не прощу, что они Галилея на колени поставили!.. А еще Бруно и Д’Артаньяна сожгли. Нет, это Жанну Д’Арк сожгли…

Она отпрянула, смотрела с таким видом, словно собиралась вызвать психиатра.

– Да здоров я, – буркнул я устало. – Думаете, Галилея на колени ставила неграмотная чернь? Да черни по фигу, какая земля на самом деле, хоть квадратная. Всех нестандартных травили, как и сейчас травят, именно образованные обыватели! Культурные, мать их… Даже высококультурные, всех бы… да нельзя, на них мир держится. Просвещение, культура – без всяких подковырок, на них. Без всякой иронии, они – Хранители Культуры. Беда лишь в том, что защищают культуру как от уничтожения, так и от развития. Все защищают: культуру, науку, моральные ценности. Это хорошо, что защищают и не дают разваливать. Но хреново, что с тем же рвением тащат на костер и тех, кто пытается развивать дальше. Вот потому, дорогая, я и не буду разговаривать с ними. С кем угодно другим могу и буду, но с ними – нет.

– А с другими почему?

– Другие в какой‑то степени способны усвоить. А эти – нет. Вспомните, принципиально новая культура, называемая христианством, зародилась и даже развивалась вовсе не среди высокообразованных и культурных римлян! Или греков. То же самое и с исламом. А я, лапочка, вовсе не хранитель культуры и всяких культурных традиций. Я – создаватель новой культуры, нового мышления, новых взглядов… и вообще – нового.

Она подумала, подумала, подвигала бровями, сказала решительно:

– Пойду‑ка поищу у вас сок. Отыщется?

– Отыщется, – ответил я небрежно и порадовался за своевременный визит в супермаркет. – Вам какой?

Она подумала, сказала нахально:

– Апельсинового, конечно, не найдется?

– А вот найдется, – ответил я. – В двери, слева. Два пакета! Литровых. А мне заодно, если можно, конечно… чашечку кофе.

Она поколебалась, ведь горячий кофе в холодильнике отыскать трудно, надо готовить, но ушла, а я в отместку опустил глаза и старался не смотреть ей вслед, но все равно перед глазами удалялись ее длинные загорелые ноги, а сверху двигались из стороны в сторону снежно‑белые сочные ягодицы. С кухни уже доносились хлопки дверцы холодильника, шум набираемой в джезву воды, а из комнаты все еще удаляются длинные загорелые ноги, перекатываются при каждом движении снежно‑белые сочные ягодицы… Черт, да что же такое, да как будто мне некуда больше смотреть, кроме как в жопу!